Five Nights at Freddy's: Trust

И я не собираюсь спорить.

В мире монохромном, где я

Спрятавшись от мира в домике из подушек и одеял

Сам для себя мастерю раскраски

В мире том монохромном,

в той уродливой кляксе

©mzlff, playingtheangel — не создать цветы

6 июня 2016 года

приблизительно 8:23

Дорогой дневник сегодня мне приснился странный сон. Самая главная его странность — я до сих пор помню этот сон. Если ты помнишь, дорогой дневник, я всегда забываю, что происходило во сне, как только просыпаюсь. Итак, сон был странный и я его до сих пор помню… Или нет — помню я его смутно, но есть детали, которые я могу оставить на бумаге.

Я не помню место происходящего во сне, но помню — мне это место не понравилось, оно было очень одиноким, пустым и… страшным. Из-за него я чувствовал себя так, словно мне вновь девять и вот-вот произойдёт что-то плохое. Что-то, что я тоже не помню.

Я видел маленького мальчика. Забавно, но я не дал бы ему больше девяти лет. Ну, на самом деле не забавно, потому что девять лет — худший период в моей жизни, но я опять-таки не помню почему. Но это не так важно. Важно только то, что я видел маленького мальчика девяти лет и он был очень напуган. Я помню, он говорил мне что-то про злого дядю. Когда я спросил как зовут этого злого дядю, мальчик потупил взгляд… Он молчал секунд так двадцать точно, а потом шёпотом ответил: злой дядя — мой папа. А потом мальчик заплакал и я не знал, что мне делать. Я никогда не знаю, что делать когда люди плачут! А потом-

— Майкл, если ты проснулся, то я ушёл на работу. Приготовь завтрак сам. Я слишком спешу — сложный пациент! Даже лёжа укутанный одеялом в комнате, дверь которой закрыта, я всё равно слышу, как, Скотт, мой приёмный отец сильно хлопает входной дверью — он постоянно так делает, когда сильно спешит, так что я понимаю, что он не врёт. Я высовываю голову из-под одеяла, но лишь наполовину и почти сразу прячусь в одеяле вновь. Сильнее сжимаю ручку в руке и дописываю сегодняшнюю запись в дневник сновидений — если полистать его, то можно прочитать все детали моих снов за последние восемь лет. Теперь я уже не думаю, что пишу — хочется закончить со всем этим поскорее. Обычно Скотт и я просыпаемся в одно и тоже время — я могу проснуться на пару минут позже него. Каждое утро мы проводим вместе. Да-да, даже такое утро, когда ему срочно нужно на работу, потому что сложный пациент в нём нуждается. Сегодня я проснулся раньше, чем он — я проверил, осторожно ступив на территорию его комнаты без стука — просто было любопытно, не слышал ли он мой крик сегодняшним утром и, судя по всему, он его не слышал… Возможно, кричал я только во сне. Кричать во сне не так страшно, как кричать на самом деле — вызывает меньше вопросов, на которые мне редко хочется отвечать. Проснувшись, я быстро сходил в туалет, потому что не был там с вчерашнего вечера за долго до того, как ушёл в комнату спать, и вернулся в свою кровать, завернувшись в одеяло как гусеница. Одеяло теплое и мне это нравится. Люблю, когда тепло и уютно — в одеяле всегда так… даже тогда, когда очень страшно и сердце готово из груди выпрыгнуть. Я рад, что Скотт не стал интересоваться, проснулся ли я, потому что мне не очень хотелось бы, чтобы он видел меня пока я дрожу как лист. Сейчас я уже не думаю, что пишу. Вероятнее всего завтрашним утром я зачеркну приличную часть того, что написал сейчас. Так происходит довольно часто. Тяжело вспомнить дни, когда написанное в дневнике оставалось на своём месте, а не за черными агрессивными линиями. Я заканчиваю писать впечатления от сегодняшнего сна и резким движением захлопываю дневник. Наконец-то вылезаю из уютного одеяла и ощущаю неприятный холодок комнаты на коже — кажется, когда я только проснулся, в комнате было не так прохладно. Дневник оказывается на неаккуратной куче ещё парочки дневников (некоторые из них заполнены полностью, другие лишь наполовину, а в одном исписана только одна страница, потому что «дневник моих отношений» — самая убогая идея в моей жизни) и тетрадок (ни одна из них не полна школьных или студенческих знаний). Эту кучку всего я люблю называть мусоркой моих мыслей. Почему-то это название мне нравится больше, чем «куча ненужного хлама, которую надо бы выкинуть». Самое время выйти из комнаты и начать вести себя так, словно я нормальный человек. Нормальный человек к кому-то вроде меня звучит как лживый комплимент. Я ненавижу когда утро начинается с того, что мне приходится придумывать, что отправить себе в рот, чтобы потом полдня не лежать на кровати и не жаловаться на болеющий живот — мне давно не двенадцать, чтобы вести себя так, но я всё равно это делаю, когда решаю голодать, несмотря на то как я ненавижу чувство голода в принципе. Мои кулинарные способности крайне ограничены. К тому же, мне действительно нравится как готовит Скотт. У него руки мастера… Я хотел бы хотя бы немного быть как он, но это несбыточная мечта для такого человека как я. Сейчас я надеюсь, что у нас не закончилась лапша быстрого приготовления. Если честно, то я терпеть не могу такую вот ненастоящую, более искуственную пишу, я в восторге от домашней еды (в кафе тоже неплохо, но завтракают в кафе либо богатые люди, либо работающие — я не отношусь ни к одной из этих групп нормальных людей), но бывают моменты, когда можно позволить себе съесть что-то не совсем хорошее. Единственный минус лапши быстрого приготовления — какие бы соусы в неё не входили, я не чувствую её вкус. К счастью для меня и к несчастью для моего желудка, что никогда не был в восторге от ненастоящей еды, у нас осталась еще одна упаковка с лапшой быстрого приготовления. Довольно вытаскиваю её из шкафчика, где помимо это упаковки валяются некоторые столовые приборы и дырявая кастрюля (за два года я так и не понял, почему Скотт оставил её там), и выпрямляюсь, совершенно позабыв про навесные кухонные шкафчики. Я начинаю что-то чувствовать и это что-то — боль. Касаюсь ладонью ушибленного лба, начав слабо его потирать. Про навесные кухонные шкафчики я забываю постоянно… К сожалению, я выше, чем Скотт, а от того приходится много где сгибаться пополам, когда я нахожусь дома (хотя и вне дома полно штук, об которые я ударяюсь лбом). Через пару минут я уже сижу за столом и наматываю лапшу на вилку. Пахнет она неплохо, но самого вкуса я как и всегда не чувствую. Стараюсь есть не быстро, что для меня всегда было проще простого — я с едой научился не спешить после своего четырнадцатилетия, а до этого — да, запихивал в себя еду, давился, кашлял и постоянно смотрел на недовольные взгляды других людей, только Скотт обычно давал мне стакан воды, хлопал по спине и говорил не торопиться — никто у тебя еду отбирать не будет, не бойся. Пока я ем я пытаюсь представить себе очередной разговор со Скоттом после того, как он вернётся с работы. Как и всегда он будет спрашивать у меня что интересного произошло за день… Я никак не могу намотать лапшу на вилку, поэтому мне приходится отвлечься от мыслей, чтобы всё же сделать это… Если честно, то я не знаю, почему Скотт продолжает это спрашивать раз за разом — в моей жизни ничего нового не происходит уже как несколько месяцев — с того самого дня как меня уволили с работы на следующий же день после того, как я на эту работу устроился. Понимаю, что ему хочется поболтать со мною, потому что из-за его работы это не частое удовольствие, но почему бы нам не обсудить что-то другое? Погоду, упаковку лапши, шоу по телевизору — что-угодно, что не заставляет меня отводить взгляд и говорить, что ничего интересного не было, сидел дома, пялился в экран телевизора (ну спроси хотя бы про то, что я смотрел!). Я пожимаю плечами и поднимаю обеими руками тарелку, чтобы выпить бульон от супа… Сегодня я чуть более уверен в его вкусе — напоминает бульон, которым Скотт кормил меня, когда я сильно болел до боли в горле из-за кашля. С едой окончено, завтрак подошел к концу. Как-то это всё скудно… Я киваю своим мыслям, когда поднимаюсь, чтобы помыть посуду. Всё очень скудно. Но для такого человека как я большого не дано. Убедившись, что я не оставил после себя грязь на кухне, я ухожу в гостиную и включаю телевизор. Как часто люди прячутся от реальности? Я делаю это постоянно. Настоящий мир меня пугает. Люди кажутся одновременно понятными и непонятными. Они одновременно громкие и тихие, общительные и грубые, добрые и злые… Тебе кажется, что ты понимаешь их полностью, но, нет, ты не поймешь даже половины черт одного человека. Единственный человек, которого я более менее понимаю, это Скотт, мой отец… Но на то он и отец. Неважно, родной или нет. Я провожу с ним большую часть дня, а других людей приходится видеть в первый раз — и почему-то я сразу должен угадывать, как с ними общаться! В общем, люди очень странные существа. И я тоже человек. И я тоже странный, но больше чем другие… Я покусываю губу. Где вся эта черта странности? Ведь я странный, но не такой странный как другие люди… Если честно, то от слишком долгих размышлений на тему странности других людей и меня, у меня начинает болеть голова. Наверно, мне придётся думать над этим до самой смерти — по кусочкам и то не факт, что я всё же пойму… В общем, настоящий мир для меня очень странный и пугающий. Я люблю жизнь вне этого страшного, хоть и настоящего, мира. И люблю я это всю мою жизнь. С детства. Возможно, не с девяти лет, но с двенадцати — точно. Что в детстве, что сейчас я люблю смотреть телевизор — там всегда происходит что-то интересное… Мне только новости не нравятся — в мире постоянно что-то происходит, какие-то конфликты, какие-то проблемы — всё это страшно, а ведь так или иначе я во всём этом живу — пока где-то война, я сижу на диване в гостиной, но, несмотря на это, события войны на меня всё равно давят — просто по-своему и не так, как на тех людей, что в центре событий. А если не считать новости, то в телевизоре показываются какие-то другие миры и во многих мне хотелось бы жить. Реальность слишком непривлекательная, а вымысел — слишком далёк от меня. Я включаю первый канал, что попадается. Показывают какой-то фильм. Фильмы мне нравятся и нет. Когда там хороший конец — нравятся. Когда плохой — не нравятся. Когда в фильме открытый финал — я не знаю, что думать. А в детстве мне вообще фильмы не нравились, даже те, где всё было хорошо. Мне нравились мультфильмы — и сейчас тоже нравятся, во многом именно красочные мультфильмы помогли мне выбрать дело, которое мне нравится — рисование. Просто дело в том, что люди часто повторяют мне о том, что я взрослый, а мультики — это для детей. По мнению людей я должен любить смотреть нехорошие новости и жестокие, порой очень странные фильмы. В любом случае, сейчас я канал не переключаю. Не вижу в этом смысла. Мне главное, чтобы что-то было перед глазами. Иногда я даже не обращаю внимание на то, что показывают, и думаю о своём — мечтать мне тоже нравится, хотя и не всегда получается это идеально. Чаще всего мои мечты о лучшем как раз «о лучшем» и не получаются, происходит что-то странное и пугающее с ходом моих мыслей. Ну, для человека вроде меня — это, наверно, нормально…

* * *

За телевизором происходит то, что происходит всегда — я теряю счет времени. Не могу сказать, как долго я сижу в гостиной, прижимаясь спиной к спинке дивана и, смотря на картинку в телевизоре, но это время может оказаться как огромным как и нет. Я могу дать этому временному промежутку не менее трёх часов и то только потому что у меня начинает побаливать правая нога. Я чуть изменяю положение своего тела, но во всём остальном остаюсь таким же неподвижным. Через пару минут я слышу щелчок входной двери. Хотя для такого поведения нет причины, я напрягаюсь. Идя на кухню, я не проверил, заперта ли дверь дома. Конечно, за все эти годы к нам в доме никто не вламывался, но жизнь — это же не фильм, где всё предсказуемо и можно догадаться как всё пройдет. В жизни в дом зайти мог кто-угодно. В коридоре тихо, а потом я слышу как падает на пол обувь. — Майкл, я вернулся! Всё в порядке. Вернулся Скотт. Он дома… Я слышу, как Скотт заходит в гостиную. Несколько секунд он стоит у порога, а потом подходит к дивану. — Привет, Майкл, — говорит он и садится на диван. Я не смотрю на него, но примерно понимаю, в какой позе он сидит. — Как дела? — Всё хорошо, — спокойно отвечаю я. Я всё ещё не смотрю на Скотта, но и на телевизоре я взгляд тоже не задерживаю. Смотрю скорее на голый пол… Кажется, Скотт так и не купил новый коврик — старый мы чуть не подожгли еще при праздновании нового года. Уже не помню, что точно происходило в тот день, но, кажется, я уронил на ковёр свечу. Я не хотел это делать. Просто так получилось и вообще тогда я ожидал, что Скотт на меня разозлится, но он лишь успокаивал меня после того, как я был готов разрыдаться из-за стыда за совершенное. — Всё как всегда. Ты же знаешь. Ничего не меняется… — я чуть отвожу взгляд в сторону. Я очень хочу, чтобы Скотт спросил меня о чём-то более интересном, чем о том, что я делал сегодня весь день. Мы могли бы даже обсудить как прошел его рабочий день. Скотт никогда не рассказывал мне о своих пациентах. — Чем занимался сегодня? — Скотт спрашивает именно этот вопрос. Каждый день проходит одинаково. Мне бы хотелось, чтобы происходило ещё что-то, но для этого мне нужно в первую очередь выйти из дома, а не сидеть в гостиной за просмотром телевизора. — Как и всегда, — тихо отвечаю я. — Не выходил из дома. Смотрел телевизор… И сейчас смотрю, — я кусаю себя за губу. — Может, ты пытался познакомиться с кем-то в интернете? Помнишь, мы недавно это обсуждали. Я помню. Вечером мы сидели в гостиной, но при этом не смотрели телевизор. Вместо этого мы некоторое время сидели в тишине, я почти что лежал на Скотте, прям как в детстве, когда он разрешал мне устраивать голову на его коленях, и лишь позже начали разговаривать. Обо всём, что было так глупо обсуждать. Да, бывали и такие моменты, но только по выходным… И то, когда Скотт очень устал. Он, конечно, почти каждый день устаёт, но не каждый такой день мы проводим вместе. Как-то случайно мы начали разговаривать обо мне, о том, что происходит в моей жизни, но разговоры всё равно были какими-то отдаленными… А потом Скотт спросил про друзей. Мне было уже не так уютно находиться рядом с ним. Друзей у меня никогда не было. Какие-то ребята считали меня странным, какие-то могли начать издеваться, какие-то не обращали внимание, а с какими-то знакомиться боялся уже я. В колледже у меня тоже не было друзей, да и после первого курса я всё это бросил — мне не понравилось в ином для меня коллективе и Скотт сказал, что испытывать меня не будет — спокойно отреагировал на моё желание отчислиться. На работе, когда у меня она ещё была, люди меня только и делали, что сторонились, да шептались, думая, что я это не вижу — видел; когда ты ощушаешь себя маленькой мышкой в огромном поле, ты видишь почти что всё — ну, может не видишь, как сзади тебя стоит коллега с ведром грязной воды, чтобы всё это вылить на тебя, словно вы не взрослые люди, а школьники. Я так Скотту тогда и сказал — друзей у меня не появилось, но то, что меня сторонились, говорить не стал. Скотт, наверно, это и сам видел. В школе его часто вызывали на беседы то с учителями, то с директором… Иногда взрослые говорили о том, что мне нужна какая-то другая школа, только учеников в ней называли какими-то нехорошими словами и эти слова заставляли меня шмыгать носом. Да, я странный, но ненастолько же… Хотя бы хотелось в это верить. В общем, в тот день Скотт порекомендовал мне попробовать завести друзей в интернете и, как бы не было всё это странно с нашими-то ролями, показал мне какие социальные сети и приложения можно использовать, как регистрироваться, находить людей — Скотт стал моим эдаким гидом в интернете, чему я был удивлен. Оказывается, Скотт и в интернете разбирается — от коллег на одной из моих работ я слышал, что люди его возраста интернетом пользуются максимум, чтобы найти какие-то рецепты или «всякий остальной старческий бред». Звучало это всё обидно. Скотт — не старик. И вообще он очень умный — я всегда был удивлен, сколько всего он знает. Разговор об интернете и знакомствах там у нас, конечно, случился, но особо на меня это не повлияло. До этого интернетом я не пользовался (и коллеги называли меня из-за этого «умственно-отсталым» и «далеким от жизни»), после начал искать картины художников, от которых я был без ума (мы со Скоттом пару раз были в музеях и домой меня затащить после них было трудно), читал о творчестве, иногда попадал на какие-то новости и, в общем, искал только ту информацию, которая меня интересовала, искал всё о том, что видел и слышал — лишь иногда ловил себя за чтением не самых приятных статей. В списке вешей, что я искал в интернете, так и не появилось социальных сетей. Друзей я не искал, искал только новые способы скрыться от реальности в чем-то более прекрасном и мне понятном (иногда нет). — Нет, я не пробовал с кем-то познакомиться в интернете, — признаюсь я. — Как по мне, люди в интернете другие, не такие как в реальности. Так я и думал. Мне было сложно доверять даже авторам в сети, что публиковали статьи на интересные мне темы. Вот откуда мне знать, что автор, пишуший такие прекрасные новости о новых произведения исскуства, не занимается в реальной жизни чем-то незаконным…? Плохо это, конечно, искать во всём подвох, но иначе я не умею. Тяжело. Подвоха жду всегда. Даже от Скотта. — Вот, — продолжаю я тему о знакомствах в интернете, — вдруг я познакомлюсь с кем-то в интернете, мы договоримся о встрече, а этот человек либо вообще не придёт, либо поведет себя как-то нехорошо и неправильно? — Попробовать всегда стоит, — говорит свою точку зрения Скотт. В отличии от меня, он смотрит на жизнь более позитивно. Он не боится реального мира и я хочу быть таким же. Действительно хочу, но у меня ни черта не выходит. Я боюсь. А для Скотта — страх это словно что-то на уровне сказок, что читают в детском саду и порой на уроках литературы в школе. — Да и вдруг, — я еще не заканчиваю делиться своим мнением, — вдруг знакомство дальше интернета не уйдет? — Новые знакомства — это всегда хорошо, Майкл, — в непоколебимой решимости отвечает Скотт, — неважно, в интернете или в реальной жизни. Это ведь опыт. И опыт бывает плачевным, думаю я, но вслух этого не говорю. Скотт меня, наверно, и не поймёт. Вряд ли кто-то поймёт. В таких мыслях я одинок. Да и в общем-то тоже. — К тому же, я не уверен, что кто-то вообще захочет со мною знакомиться, — говорю я самую ужасную мысль из тех, что есть в моей голове. На это Скотт ничего не отвечает. Лишь задерживает руку в пару сантиметрах от моего плеча, что ближе всего ко мне… Пока я не даю разрешение, Скотт ко мне старается не прикасаться, потому что я по какой-то странной причине панически боюсь касаний, когда я этого не ожидаю. В такие моменты мне хочется вырваться и убежать, потом начав рыдать себе в колени. Вместо того, чтобы говорить ещё что-то, Скотт поднимается с дивана. Проходит пару секунд и вот он уже выходит с гостиной, направляясь на кухню. Я слышу, как он открывает окно, а потом чувствую запах сигаретного дыма, от которого меня тошнит, но я вроде как привык к тому, что иногда Скотту нужно закурить — он мне объяснял, что так успокаивает собственные мысли, а еще советовал мне так не делать — мне было шестнадцать, когда я впервые заметил, что Скотт курит… Сигаретный дым отвратительно вбился мне в ноздри и я не понимал, как настолько гадкая вещь может вообще кого-то успокаивать. Меня это только напрягало. Запах казался почему-то знакомым, а от того становился только хуже. Скотт разочарован во мне. Не нужно быть гением, чтобы это понимать. Он всегда пытался убедить меня, что это не так, но я же знаю, какие чувства вызывают люди вроде меня. Жалость и разочарование, а иногда даже злость — на меня много кто злился. Скотт разочарован в том, что его сын не может быть нормальным… Я и сам разочарован. Я хотел бы быть другим человеком. Я хочу быть нормальным. Скотт был бы счастливее, не будь я таким проблемным. Мне хотелось бы иметь друзей, быть милым ребенком в детском саду, быть замечательным мальчиком в школе, быть членом какой-нибудь спортивной команды, проводить время с такими же крутыми подростками, ходить на вечеринки, не бояться смотреть девочкам на одежду, чтобы сказать о пятнышке от жирной пищи, а не быть извращенцем в их глазах, быть популярным парнем в колледже, успешным сотрудником на классной работе… Нормальным, общим словом. Я вздыхаю. Скотт всегда будет разочарован во мне, потому что я — это я, двадцатилетний неудачник, сидящий на шее своего отца, потому что в жизни он ничего не представляет собою… Я поворачиваюсь в сторону кухни, когда слышу, как Скотт закрывает кухонную дверь. Это странно. Я начинаю бояться, что это плохой знак.