Ершалаимские проказницы

      

Miriam Stockley — Adeimus

— 17 —

      Поутру слуга принёс Агнес де Куртене письмо от Его Величества. Прочитав его, она осталась изумлена и приятно взбудоражена. Письмо гласило, что она, Агнес де Куртене, графиня Яффы и Аскалона, может самостоятельно решить дальнейшую судьбу архиепископа Эраклия во время собрания Верховной курии. Агнес же читала между строк — теперь у неё так же появилась возможность предстать перед Верховной курией и, пускай и не надеть корону, но войти в негласный статус королевы-матери и вернуть часть власти, которую она утратила сразу же, стоило её второму покойному супругу, Амори I, согласиться на расторжение их брака. Помимо прочего, Агнес не любила Гийома Тирского, который запятнал её образ нелестными замечаниями, и была рада помешать ему заполучить пост Иерусалимского патриарха. Агнес наведалась к сыну тем же днём и выразила ему глубокую признательность.       — Я помню день, когда курия приняла решение полностью отстранить тебя от дел, хотя был очень мал, — с искренней печалью заговорил Балдуин, поднимаясь матери навстречу; с раннего часа он занимался полученными письмами из крепости Бофор, — в тот же день я потерял тебя. Если исполненное принесёт тебе счастье, значит, я всё сделал правильно.       Агнес протянула сыну руку, которой он коротко, но нежно коснулся. Иные физические проявления любви между ними Балдуин исключил сам, опасаясь за здоровье матушки. Агнес с чувством смахнула выступившую слезу и улыбнулась ласково, как умела.       — Ты всегда поступаешь правильно. Пройдись же со мной немного, погляди на мир, и тогда ты сделаешь меня ещё счастливее.       Отказывать ей Балдуин не умел. Он вывел матушку во внутренний сад, где смиренно работали садовники, и она завела разговор, вдруг затронув в нём Изабеллу, дочь Марии Комнины, двоюродную сестру Балдуина по линии отца.       — Девочку необходимо возвратить в Иерусалим, чтобы дальше она могла жить и обучаться при дворе, более не страдая без нашего участия. Думал ли ты об этом, сын мой? В конце концов, Изабелла — дочь твоего отца, и ей следует воспитываться подле нас, дружить с тобой и Сибиллой...       — Матушка, — остановил её Балдуин наиболее мягко, помня о том, что графиня может быть по-женски вспыльчивой и по-королевски требовательной, — ты беспокоишься о Балиане Д'Ибелине?       Графиня неопределённо повела плечами, но многозначительно сузила глаза и поджала красивые губы.       — Отправь за Изабеллой, Балдуин, выбери ей мужа, кого-нибудь из знатных баронов, жени их, чтобы девочка осталась с нами наверняка, чтобы Мария!..       — Дело в Марии Комнине? — вновь попал в цель Балдуин.       Матушка нередко оказывалась впереди него на несколько шагов, вела свои тайные игры, и он знал о них, позволял ей делать это — любовь к ней у молодого короля была слепой и самоотверженной... Однако даже в ней он неосознанно, наощупь, находил слабые места своей матери, а заключались они в простом: в уязвленной гордыни и застарелых обидах. Графиня и сама «разоблачалась», являя сыну самые яркие и самые искренние из своих женских эмоций — если она была способна на это, в чём многие при дворе сомневались — и умело влияла на него.       — Тебе пора облегчить душу от обид...       — Её нет здесь, но она незримо правит нашими делами, удерживая при себе потенциальную претендентку на престол!.. Она всегда недолюбливала тебя и Сибиллу, опасаясь, что её дочь никогда не достигнет вашего положения, и была права. Ты догадываешься, что будет, если Мария найдёт ей мужа раньше нас? Отдаст её за какого-нибудь подстрекателя к перевороту....       — Матушка! Я услышал тебя.       Графиня смиренно замолчала. Они прошли ещё немного, и к ним присоединился Миль де Планси.       — Конюший подготовил коня к вашим распоряжениям, государь, — сообщил он, — однако жеребец резв и непослушен. Быть может, прежде позволите объездить его?..       — Я сам.       — Конь? — поразилась Агнес де Куртене. — Твой любимый Султан погиб, ведь так?       — Он встал на дыбы, когда вражеская сабля готовилась проткнуть меня. Погиб. Благодарю, Миль.       Миль де Планси склонил голову.       В то же утро, после встречи со странной служанкой графини де Ранкон, конюх подвёл к молодому королю гнедого скакуна. Он рвал поводья и бил копытом, подпрыгивал и гневно фыркал. Он не позволил Балдуину оседлать себя, но час спустя, без вредности подставил под его ладонь морду и долго не отходил. Случился редчайший момент воссоединения и одновременно — знакомства.       — Я возьму его, — сказал конюхам король.       — У него удивительная история, — бесстрашно и звонко заговорил с ним помощник — мелкий чумазый мальчишка; он подскочил к Балдуину и уцепился за конскую гриву, жеребец стерпел, — государь, этот конь появился на берегу моря среди обломков корабля! У него пострадали задние ноги, но сегодня он чувствует себя лучше!       — Откуда следовал корабль?       — Из Аскалона, государь, — сжимая шапку в руках, ответил старший конюх, делая сыну знак держать с королём дистанцию.       — Аскалон, — тише повторил Балдуин, и конь шевельнул головой, и чёрная грива упала ему на глаза, — да будет так.       Выслушав рассказ о коне, Агнес де Куртене благодушно улыбнулась и ненадолго возложила ладонь на плечо сына.       — Ты всегда давал имена с особым чувством, вспомни только о щурке, что купил для тебя отец у арабских торговцев. У неё были удивительные розовые пёрышки. Из вестей, что получала, я поняла, что в этих диковинных зверьках была вся твоя привязанность!..       Немного задетый, Балдуин не успел ей ответить — появился Фалько, верный шут короля, и явно принёс некие вести.

— 18 —

      Когда-то давно на каком-то сайте я прочитала: «Если вы оказались в ситуации особого душевного волнения и вам кажется, что рассудок стремительно покидает вас, постарайтесь создать вокруг себя привычную обстановку. Можете начать с включения нужной песни...» Поскольку ни телефона, ни радио под рукой не было, а ситуации особого душевного волнения случались в моей жизни, как по расписанию, я умела быть плей-листом сама для себя. Я надолго погрузилась в размышления: какую песню поставить? Сходить с ума, так с музыкой! «Мамба ху...» от «Ленинграда» показалась самым смелым решением.       — Вы хочите песен, их есть у меня, я переору любого соловья, я старый металлист, тусовщик и стиляга, а щас будет злая и матёрая саляга, — дёргаясь в так (песня вообще была разрывная, особенно если её слушать про себя, без звука), я полола сорняки. — Мэджик пипл, вуду пипл!       Озадачила меня этим Старшая, по обыкновению распределившая между девушками графини обязанности. Как говорится, всё, что душе угодно, только не трогайте.       Я заняла место во внутреннем дворе, где женщины разных низких должностей работали над красотой и чистотой нескольких установленных грядок. Рядом трудились садовники, состригая супер-ножницами лишнюю листву. Музыкальное соседство они восприняли неоднозначно: двое с каменными рожами уставились на меня, забыв про дело, третий — так сильно клацнул щипцами, что чуть не лишился пальцев.       — Нет, хорошо, могу что-нибудь другое, — пробубнила я, погружаясь в траву, из-за чего подзадрался чепчик. — «Ленинград», альбом «Пираты 21 века», песня «Дабл-ю, дабл-ю, дабл-ю». Оп! — хлопнула в ладоши, ссыпая землю. — Когда попала я сюда, не помню, наверное, была я бухой... Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — дворцовые грядки...       — Сумасшедшая, — расслышала я садовников.       Подтвердили, так сказать! Спасибо за внимание!       Музыкальная пятница, или суббота, или вообще среда — хоть календарик православный повеселили где-нибудь, что ли — не оставили меня и после. Я ссыпала сорняки в деревянную кадку для свиней и кур и отправилась дальше, носить воду до залы графини. Этой ночью, как выяснилось, графиня ночевала у себя — закостенелая блудница! — и на умывания и купания ей нужно было как можно больше чистой воды. Мне бы жить так припеваючи!..       — Может, я ку-ку, в мерседесике без крыши, еду к мужику, а вас чё это колышет? Еду и рулю... Оу! Я случайно.       Потирала лоб маленькая злая девчушка, которую я случайно задела пустым ведёрком. Нарядная такая, в царском зелёном платьице, с пшеничными косами и золотыми украшениями. Неподалёку, где кончалась тень арки, на солнечной стороне резвились дети.       — Помоги мне достать ягоды с того дерева! — приказным тоном обратилась она, оттопыривая палец и указывая им куда-то в сторону сада.       — Иди другого проси, мелкая, — я обошла её, не намереваясь потакать ещё и детям, но негодница не растерялась:       — Я скажу отцу, что ты обидела меня! Тебя казнят!       — Ты принцесса, что ли?       — Я Эмелия де Планси!       — А... Ага. Хорошо. Где там твои ягоды? — я не знала никаких де Планси, но решила не искушать судьбу слишком сильно.       — Сюда! — голосок Эмелии был требователен и звонок.       Ягодная ветка над моей головой — едва ли досягаемой.       — А ты уверена, что их можно есть? Отравишься ещё, на меня подумают...       Я попробовала привстать на носки и дотянуться. Никак.       — Можно! — крикливо заявила девчушка. — Достань, достань мне!       Чуть-чуть приподняться по стволу и пригнуть ветвь к себе — что может быть проще? Не подозревающая об уготовленной для меня судьбе, я так и сделала: устроила ногу на сучке, подтянулась и даже достала ягодную ветвь. Пахло дивно. Небо по-особому проклюнулось сквозь зелень, спокойно-голубое, уже не такое солнечное — обеденное время давно минуло — и на долю секунды я замерла на высоте.       И всё-таки, что происходит с моей жизнью прямо сейчас? Где искать ответы?       — Ну? Ты достала мои ягоды или нет?       — Достала. А тебе стоило бы быть повежливее... О-о, нет!       Свалиться с такой высоты было просто невозможно. Сучок щёлкнул под пяткой, я сорвалась, ровно встала на землю... На секунду, прежде чем по-дурацки завалиться на бок, потому что платье запуталось в ветках. Звонкий смех девчушки оглушил меня.       — Подумать только, косуля, а ты и без меня умеешь веселиться!       Кряхтя и готовя отборный мат, перевернувшись на живот, я грозно глянула из-под чепчика.       Фалько улыбался, стоя позади ещё трёх фигур. Эмелия, позабыв про ягоды, изменилась в лице: солнечное веселье сделалось испугом. Она неуклюже попятилась, вскрикнула и убежала.

— 19 —

      Косуля по имени Нинэлия взбудоражила Фалько де Тревизо. В первую же их встречу повеяло от неё чем-то восхитительно таинственным — о, как любил тайны Фалько! И как нравилось ему разгадывать их и, разгадывая, эти тайны приукрашивать и подавать под вкуснейшим соусом шуток и небылиц так же, как поварихи подавали к королевскому столу новые блюда!.. Нинэлия оказалась не просто прелюбопытнейшей служанкой графини де Ранкон, а самым ярчайшим творением её воспитания и особого отношения! Он немного говорил с ней, но этого хватило, чтобы понять — косуля Нинэлия имеет живой ум, в голосе её слышится природная мелодичность, а главное — она не обделена чувством юмора, ведь кто ещё решится прыгать в королевские деревья прямиком из окна? Никто!       Вознамерившись заполучить этот «экземпляр» в своё распоряжение, новым днём Фалько пригладил лохматые волосы и бороду, надел свою лучшую длинную синюю рубаху, подпоясал её серебряным шнурком, и отравился к государю Иерусалимскому за прошением.       При виде него Миль де Планси скорчил лицо в неприязни, а графиня де Куртене звонко и натянуто расхохоталась. Помнила, как Фалько в час пира разыграл перед ней сценку, где сам он вырядился, как Рейнальд Марашский, первый и покойный супруг графини, и оседлал осла, приговаривая: «На этом скакуне я доберусь до Святого града Иерусалимского, чтобы просить короля о защите!» Аристократам понравилось — Рейнальд Марашский всю жизнь боялся ослов, считая, что от них можно подхватить «ослиную лихорадку», и игра слов будто бы намекала на то, что король Иерусалима лично защитит Рейнальда от этого безобидного животного.       — Мой дорогой государь! Господин, графиня, приветствую вас! Простите Фалько его бесцеремонность, если он вдруг помешал вашим хождениям. Государь, могу ли я просить вас о разрешении на одно дельце?       — Чего ты хочешь? — вопросил Балдуин, замечая на лице шута искреннюю серьёзность.       — Есть здесь одна девица, государь, смешная, как тысяча шутов...       — Господь помилуй! — сердито воскликнул Миль де Планси. — Тысячу шутов сразу следует отдать псам на растерзание, государь.       Не успел Фалько указать им в сторону «девицы», как она сама привлекла внимание: «девица» зачем-то взбиралась на дерево, а потом свалилась, накрывшись юбками. Фалько захохотал:       — Господин де Планси, да ведь там ваша младшая дочь!.. — он подскочил к ним обеим и сказал: — Подумать только, а ты, косуля, и без меня можешь веселиться! Маленькая баронесса, вы так красивы!..       Эмелия де Планси не обратила на Фалько внимания, зато в священном ужасе уставилась на Балдуина IV и кинулась наутёк.       — Всё дело в жаре, ваше величество, — заговорил Миль де Планси, неприязненно скривив губы. — Девицы не находят себе места от этой жары, какими бы трудами ни были отягощены, и сходят с ума.       — Так значит, дело в жаре, — вымученно простонала Нинэлия и вдруг зло уставилась на Миля де Планси. — А я всё думаю, что могло приключиться и почему я здесь.       Балдуин изумлённо вскинул брови и подавил улыбку. Он узнал девушку с хозяйственного двора.

— 20 —

      Это был «дед», чей затылок я лицезрела в зале переговоров; очень тощий мужчина со сморщенным, как печёное яблоко, лицом; глядел он щурясь, оттого казался кричаще высокомерным, и высоко задирал подбородок. Одежды на нём красовались непривычные моему глазу и вкусу, но непростые — чего стоила одна лишь вышивка на тёмной ткани воротника и узких рукавах. Мужчина точно мог занимать пост личного секретаря, об этом же намекала большая свёрнутая бумага в его левой руке. Эдакий «я все знаю лучше всех»-педант.       — Мой добрый господин, перед вами косуля редкого вида! — беззастенчиво вклинился Фалько. — Она пуще остальных не находит себе места! Государь, — и Фалько по-особому подступился ко второму мужчине, — государь, я прошу у вас дозволение забрать эту косулю в свою семью.       В государе я узнала юношу с «лошадиных приключений». В этот раз он предстал перед мной в просторных бело-голубых одеждах и мантии, которые сильнее добавили ему худобы, волосы его были уложены, но ветер уже взбил призрачные кудри; я видела линию строгих и чуть бледноватых губ, и сегодня его верхнюю губу немного прикрывала носовая повязка.       Юноша подступился ко мне на шаг и протянул левую руку, предлагая помощь. Скоро до меня дойдёт осознание важности всех его поступков, но не сегодня.       — Я сама, спасибо.       — Вы настолько упрямы? — спросил он, что кажется, услышала только я, и чуть улыбнулся.       Самой не получилось — юбка затрещала, и я снова пала на колени. Оказанная помощь была принята мною с выражением полного смятения: в конце концов, после работы в земле я не успела вымыть руки. На это юноша не обратил внимания, даже не отряхнулся. Я поглядела на него прямо, хотя уже уяснила, что здешняя политика требовала другого, и ещё хранила в собственной ладони ощущение его — крепкой и сухой. «Дед» вскинул брови, богато разодетая женщина подле него прищурилась и поджала полные губы, а Фалько повеселился.       — Спасибо, — сказала я, — в этот раз проблема была не в солнце и не жаре, и не в собаках, просто я не умею лазать по деревьям.       — Зачем же вам понадобилось? — юноша цепко взглянул на ягодную ветвь в моих руках. — Девушки графини де Ранкон не получают фрукты и ягоды, как о том распорядились ранее?       Фалько изумился: «Государь так скоро догадался! Верно, эта птичка принадлежит её саду».       — Все исполняется, как вы приказывали, государь, — ответил «дед».       — Всё так, — поддакнула я. — Ещё раз простите... Государь.       Добровольно играть в театр абсурда было странно. Пускай с каждой секундой я всё больше убеждалась в том, что мировое время действительно изменилось и я не дома, на краю сознания билась мысль: «Ты просто бредишь, это даже подтвердили».       Я протянула юноше ветвь, всё так же сетуя на грязные ногти. Если он — первое истинное Величество, значит все деревья принадлежат ему. И я поломала уже второе.       — Отойди от государя и опусти глаза, немедленно. — Потребовала богатая женщина, но от резкого тона её голоса сама я только шире уставилась на неё. — Я сказала — немедленно!       Я сделала шаг назад и неуверенно склонила голову. Сыграл факт того, что юноша ждал от меня того же, но — намного терпеливее.       — Впредь знай, что с королём ты не имеешь права заговаривать до тех пор, пока он не попросит тебя; не поднимай головы!       Юноша сделал мягкий жест рукой.       — Матушка, довольно.       — Государь, графиня и господин! — Фалько бесстрашно обогнул эти три важные фигуры и полузакрыл меня плечом. — Ваш покорный Фалько расскажет, почему эта косуля так пренебрежительна к этикету: не далее, как несколько дней назад, три моих пса — я бесконечно благодарен вашему подарку, государь! — загнали эту бедную косулю так, что она слетела с высоты и сильно стукнулась.       И он нагло приподнял мой локоть, игнорируя и моё сморщенное лицо, и не театральное: «Ауч» Локоть выздоравливал, но не так быстро.       — Где-то там на затылке у неё тоже имеется приличная шишка. Из-за этой шишки косуля то рыдает, то смеётся да так быстро, что я не поспеваю понять её.       Я поймала красноречивый взгляд короля. Казалось, прямо сейчас он в деталях припоминал, как те же самые собаки загнали меня в конюшню, откуда я выкатилась самым непривлекательным способом. Однако он никак меня не выдал.       — Так ежели она ранена, как ты берёшься утверждать, и её графиня не нуждается во фруктах, — «дед» деловито заложил руку с бумагой за спину, — зачем она взобралась на это дерево?       Фалько словно ощутил, что я готова ответить, и зло сжал мой локоть. Конечно же, я не посмела пискнуть.       — Женщина, господин, женщина!.. Пускай не перегрелась, но от скуки всё равно занемогла.       Я зло глянула на Фалько исподтишка: «Вот засранец!» Женщина издала громкий смешок, даже не удостоив шута вниманием. Прежде чем Фалько ляпнул бы ещё какую-нибудь нелепость, юноша вновь поднял ладонь, на этот раз — предостерегающе.       — Миль, проводите графиню в тень.       — Слушаюсь, государь.       Когда две важные фигуры ушли, Фалько сел перед королём на колени и низко склонил голову.       — Вышло совсем невесело! Фалько до конца жизни запомнит милость своего государя, если тот простит ему эту оплошность.       — Оставь свои балагуры. Для чего ты просишь за эту девушку?       — Она хорошо поёт, государь, точно птичка, и я, чуткий Фалько, уверен: она сумеет по-особому оживить черствеющие сердца всех мужей, которые хотя бы раз услышат её.       Во что это он втягивает меня, Господибоже?.. Искреннее недоумение слишком очевидно отразилось на моём лице, потому что, когда я украдкой глянула на государя, чувство «разоблачения» ошпарило меня с ног до головы. Этот юноша тоже оглянул меня ещё раз.       — Что ж, позаботься о ней, если так этого хочешь.       — Государь!..       — Возьмите, пожалуйста, она мне не нужна, — и я снова постаралась вернуть злополучную веточку её владельцу.       — Оставьте себе. Это хорошие ягоды.       Фалько не поднялся с земли до тех пор, пока король не оставил нас двоих. Я ещё долго глядела ему вслед: отчего-то сбивался королевский шаг, тянулась по дорожке светлая мантия. Фалько щёлкнул перед моим носом пальцами.       — Как сладка господская милость!.. Свершилось! Отныне, косуля, ты знаешь в лицо моего государя и даже его матушку, графиню Агнес де Куртене.       — Он что, самый настоящий?       — Самый настоящий! А что?       — И получается, всё это — его?       — Совершенно всё! А что?       — Чем докажешь, что он — настоящий король?       Может, всё-таки есть лазейка из этого безумия в адекватность?..       — Ой-ёй-ой! Какая ты противная! Докажу хотя бы тем, что шесть лет назад в руки ему были вложены символы государственной власти. Но-но-но, косуля, — Фалько приобнял меня, мёдом капая в уши, — волнение твоё ясно мне, как истина того, что я — Фалько и я живу. Застать моего дорогого государя вот так на прогулке никак невозможно! Ты воистину осчастливлена теперь.       — Неужели. А что это с ним?       — Что же?       — Ты понял. Зачем он обвязывает нос?       — Косуля!.. Какая ты дурная, я плохо на тебя повлиял! Государь ходит так вынуждено, от великого несчастья.       — Поранился?       Фалько проигнорировал меня и сделался нарочито самодовольным и насмешливым; он явно что-то задумал и эта затея, как обронил он вскользь, «должна ловко разрешиться самым забавным способом».       — В общем, всё это не важно. Ты обещал отвести меня в город за ковром, — решила напомнить ему я. — Можем взять лошадей, наверное, скататься верхом. Желательно самых быстрых, чтобы наверняка.       — И сдержу слово, как самый благородный муж! Однако позднее, намного позднее, косуля, ведь обед давно кончился, и даже самые быстрые кони не помогут нам, ибо торговцы не обедают вовсе, потому от сего часа и до самой поздней ночи они останутся сердитыми и оттого — неуступчивыми в цене.       — Можно взять с собой хлеба и давать его торговцам, чтобы они становились добрее, — сердитость закипала во мне, но и на неё шут нашёл управу:       — Так мы сами станем торговцами, моя красавица Нинэлия, а это никак невозможно!       Фалько потянул меня за собой той же дорогой, которой прошли государь, «дед» и богатая женщина. Я хотела поесть ягоды, но Фалько отобрал их и принялся лопать сам.       — Обещаю тебе, косуля, что свожу тебя за самым роскошным ковром для самой роскошной графини, но сейчас появились дела поважнее.       Я мало поверила тому, что у этого болвана может быть какое-то дело важнее, чем то, что касалось Иоланды. Но нет, было.       — Государь дал разрешение на то, чтобы я занял тебя. Догадываешься ли ты, чем именно?       — Не знаю и знать не хочу. Мне хватает бесплатной грязной работы. Я такое прошла давно, возвращаться не хочу.       Фалько издал недовольное: «Ай-а!» и махнул рукой. Откровенное пренебрежение не только моими «прямыми обязанностями», но и приказом Годиеры. Интересно, так в лоб он сумел бы послать её к чёрту? Какие выходки вообще могли прощаться королевскому шуту?.. Насколько я знала из литературы, шуты имели право прилюдно задирать даже высокопоставленных придворных и становились от этого ещё более востребованными.       — Ты мыслишь очень узко, косуля. Ты такая же слуга не только моего любимого государя, но и слуга Господа! Я знаю, сколько дел нам, простым людям, необходимо свершать каждый день, чтобы наши господа оставались довольны, но даже нам выпадают часы истинного счастья. Моё счастье — создавать радость для двора, твоё отныне — точно такое же. И если же ты хочешь денег, так они будут, это я тебе обещаю.       — Чего?       — Я не ошибаюсь в выборе, моя чудесная птичка! — мы прошли множество коридоров и в одном из них Фалько быстрее меня взлетел вверх по ступеням; он действовал наперехват, чтобы поймать меня за плечи. — Я чувствую в тебе то, что ощущаю в каждом друге из своей семьи.       — Я вспотела?       Он захохотал и тут же выпустил меня. Прищурился лукаво и сознался:       — И всё-таки мне нравится твой склад ума и характера! Я смотрю в тебя, как в чашу с хрустальной водой: ты открыта, очень открыта, и так же бесстрашно открываешь рот! А бесстрашие и открытость — вот то, что ценно у таких, как я. Любой господин выше рангом имеет власть взять нас за шкирку и поколотить, но уличить его в этом, исполнив задорную песню или поставив сценку, сможет не каждый шут. Если он, конечно, вообще является настоящим шутом, а не просто надел шутовской колпак!..       — Ты хочешь, — я осторожно предприняла попытку, скрестив руки на груди, — чтобы я шутила вместе с тобой?       — Не просто шутила — выступала: пела, плясала и корчила рожи. Я слышу музыку в твоём голосе! А твой талантливый Фалько не может ошибаться!       — ...Я не умею корчить рожи. И в жизни не смогу столько разговаривать.       — Всему этому скоро можно научиться, моя славная косуля, — вновь парировал он. — Ты будешь повторять за мной. К тому же ты столько раз умудрилась позабавить моего государя!       — Ложь и провокация. Наверное, ему просто казалось, что я несу чушь.       — В этом и вся разгадка, косуля. Государь улыбался — я видел отголосок этой улыбки на его губах — а это значит, что успех ходит с тобой под руку.       Да, вместе с психологическими проблемами и прогрессирующими галлюцинациями.       Фалько приобнял меня за плечи. Старался «умаслить».       — Подумай сама, Нинэлия, моя скромная косуля: играя со мной, ты вновь попадёшь под государеву милость, а нет чувства, слаще этого!.. Разве что моя графиня поцеловала бы меня... И, уходя со мной на репетиции, ты непременно заставишь её задаться вопросом: «Куда это вечно отпрашивается эта девчонка?», и ты расскажешь ей обо мне, и она заинтересуется, кто такой этот шут Фалько...       Я перебила его:       — Так она ещё ни разу не видела тебя? Но ты говорил так, словно вы знакомы.       Он мгновенно повесил голову, будто бы вся мировая скорбь опустилась ему на плечи.       — Увы! Графиня никогда не дожидается моих выступлений или уходит сразу же, стоит моим инструментам заиграть музыку. Конечно, она наслышана обо мне и, возможно, даже видела меня, но этого мало, невозможно мало для того, чтобы она смогла меня полюбить.       В этот момент истинные мотивы его плана стали яснее дня.       — Если в этом и заключалась твоя стратегия, она ничтожно слаба. Если я просто начну с тобой плясать, это не вынудит графиню Иоланду ходить на твои выступления.       — Ты многого не поймёшь сейчас, но именно так всё и будет. Ты веришь мне, косуля?       — Нет, Фалько! Мы договорились, что ты просто поможешь мне прогуляться в город, и всё. Мне позарез нужно туда. — Я злилась. В тёмных глазах Фалько загорелось нечто бесовское.       — Прогулка в город и ковёр взамен на одно выступление со мной! — выкрикнул Фалько и протянул мне руку для скрепления договора.       — И ты возьмёшь для нас коней.       — Самых быстрых. С тобой приятно иметь дело, косуля, моя великодушная госпожа!       Мы пожали руки, и на тыльной стороне моей ладони он запечатлел крепкий поцелуй.       Конечно же, я не могла знать, что в этот миг заключила сделку с настоящим Дьяволом. После вылазки в город, события завертелись передо мной невозможные и опасные. Но обо всём по порядку.       — Ну, влезай в седло, косуля! — Фалько держал для меня самую, по его словам, быстроногую кобылу из тех, что удалось раздобыть.       Уже опустилась темнота и на крепостных стенах горели факела. Фалько привёл меня в небольшой хозяйственный двор, где конюшие содержали старых или слабых лошадей для чёрной работы. Оглядывая кобылу, я помнила только про недавний конфуз, и топталась на месте. Фалько не стал дожидаться от меня связных слов и, схватив за талию, закинул на седло. Я запищала, шевеля ногами, в противном случае могла просто скатиться вперёд, носом в землю. Фалько погоготал, стащил меня обратно, снова взял за талию и в этот раз подсадил нормально. Он взлетел в седло позади меня.       — По деревьям лазаешь, а в седле не умеешь сидеть.       Тронувшись, кобыла стала перекатываться с боку на бок, и я в ужасе вжалась спиной в грудь Фалько. Когда мы проходили в заведомо открытые ворота — стерегли их спокойно, верно и безмолвно — я ожидала, что кобыла, стоит дороге пойти под уклон, опрокинется навзничь... Бог миловал, и через долгие мучительные минуты мы уже удалялись от дворца и приблизились к горящим огням каменного, никогда не спящего города.       Я изловчилась обернуться. Быстро стучащее сердце вдруг подскочило и будто застряло в горле. «Графские развалины», «это получше, чем коммуналка моей бабки» — я припомнила все ранние эпитеты и теперь заслуженно получила по голове: башня Давида горела в огнях, и в маленьких каменных окнах под самым её куполом мелькали людские фигуры; от башни начиналась роскошная вытянутая постройка, украшенная базиликой и мраморными колоннами с копителями, а окна венчались каменными арками. Как ни старалась, я не могла охватить всей величественной красоты глазами и поместить её в собственный разум — он всё ещё противился, бился, подкидывал слабые, но объяснения и... затухал.       Иерусалим здесь был таким же, как во время экскурсии с Эн: многоярусный, от дворца он кольцами спускался вниз с холма, и лабиринты каменных узких стен постепенно становились шире. Внизу главные проезжие улицы украшались триумфальными арками, теми, которые в своей реальности я наблюдала в качестве останков... Ночной народ сбивался на пути нашей кобылы по обеим сторонам от аркад, в нишах которых прятались лавки торговцев.       — Ну, косуля, выглядывай ковёр, — прошептал Фалько, пока я задыхалась в ароматах полуночного зноя.       Рядом шагали века, и не было больше вопросов, кроме одного — зачем я тут? Если всё правда...       Зачем?..       Люди могли знать Фалько, привлечённые дворцовым блеском его воротника, или кобылу, которая была рождена одной из их кобыл, и сейчас они увидели её по тайному клейму; мне же казалось, что они смотрят только на меня, тяжело, угрюмо, любопытно, равнодушно, оценивающе...       — Косуля? Эй, не засыпай!.. А как же ковёр для моей любимой, косуля? Ох!.. — Фалько звучал, как из-под воды, и я откинула голову ему на плечо, совсем расслабляясь, и надо мной плескались водопады звёзд. — Тебе совсем незахорошело, беда-беда...       И он повернул кобылу назад.

— 21 —

      Этим вечером я, наконец, встретилась с графиней Иоландой де Ранкон. Я догадалась о её присутствии по особенной атмосфере в общей зале: девушки вели себя тихо, передвигались, как тени, и почти не играли в куклы и не читали книги. Миновав их, я прошла в нашу общую комнату.       Я перепутала двери — всё ещё пребывала в «наркотическом» шоке — и общие покои прислужниц находились близко к спальням графини. Вместо знакомого прямоугольного пространства с циновками я оказалась среди богатства и роскоши. Первое впечатление было сильным: я сразу зацепилась взглядом за тяжёлые багровые шторы, низкие круглые и квадратные столики с резными ножками и узорчатыми краями, через которые падал свет; здесь блестели золотые чаши и подставки, дымили раскуренные ароматные палочки. Хозяйка покоев стояла ко мне спиной и завершала приготовления ко сну после омывания. Ей прислуживала одна из девушек, подавая шёлковое ночное платье и украшения.       Иоланда обернулась на шум. Она еще не успела закрепить около ушей полупрозрачную вуаль, и я успела разглядеть её лицо.       Будто ток прошёлся по всему моему телу, и я привалилась к двери. Графиня Иоланда смертельно побледнела, в ужасе выкрикнула: «Изидора де Ренье!», покачнулась и упала в кресло.       Это было невозможно.       Она и я были похожи друг на друга, как две капли воды.