Княгиня Ольга. Истоки.

После нескольких томительных секунд молчания, по ощущениям, растянутым в часы, девушка всё же приглашает гостя войти, и Ари ступает за порог дома главы торгового братства. Милица, тревожась не то от цели посещения её жилища дружинником, не от самого его присутствия рядом, провожает молодца к столу и протягивает чашу с водой — её взволнованный бородач осушает залпом. — Что стряслось? — строго глядит она на него, и на гладком лбу проявляются морщины, выдающие всё напряжение. — Зачем тебе мой супруг? — Я всё расскажу, но сначала тебе лучше присесть. — Сама буду решать, садиться мне или стоять, Ари. Знай своё место и не забывай, с кем ты разговариваешь, я уже не та девица, которую ты знал раньше. — Вижу, — горько улыбается лысый дружинник. — Вашему мужу может грозить опасность, госпожа. Мы полагаем, что все пятеро купцов из торгового братства находятся под угрозой, Вол — так точно, посему воевода распорядился приставить для охраны каждого кого-то из дружины. На жизнь Вепря уже покушались, возможно, эти люди не остановятся на одной попытке. — Вепрь — уважаемый человек, и у него множество завистников. Особенно после того, как он занял место главы братства из-за смерти Козводца, мужа Ланы. Немудрено, что кто-то решился вымогать у него богатства, — девушка хмурится ещё больше, и теперь разница между её нынешним выражением лица и привычной озорной усмешкой становится ещё выразительнее. — Дела идут в гору, от заказов на воск нет отбоя: христиане с Запада разбирают его для своих свечей быстрее, нежели пушнину или соль. Как я уже говорила, он отправился в гавань, чтобы проверить прибытие очередного груза. — Тогда мне лучше последовать туда же... — не завершив фразу, Ари краем глаза замечает какое-то движение снаружи и продолжает уже шёпотом. — Гости? — Ненавижу гостей, — Милица мотает головой и вздрагивает: во входную дверь принимаются настойчиво стучать. Они обмениваются обеспокоенными взглядами — и удары по дереву сменяются громким треском, а сама дверь через минуту плашмя падает на пол, поддавшись беспощадному напору бунтовщиков. Четверо горожан врываются внутрь с пылающими от гнева глазами, один из них вооружён топором, остальные же полагаются исключительно на собственные кулаки да ярость. — Где Вепрь?! - взгляд обладателя оружия скользит по залу, пытаясь отыскать среди присутствующих в особняке хозяина дома, но никаких следов его здесь нет. — Где этот предатель?! — Не смей называть так моего мужа, пёс! — срывается с губ Милицы, и только спустя мгновение она осознаёт, какую ошибку допустила. — Муж, значит?! — ухмыляется один из восставших и показывает на неё пальцем. — Взять её, пусть ответит за грехи супруга наравне с ним! Раздувший ноздри Ари достаёт из ножен сверкнувший в полутьме клинок. Милица же быстро осматривает комнату, и её взгляд останавливается на тяжёлом позолоченном подсвечнике. Пышка хватается за шандал, и кажется, что холодный металл придаёт ей уверенности в своих силах. Грузный мужчина со шрамом на лице бросается вперёд и взмахивает своим топором, но дружинник молниеносно отбивает удар мечом, и их оружие с гулким лязгом сталкивается. Бунтовщик — сто́ит отдать ему должное — отвечает Ари пинком коленом в живот, и лысый соратник князя падает на столешницу, сдавленно завыв от боли. Занесённое над его головой лезвие мгновением позже обрушивается вниз, но воин в последний момент перекатывается по столу в сторону, и вместо его плоти топор пронзает сначала алтабасовую скатерть с бахромой, а затем застревает в треснувшей дорого́й древесине. Пока мужчина пытается вытащить засевшее в древесине оружие, обеими руками вцепившись в топорище, Милица взмахивает подсвечником и ударяет незваного гостя по затылку, отчего тот отшатывается и тут же ничком падает на пол. — Что?! — отвечает девушка, ловя на себе одновременно выражающий благодарность и недоумение взгляд дружинника. — Я три недели её вышивала! Навстречу им, подстёгиваемые яростью, устремляются новые бунтовщики. Ари не даёт двоим сократить расстояние до себя и своей спутницы, выставив вперёд меч, да и Милица оказывается грозным противником, с удивительной силой отмахиваясь от посягнувших на неё негодяев подсвечником. Бам! Ещё одним восставшим становится меньше: дружинник несколько раз ударяет того лицом о стол, и многострадальную скатерть на сей раз орошает кровь. Пара оставшихся мятежников смотрят друг на друга, уже подумывая об отступлении, однако в полку их прибывает, и в доме Вепря появляется ещё полтора десятка человек — но на сей раз хорошо вооружённых и прекрасно знающих, зачем сюда явились. Взгляда их одноглазого предводителя, чьё увечье сокрыто за повязкой, хватает для того, чтобы взбунтовавшиеся горожане вмиг покинули особняк. Его соратники нацеливают кинжалы и палицы на загнанных в угол Ари и Милицу, которые понимают, что сопротивляться превосходящему противнику опасно и глупо. — Что с ними делать?! — бросает главарю вопрос один из шайки. — Свяжите и посадите куда-нибудь подальше, пусть не мешаются. И чтобы ни единого волоска с их голов не упало — хозяин строго запретил трогать случайных людей. Лучше поторопитесь и обыщите вепрево гайно!

* * * * *

В разветвлении узких улочек города легко было затеряться: где-то их запутанная паутина переплеталась, где-то же, напротив, разделяла возможные направления или же и вовсе отрезала путь рухнувшим от грозы деревом или оставленной кем-то бесхозной старой телегой. Но слиться с окружением тяжело, когда тебя выдаёт яркое цветовое пятно. И жёлтый кушак впрямь становится для Ольги и Щуки тем маяком, той Прикол-звездой, которая указывает  верное направление. Разрыв между ними и вором сокращается с каждым поворотом, пока конюх воеводы, слишком резко подавшись вперёд, не спотыкается и не теряет равновесие. Широко раскинув руки и стараясь не упасть, он громко ругается, покачивается на месте на месте, но всё же падает на землю и сжимает зубы от боли. — Чёрт! — Цел? — княгиня протягивает ему, кивнувшему в ответ, руку и помогает подняться. — Видишь его? Вдвоём они выныривают из переулка и оказываются на примыкающей к посаду площади, но негодяя словно след простыл. В глубине души Ольги бурными водами Великой клокочет негодование: злоумышленник провалился сквозь землю и слился с десятками снующих туда-сюда прохожих, среди которых нашлись и те, кого они встретить здесь никак не ждали. — Щука! Громкий, уверенный в себе голос обращается к конюшему, но тот делает вид, что не услышал оклика и лишь отворачивается да опускает голову, пытаясь не выдать себя. Впрочем, и это мероприятие выходит неудачным, и очень скоро с парой преследователей разграбившего лавку Хруща вора показывается двое мужчин. — Щука, ты оглох, вестимо? — недовольно глядит на юношу Бранимир, в то время как сопровождавший его великий князь  с подозрением косится на отвернувшегося спутника конюха. — Не представишь мне своего товарища?

* * * * *

— Полегче! — огрызается Милица на бесцеремонно толкнувшего её вперёд одноглазого бунтовщика и плюхается прямиком в середину пылящегося на чердаке особняка мешка с ветошью. — Тебя совсем не учили обращаться с женщинами, да?! Вена на виске мужчины надувается и принимается биться, и он, сверкнув единственным оком на девушку, уже было заносит над той свою ладонь, однако мгновением позже упавший рядом с ней Ари, такой же крепко связанный по рукам и ногам, остужает его пыл. — Это вы уйдёте, забрав своё, мне же с ней и её острым как шило языком придётся провести здесь несколько часов, если не всю ночь, — хохочет дружинник и многозначительно шевелит густыми бровями. — И не в том смысле, в котором я бы не прочь! Супруга Вепря скалит челюсти и готовится за такие речи вцепиться в ухо своему товарищу по несчастью или же оторвать ему нос за подобное неуважение, однако что-то, почти незримо промелькнувшее в его взгляде, останавливает её. — Посочнее любишь? — сально ухмыляется одноглазый со спутниками и, выждав, продолжает сверлить взглядом Ари. — Вам, считай, повезло сидеть тут, от города может камня на камне не остаться, поэтому я бы не совался на улицу. — Что... ты имеешь в виду? — цедит сквозь зубы Милица, дёрнувшись вперёд. — И какого чёрта вы забыли в моём доме?! — Узнаете сами, когда придёт черёд — осталось совсем немного, — заговорщически отвечает главарь бунтовщиков и закрывает дверь, нацепив на неё снаружи четвертьпудовый амбарный замок. — Обыщите все горницы и чуланы в доме, мы не уйдём отсюда, пока не отыщем ключ этого толстопузого Вепря! Шаги и скрип ступеней оповещают пленников о том, что мятежники вернулись на нижние этажи и оставили их здесь совсем одних. На чердаке пахнет плесенью и затхлой сыростью, а рассеянные лучи солнечного света неохотно пробиваются сквозь щели в рассохшихся деревянных ставнях. — В каком таком смысле?! — с силой толкает локтём под бок Ари супруга купца, на что тот сгибается в три погибели и сдавленно мычит что-то нечленораздельное. — Тебе ещё хватает наглости выражаться обо мне в таком тоне?! — Лучше было отшутиться перед этими головорезами, чем встревать в ссору или сопротивляться. В нашем положении это не особо умно, — дружинник поднимает обе руки, связанные друг с другом на запястьях крепкой верёвкой, как бы подтверждая свои слова. — Мы, по крайней мере, остались живы. — Связанные, бессильные и запертые — пока эта кучка гадов разносит мой дом в пух и прах и грозит что-то сделать с городом?! Не думаешь, что вот так поддаться им будет ошибкой?! — Время покажет. А на ошибках учатся, — отвечает он, наблюдая как в застоявшемся воздухе лениво кружат пылинки. — Коли так, ты сейчас должен быть настоящим мудрецом. Ари устало закрывает глаза и запрокидывает голову назад, наваливаясь всем телом на стол, заваленный старыми стёгаными одеялами; Милица же надувает губы и сердито пинает трёхногую скамью, что качается на месте и следом падает набок. — Всё так же за словом в карман не полезешь, — ностальгически смеётся и вздыхает дружинник, мысленно перелистывая страницы своей былой жизни в столице. — Всё так же ростом с осину, да умом в скотину, — немного обиженно говорит она и, не удержавшись, тоже расплывается в улыбке. — Признавайся, у кого нахватался красивых слов? В жизни не поверю, что сам до такого додумался. — Может, и так, — пожимает мужчина плечами и, робея и разрываясь между тем, задать терзавший его всё это время вопрос или промолчать, всё же выбирает первое.— Милица... — Двадцать три года уже Милица. — Что сталось с нами, Милица? На чердаке воцаряется минутное молчание, неловкое и заставляющее кошек скрести на душе. Несколько раз она уже убегала от этого разговора, но сейчас... сейчас все пути для отступления оказались напрочь отрезаны. — А что сталось? Ты продолжил свою службу, из гридя в дружину попасть редко кому удаётся. Я своё тоже сполна отработала и получила положенную награду. — Кто в любви мне клялась? Твердила, что ждать будет, ночей не спать и молиться всем богам?! — Думаешь, не ждала? Не молилась?! — толстушка пронзительно смотрит в глаза своему собеседнику и горько мотает головой. — Не тешила себя надеждами? Али не веришь моим словам, как не стоило мне вестись на твои сладкие как мёд обещания? Чего замолчал, язык проглотил? Или ответить нечего? — Ты знала, что отправлюсь я с князем и воеводой в полюдье, так почему не дождалась? Отчего за другого пошла? — Зарекался ты, что вернёшься в берзне. Почался ледоход на Днепре, зажурчала да запела Лыбедь - нет тебя. В кветне прилетели касатки да свили гнёзда, распустились листья — нет тебя. В травне вспахала соха сыру землю — всё нет тебя. — Мал окаянный в Коростене закрылся. Супротив приказа воеводы мне пойти следовало? Бросить всё и к тебе в стольный град прискакать? — Вовсе нет, служба дороже дружбы, Ари, — прикусывает полную, похожую на сочную сливу нижнюю губу девица. — Не в том дело, что месяцем меньше ждать или месяцем больше... — А в чём тогда? — На годы это ожидание, как ты не понимаешь? С весны по осень одной мне кручиниться, одной мне детей пестовать, одной мне молиться и тревожиться, вернёшься ты или нет, а коли вернёшься — живым ли, не изувеченным ли? Не такой я судьбы хотела, не о такой семье мечтала. — Вот и пошла за этого жирного толстосума?! Купил он любовь твою, у меня-то нет стольких богатств! — Знаешь ты, что во дворе государевом каждый травень смотрины невест. Приезжают гости, от бояр до купцов, от отошедших от бранных полей дружинников до князьков, чтобы выбрать суженую себе из числа служилых девиц или рабынь, коих освободили от дел. С двенадцати лет я была при дворе, от чернавки до ключницы прошла путь — так чего бы и не уйти на покой? Вот госпожа и уговорила поучаствовать. Вепрь... — Гад твой Вепрь! Видел я, как рукоприкладством он занимается, как шагу тебе ступить не даёт! — Вепрь, — перебивает его Милица, — Пылинки с меня сдувал, жемчуга да парчу обещал. И у очага каждый день дома, и дети без отца и кормильца не останутся, как при дружиннике. Что до отношений наших, то сорвался он, разозлился, вот и... — Вот и позволила ты ему себя в грязь втаптывать? Не узнаю я тебя, будто иной человек передо мною! Прежняя Милица одним взглядом могла поставить на место кого угодно, от холопа до тивуна, а теперь что?! Куда она пропала? — Жена она, не ключница и не домоуправительница. Не пристало жене роптать на судьбу или выносить сор из избы, Ари. Не пристало жене быть непокорной. — Твоими же словами говоря... — воин сверкает глазами в её лицо, выражающее и сомнение, и сожаление, и смирение разом. — Такую ты судьбу хотела? О подобной ли семье мечтала?

* * * * *

В трюме пахнет речной водой и мокрой древесиной. Вдоль стен стоят ящики и бочки, отбрасывая глубокие тени в тусклом свете от пламени свечей, в середине же, за круглым столом, сидит десяток человек. Мужчины и несколько женщин что-то оживлённо обсуждают между собой, но, едва только внутрь входит ещё одна фигура, хрупкая и одновременно статная, они все как один замолкают — и единственными звуками остаются скрип корабля и шум волн, бьющихся о деревянное тело судна. Медленно посмотрев на каждого из присутствующих, фигура обходит стол с восседающими за ним по кругу, прежде чем занимает своё место между устроившей представление у лавки Хруща нищенки и одноглазого головореза. Кто-то из наёмников с любопытством смотрит на главного над ними, кто-то, напротив, отводит взгляд и боится попасть под горячую руку. — Всё ли идёт по плану? Скольких из пятерых уже настигла судьба? Суровый одноглазый бородач, запустив руку под стол, достаёт оттуда грубый холщовый мешок и вываливает на стол отвратительное содержимое: одна за другой оттуда выпадают... человеческие головы. Посиневшая, с ссадинами — Вола. Блестящая от сала и пота, с окровавленными зубами и губами — Вепря. И, наконец, лохматая, с оспинами на лице — Хруща. — Осталась Лана — но это будет проще простого, и старый лис, — наклонившись вперёд и рассматривая головы с каким-то... удовольствием, заявляет устроитель беспорядков. — Персты? Тот же мятежник вываливает из кармана три отлитых из серебра человеческих пальца весьма искусной, тонкой работы. Персты отличаются по форме и размеру (есть среди них мизинец, безымянный и большой), сделаны полыми и в основании имеют резьбу, да и телословные подробности с оттиснутыми ногтями и сгибающимися сочленениями  свидетельствуют о том, что это — не просто украшения или безделушки. Тишину нарушает женский голос, грубоватый, низкий, но полный преданности. Он принадлежит той самой голодранке с мёртвым младенцем на руках; последнего, впрочем, уже и след простыл: — Народ уже собирается, большинству даже платить не пришлось. Хватило лишь зажечь их словами о справедливости и переменах к лучшему, и пожар разгорелся. — Жадность порождает бедность, бедность даёт начало бунту. Из бунта же извлекают прибыль все, кто могут — кроме самих бунтовщиков. Как тебе и было обещано, все долги своим представлением ты отработала и отныне свободна, более ты не вдач... Кулота, наши старые знакомые уже дали ответ на предложение, от которого вряд ли сумеют отказаться? — Да. Их корабли уже вот-вот прибудут в нужное место, -— доносится из уст одноглазого. — Хорошо. За мальчишкой нашего дорогого союзника тоже послали, из важных поручений осталось только последнее, — фигура за столом снимает головной убор, давая волосам свободно рассыпаться, и пристально глядит на свою "правую руку". Сам одноглазый беспокойно бегает глазами по трюму, не решаясь сделать то, что следует. — Ну же! — кричит на него сгорающая от нетерпения фигура. — Делай, что должно! Колеблясь, мужчина всё же заносит руку и ударяет ладонью по лицу своего хозяина, оставляя на щеке последнего красный след. Сам он мельком глядит в бронзовое зеркало на столе и недовольно мотает головой — недостаточно. — Ещё! Сильнее! Не жалей меня! Следом за первым ударом обрушивается второй, на сей раз — уже кулаком, а за ним — третий, четвёртый, пока, наконец, сама жертва не подставляет Кулоте губы и те не разбиваются в кровь.

* * * * *

Вещий Олег касается двумя пальцами переносицы и качает головой, кое-где покрытой пеплом седины: они прибыли на место слишком поздно. Ни к чему были долгие разговоры с Ходутой и расспросы Богуславы, воевода только зря потерял время и не узнал от них ничего нового. Дом Рейнеке, величественный и с тремя этажами, полыхает подобно поленьям в очаге, и вместе с ним на это грустное зрелище смотрит и  многочисленная прислуга торговца. Чумазые, покрытые копотью, кашляющие — они едва спаслись от всепожирающей огненной стихии. — Что случилось? — наклоняется над одной из женщин Сверр, не обнаруживший никого в особняке Ланы и вскоре присоединившийся к воеводе и сыну градоначальника. — Дом вмиг вспыхнул, господин, будто промасленная скатерть. Я была у дверей и чудом успела сбежать, нас забросали горящей ветошью. Их было трое человек, но лиц я не рассмотрела. — Рейнеке где? — не выдерживает Ходута, не желая слушать слишком длинный рассказ служанки. — Господин... когда всё началось, обедал на первом этаже. Не успевает никто из его спутников заметить, как гостомыслов сын бросается вперёд, к полыхающему изнутри зданию, из окон которого уже вырываются жадные языки пламени. Сверр кидается вслед за непослушной детиной, но прямо перед ним несущая балка над дверью не выдерживает напора стихии и обрушивается, обдавая его вихрем и пепла и искр — и отрезая путь вперёд. — Ходута!!! Дороги обратно для оставшегося внутри юноши не остаётся. Вылив на рукав остатки воды из фляги, высоченный богатырь прикладывает влажную ткань к носу и рту, морщась от нестерпимого жара вокруг, и кашляет от дыма. Так он продержится немногим дольше. Столовая была где-то впереди, но вспомнить по памяти её местоположение он так и не может, да и возможно ли что-то достоверно рассмотреть в красно-сером мареве окружающего беспорядка? Из одной горницы он ныряет в другую, затем — третью, четвёртую... Никого! Особняк, словно пожираемое огнём живое существо, стонет и гудит, предупреждая наследника посадника о скорой кончине: некогда величественное строение на его глазах превращается в разваливающуюся гробницу. Пламя жадно пляшет в темноте, грозясь поглотить всё на своем пути. Ещё одна балка трещит и свешивается наискось, врезавшись в окно и сделав пламя ещё горячее от притока воздуха снаружи подобно кузнечному горнилу. С каждым мгновением вероятность остаться в живых стремительно сокращается, а судженицы уже заносят свои острые ножи над его нитью судьбы. Пригнувшись, он бросается в единственное ближайшее помещение — и то столовая. О предназначении комнаты, впрочем, напоминает лишь горящий стол с оставленными на нём тарелками с обуглившейся местами пищей да кувшином. Последний Ходута и хватает, обдавая себя тёплой водой... и замечая среди покрытых сажей половиц нечто совершенно малоприметное.  — Рейнеке, старый лис! Старинный особняк, издав напоследок протяжный стон, рушится под тяжестью не выдержавших пламя деревянных балок и рассыпается подобно домику из песка. Воздух перед ним заполняют пыль, копоть да ярко-оранжевые искры, похожие на роящихся мух, а воеводу, дружинника и челядь купца едва не сносит волной жара, обжигающего даже снаружи настолько, что едва ли кто-то может пережить подобное внутри разрушенного здания.