Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день

      — А поехали ко мне?       Таша повернула голову в сторону Бори. Они сидели в его «Мазде» на парковке перед роддомом и курили. Телефон Таши, завибрировав на приборной панели, показал без восьми минут девять. Ира спрашивала, как прошла ночь. Смена кончилась почти час назад, Боря с Таськой сидели в автомобиле уже несколько минут, и в голове лично Таши отсутствовали даже подобия внятных мыслей, будто мозг превратился в кисель из неприятных воспоминаний.       Один из преподов в колледже как-то раз сказал: «Будь ты хоть сто раз атеистом, есть такие ситуации, когда всё равно начинаешь молиться — молиться, чтобы бог помог или чтобы он же не помешал». Последние роды сегодняшней смены должны были закончиться раньше, однако впервые в своей практике Таша столкнулась с разрывом матки, о котором раньше только слышала от коллег. Роды начинались обычно, ничего не предвещало беды — но беда пришла, и вот уже роженицу везут в операционную, и пока врачи бьются за мать и ребёнка, за его всё медленнее бьющееся сердце, Таша старается не лезть под руки и справиться с собственным сердцем, от стука которого должны трещать рёбра.       В первый и последний раз Таша курила в девятом классе, в пятнадцать. Бунт и не вытравленное желание саморазрушения — вот, что это было. Таше не понравилось курить, ещё больше это не понравилось её матери. Кто же знал, что в двадцать три Таше захочется затянуться так, чтобы с кашлем вышло всё напряжение, давящая боль и скручивающий внутренности страх. Во рту смешались слишком крепкий американо и сигаретный дым, живот прилип к позвоночнику и будто даже перестал урчать, растеряв надежду на нормальную еду. Единственной сколько-нибудь оформленной мыслью Таисии были только размышления о дороге домой, и тело даже на подобное отзывалось тяжестью в мышцах.       — Я тебя накормлю и спать уложу, — продолжил Боря, когда на него посмотрели. — Хоть на диване, хоть на кровати — лучше на кровати, конечно, на диване сам посплю.       — Поехали.       Таша не хотела о чём-то раздумывать, что-то взвешивать, отнекиваться, стесняться и заставлять себя уговаривать. Она хотела поесть и завалиться спать. Ну, может, ещё она хотела, чтобы её отвлекли болтовнёй. Борька был хорошим, весёлым, иногда будто даже очень невинным для акушера-гинеколога, и тем страннее казалась его нескрываемая симпатия к Таше.       «Еду к Боре, — написала Таша Ирке. — Смена — полная хуйня».       Боря повернул ключ в замке зажигания, «Мазда» зафырчала, пробуждаясь, и Таша затушила бычок о край стаканчика из-под кофе, вставленного в другой такой стаканчик.       В двухкомнатной квартире Бори было тепло, ему уже включили отопление. Завтрак из вчерашних драников и колбасы не привёл мысли в порядок, но хотя бы стало легче двигаться. Часы почти пробили десять, когда Боря, сидя над опустевшей кружкой и смотря на Ташу, вдруг произнёс:       — Ты выглядишь такой задолбанной, а тебя всё равно хочется поцеловать.       Таша, всматриваясь до этого в гладь остывающего чая, подняла глаза на мужчину. Она как-то в ответ на шутку-подкат сказала, что она милая и привлекательная, когда высыпается и не задолбана жизнью. Боря, видимо, запомнил.       — И что мешает?       Таша не отводила взгляд от Бори. Решится ли? Отшутится ли?       Табуретка скрипнула по паркету. Мягкие пальцы Бори провели по щеке и виску, убирая волосы от лица.       — Ты... не против?       Таша склонила голову, вкладывая щёку в мужскую ладонь.       — Как видишь, я ещё тут.       Где-то в двадцать минут одиннадцатого Таша наконец провалилась в забытьё без сновидений, лишённая всех возможных сил. Сквозь сон, навалившийся тяжёлой периной, она что-то пробубнила Борьке в ответ на вопрос, который всё равно не разобрала. Ему уж точно не следовало волноваться о том, сделал он партнёрше достаточно приятно или нет. Таше он позволил окончательно забыться и не оставил сил мыслить — большего ей не требовалось.       О том, что сонным ответом оказалась белиберда вроде «Я слива лиловая, совсем как новая», Таша узнала только вечером по пробуждении — и в тот же вечер она домой не вернулась, оставшись ради картошки с грибами. И немного ради Бори.

♪ ♪ ♪

      Сначала стали отчётливо различимы птичьи трели. Птахи заливались на все лады, кто как умел, то звеня колокольчиками, то треща, будто где-то пилили дерево. Потом Таша почувствовала, что сквозь ткань ей в бок упирается ветка. Небольшой сучок норовил продырявить её насквозь. Ещё она еле-еле могла пошевелить пальцами — классно, руку отлежала...       И наконец себя во всей красе проявил сушняк: по слизистой будто тёркой прошлись. Если бы не это, то Таша вряд ли бы могла сказать, что пила вчера — в голове было легко, словно кто-то провёл генеральную уборку.       Таша приоткрыла глаза. Проморгалась. Вокруг растянулась чаща, позолоченная утренним светом, и оттого немного казалось, что лето за ночь сменилось осенью. Будто закутанный в эту золотую вуаль, чуть дальше на прогалине стоял, раскинув руки, Астарион.       Ах да, ещё один признак, что Таша вчера пила. Она очень сомневалась, что в трезвом рассудке приняла бы приглашение уединиться в лесу. В любом лесу и с любым человеком в принципе, а тут — вампир.       Таша не шевелилась, продлевая себе возможность помолчать и не начинать обсуждение, что это вчера было. Она пыталась растолкать в памяти воспоминания прошедшей ночи, которые не спешили просыпаться. Ясно всплывал разговор за «стойкой», чуть менее чётко виделся путь в лесную глушь, вдаль от костра и громкого праздника. Таша помнила, что перед этим захватила из палатки плащ, тот самый с павлиньими перьями, на котором сейчас лежала, спрятала в одной из сумок настойку и попросила Шэдоухарт до утра ни Ису, ни Астариона не искать. А потом, в этой глуши... потом... Они точно что-то говорили друг другу, а потом... Потом Таша просто проснулась.       Мысли перестали витать в голове, выискивая куски воспоминаний, Таська наконец сосредоточилась на том, на что был обращён её взгляд. Она думала, что тени от листвы ложатся в причудливый узор на эльфийской спине, но присмотрелась повнимательней.       В этот самый миг её разобрал кашель. Скрыть его уж никак не получилось бы, и Таисия приподнялась на плаще, окончательно проснувшись и давая себе прокашляться. Астарион повернулся к ней ещё на первом громком вздохе, подошёл, опустился на корточки, дождался, когда Исита прекратит кашлять, и только затем произнёс:       — С добрым утром, Иса. Как спалось?       — Чё за хуйня у тебя на спине?       Сначала Таисия даже свой голос не узнала из-за ужасного хрипа. Таша села и принялась растирать затёкшую руку. До самых пальцев кожу будто изнутри раскалёнными иглами кололи. В очередной раз глянув на Астариона, Таша встретилась с очень тяжёлым взглядом.       — Это стихи. Касадор вырезал их на мне, видимо, спутав с холстом. — Астарион всё-таки упал на землю рядом со сбитым плащом, прикрыл глаза и громко вздохнул. — Объясни мне одну вещь, — растягивая слова, продолжил вампир и открыл глаза, — как можно одним вопросом испортить день, когда он только начался?       — Ой. Прости. — За извинением последовал единичный кашель.       — Вместо извинений я бы хотел услышать, что на тебя ночью нашло? — Таша непонимающе свела брови. Астарион закатил глаза, дёрнув рукой, лежащей на согнутом колене. — Это было поистине незабываемо, начиная с вопросов и заканчивая твоим выступлением. Ты всегда в сексе такая?       — Астарион, кха-кх, не обижайся, но я... я помню только вопрос, холодный ли у тебя член.       — Ты издеваешься?       Таша покачала головой, тупенько улыбаясь уголками губ. В повисшем молчании было слышно, как где-то с ветки слетела птица, захлопав крыльями. Астарион прикрыл глаза ладонью, выдохнул, а затем экспрессивно всплеснул руками.       — Она не помнит! — обратился он к деревьям, видимо. — И как коленом мне по скуле заехала, тоже не помнишь? — Таша выпучила глаза. Астарион недовольно фыркнул. — Просто прекрасно!       — А как...       — Было ошибкой закидывать твою ногу на плечо.       А. Ага. Ого...       — Ты очень громко взвизгнула и слишком резко дёрнулась. Я пострадал дважды. Поэтому за вот это извиняться не буду.       Астарион указал куда-то на плечо Иситы. Таша повернула голову и увидела багровый с синевой кровоподтёк в оформлении следов от резцов. Таша, не желая напрягать голос, пожала плечами, мол, ну ладно, переживём. Засос пока не болел, да и обещание обойтись без клыков было, на удивление, выполнено.       — И когда мы кончили, я подумал, что не так плохо в молчании смотреть на звёзды. Но ты явно считала, что молчать — не твоё, сказала, цитирую: «Чё-то скучно», — и сможешь сама догадаться, что случилось?       Таша напрягла память, но на месте вчерашней ночи растёкся чернотой провал абсолютного ничего. Было только чувство, что весь этот рассказ — правда. Если бы всё было нормально, то смысл ему так злиться и врать что-то подобное? Таша вновь покачала головой.       — Ты. Запела. После всего ты запела.       «Боже мой, хоть бы это был не Пневмослон, пожалуйста...»       — Ты даже почти не ошибалась в словах, но на третьей песне, видимо, наконец забыла текст, отвернулась и уснула. Теперь-то я могу услышать, всегда ты такая или это мне так повезло?       Таша почесала в затылке. Она с уверенностью могла сказать, что амнезии из-за секса с ней никогда не случалось — особенно такой, — и с ещё большей уверенностью она могла сказать, что никогда раньше не предпринимала попыток петь. Хотя нет, как-то раз было. Даже дважды было. Но оба раза Таша пела всего одну песню, а не три подряд.       — Не всегда, но что-то такое бывало, — не стала увиливать Таша. Астарион вновь тяжко вздохнул. Таська коротко кашлянула. — Выговорился?       Она смотрела ему в глаза, ожидая ответа. Астарион продолжал выглядеть недовольным и будто намеревался взглядом прожечь Исите лицо. Однако он же первым и отвёл взор, посмотрев куда-то в лесную чащу.       — Да.       Таша лениво хлопнула в ладоши и осмотрелась, ища одежду. Аккуратно сложенное добро покоилось рядом стопкой — бельё, обе рубашки, её красный платок, шаль и сапоги. Стесняться и кутаться в плащ вряд ли имело хоть каплю смысла. Таська же в очередной раз подумала про тело Иситы, которое было почти противоестественно чистым — ни родинки, ни пятнышка. Да, за такое тело Таша в год своих самых лютых загонов продала бы душу... Таисия натянула рубаху, потянулась за второй, чтобы передать Астариону, который продолжал сидеть у неё за спиной, но замерла с одеждой в руках.       — Ну и что ты там увидела?       Таша смотрела на швы. Швы на плечах, швы рукавов, оборок, на боках — все они были разного цвета. Это не сильно бросалось в глаза, шили — или лучше сказать зашивали? — старательно, бережно, будто не было чужого вмешательства, но Таша сильно сомневалось, что у белой рубахи будут скрепляющие нитки тёмно-зелёного, голубого, коричневого цветов, а вот ещё бордовый, обычный чёрный... Кое-где швы скрепляли будто не раз, особенно рукава.       — Ты... шьёшь? — прохрипела Таша, повернувшись через плечо. Астарион успел переместиться, приблизиться и нависнуть над ней, так что взгляд упёрся в его колени. Вампир без особой нежности выхватил рубаху из Ташиных рук.       — Насмотрелась? Умею держать нить с иголкой, такой ответ тебя устроит, Иса?       «У НадьМихалны жопа отвалилась бы, узнай она, что мужчины тоже умеют шить», — вспомнила училку труда Таисия. Мысль быстро отошла на задний план, борясь с ощущением, что что-то в этих стежках разными нитями, положенных один цвет на другой, было неправильно.       С другой стороны, какая ей разница? А если Астарион говорить не хочет, то что же, устраивать сцену из-за каких-то ниток?       До лагеря шли молча. Вёл Астарион, потому что Таша ни при каких условиях не вспомнила бы дорогу. Союзники к моменту возвращения уже успели не только проснуться, но и свернуть палатку, а заодно что-то приготовить вкусненького, судя по запаху.       — Вернулись-таки. — Первой Астариона и Ташу заметила Лаэзель. Из-за её голоса повернулись к прибывшим и остальные.       — Мы уже собирались идти искать вас.       — Или чьё-нибудь обескровленное тело, — дополнила слова Карлах Шэдоухарт. Жрица смотрела на Ташу, будто выискивая ранения.       — Какие-то вы совсем... никакие, — не нашла более подходящее слово Карлах. Таша подошла к сумкам, чтобы найти бурдюк с водой.       — Ночь просто вышла весьма бурной, — ответил Астарион далеко не тем тоном, каким недавно пересказывал ночь Таше. Сама Таша сделала несколько глотков воды, оживая. — А вы не слышали? Какое счастье, что не слышали...       — Действительно, счастье, — буркнул Гейл.       — У нашего барда потрясающий голос, — продолжал заливать Астарион. На этих словах он положил ладонь Таше на плечо, хлопнув, явно не сдерживаясь — но это было плечо с засосом, и если раньше кровоподтёк не беспокоил, то вот сейчас... Таша от боли дёрнулась и локтем саданула вампиру по рёбрам. Астарион мгновенно отскочил, охая, а Таська взвыла. Синяк пульсировал. — Ты... ты могла меня хотя бы не бить?!       — За руками. Следи, — прохрипела Таша всё ещё сорванным голосом.       — Вот же два недоразумения, — закатила глаза Лаэзель.       Штаны, вчера пострадавшие и постиранные, высохли. Таша оглядела разрезы, вокруг которых всё же остались серо-бурые пятна. Ладно, подобное ещё терпимо. Ко всему прочему, Таша решила обвязать шаль вокруг бёдер, из-за чего частично разрез скрылся под тканью.       Иссохший появился внезапно — а может, уже достаточно долго стоял недвижимой тенью сухого дерева, — и Таша заметила его, только когда прополоскала рот от порошка, заменявшего здесь зубную пасту. Отряд тем временем готовился уходить, оставалось только взвалить на Иситу её лютню и сумку с припасами. Из возможных сопровождающих отсутствовал только Хальсин — он решил проделать часть пути вместе с тифлингами, Кагой и другими друидами, их сопровождающими. Так передала Карлах.       — Решила смерть ты обыграть, не так ли? — заговорил Иссохший, когда Таша выпрямилась и посмотрела на него. — К чему усилий столько прилагать, коль мир душе твоей родным назвать нельзя?       — Родной этот мир или нет, я вижу перед собой людей, — ответила Таша, стараясь не затеряться в переплетениях слов. — И, может, лезу не в своё дело и мешаюсь, но я не могу просто оставить всё на самотёк. Я... я медик в первую очередь. Меня учили спасать людей.       — Не каждую возможно жизнь спасти, — продолжил Иссохший. Таша украдкой повернулась к отряду. Лаэзель о чём-то спорила с Уиллом, но тот — смеялся? Не громко, сдерживаясь, но гитьянки это не устраивало. Видимо, предмет спора был не особо важен. — А чью-то жизнь и вовсе забирать придётся самосильно — о том ты знаешь и на то способна.       — Если вы про гоблинов, то не напоминайте. — «Поздно надевать белое пальто. При моём участии кто только не полёг, даже если участие — это присутствие». — На войне как на войне, к сожалению. И поэтому я хочу... Вы правда не знаете, как вернуть меня в мой мир?       — Нет.       Иссохший замолк. Таша тоже ничего не сказала.       — Желание помочь похвально для героя, но не забудь о главной цели, — всё-таки вновь заговорил Иссохший. — И в том тепле, что дарит человеку человек, не растворяйся — в конце всего от каждого останутся лишь прах и кости.       — Ой, погодите, это вы так про отношения вообще или... Нет-нет-нет, — Таша даже замахала руками, вспоминая, что нечто подобное Иссохший задвигал во Втором Акте. — Я помню про то, что надо сделать, а всякие интрижки...       — Иса-а-а, мы сейчас без тебя уйдё-ём! — окликнула её Карлах.       — Бегу! — крикнула тифлингше в ответ Таська и ещё раз повернулась к Иссохшему, опирающемуся на посох, покрытый белёсыми царапинами и потёртостями. — Я найду способ вернуться домой, так что заводить отношения здесь не в моих планах.       

♪ ♪ ♪

      1492 г., 4 кайторна       8-й день на Побережье от падения наутилоида. Во всяком случае, так насчитал Гейл.              Что вообще принято писать в личном дневнике? В подростковом возрасте Таша находила, что писать, особенно доверяя бумаге переживания и навязчивые мысли. Её иногда посещало беспокойство, что мать найдёт тетрадку и всё прочитает, но это не останавливало. В те времена, стоило эмоциям выйти на лист чернилами, обрести форму, — и Таше хоть немного, хоть ненадолго, но становилось легче. Тетрадь никто так и не нашёл по итогу.       Теперь же Таисия сидела на кухне, слушая бурление в кастрюлях, вертела перо в пальцах — как же не хватало обычной шариковой ручки! Или хотя бы перьевой, но ручки — и пялилась в пустые желтоватые страницы. Дайр Бирнег приволок из Приюта Вокин оставленную деревенским лекарем сумку, этакий саквояж, и в этом саквояже Таша к своему счастью нашла всё то необходимое, чего ей не доставало для кесарева сечения. И ещё две записных книжки.       Сегодня почти все ушли, в доме Бирнег остались только я и Шэдоухарт. Остальные решили ещё раз проверить старый храм. Если они не найдут Песню Ночи, то, может, отыщут что-нибудь не менее полезное.       Одна из книжек была почти закончена и состояла сплошняком из записей о пациентах: диагнозы, лекарства, встречи, напоминания, почти ничего лишнего и личного. Лекарь Кларенс писал и о Лизетт Бирнег: «Слышу сердцебиение вверху живота. Нехорошо, возможно неправильное положение тела». Видимо, вторую, чистую, книжку Кларенс таскал, чтобы не остаться без возможности вести записи в самый неподходящий момент. Но теперь, раз уж Кларенсу записная книжка больше была не нужна, её решила взять себе Таша. Его перо, хранившееся в футлярчике, и чернильницу с крепко держащейся крышкой девушка тоже прибрала.       В саквояже Кларенса лежали и другие футляры и флаконы, и некоторые из них, к большому сожалению, пострадали, когда гоблины выкинули Кларенса с его саквояжем со второго этажа, потому что лекарь стоял на пути. В числе пострадавших флаконов был тот, в котором хранился приличный кетгут. Может, раньше нити были чисты и обеззаражены, насколько это возможно, но Таша увидела их уже покрытыми мелкой пылью от растёртых листьев: в других ёмкостях лекарь хранил всякую лечебную зелень, которую покупал в том числе у Дайра. Неприятная судьба была и у хирургических инструментов. Изогнутые иглы, ланцеты и пинцеты выпали из футляров и тоже уже не были чистыми.       Таша смотрела на полученное имущество и была даже готова поблагодарить кого бы то ни было из богов «за подгон», но чем дальше всё заходило, тем сильнее её било по голове осознание, на что она подписалась. Таисия понимала это с самого начала, но тогда она будто могла сказать всем: «А я всё-таки не буду это делать», — а теперь она уже не могла бросить семью Бирнег и просто раствориться в дорожной пыли.              У меня есть время до начала родов. Я будто бы даже хорошо помню, что и как надо делать, тем более у меня будет на подхвате магия Шэдоухарт — она согласилась помочь, пускай и выглядела так, будто вот-вот откажет. И всё-таки... Мне очень страшно.       Перо вывело очередные буквы незнакомого алфавита, который Таша знала лишь благодаря телу, и тяжко вздохнула. Страшно. Ей уже не раз было страшно находиться в Фаэруне, но сейчас чувство страха отличалось. Это был страх остаться наедине с собственными знанием и незнанием. Ташу не спасут от стрелы или клинка, потому что их и не будет. Будут только она и Шэдоухарт с лечащей магией. Таша сможет прокипятить кетгут и инструменты, обработать их с помощью виски или вина, бутыли которых Дайр хранил в погребе. Но ей придётся разрезать живот беременной так, как это делали хирурги, порыться во внутренностях и... Таша боялась всего, что шло за шагом «обезболить и обеззаразить».       Она всё это видела. И она ужасно боялась делать подобное собственными руками.       (Смотри на это так: ты хотя бы не боишься вида крови, голых женщин и кишок. А если умрёт, ну, значит, так оно надо, а ты не при делах. Если, конечно, у тебя нет истинного желания её у...)       — Молчи, — произнесла Таша одними губами. Она держала глаза закрытыми, положив голову на сложенные ладони, и сознание Иситы вновь показалось, когда его не ждали, не звали и не с теми словами, какие Таша хотела бы услышать. — Исита, почему я здесь?       Разумеется, в миг сосредоточения Исита исчезла, ничего не ответив. За сегодня она сделала это уже в третий раз.       — Исита? — В кухню тихо вошла Лизетт. — Вы сильно заняты?       — Сейчас я скорее засыпаю, — честно ответила Таша, покачивая пером. — И можно на «ты». — Её убаюкивал звук бурлящей воды: в одной кастрюле готовился грибной суп — готовить приходилось много и часто на большую семью Бирнег, а теперь ещё больше из-за гостей, — во второй, поменьше, Таша кипятила кетгут. На длинной печи ещё стояла сковорода с котлетами и кастрюля с толчонкой. Ташу не покидало ощущение, что вряд ли еда доживёт до завтрашнего утра, и придётся готовить опять.       — Тогда, может быть, вас... тебя немного расшевелить? — Лиз улыбнулась, и на её левой щеке показалась очаровательная ямочка. — Я немного порылась в вещах и кое-что нашла со своей бурной юности. Может, хотя бы сапоги вам понравятся?       В это мгновение Таша окончательно сфокусировала взгляд на Лизетт и почти тут же была готова кинуться женщине в ноги. Неужели кто-то решил позаботиться о ногах Иситы, которая всегда и везде, где могла, гуляла босая? Разумеется, Таша подскочила и отправилась вслед за Лизетт до супружеской спальни. Из помещения напротив кухни, где трудился Дайр, доносилось бурчание его и Лонана — они спорили о травах и их нужности, занимаясь этим «не опять, а снова». Лонан казался способным пареньком, который, тем не менее, всеми силами старался избежать отцовской участи травника-зельевара. Таша за сегодня уже успела послушать их пререкания по поводу того, что умелому воину никакое знание не повредит, так что хочет Лонан этого или нет, но учиться у отца ему надо.       — Откуда это у вас? — спросила Таша, когда увидела на кровати одежду. Определить, сколько ей лет, было для Таськи задачей не из лёгких.       — Купила перед тем, как окончательно осесть здесь, — с улыбкой в голосе решила поделиться Лизетт. — Мы с Дайром лет пятнадцать просто изучали Фаэрун, ходили туда и сюда, думали, будем путешествовать так ещё долго — а тридцать два года назад, если помню правильно, мой брат купил у прошлого хозяина Приют Вокин, мы же с Дайром приехали навестить его и помочь с чем-нибудь. В итоге так и остались. Тревок в те времена был ещё меньше. Некоторое время в этих местах только друиды жили. Вы же видели заброшенную деревню? Хотя вы-то точно видели... Это Лунная Гавань. Тревок с ней пока ни в какое сравнение не идёт, хотя строиться начинал как замена.       Таша тем временем рассматривала и ощупывала синий стёганый камзол со стоячим воротником, кожаными наручами до локтя и с кожаными же плотными пластинами, закрывающими грудь и плечи. Наручи украшало узорное тиснение. От одежды немного веяло магией, которую Таша не могла разобрать, но Лизетт невзначай сама об этом рассказала:       — Это всё почти не ношеное, а ещё постиранное. Я брала новую одежду незадолго до покупки земли в Тревоке. Подумала, что нельзя упустить возможность обзавестить костюмом с чарами, защищающими от магических атак, хи-хи. А потом мне не от кого было защищаться. Примерите?       Отказываться Таша не собиралась. Камзол сел, будто под Иситу шили. Тёмно-коричневые штаны, чуть менее свободные, чем бардовские, легко застёгивались на пуговицы и затягивались вшитыми шнурами. Особенно, конечно, Таська обрадовалась сапогам: из плотной ткани, с мехом внутри, в который приятно было погрузить пальцы, с чуть заострёнными носами и с ремешками под коленями и над щиколотками. Свободно, мягко, немного похоже на ботфорты.       — Нигде не жмёт? Не висит?       — По-моему, идеально, — ответила Таша, вертясь и разглядывая себя со всех сторон, куда дотягивался взгляд. Этот камзол нравился ей намного больше облачения барда, он был не таким пёстрым, да и чувствовала себя Таша более защищённой.       — Тогда пусть это будет вашим, — заключила Лизетт. — Негоже хорошим вещам пылиться. Если, конечно, вы не против забрать...       — А вам не будет жалко? Это всё-таки, ну, память?       Лизетт Бирнег фыркнула.       — Говорю же, я толком это всё поносить и не успела. Так что не большая память.       Из-за закрытой двери послышался хлопок и вскрик. Лонан принялся ругаться на какую-то траву, не слушая, как Дайр пытается его успокоить.       — Надо их всё-таки выгнать на улицу, пока они дом не разнесли, — произнесла Лиз так спокойно, словно взрывоподобные хлопки слышала по десять раз на дню.       Мать семейства ушла решать проблемы, а Таша стянула с себя внезапный подарок, натянула обратно передник и, проверив дела у кастрюль, выскочила на улицу.       Шэдоухарт уже второй час сидела у поставленной на заднем дворе палатки и молилась. Задний двор участка был достаточно большим, чтобы вместить огород, поленницу, столбы с верёвками, на которых сушилась одежда, баню, как строение назвала Таша, и вот теперь — палатку. Места сразу поубавилось, но Бирнег не возражали.       — Подворовываешь? — Шэдоухарт, только что недвижно стоявшая на коленях, приоткрыла глаза и посмотрела на вышедшую из палатки Ташу.       — Нет, мне подарили, — в шутку буркнула Таисия и улыбнулась. — Ты обо мне настолько плохого мнения?       — Ну, окажись я права, было бы очень необычно с твоей стороны делать что-то вне принятых приличий. Но с другой стороны, ты частенько делаешь что-то странное. — Шэдоухарт расслабилась и пересела поудобнее, потёрла затёкшие колени.       — Как дела с... твоей богиней? — понизила голос и не стала называть имени Таша. Шэдоухарт призналась отряду, что является шариткой, сегодня утром, когда все только-только двинулся в путь. После нескольких дней потрясений и откровений жрице Шар никто особо не удивился — но так было только в пределах отряда. Выяснять, как отнесутся к шаритке жители Тревока, если услышат, Таша не желала.       — Она... молчит, — с тоской ответила Шэдоухарт с тоской и ненадолго о чём-то задумалась. — Ей не понравилось, что я согласилась помочь тебе с этой женщиной. Она мной явно недовольна.       — И ты...       — Я помогу, потому что уже пообещала, — прервала жрица раньше, чем Таша спросила. — Но мне не нравится, что я не слышу её и не чувствую её привычного присутствия. Поэтому, пожалуй, продолжу молиться. Кстати, Исита, — окликнула Шэдоухарт, когда Таша тихонечко собиралась уйти, — что за книги ты взяла?       — А, про вампиров. Наконец появилось время!       

♪ ♪ ♪

      5 кайторна       Весь вечер сидела над книжками про вампэров. У меня есть некоторые вопросы к содержанию... и к написанным фактам, которые писали, явно не проверяя. Или же это вампиры разные такие?       Сегодня помимо меня и Шэдоухарт у Бирнег остался Астарион. Гейл отшутился, что я Астариона переношу лучше других, но, кажется, он просто перефразировал «Его не выносят другие». Понятия не имею, каких грибных спор он надышался, и знать не хочу.       «И в Подземье тоже хочу не особо, хотя в игре там было красиво», — подумала Таша, но писать не стала, вместо этого попробовав начиркать карикатурку Астариона рядом с текстом. Рисовала Таша так себе, ни в какое сравнение с Ирой, поэтому пока что страницы дневника украшали круглые лица Карлах и Уилла с точками-глазками и полосочками-ртами. Угадывались они лишь по рогам, а Карлах ещё и по топору рядом. Вампирскую карикатуру Таша дополнила треугольными зубами — больше, чем было клыков у Астариона, но выглядело забавно, — и каракулями-кудрями. Почти школьная тетрадка с какой-то хренью на полях, только здесь это было прямо в тексте.       Историю о грибных спорах и медведе Таисия про себя назвала «историей товарища, которого не берут в бар после того, как он стену проломил — кирпичную стену». Со слов Гейла и Уилла, отряд остановился на небольшой привал, Астарион удалился искать добычу, и что что-то не так, остальные заподозрили уже в момент его возвращения. Вёл себя и говорил вампир так, будто был пьян, что вряд ли могло случиться, особенно в Подземье, а потом Астарион рассказал про медведя. Когда его попросили показать зверя, то никакого медведя обнаружено не было, зато среди грибных зарослей лежал мёртвый укушенный минотавр.       То, что Астариона решили вот так оставить в доме Бирнег, не могло не принести хлопот, об этом Таша подумала в первую очередь. Сам вампир отреагировал так, будто был рад и не рад одновременно тому, что его не потащили обратно в Подземье.       — Сами решили веселиться, а меня оставить... с козами и травами? — Астарион, хотя явно негодовал, сдержался — к его чести — и не стал называть никого грязными деревенщинами. — Что ж, развлекайтесь, позовите, когда решите грибные разборки — вот уж грибам мы ещё не помогали, ха!       Таша не знала, что можно ещё написать в дневник. Размышления улетали всё дальше и дальше от страниц, но оставались в пределах участка Бирнег. Главным образом Таша зависла, рассматривая поставленную рядом с дверью метлу: в планах было устроить уборку в комнате супружеской четы в преддверии операции. Таисия хотела исключить как можно больше возможных проблем.       Скрипнула ступенька под чужой ногой. Всегда, Таша могла поклясться, всегда существовала та самая скрипучая ступенька. Таська почти демонстративно захлопнула дневник, стоило на пороге гостевой комнаты появиться Астариону. Лицо у него было удивительно кислое.       — Тут унылое всё, от стен и коз до хозяев, — поделился эльф. — Одна надежда на этого мелкого, Лонана — или как там его? Неважно! — он мог бы что-нибудь выкинуть из ряда вон, что-нибудь поджечь или, не знаю...       — Украсть? — с ухмылкой опередила Таша.       — Да! — мимолётно вспыхнул задором Астарион, но тут же вновь стух. — Но пока он только сбегает и выводит сестру — что тоже забавно видеть, но... Ах, Иса, — Астарион проскользнул глубже в комнату, прикрывая дверь, — как тебе не тяжело среди всей этой заплесневелой обыденщины? Неужели так живут все вне больших городов?       — А что тебе надо? — со вздохом спросила Таша, откладывая дневник, спуская ноги с кровати на пол и ставя локти на колени. — Бал, разгул, театр и, не знаю, хождение в гости от дома к дому?       — Может, не совсем, — покривил лицом Астарион, будто что-то измеряя в своей кудрявой голове, — но что-нибудь... не такое.       — В больших городах людей тоже жрёт бытовуха, если ты вдруг не знал. — Таша поднялась с кровати и прихватила дневник, чтобы сложить его к книгам про вампиров. Они стопкой стояли рядом с кроватью.       — Догадывался, но это всё... даже хуже, чем можно предположить.       — Я поняла, ты от безделья начинаешь ныть и жаловаться, — пробубнила Таша, но Астарион её бы точно услышал. Уже более громко она сказала: — По глазам вижу, что помочь хочешь.       — Ты даже не обернулась, чтобы видеть мои глаза, милая, — мурлыкнул Астарион, и Таша всё-таки развернулась, переставая пялиться в окно.       — Раз есть силы говорить, иди-ка дрова колоть.       — Кхм, Иса, не могла бы ты повторить? — Астарион всеми силами старался не показывать, что его застали врасплох. — Ты же не хочешь...       — Я хочу, чтобы ты пошёл и наколол дров, — раздельно и чётко, с чувством донесла мысль Таша, видя, как вампирская рожа кривится ещё сильнее. — Одно рутинное занятие тебя не убьёт, сложного там ничего нет. Перестанешь наконец ходить по дому туда-сюда от нечего делать и бурчать об этом.       — Просто чудесная шутка, Иса...       — Я серьёзна.       Астарион замолчал, будто подбирая слова. Он воздел руку, поводил пальцами в воздухе, открыл рот, закрыл его, поцыкал, что-то фыркнул, и Таша начала действовать, пока вампир не нашёл нужный ответ: она двинулась на Астариона, не собираясь останавливаться, и от подобного напора мужчина попытался сбежать, сделав шаг назад. Спиной он тут же стукнулся о торец не закрытой до конца двери.       — Давай-давай, на выход, работа не ждёт, — с усмешкой подогнала Таша.       — Я, если ты не заметила, не Карлах, чтобы орудовать топором, — попытался отбрехаться Астарион в очередной раз, но Таська напирала, выпихивая Астариона, который будто опасался близкого контакта с ней.       — Там нет ничего сложного! — отвратительно воодушевлённо протянула Таша, вынуждая Астариона боком спускаться по лестнице. — С этим даже хилая девчонка в двенадцать лет справится, по опыту говорю! Тебе-то точно по силам, сложен ты приемлемо.       — Приемлемо? — с придушенным писком повторил Астарион, словно обиженный, и запнулся на последних ступенях, но устоял на ногах. Таша в пару широких шагов-прыжков оказалась рядом.       — Ага. — Таська легонько похлопала эльфа чуть выше локтя, по мышцам, которые скрывались под рубахой. — Идём уже.       — Ты невыносима, — пробубнил Астарион, но внезапно всё-таки пошёл следом.       Топор лежал рядом с чурбаками в поленнице, где самих поленьев как раз уже заметно не хватало. Дайр Бирнег обещал жене наколоть дров, когда вернётся со сбора трав — Таша подслушала разговор краем уха и не намеревалась ничего с этим знанием делать... поначалу. Сейчас же она взяла топор, самый обычный, не очень новый, но не ржавый, с удобной рукоятью. Таисия вспоминала летние дни в Черге и всё то, чему её учили дед и отец. Преимущественно дед, который не собирался, нянчась с внуками, делить их на мальчиков и девочек, а потому давал поработать топором как Андрюхе с Димкой, так и Ташке, мелкой и щуплой на вид.       Таша подхватила чурку, поставила её на колоду, схватилась за рукоять поудобнее, объясняя Астариону, как делать не надо, замахнулась и незабытым движением разрубила чурбак надвое, потом повторила то же самое, превращая два куска дерева в четыре.       — Теперь — повторяй.       — Может, твоим оружием должен быть топор, а не меч? — оскалился Астарион, но принял из её рук топор. — Вы неплохо бы сочетались с Карлах. Она же точно сложена лучше, чем приемлемо?       — Это да, — кивнула Таша, ставя чурбак на колоду и отходя в сторону. — Но это не повод всю работу сваливать на того, кто сильнее. Ну, что застыл?       Астарион замер с топором в руках, вздохнул, еле слышно пробубнил:       — Легко тебе говорить, — после чего занёс топор и опустил его на чурбан. Тот с сухим коротким треском раскололся. Таша не без издёвки похлопала ему.       — Не так уж сложно, не правда ли?       — И сколько тебе надо, чтобы меня отпустить?       — На сколько сил хватит, столько и коли. Только давай хотя бы больше пяти. — Таша приблизилась и похлопала вампира уже по плечу. — Нам дали крышу над головой, так что отплати хотя бы такой работой.       В следующий раз Таша вышла на улицу, чтобы вылить грязную воду из-под тряпки, которой протирала полки в комнате четы Бирнег. Удары топора всё ещё разносились по участку, и Таша вдруг увидела, что, притаившись за углом дома, в сторону поленницы смотрит Рида. Таисия мысленно прочертила линию взгляда девочки и глубоко вдохнула. Она подошла к Риде, не скрываясь, но та в упор Иситу не замечала.       — Подсматриваем?       — Ой! — взвизгнула Рида, прикрыв рот ладонью и мгновенно краснея. Таша, не прячась за углом, бросила взгляд в сторону Астариона. Тот остановился, услышав вскрик, увидел Ташу, тут же поставил топор на колоду, загладил волосы назад изогнулся как-то слишком, и Таша не знала — ей смеяться или кривиться в отвращении? «Ну и для кого ты выёбываешься?» Рида тем временем совладала с собой и зачастила: — Папа говорил, что сам дров наколет, а тут... э-э, не знаю, стоит ли гостям...       — Жить на всём готовом не очень честно, — улыбнулась ей Таша. Понизив голос ещё сильнее, она спросила: — Он тебе приглянулся, что ты...       — А-а, н-нет, — попробовала отмахнуться Рида, и Таша точно знала, что ответ «Да». Таисия вздохнула и постаралась взглядом передать девочке, что ей можно довериться. Рида почти шёпотом дополнила, нервно поправляя выбившиеся из-за ушей волосы: — Ну, эм... Он красивый, у нас таких здесь нет.       — Тут я соглашусь, но тебе уже говорили раньше не верить первому впечатлению? — Таша постепенно двинулась от угла дома в сторону крыльца, перенося диалог в пространство более личное, где длинные эльфийские уши точно не могли бы услышать лишнего.       — Да. Но вы же с ним путешествуете, значит...       — Не каждый путешественник — хороший человек. А Астарион... — Таша хотела сказать «совсем не хороший», но осеклась внезапно для самой себя. Она, будто бы очень и очень давно, уговорила себя не делать поспешных выводов касательно Астариона, и хотя про себя она продолжала относиться к нему настороженно... — Он сложный и с придурью, с которой очень трудно сладить. Если бы не это путешествие, я бы от него держалась так далеко, насколько это возможно.       «Я бы сидела по другую сторону экрана, как и должно быть. Оставалась бы наблюдателем».       «Вот только на секс меня развели в первую же неделю знакомства, быстрее получилось только у Коляна. И с Коляном кончилось всё в итоге хуёво, забывать не стоит».       — А вы? — спросила Рида вдогонку, когда Таша поднялась на крыльцо. — Вы же можете с ним сладить?       Таша задумалась и в итоге пожала плечами.       — Я упёртая. А он, если уступает, явно этому не рад.       Вынужденное сотрудничество определённо склоняло Астариона к тому, чтобы идти на уступки, играть в поддавки и не перечить лишний раз, только продолжая бубнить и бухтеть. Возможно, он бы даже радостно сбежал из их чудесного сборища, но, видимо, пока условия не позволяли. Таисия, вспоминая сейчас их разговоры, не могла только понять до конца, почему вампир предложил ей переспать, хотя уж кто-кто, а она его явно из себя выводила. Доброту и миролюбие, которые Таша пыталась проявлять, Астарион не любил. Но, вспоминая некоторые его слова, получалось, что в Таше вампир отмечал её способность злиться — особенно не на него. Сама же Таська... Пожалуй, она пыталась общаться с ним, как с любым другим членом отряда, вопреки собственному предубеждению и его дурному характеру. Это было не так же легко, как с Уиллом или Карлах, но не сложнее, чем с Лаэзель. В отличие от гитьянки, Астарион не пытался после знакомства подставить к Ташиному горлу лезвие, и оттого — из-за этого чувства сродни ощущению безнаказанности, почти безопасности, — Таська позволяла себе остроты и ехидство. Позволяла себе платить Астариону той же монетой, которую он подкидывал ей. Через колкости выплёскивала на эльфа всё то плохое, что было в ней самой.       И за прошедшие дни плохого в ней словно стало меньше. Таша привыкла видеть мельтешащую где-то в зоне видимости кудрявую башку, а злиться — почти отвыкла. Злость забирает невероятно много сил.       О чём же Таша всё не могла подумать раньше, занятая другими мыслями — о роще, о гоблинах, о своём возвращении домой, которое должно было почему-то случиться «вот-вот», — так это о вампирском рабстве. Как там Астарион называл вампира-хозяина, Кахадор Сар? Астариону точно не хотелось рассказывать слишком много о временах рабства — но он говорил о двух столетиях. Таша не задумывалась в тот вечер, но два века — это не слишком ли много? Даже если эльфы живут долго, двести лет звучит страшно, а двести лет рабства и того хуже.       Однако Астарион не производил впечатление раба, будучи слишком самоуверенным, не забитым мальчиком на побегушках, которому грозит опасность. И Таша всё время видела перед собой эту его сволочную сторону, которой было сложно сочувствовать, которую было сложно слушать. Астарион не просил помощи, не жаловался — он молчал о том, о чём стоило бы говорить, но болтал обо всём другом.       Таша закончила с уборкой, насколько было возможно — протёрла полки и окна, отдраила пол и подготовила чистое бельё, которое постелет в день родов, как только начнутся схватки. Она вынесла воду на улицу в очередной раз, увидев мимоходом Шэдоухарт, которая наконец отвлеклась от молитв и теперь сидела в доме рядом с Лизетт на диване — и училась вязать? Вот уж неожиданно! Астарион тоже некоторое время назад закончил с дровами и стоял перед домом, обратив лицо к небу.       Она спросит у него о прошлом потом. И лучше ему не отмалчиваться и не врать.       Пока Шэдоухарт училась вязать, Дайр не вернулся, а детвора Бирнег разбежалась кто куда, Таська решила вновь заняться готовкой. Она порхала в духоте и запахах еды и сама не успела заметить, что начала напевать что-то под нос... И почему в голову первым делом начало забредать нечто дурацкое?       — ...Это сердце её не лю-юбит... но зачем тогда она его целу-уе-ет? Это сердце её не греет, но его любить никто так не уме-ее-ет...       Таська, сжимая в руках ложку вместо микрофона, обернулась на окончании второго припева и икнула от неожиданности, выронив столовый прибор. Астарион опирался локтем на косяк и ухмылялся.       — Пытаешься зачаровать еду?       — И в мыслях не было, — фыркнула Таша. Она подняла ложку и кинула её в тазик к грязной посуде. Астарион зашёл в кухню и сел за стол, будто чего-то ожидая.       — Но со стороны было похоже на что-то вроде приворота. Вот и было интересно, на кого.       — Не неси чепухи, — со смешком ответила Таисия, не поворачиваясь. — До подобного я уж точно опускаться не собираюсь.       В кухне повисло тяжкое молчание, тишина угнетала, а Таша поняла, что, однажды настроившись петь за готовкой, уже не может остановиться.       — Тишь ночная бьёт тревогу, за порог не гляди. Ночью бродит по дорогам тот, чьё имя Самди...       Слова выплывали из хранилищ памяти быстро, легко, словно Таша вспоминала их недавно. Но разве она пела эту песню на просторах Фаэруна?       —...Вдаль уводят следы. Ухожу гулять со смертью я, но лишь бы не ты...       Таша закончила петь и вытащила из печи противень с мясом. Астарион подозрительно молчал, и Таська повернулась в его сторону, не уверенная даже, что он всё ещё сидит за столом. Вампир подпёр рукой подбородок и смотрел на неё. Астарион улыбнулся ей, но не мгновенно, будто не сразу поняв, что она его видит.       — Ты всё-таки вспомнила текст.       — А?       — В ту ночь, которую ты не помнишь, — не без недовольства решил пояснить Астарион, — ты начала петь про этого Самди, но забыла текст. Во всяком случае, ты так сказала.       — А ты, значит, запомнил отрывок? — усмехнулась Таша, уперев руки в бока. — Неужто понравилось?       — Звучит не так плохо, — бросил Астарион, стараясь произвести впечатление незаинтересованного в песнопениях. Таша закатила глаза.       — Вот же ценитель нашёлся, — буркнула она, не сумев сдержать улыбку, после чего вернулась к готовке и пению. Пока Таисия пела «Samedy», в голове уже появились строчки следующей песни, по-своему парной к предыдущей. — Я ухожу от людей, как ток, без слёз, без следа...       Творчеством Майи Котовской Таша заинтересовалась на первом курсе колледжа. На почве любви к музыке Таська сошлась со старостой группы, и та дала послушать несколько композиций Канцлера Ги, о которой раньше Таисия почти и не слышала. Как же ту старосту звали...       — ...Я умер восемь минут назад, мне безразличен что рай, что ад...       Кажется, Вероника Степная? Или Вероника Степанова? Во время обучения они были хорошими друзьями — а теперь Таисия даже имени вспомнить не могла! Сначала Вероника переехала в Нижний Новгород, там шустро и внезапно выскочила замуж, пошла в университет, а затем как-то сами собой оборвались линии общения, будто не было раньше общих тем для разговоров.       — ...Я знаю: вновь ты меня вернёшь на тёмное дно, где жизнь и смерть породят любовь, где я, возможно, воскресну вновь...       Таша пела, закрыв глаза, будто боясь лишний раз отвлечься и потерять нить, скрепляющую слова, будто с обратной стороны век могла прочесть всю песню.       Стоило ей закончить петь, как в кухне вновь сгустилась тишина. Не гнетущая и лишённая любых звуков — шкворчали сковородки, трещала древесина в печи и Шэдоухарт бубнила что-то в гостевой, стараясь справиться со спицами и пряжей, — но Астарион молчал. Хотя он бы явно нашёл, к чему придраться, он же из тех личностей, кто должен плеваться от любых упоминаний любви и каких-то нежностей, а Таша считала «Maman Bridgitte» песней достаточно нежной. Таша медленно разлепила веки и глянула в сторону вампира. Он будто никак не поменял позу, продолжая подпирать рукой подбородок. Вот только в этот раз по лицу Астариона не скользнуло и тени улыбки.       — Выбор песен для готовки у тебя так себе. Или это так принято: петь про смерть во время приготовления еды?       — Как жаль, — медленно выдохнула Таша, — что ты с нами за одним столом не ешь. Яд тебе не подсыпать.       Подобная шутливая и совершенно далёкая от реальности нападка Астариона внезапно развеселила.       — Я бы вновь советовал тебе быть осторожной со словами, золотце, но ты даже представить не можешь, как приятно видеть тебя без всей этой опостылевшей доброты.       Таисия захотела что-нибудь ответить ему, в очередной раз недоумевая, откуда в Астарионе столько ненависти к самому понятию доброты, но в этот самый миг вода в кастрюле начала литься через край, и мысль улетучилась вместе с паром, растворившись под потолком.       Проверить дыхание в состоянии покоя (как?);       проверить пульс (его наличие?);       могут ли вампиры есть? Как ощущаются вкус и запах человеческой еды?       Что происходит с выпитой кровью?              Все вернулись уже после заката, рассказывали про кузницу, двергаров и дроу. Да, припоминаю Барк Рут и другие гномы спасены, микониды подарили странного вида ожерелье — пахнет грибами, что неудивительно. Правда, Гейлу поплохело резко, так что теперь у нас просто есть грибная побрякушка.       Гейл вызвался помочь с мытьём посуды, и вместе с Ташей они оттеснили от этого занятия Лизетт и Риду. Из гостевой доносился бубнёж Лаэзель, вызывая у Гейла и Таши попеременные улыбки. Гитьянки и Шэдоухарт сцепились языками сразу после ужина: Лаэзель поддела жрицу из-за вязания, мол, слишком странно выглядит «не такая плохая воительница» с какими-то спицами вместо нормального оружия, Шэдоухарт ответила ещё более язвительное «Это большая умственная работа — куда уж гитьянки с ней справиться?» — и от драки женщин остановила только Лизетт, успевшая тихо наложить обездвиживание на обеих, опередив в этом деле Гейла.       — Я была бы очень признательна, — сказала Лизетт, — если бы все драки происходили хотя бы не в четырёх стенах. Тебе, Лаэзель, я тоже могу дать спицы и пряжу. В путешествиях я слышала, что гитьянки очень быстро учатся новому.       — Она просто дикая, как все гиты, и боится домашних дел, — не удержалась Шэдоухарт, на которую разве что немоту не наложили. Лаэзель цыкнула и выбилась из-под контроля Лизетт, но в драку не полезла.       — Подобная чепуха не способна напугать. А вам я покажу, что гитьянки учатся даже быстрее, чем можно представить, из-за чего и не тратят время на что-то подобное.       Дайр Бирнег, с которым в тот момент разговаривал Гейл, только и смог, что тихонько спросить у волшебника: «Вы где эту грубиянку нашли?»       Наверное, самым правильным и невероятно честным ответом были бы слова «да с неба свалилась».       Помимо бурчания Лаэзель, корпящей над спицами, Таша слышала более громкие разговоры с улицы, где рядом с крыльцом столпились Карлах, Уилл, Астарион и два старших сына Бирнег. Астарион без особого энтузиазма объяснял Уиллу, как правильно подкидывать и ловить кинжал в воздухе и как вертеть его между пальцами. Уилл, по его собственным словам, предпочитал «мечи подлиннее» — Таша, погрузившись в мытьё посуды, слушала разговоры скорее случайно, чем намеренно.       — А можно мне попробовать? — воодушевлённо спросил Ардан, на что тут же отреагировал Уилл:       — Не думаю, что это очень хорошая идея, тем более на улице темно...       — Выколешь себе глаз — сильно громко не ори, сам виноват будешь, — скороговоркой перебил его Астарион, вручив, видимо, мальцу кинжал. — Что, Уилл, ты так глаза и лишился, что за взгляд?       — Ты это назло мне?       — Уилл, да пусть мальчик попробует, — внезапно приняла, в какой-то степени, сторону Астариона Карлах. — Дети вещами и поопаснее занимаются — подумаешь, кинжал покидать в воздух!       Таисия не сразу сообразила, что Гейл пробубнил что-то.       — А, да так, мысли вслух, — произнёс волшебник, когда Таша переспросила. — Думаю про то, что лучше бы детям Бирнег интересоваться травами да кинжалами, чем магией.       — Почему же? — не совсем поняла Тася, слушая, как Астарион бурчит, что малец всё делает не так и вообще...       — Да просто перед ужином видел, как Сиофра на заднем дворе упражнялась с лучистой магией. Мы с ней поговорили, и она сказала, что вместе с Арданом иногда читают родительские книги о магии и у родителей друзей просят.       — И ты не хочешь, чтобы в мире было больше волшебников? — подначивала Гейла Таша.       — Я сказал не это, — пробурчал Гейл, чеканя слова. — Просто знаешь... беспокойство есть такое неприятное, как будто тебя изнутри ножиком царапают. Изучать магию — это прекрасно, желать познать её тайны и пределы, хотеть перейти эти пределы и чувствовать Плетение так же легко, как собственные конечности — в этом нет ничего постыдного, это одно из лучших занятий, которому можно посвятить жизнь. — Говорил Гейл воодушевлённо, устремив взгляд в потолок и оторвавшись от посуды. Таша тоже ненадолго прервалась, чтобы увидеть, как волшебник выпрямляется, как у него загораются глаза, а лицо разглаживается, лишаясь задумчивых морщинок. — Магия есть чудесное искусство, лучший дар, который может быть дан каждому независимо ни от чего. Однако магия и страшна, о чём можно забыть. Желание познавать пределы может быть жестоко наказано — особенно жестоким будет, если тебе кажется, что ты приблизился к разгадке, к исполнению мечты, тебе стоило только протянуть руку...       — Именно так ты был проклят, — как бы закончила Таша, догадываясь, какие переживания скрываются за переплетениями слов.       — Можно сказать и так. И ещё путь волшебника становится совсем уж нелёгким, если он привлечёт саму богиню — и ты никогда не знаешь, будешь ли ты достаточно интересен Мистре, увидит ли она потенциал или посчитает тебя только очередным незначительным человеком, который возьмёт немного магии для себя и своих нужд.       — Мистра однажды выбрала тебя, — перевела на человеческий язык Таисия, понизив голос. Гейл икнул и глянул на девушку. — Ты слишком ушёл в себя. И о Мистре заговорил ни с того ни с сего, — попробовала она оправдаться.       — Да. Выбрала, — почти прошептал Гейл. — Ты очень проницательна, Иса. Подобное почти пугает, будто ты залезаешь прямо в голову.       — Скорее ты сказал достаточно, — пожала плечами Таша. — Тебе же на самом деле хотелось кому-нибудь поплакаться о судьбе? Я это без осуждения, — поправилась она тут же, понимая, как прозвучали слова, — я к тому, что — давай, выскажись. Хотя, возможно, не здесь и не сейчас.       — А тебе настолько интересно послушать очередную историю, как человек возомнил о себе невесть что из-за подаренной ему любви богини? Уже придумала название для новой баллады?       — Ничего я не придумывала, — надулась Таша, видя улыбку волшебника. — Хотя если и сочинять, то не сейчас — твоя история ещё даже не на середине.       — Откуда тебе это знать? — вздохнул Гейл, вновь впадая в уныние и продолжив орудовать тряпкой. — Не ровен час, я взорвусь. Или превращусь в...       — Я это знаю, потому что никто тебе не даст взорваться рядом с собой. И потому что... потому что если и писать о тебе балладу, то она должна закончиться хорошо, а не взрывом, на который не смотрят.       Гейл примолк. В молчании они ещё потёрли тарелки, слушая, как на улице Астарион-таки забрал кинжал у мальчишек, а Уилл вдруг предложил Карлах составить ей компанию в любовании звёздами и сне под открытым небом.       — Раз тебе так хочется, то я готов пожить ещё пару дней.