Дочь зла

короткий взгляд пронзителен, как шпага

недолог век безумства и отваги

к чему гадать, что нам готовит рок?

багрян и юн искрящийся закат

разлит вином из темного бокала

♫ Йовин — Батистовый платок

      Во время следующей вылазки в Хогсмид Тедди назначил Лили свидание — извинялся, что не смог в сам праздник, но работа, как назло, навалилась. Лили ничего не имела против, наоборот, после того, как они с Луи посидели в «Сладком Королевстве» и он проводил ее в школу под ручку, о них снова стали сплетничать, как о паре, что было гораздо… удобнее. Совсем скоро Лили оказалась бы на виду у всего магического мира, и ей не нужно давать ни малейшего повода для сплетен.       Встретиться же не в день святого Валентина, а позже — для окружающих уже не свидание, а обычные дружеские посиделки, особенно если встреча произойдет в «Кабаньей голове», а не у мадам Паддифут.       — Кубок школы будет наш! — сообщила Лили вместо приветствия, плюхаясь напротив Теда. — Седьмой год подряд! Уже точно ясно, Луи подсчитал, даже если Хаффлпафф победит Гриффиндор, все равно по очкам мы первые!       — Поздравляю, — широко улыбнулся он. — И поздравляю с днем святого Валентина, — Тедди протянул Лили сверток. Взяв его, она развернула — и ахнула. Книга, но не просто книга, и не магическая книга, и не учебник… Nirvana, подумать только. Курт Кобейн. Тетрадь, записанная его рукой. Его дневник.       Дневник… что-то шевельнулось в памяти тяжелой эмеиной тушей. Почему так ясно вспомнилась Тайная Комната? Фигура мужчины с рыжими волосами… или с темными? Буквы, начертанные волшебной палочкой, планирующие по воздуху, складывающиеся в слова…       — Ты в порядке? — услышала Лили обеспокоенный голос Теда и поняла, что сидит, глядя в одну точку, сцепив пальцы на обложке тетради Курта до побелевших костяшек.       — Да, я в порядке, — она натянуто улыбнулась. — Устала, скоро Т.Р.И.Т.О.Н., нас выматывают досуха, но все нормально.       — Больше не было приступов? — Тедди так посмотрел на нее, словно видел, как под рентгеном.       — Пожалуйста, Тед, выключай целителя, — Лили бережно отложила тетрадь в сторону и полезла в свой рюкзак, — С днем святого Валентина, — она протянула ему коробку. Над подходящим подарком пришлось раздумывать долго, дарить что-то банальное не хотелось, ненужное — тоже, поэтому Лили рискнула, пойдя ва-банк.       В коробке была красивая рамка для фотографий, сделанная из ясеня, три маггловские шоколадки разных сортов, два батончика «Марс» и самое главное, то, ради чего Лили упаковала прочую мелочевку. Тед внимательно рассмотрел бумагу на свет.       — Это… пропуск?       — Разрешение, — Лили сложила руки под подбородком. — Теперь ты официально становишься куратором Роба Годфри, Джеймса МакКаллоу и Дэвида Стоуна.       — Ты что, даришь мне рабов? — попытался пошутить Тед — он очень надеялся, что это шутка, но, судя по официальности бумаги, ни о каких шутках не могло быть и речи.       — Нет, не рабов. Роб Годфри, Джеймс МакКаллоу и Дэвид Стоун — выжившие члены стаи Сивого, в тысяча девятьсот девяносто девятом году получившие Поцелуй Дементора. Оборотни. Естественно, их содержат в отдельных камерах, обращаться каждое полнолуние они не перестали.       — Лили, по-моему, это слишком, — Тедди хотел рассердиться на нее, но не получилось — она хотела, как лучше, просто не все понимала. А может, он чего-то не понимал.       — Почему слишком?       — Ты даришь мне людей, — он закусил щеку изнутри. — Куратор, наставник… но правильнее же сказать: хозяин?       — Врач! — парировала Лили. — Ты — их лечащий врач!       — Или убивающий врач!       — Им уже все равно!       — Мне не все равно!       — Тогда зачем тебе это? Зачем ты начал над этим работать? Зачем ты обнадежил своего отца? — Лили не знала, в курсе ли Ремус про разработки сына, и била наугад, но попала в точку — Тедди смущенно опустил глаза.       — Я… все равно это… если они умрут, что тогда?       — У них нет родственников, — сказала Лили. — Ни единого. Друзей — и тех нет, я наводила справки. В Азкабане есть еще один оборотень, бывший под началом Сивого, тоже был приговорен к Поцелую, но у него есть сестра, и я не стала добиваться его перевода под твое кураторство. Понимаешь? У них нет ничего. Никого. Даже самих себя.       — Но у них есть жизнь, — возразил Тед.       Лили усмехнулась.       — Да, а еще у них есть боль. Невыносимая боль каждое полнолуние, и если, когда при них был разум, они понимали, что происходит, то теперь — нет. Им дают аконит, поэтому даже звериной ярости в них нет. Они не чувствуют ничего на уровне эмоций, но физически они ощущают все, как раньше.       Она была права, черт возьми — Тедди передернуло, когда он представил несчастных оборотней, не понимающих, почему их тело выворачивается наизнанку и не пытающихся понять, не умеющих понимать, вынужденных просто терпеть, обреченных существовать, как сосуды для боли.       — Они же просто сосуды для боли, — вдруг озвучила Лили его мысли, и по спине Теда снова побежали мурашки — нет, не могла же она вправду прочесть его мысли?       — Я подумаю, — сказал он, пряча подарок в рюкзак. — Спасибо. Правда, спасибо.       Странный вышел обмен подарками. Дневник Кобейна Лили вроде бы обрадовал, а вроде бы ее словно парализовало, и эти ее документы… настораживал Теда не только сам факт его кураторства, но то, каким образом Лили достала эти документы. «Выяснила», «добилась»… У ее отца должны были быть связи в Азкабане, но почему у Теда возникало ощущение, что мистер Бёрк не был к этому причастен?

***

      Стоило наступить марту, и дни побежали быстрее, время перестало быть тягучей резиной, природа оживала и спешила жить, просыпаясь от зимнего сна. Растаял снег, в этом году выпавший достаточно скудно, на деревьях начали появляться почки, воздух становился все теплее, но скорое наступление лета и каникул радовало не всех — многие семикурсники были готовы волосы на себе рвать от отчаяния, что не сдадут экзамен. В их число входила Рокси, забыв о своей идее сводить Лили и Луи и сутками страдая над книгами в компании Роуз, которая с видом всезнающей снисходительной наставницы поучала кузину, получая от этого неимоверное удовольствие.       Лили в своем успехе не сомневалась, но ее беспокоило другое: в пророчестве Кадма говорилось не только о Самайне — всю правду она должна была узнать на Белтейн. Что же еще она могла не знать о себе?       Много думать — с ума сойти можно, поэтому Лили старалась думать о другом. Училась; заметила, что чары стали даваться ей в разы лучше и каждое заклинание она выполняет с первой попытки, читала, гуляла по Хогвартсу после отбоя со змеиным амулетом невидимости и впитывала в себя каждый уголок древнего замка, прощаясь — и со школой, и с детством, и с предком, который неизменно сопровождал ее в ночных прогулках, зримо или незримо.       Скрестив ноги, Лили уселась на подоконнике. В окно заглядывала полная луна, звала к себе оборотней, где-то в Азкабане мучились несчастные оболочки, где-то Ремус переживал очередную трансформацию, а Тедди и Дора в очередной раз волновались за него под аккомпанемент музыки… точно! Тедди, музыка — Лили совсем забыла про его подарок. Испугалась, когда, прикоснувшись к дневнику, стала видеть что-то странное — но что странного? Ее магический фон усилился, восприятие тоже, она стала намного чувствительнее, а Курт писал свои дневники наверняка в компании таких видений, что ей и не снилось, вот и поймала что-то вроде ментального трипа.       Лили решительно порылась в рюкзаке и вынула из-под учебников тетрадь. Открыла, прочитала первые строчки — и почувствовала, как кто-то заглядывает через плечо.       — Я же говорила, — сказала Лили.       — Тебе что, жалко? Думаешь, у меня за эти годы была другая возможность читать? — возмутился Салазар. — Главный минус бытия призраком — ничего не потрогаешь, я и не думал, что это настолько неудобно.       — Я говорила: предупреждай, что ты здесь.       — Я всегда здесь, просто усвой это, — назидательно проговорил Слизерин. — Что ты читаешь?       Лили показала ему страницу. Салазар прочел и цокнул языком:       — Бред какой-то. Вот в мои времена были хорошие романы.       — Это не роман. Это дневник.       — Дневник?       — Да, дневник очень известного певца и музыканта, автора песен, любимого публикой… лет этак тридцать назад, — Лили нахмурилась, пытаясь высчитать, сколько времени прошло с тысяча девятьсот девяносто четвертого.       — И какие песни он пел? — заинтересовался Слизерин. Лили перелистнула несколько страниц и нашла куплеты, продемонстрировав предку. Салазар встряхнул головой.       — Бросайте оружие, зовите друзей… весело проигрывать и притворяться… она скучает и уверена в себе… о нет, я знаю ругательство… мулатка, альбиноска, комар, мое либидо… что это за набор слов? Хочешь сказать, это стихи?       — Курт больше ценил музыку, а не слова, — заступилась за одного из любимых исполнителей Лили. — А музыка у него прекрасная.       — Он был наркоманом? — угадал Салазар.       — Почему сразу… ну да, был. Хотя не все рок-музыканты — наркоманы, это стереотип.       — Лили, — вдруг Слизерин опустился на подоконнике перед ней. — Я совсем забыл. Ты же до сих пор не училась легилименции?              — Легилименции? — удивилась она. — Нет, с чего бы? В Хогвартсе такое не преподают, а у меня нет склонности… ой, — Лили прикрыла рот ладошкой. Нет склонностей! У наследницы Слизерина! Она не знала точно, был ли тот легилиментом, но наверняка был. Значит, она тоже… восхитительно.       — Вот и я говорю, — кивнул Салазар. — Поэтому для тебя в Хогвартсе сделают исключение и будут преподавать Легилименцию. Прямо сейчас и начнем, можешь звать меня профессором, можешь не звать, как тебе удобно… и книгу отложи, она тебе мешает. Фонит, глушит… если бы художественная или научная, а то дневник.       Лили послушно спрятала тетрадь.       — Так вот, — Салазар приподнял указательный палец. — Тысячу лет не преподавал, растерял навык… Тебе не нужно произносить «легилименс» — это только на самый крайний случай. Обычно легилимент работает невербально, иначе что он тогда за чтец мыслей? Это первое. Второе: ты не сможешь прочесть мысли, как книгу. Никаких букв ты не увидишь, и не жди. Ты увидишь образы, чувства, эмоции и из них составишь в собственном разуме картинку. Представь… на пол рассыпалось много кусочков разной мозаики, и ты хочешь собрать их, и тебе нужно собрать сразу все и правильно. Жутко сложно звучит, но так и есть: человек думает о множестве разных вещей сразу, поэтому тебе нужно уметь мгновенно понимать, какие части мозаики тебе нужны, а то захочешь узнать о месторасположении врага, а наткнешься на размышления о том, где здесь туалет… между прочим, ничего смешного. Допросы легилимент априори проводит идеально, без всяких Круциатусов, Империусов и сывороток правды, но допросы — одно, совсем другое — мастерство узнавать нужную информацию сходу. В толпе, только глянув, при этом не поймав миллионы мыслей ненужных людей.       — Нужно концентрироваться? — попробовала угадать Лили.       — Именно. Знаешь, как у лучников: есть только ты и мишень? В случае легилимента есть только ты, нужные тебе сведения и жертва. Не обязательно смотреть в упор, можно вообще не смотреть, главное — настроить ментальную связь, и… расширить границы зрения. Не нырять вниз головой, как в эти новомодные омуты памяти. Не проникнуть куда-то, но увидеть со стороны — и быстро обработать мыслеобразы. Опять-таки, ты не увидишь слова, иногда нужно расшифровывать.       — Странно, — задумчиво сказала Лили. — Это действительно ужасно сложно, а я слушаю и будто все понимаю. Это потому, что ты гениальный учитель?       — Возможно, — гордо приосанился Салазар. — Но если ты запомнила и поняла — а ты запомнила и поняла — то… попробуй прочитать мои мысли. На мне тренироваться проще, я призрак и у нас кровная связь.       Лили сосредоточила взгляд на нем, в который раз удивившись, насколько они похожи. Задумалась — какую мозаику она хочет собрать? Как ни странно, вообразить это не составило труда, лишь вместо мозаики Лили представила более привычные и современные пазлы. И, среди их россыпи… она никогда не сумела бы объяснить, чем это почувствовала, но ментальный взгляд поймал блик рыжих волос, и один за другим — пазл сложился.       Это не было видение вроде галлюцинации или сна, ничего похожего на нырки в Омут Памяти, перед глазами Лили ничего не изменилось, но иным взором она увидела Салазара, такого, каким она его знала, и очаровательную темноволосую девушку в темно-зеленом платье.       Они танцевали в Большом Зале, судя по украшениям — на Святочном Балу, и Лили чувствовала безграничное восхищение, благоговение, восторг, нежность, страсть — все вместе. Девушку звали Аманда Роули, она была студенткой-семикурсницей, Салазар лишь немногим старше, и он не сомневался, что когда Мэнди закончит школу, он на ней женится.       — Я скучаю по ней, — тихо сказал Слизерин. — Моя первая и последняя любовь. Она не захотела быть призраком, она пошла дальше, а я… сам не знаю, почему остался. Наверное, не смог бросить Хогвартс просто так. Все бросили, даже Годрик с его хваленой самоотверженностью, — Салазар скривился, — даже святоша Хельга! А я остался.       Что сказать, Лили не знала, да слова и не были нужны: она вновь всмотрелась в Салазара, вновь потянула кусочек заинтересовавшей ее мозаики.       …то ли тот день был сумрачным, то ли наступали сумерки. Пахло дождем, но дождь не шел. На площади собралось немного людей — в ненастную погоду лучше было сидеть дома. Двое мужчин в черных балахонах с ругательствами чиркали огнивами, пытаясь зажечь стопку дров у позорного столба, к которому была привязана молодая красивая рыжая девушка — сначала Лили чуть не ахнула, подумав, что это она, но это была не она. Другая, просто похожая. Босая, в белом легком платье, почти не скрывающем тело, уставшая, измученная, весь ее вид говорил: «делайте со мной все, что хотите, мне все равно!»       Ненависть, что ощутила Лили, обожгла ей глотку пламенем костра святой инквизиции. Ненависть, ярость — вот они, магглы, какие, они не люди, они — животные, потому у них и нет магических сил, природа разумно не дарует магию злым, ограниченным и не способным оценить дар. Маги создавали, магглы же тяготели лишь к разрушению.       Следом за ненавистью пришла скорбь, еще сильнее — целая морская волна скорби, накрывающая девятым валом. А следом — знание: это старшая сестра Салазара, Изольда Слизерин, ее обвинили в колдовстве, пытали, искали на теле печать дьявола, а после сожгли заживо. Салазар это видел.       У него была только сестра, он вырос с ней, других родных он не знал.       — Ее не просто пытали и сожгли, — хрипло сказал Салазар. — Ее пустили по кругу… эти якобы целомудренные и непорочные церковники! Они изнасиловали ее, вынули из нее жизнь раньше, чем испепелили тело, они всех нас хотели бы сжечь, а потом со мной спорили, утверждая, что этих приматов, по нелепой шутке судьбы владеющих магией, нужно обучать в Хогвартсе!       Изнасиловали? Лили вздрогнула — о такой стороне инквизиции она не думала, обычно как и о религии в целом, о священниках знала немного, помнила, что те должны были блюсти целибат, но разве существуют правила, которые невозможно нарушить?       — До сих пор они ненавидят нас, — убежденно продолжал Слизерин. — Если бы они узнали о нашем существовании, то непременно возобновили бы практику аутодафе, лишь назвав иначе и используя, возможно, более гуманные методы… но смерть есть смерть, что от огня, что от укола. Всегда это — смерть. Они боялись бы нас, избегали, и мы бы мгновенно стали изгоями в обществе… мы уже вынуждены прятаться, как крысы под полом! Почему не магглы скрывают свое существование от нас, а мы — от них? Потому что их больше? Ха! Один маг стоит сотни этих обезьян! Потому что они изобретают технологии? Ха! Мы тоже способны с ними взаимодействовать — теперь, в век нашего прогресса! Так почему мы дрожим от страха, что нас заметят?       — И правда, — тихо сказала Лили.       — Мы лучше них, сильнее, умнее, нам покровительствует сама природа, одарив нас владением магией, и мы должны быть хозяевами этого мира! Не из тени; согласен, из тени мы можем управлять магглами, но что за толк быть чужой тенью? — глаза Салазара блестели, как в лихорадке. — Но скоро все изменится, Лили. Скоро настанет новая эпоха… наша эпоха! Эпоха власти магов!       Лили молчала, глядя в окно на полную луну. Скоро… кто знает, насколько скоро?

***

      В честь дня святого Патрика весь Хогвартс переоделся в зеленые тона, девушки заплели в волосы зеленые ленты, парни надели зеленые шляпы, коридоры и залы были увешаны гирляндами из трилистников, и, хотя подавать детям пиво было нельзя, вместо него на столе появлялась разнообразная выпечка, где в тесте содержался солод. Вечером же за студентами, особенно семикурсниками, не следил никто.       Шумные вечеринки не были прерогативой слизеринцев; такое любили гриффиндорцы и хаффлпаффцы, умные рейвенкловцы в большинстве своем были спокойными, как и аристократичные воспитанники Салазара, и их праздники всегда немного напоминали торжественные приемы — но скучно у них не было никогда.       — Объявляю вечер открытым! — сказал Нотт, щелкая пальцами. От зазвучавшего трека Лили вздрогнула — Nirvana, Smells Like Teen Spirit. Как будто намек — или, скорее всего, предок таким образом передавал ей привет.       В гостиной Слизерина собрались будущие выпускники: Франческа Пьюси изо всех делала вид, что не знакома с Лили, точно так же вели себя и Сара с Хейзел, зато Крэбб и Гойл вертелись вокруг нее, услужливо заглядывая в глаза, как собачонки. Вскоре кто-то танцевал, кто-то болтал, сидя на диванах и креслах, отодвинутых к стенам, кто-то ел и пил — столы были заставлены разнообразными угощениями с кухни. Лили уселась на край дивана — есть не хотелось, пить тоже, танцевать — тем более, но уйти — означало обратить на себя чрезмерное внимание. Все равно спать не хотелось.       Вдруг Лили накрыла тень. Она подняла глаза — Крэбб был тучен, как и его отец, по одному взгляду на него становилось понятно, что интеллект парня на уровне младшей школы, и, хотя Лили не отвергала его слишком явно, мог бы уже понять, что она им всего лишь манипулирует.       — Что? — спросила Лили, ибо Крэбб молчал.       — Потанцуем? — смущенно выдавил тот.       Потанцуем? Ничего себе, насколько он расхрабрился.       — Я не танцую, — отказалась Лили.       — Может, все-таки потанцуем? — настойчиво повторил Крэбб. В ноздри Лили ударил характерный запах — тонкий, вряд ли она почувствовала бы его без участия Салазара. Покосилась в сторону — парни собрались в группу, в руках у Нотта была бутылка явно не с кока-колой. День святого Патрика, куда же без пива… не самый крепкий алкоголь, но язык Крэббу он развязал, и что, если развяжет руки? Салазар же его прикончит.       — Я же сказала, — четко повторила Лили, повторяя по слогам. — Я. Не. Танцую.       — Ну хватит упрямиться! — возмутился Крэбб — и Лили поняла, что сейчас он схватит ее за плечо, потащит к себе, учитывая их разницу в росте и весе — у него легко это получится, и кто знает, что еще он себе позволит… только этого не хватало.       — Она же сказала, что не танцует, — прозвучал уверенный спокойный голос Луи. Кузен перехватил руку Крэбба, и тот так и не коснулся плеча Лили.       — Сказала! Мало ли что она сказала! Женщины вечно ломаются, — фыркнул Крэбб. — То им не так, это им не этак… Бёрк набивает себе цену. Естественно, что бы ни произошло на выборах у ее папочки, единственную дочку продадут выгодно!       Луи побледнел.       — За кого бы ее ни продали — это будешь не ты, — отрезал он.       — Ну конечно, куда мне, — Крэбб зло засопел, выдернув руку из чужой хватки. — Это раньше моя семья была такого уровня, что и Блэки не стеснялись породниться, а теперь — не потяну, чтобы Бёрк трахать. Кстати, как она в постели, ты же наверняка знаешь?       Все затихли, глядя только на них — Крэбб раскраснелся, Луи стал белее бумаги, Лили растерянно смотрела то на одного, то на другого, не зная, что ей делать — вмешаться? Как вмешаться? Обидеться? То, что сказал Крэбб, было обидно, но, как ни странно, ее это не задело — именно потому, что это сказал Крэбб. Лили не воспринимала его всерьез; говорящий попугайчик может сколько угодно назвать хозяина дураком, но не обижаться же на попугайчика? Но она — это она, а что будет делать Луи? Нанесли оскорбление его кузине, даже если бы он не был в нее влюблен, как брат, был обязан защищать ее честь. Неужели ударит?       Луи запустил руку в карман. Все затаили дыхание, ожидая, что он выхватит волшебную палочку, но вместо палочки в его руке оказалась перчатка — Луи часто носил перчатки, по необходимости и без. В следующую секунду он эффектным жестом бросил перчатку под ноги Крэббу.       — Я вызываю тебя на дуэль, — негромко проговорил он. — Прямо сейчас. Выбирай оружие.       Девушки ахнули. Гойл шагнул вперед. Лили шокированно распахнула глаза — дуэль? Из-за нее? Настоящая дуэль?       — Что за чушь? — издевательски загоготал Крэбб, но замолчал — в его переносицу уставилась волшебная палочка Луи.       — Выбирай оружие, — скальпельным тоном повторил он, — или я превращу тебя в осла.       Скосив глаза к носу, Крэбб замялся — понял, что угроза серьезная и с ним не шутят. Немного подумал и осклабился       — Оружие? Хорошо. Я выбираю кулаки.       — Отлично, — Луи ничем не показал замешательства. — Я выбираю место и время. Здесь и сейчас, — он взмахнул палочкой, и их с Крэббом окружило защитное заклинание, мешающее кому-то пройти внутрь или попасть в них чарами извне. Тогда ахнула и Лили — этого она не ожидала.       — Вы с ума сошли! — закричала Сара.       — Это против правил! — вмешалась Франческа.       — Надо же было им испортить праздник, — проворчал Нотт.       — Немедленно прекратите!       — Успокойтесь оба!       — Я позову декана!       — Профессоров!              — Директора!       Среди множества восклицаний раздался голос Хейзел:       — Было бы из-за кого драться — из-за этой тощей уродки!       Луи резко спрятал волшебную палочку в карман — таким жестом рыцарь прячет меч в ножны. Скомандовал:       — Начнем на счет «три». Раз… два…       «Три» он не сказал — в челюсть Луи прилетел кулак Крэбба. Все снова ахнули — кроме Сары, которая быстрой тенью метнулась к выходу, скрывшись за дверью.       Лили не знала, почему не вмешивается — что-то сдерживало ее, но не какой-то дух и не чары, а собственное желание, злое, темное, но желание видеть, как кто-то сражается за нее. Ради нее. Из-за нее. Защищая ее. То же самое сделал бы и Тед, только менее пафосно, без лишней траты времени дал бы обидчику Лили в нос, но именно эта трата времени, вызов по старинным правилам, причем маггловским, что для нее, читавшей романы, было вдвойне ценнее, красивый жест — все это придавало защите Луи особенную прелесть.       Но Крэбб, как назло, проявил умение соображать и в качестве оружия выбрал то, в чем Луи был не силен — он тоже наносил удары, но по большей части уворачивался или пропускал. Слизеринцы наблюдали, иногда кто-то кричал, но мешать им никто не мог при всем желании — да и желания особого не было. Мельком Лили глянула на Октавиана Яксли, в его мысли, и выцепила пазл: «Наконец-то этому надутому павлину начистят морду». Франческа Пьюси думала «Так ему и надо, не пригласил меня на свидание — пусть мается с этой рыжей», и общие настроения совпадали — Лили с удивлением поняла, что Луи не любили. Парни ему завидовали, девушки были уязвлены его равнодушием, близких друзей у него не было… и все болели за Крэбба.       Луи уворачивался, изящно, как в танце, уходил от ударов массивных кулаков, Крэбб был более неповоротливым, так что до поры у Луи получалось быть невредимым.       До поры.       Крэбб замахнулся правой рукой, и, когда Луи плавно скользнул влево — изо всех сил ударил левым кулаком прямо в его нос. Так, что послышался хруст.       Лили вскочила. Луи покачнулся — если бы он упал навзничь или на оба колена, то победа в дуэли осталась бы за Крэббом. Зажимая нос ладонью, он устоял на ногах, но опустился на одно колено.       В тот же миг дверь гостиной распахнулась — на пороге стояли Сара и профессор Синистра.       — Что здесь… — задохнулась профессор Астрономии, и Крэбб не успел пнуть Луи ногой в живот.       Дуэль была окончена без официального победителя.

***

      Со Слизерина сняли сто пятьдесят баллов — и то только потому, что алкоголь в гостиной Синистра не обнаружила. Наказание она назначила обоим, узнав, что зачинщиком был не Крэбб, а Луи отправила в Больничное Крыло.       Лили пошла следом — она чувствовала себя совсем немножечко виноватой, хотя не просила Крэбба к ней приставать, не просила Луи за нее заступаться, и вмешиваться не хотела — ее вмешательство унизило бы Луи, показав его, как ничтожного бойца, нуждающегося в защите той, кого только что вызвался защищать сам. Неважно, что истинная причина была другой.       Ханна Лонгботтом, школьная целительница, милая светловолосая женщина, ровесница ее матери, увидев окровавленное лицо Луи, всплеснула руками, но не стала тратить время на расспросы и причитания, мигом занявшись делом: достала флакон кровоостанавливающего зелья и костерост, усадила Луи на кровать и принялась обрабатывать его нос медицинскими чарами. Кроме сломанного носа, она обнаружила два синяка на ребрах.       — Что же ты так, — вместо причитаний сказала она. — Не умеешь — не берись! Или кто-то избил?       — Нет, — коротко ответил Луи. Новость про этот инцидент и так вскоре разлетелась бы по всей школе.       — А, — Ханна заметила Лили. — Кажется, я поняла. Сказала бы, что у вас, ребята, есть волшебные палочки, но иногда уж лучше кулаки… Вот так. Еще часик тут полежи, — сказала она, легонько хлопнув Луи по лбу. — Чтобы нос сросся правильно и ты не перестал быть красавчиком. Я пока пойду подремлю, но обязательно позови, если что-то пойдет не так.       — Я могу побыть здесь? — спросила Лили.       — Думаю, не просто можешь, а должна! — просияла Ханна — и упорхнула в покои целителя, оставив их наедине.       Лили села на край кровати Луи.       — Я… — начала она, но он прервал ее:       — Пожалуйста, не извиняйся! Я не выдержал, я сам виноват. Ты же слышала, что он о тебе говорил и как! Неужели я смог бы терпеть это молча? А если бы он к тебе притронулся — я бы порвал его на куски, и если бы оружием были волшебные палочки, то здесь валялся бы он…       Теперь речь Луи прервала Лили — поддавшись порыву, потянулась вперед и коснулась губами его губ. Совсем легко, в почти невинном поцелуе, но и дружеским касанием это не было. Луи ответил робко и так же аккуратно, не углубляя поцелуй, и, когда Лили отстранилась, не сказал ничего, только смотрел на нее с восхищением, недоверием и безумной надеждой.       Что она сделала, Мерлин великий, зачем?..