Княгиня Ольга. Истоки.

До Торга они добираются за считанные полчаса, минуя извилистые улочки и оказываясь в самом сердце городского рынка, что будто стучит сейчас выкриками зазывающих покупателей купцов и звоном монет. Подобно рыбам Щука и Олав преодолевают и живое море из толпы посетителей торжища, обходят ряды с едой, оружием и предметами быта, наконец-то нырнув в ту его часть, где находятся лавки совершенно иного толка — прибежище здесь обрели всевозможные целители, лекари и продавцы талисманов. Один из них, который имел неосторожность предложить переодетой княгине подделку из позолоченной латуни, мгновенно узнаёт пару юнош и торопливо отворачивает своё лицо, ожидая худшего, но уже спустя минуту вздыхает с облегчением: сегодня они пришли далеко не за ним, а решили посетить соседнее заведение. Тишину пропахшей снадобьями и травами лавки нарушает протяжный, напоминающий стон больного, скрип дверных петель, и вместе с солнечным светом в проёме показываются двое молодцев. Хрущ, занятый взвешиванием каких-то ярко-синих высушенных цветов, вздрагивает от неожиданности и страха, которые в одночасье уступают место удивлению, когда незнакомцы приближаются и он как следует рассматривает их лица. — Доброго дня, господа... — карлик кланяется вероятным покупателям, отчего разница в росте между ними становится ещё заметнее; затем он щурится и застывает с презабавным выражением лица. — Ты, право, Щука — конюший воеводы. А ты... неужели передо мной сама молодая княгиня? Ольга вмиг бледнеет: такого скоропостижного раскрытия своей личины она не ожидала. Недостаточно туго перевязала грудь? Или, быть может, оставила лицо незапачканным? — Будь я выше и красивее, то не заметил бы странностей в стоящем передо мной юноше, но когда ты коротышка и не можешь даже дотянуться мечом до груди недруга, приходится делать острым не клинок, а зрение, — купец горько улыбается и тянется короткой ручонкой к своей шее, помещая на адамово яблоко указательный палец. — Я не мог не запомнить такого прекрасного личика, госпожа... И советую в следующий раз прикрывать чем-то кадык — иначе его отсутствие выдаст Вас с потрохами. Девушка так и не находит, что ответить, совершенно обескураженная и застигнутая врасплох зоркими глазами члена торгового братства. Он, впрочем, рутинно продолжает свою работу и отмеряет ещё немного засушенного иссопа, добавляя его к предыдущей навеске. — Полагаю, что пришли вы в мою скромную обитель не за средством от головной боли, раз я вижу только прикинувшуюся юношей девицу и слугу, но никак не толпу дружинников? — напротив мешочка с цветками оказывается крохотная гирька, и обе чаши весов равняются, застывая в безупречной симметрии. — Так чем я могу служить моей княгине? — Я хотела бы расспросить Вас о недавней кончине градоначальника. Верите ли Вы, Хрущ, что он отправился в мир иной из-за случайности и ему в этом не помогали неравнодушные сподвижники? — Меня уже допрашивали люди князя, и я рассказал им всё, что знал — а знал я немного, поэтому наша беседа оказалась короче, чем мой рост, — вскидывает одну бровь карлик и останавливает свой взгляд исподлобья на Ольге. — Его могли отравить? — не унимается варяжка, в серо-стальных глазах которой зажигается какой-то дикий огонь, подпитываемый желанием узнать правду и облегчить тяжёлые думы вдовы посадника. — Мой раб лично попробовал все яства и напитки, которых касались губы Гостомысла — и остался в живых. Этого должно быть достаточно, чтобы отбросить все обвинения в попытке использовать яд. В ответ на это дочь Эгиля тянется к висящей на плече ташке и погружает туда руку; Щука же лишь едва заметно улыбается уголками губ — он знает, какого рода довод таится в недрах принадлежащей княгине сумки. — Что касается пищи — да, но не лекарств, — в ладони Ольги блестит склянка, заполненная мутной жидкостью — и Хрущ тут же меняется в лице: брови его ползут наверх, а зрачки расширяются. — Мой отец говорил, что полезно заставать людей врасплох — тогда их лик становится красноречивее любых лживых слов. — Княгиня... — пытается возразить он, но варяжка не отступает и не оставляет купцу никаких шансов перебить её. Если и давить, то необходимо дожимать до самого конца — иначе рискуешь остаться не при барышах, а без штанов. — Богуслава рассказала, что в последнее время Гостомысл страдал от болей в сердце — и именно Вы посоветовали ей толковую знахарку, что приготовила лекарство. До вчерашней ночи посадник его не употреблял, но при первом же глотке отправился к праотцам. Или и это Вы станете отрицать? — Отчего же? — жмёт плечами торговец, потянувшись рукой к весам, но тут же остановленный мягким, но требовательным касанием пальцев молодой княгини. — Всё именно так, но это не значит, что я каким-то образом причастен к покушению... если оно вообще было. — Если Вы лжёте... — То лгу хорошо — в конце концов, я купец. Чтобы продать обман втридорога, он должен содержать хотя бы немного правды, так? — Так, — кивает ставшая чернее тучи девушка и ставит склянку со снадобьем на прилавок. — Сможете проверить, есть ли в этой жиже яд? И назвать имя и место, где живёт та знахарка? Тогда наш разговор может остаться между стоящими в этой лавке и не дойдёт ни до князя, ни до воеводы. Время — деньги, а терять и то, и другое в бесконечных допросах было бы обидно и убыточно. — Не убедили, торговаться со мной слишком накладно, — качает лохматой головой карлик, но всё же нагибается и достаёт из-под стола, накрытого длинной и покрытой пятнами скатертью, небольшую клетку. В ней, то и дело пища и беспокойно нюхая воздух, сидит смотрящая на окружающих чёрными испуганными глазами жирная крыса. — Но, скажу откровенно, девушка Вы необычная, госпожа. А быть подозреваемым в глазах такой непозволительно, поэтому, так и быть, мы проверим, насколько смертелен этот бальза... — Хрущ! — откуда-то с улицы раздаётся пронзительный женский вопль, в котором воедино переплетаются рёв раненой медведицы и жалобный плач, что вместе с высокими нотами переходит в настоящий вой. — Хрущ!!! Собравшиеся на рынке близ лавки аптекаря горожане расступаются и удивлённо перешёптываются, отдельные новгородцы и вовсе показывают на незнакомку пальцами. Она, с густыми волосами мышиного цвета и облачённая в полуистлевшую от старости одежду, прижимает к себе завёрнутого в лохмотья малютку. Малыша, грудь которого больше не вздымается — ребёнок был мёртв. — Хрущ! Хрущ!!! — пронзительно выкрикивает она срывающимся голосом и пучит глаза, становясь похожей на выловленную из Волхова густеру. — Выходи из своей норы, иначе я сама достану тебя оттуда и... прикончу своими... руками!! Слова несчастной, казалось, значат даже больше, чем мог подумать случайный прохожий. Едва услышав последнюю фразу, из толпы слетевшихся вокруг любопытствующих зевак выходит несколько мужчин разных возрастов и сословий, и один из них, обладатель густой бороды с сединой, обращается к скорбящей с вопросом. — Почему ты плачешь, женщина? Что сотворил этот карлик?! — Мой сын... мой сын! — трясёт телом в пелёнке сокрушающаяся мать и продолжила навзрыд. — Он убил его! — Быть такого не может... — ворчит тот самый торговец, которого пару дней назад допрашивали Ольга со Щукой. — Хрущ — уважаемый человек, да и лекарствами промышляет уже не первый год! — Этот уважаемый человек обещал мне, что спасёт моё дорогое чадо! — не унимается женщина и, словно векша, прыгает вперёд и поднимает над головой всего сборища обмякшее тельце. — Я собрала последние накопления, влезла в долги... чтобы вытащить сына из лап смерти! А проданное им втридорога лекарство оказалось подкрашенной водой, перемешанной с маслом! Будь сейчас кто-то из горожан чуть ближе, не тряси нищенка отошедшим в мир иной, словно тряпичной куклой, то они бы заметили, что местами кожа малыша уже покрылась багровыми пятнами, а от него самого шлейфом исходит почти незаметный, но приторный запах мертвечины — скончался он куда раньше, чем заявляет мать, если она вовсе является последней. — Давеча продал он моей свояченице порошок от бесплодия, да то был мел! — подхватывает один из тех горожан, что зашевелились при появлении скорбящей на улице, и кивает нищенке. — Сосед мой страдал от падучей болезни, Хрущ всучил ему настой полыни — да только издох он вскоре! — причитает дородная старуха, прижавшая к себе лукошко с яблоками. — Родом клянусь! Роптание среди народа усиливается, во многом — благодаря действиям внедрившихся в толпу подставных пострадавших, которых ранее купили щедрыми посулами. Доходит до того, что кто-то из них достаёт ножи или вооружается ножками от сломанных прямо в гуще споров скамеек. — Пусть ответит за свои злодеяния, проходимец! — Хрущ!!! Выходи! Живой лавиной несколько из самых внушаемых и горячих голов вместе с несчастной нищенкой принимаются стучать в дверь, и низкорослый купец, торопливо пряча в карман склянку со снадобьем, которым могли отравить посадника, хмурится. — Что это за люди? — испуганно вздрагивает побледневший Щука. — Что происходит? — Не знаю, но вам с госпожой лучше скорее уйти отсюда. Становится небезопасно. Стук усиливается и из требовательного перерастает в остервенелый, и ровно за мгновение до того, как двери и вовсе срывают с петель, Ольга с конюхом воеводы по указанию карлика прячутся в крохотной кладовой, увешанной пучками высушенных трав. — Трус, трус и обманщик! — врывается внутрь охваченная яростью и болью женщина. Показывая остальным горожанам на него дрожащим пальцем, оборванка переходит на настоящий рык. — Это ты виноват!!! Твоё лечение не помогло, ты продал мне вместо надежды пудовый мешок со страданиями и пустышку взамен лекарства! Лицо Хруща вмиг белеет от предъявленных обвинений, в глазах отражаются глубокие печаль и потрясение — но лишь на мгновение. Карлик делается угрюмым, отчего две и без того широкие брови словно срастаются воедино, и внимательно глядит на нищенку. Он видит её впервые. — Не припомню среди моих покупателей такого... — продолжает пытающийся разобраться во всём купец и расправляет плечи. — Ты, должно быть, ошибаешься: я веду записи о каждом приобретателе, заболевании да товаре, осталось только их провер... — Лжец! — вопит женщина и поворачивается к заполняющим лавку горожанам. — Он лжец, мерзкий обманщик и трус! Разве это — не есть доказательство?! В очередной раз оборванка прижимает к себе неподвижное тельце младенца и рыдает. Разъяренные горожане, взбудораженные чувствами убитой горем родительницы, становятся всё более беспокойными и неуправляемыми. Разгорячённые гневом, подпитываемые собственными страхами и тревогами, нагнетаемые слухами о других поступках торговца, они жаждут кого-то наказать. И маленький, но не дрогнувший ни на мгновение перед градом их обвинений человек кажется им лёгкой добычей и козлом отпущения. Среди моря лиц, искажённых злобой, раздаётся низкий мужской голос: — Возьмём правосудие в свои руки! Ни посадник, ни князь, никто не накажет его, все они заодно против простого люда, все они сидели вчера за одним столом над нами! Но видят боги, каждый ответит за свои злодеяния! Это предложение зловеще виснет в воздухе посреди звенящей тишины... и толпа, застилаемая какими-то первобытными, низменными желаниями, сплачивается вокруг него и делает это послание движущей силой. Ольга, наблюдающая за происходящим сквозь щели меж досок, рвётся вперёд, намереваясь спасти члена торгового братства, но Щука крепко-накрепко прижимает её к себе одной рукой, второй же он зажимает её рот ладонью. Варяжка отчаянно дёргается один раз, затем — ещё, но все попытки тщетны. — Ежели Вы не хотите отправить себя и заодно меня на тот свет, госпожа, — шепчет ей на ухо конюх, морщась от боли: ногти девушки глубоко впиваются в кожу на руке и она продолжает вырываться. — То лучше ничего не предпринимать. — Я не знаю эту женщину и, тем более, не продавал ей никаких лекарств! — выкрикивает Хрущ и швыряет в ближайшего направившегося к нему человека тяжёлый железный котелок. — Произошла ошибка! Кажется, что преждевременная атака на одного из них становится тем самым пальцем, что отпускает натянутую до предела тетиву. С неумолимым ожесточением горожане бросаются на купца, хватают его подобно какому-то щенку и по полу волокут на улицу за шкирку. Новгородцы поднимают свои кулаки и ножи, объятые пьянящим чувством ярости, что размывает все грани между справедливым наказанием и беспредельной животной жестокостью. Разгорячённый люд окружает карлика, что сворачивается клубком и прикрывает ладонями живот, в ужасе хлопая глазами и не осознавая до конца, что происходит. — Стойте! — горланит нищенка с мёртвым малышом на руках. — Добрые люди, молю, остановитесь! В этот момент толпа замирает, глядя на скорбящую мать, а у купца словно отлегло от сердца. Он, дрожа и сдерживая слёзы, ощущает облегчение — увы, обманчивое. — Не марайте ваши руки, боги запретили нам проливать кровь людскую, — сверкает своими безумными глазами голодранка и наступает на кисть коротышки, с силой давя на неё и стараясь сломать каждую фалангу, каждое сочленение в пяти маленьких пальцах. — Вот только ежели уродливой карлой сотворён, то в люди не тянися! Если и заслуживает он какой-то смерти, если есть в мире справедливость — то рождённый букашкой букашкой и подохнет! Раздавите гниду! — Правильно! — подхватывает один из сообщников и прыгает на ногу Хруща: лилипут истошно вопит, а в кости раздаётся громкий треск. Купец воет от ужаса и протягивает руки к окружившим его жадным до крови горожанам, моля о пощаде. — Пощадите... прошу! Клянусь, я ни в чём не виноват! — срывается с его высохших губ дрожащий голос. — Отпустите, я дам столько серебра, сколько попросите! Позовите князя, проведём справедливый суд... я готов отвечать за свои прегрешения, но никакого ребёнка я не убивал! Нет на мне его крови! — Слышите?! — не унимается убитая горем мать. — Он хочет купить наши души! Думает, что всё в этом мире позволено тем, чья мошна набита до отказа! — И то правда! Заодно все они — князья, бояре, знатные купцы! Один за другим взбудораженные горожане кидаются на Хруща и начинают остервенело прыгать на нём, давить, пинать, отбивать всё, до чего могут дотянуться их ноги. Совсем скоро член торгового братства, покрытый синяками и пылью, перестаёт сопротивляться и остаётся лежать на земле в жалком состоянии, с переломанными конечностями и угасающим сознанием. Жестокость толпы становится воплощением их ярости, их веры в то, что они вернут себе власть не только над неуправляемой силой смерти, но и над городом. И одной несчастной жертвой их жажду разрушения уже не утолить. — Народ построил Новгород, народ здесь живёт и торгует — так покуда мы будем терпеть гнёт от тех, что ставит себя выше?! — забравшись на бочку, выкрикивает нищенка. — Торговое братство, что обирает всех до нитки и обогащается за наш счёт?! Посадник, делающий вид, что не замечает творящегося произвола?! Или князь-иноземец, решивший, что лучше нас всех?! Довольно! — Пришла пора вернуть то, что нам принадлежит! — бурлит толпа. — Настало время показать, кто хозяева на новгородской земле! Призывы заговорщиков настолько вселяют уверенность в горожан, что они хором повторяют их и хватаются за всё, что можно было использовать в качестве оружия. Заряженные опасной смесью из гнева, решимости и желания вернуть себе отнятое, жители Новгорода подобно наводнению затапливают улицы торгового града, и поток этот движется в одном направлении — в Посад, к домам, принадлежащим оставшимся в живых из пятёрки богатейших купцов. Не все из бунтовщиков, однако, покидают рынок. Один из них, подливавший масло в огонь восстания наравне с убитой горем матерью, остаётся внутри заведения Хруща — и теперь за его действиями из-за старой двери в кладовую следят одновременно две пары очей. Глаза мужчины скользят по сторонам, ища любые признаки нужного ему предмета. Половицы жалобно скрипят под его сапогами, когда он делает шаг вперёд, к покрытому толстым слоем пыли шкафу. На полках стройными рядами стоят баночки со всевозможными настоями и мазями, на которых указаны их лечебные свойства, ниже в коробочках из лыка лежат самые разные талисманы и обереги. — Где же он... В нетерпении он принимается шарить морщинистой рукой между банок и флаконов, небрежно отбрасывая их в сторону в поисках спрятанных сокровищ. Часть их открывается налету, и теперь в воздухе, смешиваясь с поднятой торопливыми движениями пылью, парят сухая лаванда, порошок из ромашки и цветы душицы. За минуту ровные ряды с лекарствами превращаются в беспорядочное нагромождение пузырьков и их разбросанного содержимого. Следом взгляд бунтовщика останавливается на богато украшенном сундуке за прилавком, и сердце мужчины колотится в предвкушении. Не раздумывая, он бросается к стойке, широким жестом скидывая оттуда и весы, и клетку с принадлежавшей Хрущу крысой. Сундук оказывается открыт, но, к своему разочарованию, он обнаруживает внутри лишь аккуратно разложенные документы и несколько серебряных монет. Разочарование нарастает в нём, выливаясь в необдуманные поступки. Переполненный яростью и разочарованием, мужчина с размаху ударяет рукой по полкам, отчего зелья одно за другим падают на пол. Помещение наполняет тошнотворный запах из перемешавшихся микстур, отваров и бальзамов, а новгородец продолжает превращать когда-то полную порядка лавку в обитель бедлама с опрокинутой мебелью да разбитой посудой. На мгновение он оборачивается и пристально смотрит вперёд, обратив внимание на шорох за дверью в кладовую — но не придаёт этому большого значения, особенно с учётом того, что под его ногами... что-то блестит. — Нашёл, — расплывается он в улыбке до ушей, поднимая с пола лежавший в одной из коробочек отлитый из серебра палец и внимательно рассматривая его в рассеянном дневном свете. — За него мне дадут больше, чем за все прошлые дела вместе взятые! Как только обрадованный мужчина покидает разгромленную лавку, из своего убежища выходят и Ольга со Щукой. Девушка, вдохнув полный пыли и частичек высушенных трав воздух, быстро хватает лежащее на полу полотенце и наматывает его на шею, закрывая горло: пусть она не во всём хороша, но зато быстро учится на совершённых ошибках. Спасибо Хрущу за последний урок. — Нам нужно во что бы то ни стало догнать того человека и допросить, — Ольга открывает клетку, выпуская на свободу несчастную крысу, и вместе со Щукой выбегает на улицу. — Было что-то... за что следует зацепиться взгляду? — Жёлтый кушак считается? Конюх воеводы оттаскивает спутницу, засмотревшуюся на окоченевшего хозяина лавки с оберегами и лекарствами, за руку и показывает пальцем на нырнувшего в переулок обладателя яркого матерчатого пояса.

* * * * *

В дверь особняка настойчиво стучат, затем — ещё раз. Хозяйка дома не ожидает чьего-либо посещения, поэтому гость был незваным, а тех, кто приходит без приглашения, жена главы торгового братства не любила ещё со времён службы в столичном дворце. На всякий случай спрятав в длинном рукаве сарафана острый кухонный нож, Милица отворяет дверь... и видит на пороге никого иного, как Ари. — Пошто явился?! — недоверчиво щурится девушка, в глубине души удивлённая личностью гостя, отчего её глаза вовсе превращаются в пару узких щёлок. — Чего надобно тебе? — С Вепрем переговорить, — дружинник в противоположность своей собеседнице не смеет смотреть ей в глаза и опускает взгляд на свои ноги. — Нет его дома, отлучился по делам — на склады прибыл новый груз воска. А что стряслось?

* * * * *

— Раз не хочешь говорить нам подобру-поздорову — придётся наполнить твой молчаливый рот ещё раз, — одноглазый мужчина кивает своим подельникам, и те подносят к связанному дебелому купцу корыто, полное желудей. — Назвался Вепрем — так получай свою трапезу. Ну?! Торговец отчаянно мотает головой, пытаясь всеми силами отвернуть её от собравшихся вокруг наёмников, но те бесцеремонно хватают его за заплывшее жиром лицо, разжимают челюсти и одну за другой проталкивают сквозь губы пригоршни плодов дуба. — Ну же! Либо говоришь нам всё, либо жуёшь! Вепрь сжимает зубы настолько сильно, насколько может — до скрипа, до треска, но сопротивление бесполезно. Подкараулившие его на собственном складе люди ударяют купца по челюсти и запихивают внутрь горсть желудей. Такого натиска он не выдерживает и принимается жевать их: с хрустом острые твёрдые осколки раздирают его нёбо, дёсны начинают кровоточить, а губы и язык покрываются багровыми пятнами. — Хочешь ещё или не наелся? — одноглазый хлопает его по губами и ухмыляется, на что Вепрь, издав нечеловеческий рык, выплёвывает прямо в лицо обидчику смесь из слюны, сгустков крови и пережёванных желудей. Главарь наёмников лишь молча вытирает рукой склизкую жидкость и тянется к лежащему у его ног пыльному мешку, куда запускает свою длань... и вытаскивает оттуда за бороду бледную, синюшную мужскую голову, которой трясёт перед лицом завизжавшего как свинья торговца мёдом да воском. — Узнаёшь своего товарища? Сначала он тоже сопротивлялся, но ему эта бычья упёртость никак не помогла. Ты, думаю, умнее и сговорчивее — и не хочешь закончить таким же образом?