Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день

      С телепортационными камнями было бы легче, но один такой стоял только в сердце болот, куда никто не желал возвращаться. Сплавив Майрину и гроб радостным до потери способности связно говорить братьям, отряд подхватил Гейла и отправился в обратный путь до рощи пешком. В пути волшебнику рассказали обо всём, что случилось на болотах и в обители карги. Письмо к Каге Гейл, как и остальные, не смог прочесть, и это лишь вывело всех на новых круг обсуждения, что хотели сообщить Каге. Обсуждение продлилось недолго, усталость брала своё. Смеркалось, и не было только понятно, насколько глубок вечер. Хотелось дойти до лагеря до темноты — или хотя бы не в беспросветной ночи.       В лесах дышалось легче, и Таша наконец вспомнила, как вдыхать на всю вместимость лёгких и как говорить. Палка эта, будь она неладна, высосала душу похлеще какой-нибудь местной нежити. Теперь же, когда болота остались позади, Таша даже смогла улыбнуться и начать петь, сначала под нос, а потом во всеуслышание. Под «Дорогу сна» Хелависы отряд пересёк мост.       Ночь накрыла лагерь безоблачным покрывалом с вышивкой звёздами, и свежесть шла только от заводи — ветер не трепал ни огонь, ни шатёр. Лаэзель ждала и была очень недовольна, что ждать пришлось столько времени. К счастью, гитьянки, видимо, было очень скучно, потому что в отсутствие остальных она сварила суп из кролика.       — Я догадывалась, что если уж вы позволяете себе так задерживаться, — бурчала Лаэзель, пока отряд скидывал оружие и хотя бы часть одежды, — значит, придёте никакие. Откормленный воин, конечно, ленив и неповоротлив, но голодный бесполезен не меньше. Особенно неподготовленные исстики.       — М-м-м, Лаэзель, как вкусно, — протянула Таша, распробовав первую ложку. Она даже не успела проглотить всё, но вкусовые рецепторы уже распробовали стряпню гитьянки.       — Не подлизывайся, — фыркнула Лаэзель. — Воин должен уметь готовить как раз на случай вроде нашего. И лучше ешь, закрыв рот.       Болотные истории, однако, всё равно были рассказаны за едой и немного после неё.       — Тц, я догадывалась, что шанс на спасение невелик, но — карга? Вот уж везение.       После ужина и разговоров началось лечение, над ранами посерьёзнее колдовала Шэдоухарт, а ссадины и случайно схваченные ушибы обрабатывались зельем. Таша наконец перестала беспокоиться, что её голова расползётся надвое, спасибо жреческой магии. Зельем Таша смазала ссадины на ладонях, локтях, коленях и на плечах. Одежда не защитила от последствий падения с лестницы, и больше всего хотелось верить, что завтра Таша проснётся не синяя, как огромный кровоподтёк. И что мозоли на пальцах сойдут — сапоги без тапок или хотя бы носков под ними оказались беспощадны.       Голыми ногами войти в прохладную воду, зарыться горящими от боли пальцами в песок... По коже прошлось столько мурашек разом, что Таша могла бы воспарить от удовольствия. Закатав штанины и войдя в воду по колено, Таша попыталась смыть с волос последствия прожитого дня, и тут как нельзя кстати подходила та шутка «Как жаль, что я не могу помыть её изнутри».       Чужие шаги в лагере, полном людей, стали почти неуловимым шумом, и то, что кто-то подошёл, Таша не услышала, либо не придала этому значения. Она выпрямилась, стоя в воде так же по колено, вода с волос затекала за ворот рубашки, поднимая новые волны приятной дрожи. Небо окончательно стало иссиня-чёрным, и на его фоне звёзды и почти полная луна стали только ярче, ослепительно яркими. Таша не особо знала созвездия родного мира, уступая в этом обоим старшим братьям, особенно Андрею, и могла различить только ковш Большой Медведицы да Кассиопею. На Ториле же ей открывалось чужое небо, полное звёзд, которые не складывались ни во что.       — Любуешься?       Таша вздрогнула и обернулась. На берегу стоял Астарион, уже только в этой своей рубашке с оборками. Вампир покинул лагерь почти сразу, как все вернулись, и Таська пропустила его возвращение.       — Наохотился?       — Хватит, чтобы просуществовать, — сказал Астарион, театрально махнув рукой в воздухе. — Как тебе сегодняшняя ночь, Иса? Эта луна, эти звёзды, не тянет начать сочинять?       — Я плоха в сочинительстве. А небо... — Таша коротко вновь глянула на луну и звёзды, немного подумала. — Мне больше нравятся рассветы и закаты. Ты пришёл на уши присесть?       — Возможно, самую малость, — проворковал Астарион, пальцами показывая эту «малость». — Хотел смыть сегодняшнюю грязь, но немного загляделся. — Эта улыбка одними губами не могла быть шире, но Астарион каждый раз умудрялся улыбаться по-другому. Только взгляд при этом оставался тем же, даже из-под полуопущенных ресниц — хитрый, неласковый взгляд, лишённый мечтательности, которую Астарион явно пытался отыгрывать. От этого было очень неуютно. — Вспоминая, какой грозной ты можешь быть, если тебя довести, сейчас ты будто совершенно другой человек. Почти хрупкая и почти нежная...       — Астарион.       — М?       — Прости.       Бах — никаких тебе полуопущенных ресниц и претензии на мечтательность, только застывшая непонимающая улыбка и ещё большее непонимание в глазах. И немного благословенной тишины.       Как одно слово, однако, может выбить пробки в чьей-то голове.       — Это... ха-ха, весьма внезапно, но к чему?       — Я пока тут стояла, подумала, что могла немного перегнуть палку в разговоре по поводу охотника. Нет, я запрещаю тебе его трогать всё ещё, но... — Таисия вздохнула, подбирая слова. Она не врала о подточившей её уверенность совести, которая всё-таки вкинула не особо желанную мысль: «А не слишком ли ты сегодня грубая? Вдруг всё-таки сказала лишнего, переплюнув даже саму себя — может, потому он и не смог найти слова в ответ на твой выпад, что ты перестанешь его выгораживать?» По идее, Таше стоило бы пропустить эту мысль — мудак сам нарвался, — однако же подумать чуть дольше ей не дали, прервав созерцание звёзд и луны. — Короче, я не отдаю тебя охотникам, а ты хотя бы вслух не осуждай, если кто-то остаётся жив.       — А если, ну вот просто допустим, я смолчу, а ваш выживший натворит дел поболе, чем если бы мы его просто убили?       Козёл, упрямый козёл.       — Ладно, другая просьба, если так трудно молчать и хочется поболтать: не хватай ты меня так, будто я сбегу. Просто позови, у меня имя есть. Пусть даже «Иса» это прилипчивое.       — И ты будешь готова выслушивать? — издевательским тоном спросил Астарион, выказывая своё недоверие. В одном этом тоне, в этой позе — рука в бок, вторая обращена к Исите, — в изгибах теней на лице скрывался явно ещё десяток вопросов, объединённых в один. «Даже если я попрошу о чьей-то смерти? Даже если я осужу твои решения о несении добра и мира всем встречным? Даже если дойдёт до того, что я окажусь прав, а твои суждения будут ошибочны?»       — Я попытаюсь, — уклончиво ответила Таисия, понимая, что легче вряд ли станет. Астарион, может, даже не прислушается к просьбе её не хватать. — Возможно, однажды я с чем-то и соглашусь.       Улыбка и даже её тень с лица Астариона испарилась тут же. Внезапно быстро, учитывая, что Таша даже ни в чём его не обвинила. Они стояли и смотрели друг на друга, и Таисия чуть позже пожалела, что не увидела, дышит ли вампир, пока не говорит. Потому что чуть погодя он громко вдохнул и произнёс, взмахнув руками:       — Героическое терпение и героическое принятие. От Уилла тебя отделяет только неумение сдерживать эмоции. Хоть это останется при тебе до конца нашего небольшого путешествия?       — Блядь, Астарион, ты опять недоволен? — Таша даже не знала уже, разозлиться ей всерьёз или просто засмеяться от того, как Астарион отталкивает любое проявление добра.       — О, золотце, я тебя услышал, — мурлыкнул Астарион, возвращая почти-добродушное выражение. — Но как представлю, что ты предлагаешь поговорить и обсудить что-либо каждому встречному... Как бы мы не начали обрастать щупальцами прямо во время такого разговора.       — Каждый встречный умеет принимать доброе слово и помалкивать. — Таша двинулась к берегу, к перевёрнутой лодке. — Иди уже отмывайся, а то на второе извинение меня не хватит.       Как же легко было с пикселями. Как хорошо было с заранее записанными вариантами ответа. Как не хватало сейчас клавиш F5 и F8 под пальцами. От раздумий о том, надо ли было извиняться или Астарион всё-таки не достоин подобного, потому что косячит он, а не Таша, разболелась голова. Возможно, опять дала о себе знать рана.       Иссохший ждал на привычном месте, держа в руках свиток, который он спрятал в складках безразмерного балахона, стоило Таше приблизиться. Ей показалось — или из теней этого серо-чёрного савана, из складок казавшегося теперь чёрным плаща на неё взаправду глянула бездонная темнота и кромешное ничего?       — Какой вопрос желаешь мне задать?       — Кхм, добрый вечер, — скомканно поздоровалась Таша и незамедлительно ответила: — У меня вопрос о воскрешении.       — Я слышал ваши разговоры о походе без наград. — Таша не стала уж говорить, что за награду можно было бы посчитать добытое у гноллов добро. — Спрашивай.       — Душа Коннора не вернулась бы в тело, так? — Таша не дожидалась ответа, потому что знала его и так, вместо него продолжив: — Это потому, что магия карги не равна божественной, или потому, что тело уже было разложившееся?       — Душа давно покинула сей План, потому что таков закон мира, — туманно ответил Иссохший. — Тот смертный не считал надобным держаться в этом Плане дольше, и ныне даже высшим силам не вернуть его. И даже мне, душа нездешняя, не возвратить его ни за деньги, ни за посулы.       — Значит, для воскрешения нужна, м-м, воля к жизни? — Раз уж Иссохший предугадал вопрос цены, значит, Таша задаст другой.       — Если ты зовёшь это так — да.       — А... что вообще такое эта «душа»? — осторожно спросила Таисия, чувствуя странное напряжение в самой себе. Боль пульсировала в голове, неуёмной дикой птицей разбиваясь о стенки черепа. Однако этот вопрос Таша посчитала важным задать, потому что наука её мира никогда не говорила о душе как о чём-то... серьёзном, если это так можно назвать. Душа — это из религии, нежели из науки, но, видимо, что-то вроде души было и у Таши, раз она оказалась в Фаэруне?       — А как считаешь сама?       — П-погодите, — опешила Таша, чуть не повысив голос больше положенного — говорить она старалась тише, не желая быть услышанной всеми вокруг, — вы не будете отвечать вообще или...       — Вообще. Не в сей день точно.       — Это потому, что я чужачка, потому, что смертным знать не стоит, или...       — То, как вижу души я и иные, подобные мне, отличия имеет от взгляда смертных. Ты не станешь объяснять голубю грамматику, а я не в силах объяснить душу в моём видении. Поэтому лучше ты ответь, что есть душа.       — Знаете, я... потом подумаю и отвечу.       Сказав это, Таша почти позорно сбежала. Попыталась, потому что, стоило ей прямо посмотреть на костёр, у которого сидели Уилл и Карлах, как резь в глазах показалась невыносимой. Боль в голове вновь усилилась, лихорадочная дрожь прошлась по телу и отказалась покидать его. Пот смешался с водой, стекающей по шее за воротник, лизавшей кожу морозцем. «Нет-нет-нет, — пронеслось в мыслях Таши, развернувшейся и двинувшейся в тёмный угол между склоном и водой, — только не это... Хоть бы Лаэзель не заметила... Хоть бы...»       Холод металла лёг на шею, тяжёлая рука — на плечо, прижав тело к склону. Таша увидела перед собой лицо Лаэзель. Гитьянки что-то спрашивала, но слова звучали, как сквозь ведро. Таша схватилась за рыхлый выступ утёса и сосредоточилась, чтобы глянуть Лаэзель в глаза. Мысли путались, язык превратился в кусок ваты. Ей нельзя молчать, но и сказать первое, что придёт в голову, нельзя.       — Ла-лаэзель, — нашла в себе силы Таша, стараясь меньше двигать головой, — прошу тебя, дай... дай мне шанс, время до утра. Убей, если начну обращаться ночью. Не сейчас.       — Если я промедлю сейчас, потом ты станешь угрозой, — настаивала Лаэзель, однако кинжал, который, видимо, она прятала где-то в броне, немного отодвинула от шеи.       — Мы все тут угроза. Дай шанс хотя бы... себе.       Кинжал был опущен, но плечо всё ещё находилось в жёсткой хватке. Отчасти Таша даже не хотела, чтобы её отпускали — она же грохнется в ту же секунду.       — Только попробуй начать обращаться, пока я не взяла оружие, — пригрозила Лаэзель, и Таша слабенько усмехнулась. Раньше, чем подумала, она ответила:       — Подожду, пока возьмёшь.       Лаэзель не хотела её смерти настолько, чтобы убить за шуточку. И не была настолько взвинчена, чтобы вырезать Таше язык. Хорошо. Просто отлично. Замечательно.       Таша ещё сильнее захотела проснуться дома.

♪ ♪ ♪

      Таисия успела подзабыть, какого Хранителя она себе создала. Ответ: красивого. Тифлинг с красной кожей в белых узорах, с витыми белыми рогами и с гривой чёрных волос — вот, кто встретил Ташу во сне-не-сне. Рассказ о спасении от падения, бла-бла о битве за Фаэрун и о надобности принять потенциал личинки, вот это всё, чему верить стоило, поделив информацию не на два, а на четыре. Одно было хорошо — утром головной боли и лихорадки как не бывало, да и шрам на голове окончательно сформировался. «Можно снова куролесить», — прозвучало в голове голосом деда Егора, который приговаривал так каждый раз, стоило внукам залечить прошлые раны.       Завтрак превратился в небольшой военный совет, посвящённый снам с Хранителем. Яйца и овощи рано утром притащили дети из рощи: друиды где-то держали куриц, не гнушаясь ни мяса, ни куриных бульонов, а уж о зелени не стоило и говорить, её точно было предостаточно. Друидские дети помогли всё добыть, а тифлинги — доставить в целости и сохранности. Таша больше была занята мыслями о них и о надобности добраться-таки до Альфиры, чем обсуждением гостя из сна. Что там решили по этому гостю в итоге, она пропустила — вроде, пока никто не собирался полностью положиться на способности паразита. Вроде.       — Какой сегодня вообще день? — задалась вопросом Шэдоухарт, когда отряд собирался двинуться в очередное путешествие. Сегодня их целью становилась деревня за мостом.       Гейл вдруг взмахнул рукой, произнёс что-то, и в воздухе, дрожа, проявились фиолетовые полосы вроде тех, какими считают дни по пять — сейчас там добавилась четвёртая палочка.       — Если путешествие на наутилоиде заняло не больше суток, то сегодня должно быть тридцатое миртула.       — Как думаете, успеем с личинками разобраться до Щитового Схода? — с усмешкой поинтересовался Уилл.       — Ты бы ещё на Праздник Урожая это загадал, — фыркнула Шэдоухарт. — Даже с этим защитником из снов рассиживаться без дела нам нельзя. Закончим с рощей — и стоит двигаться быстрее, чем мы двигаемся сейчас.       — Мы вообще не двигаемся, если говорить о смене мест, — произнесла Лаэзель и глянула в сторону Таши. По спине Таши прошлись мурашки. Ей предстояло какое-то время провести в компании гитьянки, вновь остающейся в лагере. Да, Таисия помнила, что к Лаэзель можно найти подход, можно расколоть её скорлупу и увидеть хоть и не самое нежное существо, но что-то доброе и даже ласковое в гитской манере. Вот только времени прошло мало, чтобы эта скорлупа хоть немного начала трещать, а тень Влаакит и гитское воспитание пока были впаяны в душу и тело Лаэзель, и ничто ещё не пошатнуло её уверенности в правильности пути. Во всяком случае, Таша этого не замечала. И именно Таше предстояло сидеть с ней, и между Лаэзель и Астарионом Таша не могла бы выбрать собеседника получше: один на один с Астарионом она потратит последнее терпение, а один на один с Лаэзель это как сидеть перед дулом танка.       Зато с Ташей оставался Шкряб. Он пришёл утром, сразу после ребятни, хотя отряд уже подумал, что пёс покинул их навсегда: Шкряб убежал вчера даже до того, как все перешли мост.       — Иса, — обратился к девушке Гейл незадолго до ухода, — может, тебе всё-таки вспомнятся заклинания для разговора с животными?       — Да я таких не знаю...       — Тогда спой, — не унимался волшебник. — Тут важна воля, ты же знаешь, и, раз уж ты эльф, Плетение подчинится тебе охотнее.       «Я ж ничерта не бард, не настоящий бард, — думала Таша, помахивая оглядывающимся товарищам, пока их спины не скрылись за склоном. — Я медсестра, а гитара и песнопения так, хобби. Как это ваше Плетение колдовать, ё-моё».       — Что ж, — протянула Таша, когда отряд окончательно скрылся и унёс за собой звук шагов, — что предл...       — Для твоего счастья я бы посоветовала тебе сидеть и молчать, — перебила Лаэзель со свойственной ей хрипотцой на грани с шипением. — Но если для бардов молчание смерти подобно, то хотя бы пой потише.       Спорить было не о чем, да и желание заниматься подобным отбивал вынутый из ножен меч. Таша была довольна уже тем, что ей в принципе разрешили петь. С этой мыслью она, позвав за собой Шкряба, залезла на каменистый холм, будто кинутый кем-то посередине пляжа между становищем и водой, дождалась, когда пёс ляжет рядом, согрев мохнатым боком бедро, и принялась думать, что ей можно было бы спеть. «Что-то было у ГрОба про собак, но я вообще не помню текст. «Рыжая собака» от Дракони — то же самое, — проносились мысли в голове Таши. Шкряб же просто лежал рядом, громко дышал, высунув язык, вилял хвостом и наслаждался тем, как его гладят и треплют за ушами. — Из «Голубого щенка» тебе спеть что-нибудь? Нет, я опять тексты помню урывками. Ни то и ни это... а надо ли именно про собак? Хе-хе, спеть что-нибудь из репертуара группы «Звери»?»       Таша вздрогнула от звука удара — на деле далеко не первого, просто очень громкого на этот раз. Она развернулась, не убирая руки с головы пса, и увидела, что Лаэзель отрабатывает движения с мечом на дереве, высившемся над становищем. Чуть погодя Таша поняла, что движения похожи не на боевые, а скорее на ритуальные — да, она бы описала их этим словом. Вряд ли в бою пригодится умение вот так вертеть кистью или всем предплечьем, а подобные промежутки между ударами скорее сыграют злую шутку.       — Ой, — не сдержалась Таша, стоило её ладони коснуться холодному мокрому носу. — Ты настолько любишь гладиться?       Холодный собачий нос... Что-то сверкнуло в памяти и начало выбираться на поверхность. Что-то о псах и их холодных носах пел Андрей своему второму сыну, Руслану, перед сном. Таша заставала его за подобным пару раз, когда оставалась у семьи брата на ночь. Да, псы, созвездия, обещание — Таша припоминала, как заинтересовалась песней, а потом почти ненароком выучила её.       — Приснилось ночью мне опять созвездье гончих псов, — начала Таисия, не прекращая гладить Шкряба и смотря ему в глаза, почти чёрные и ярко блестящие. Песня выплывала из памяти, будто только и ждала, когда её позовут на помощь. Плетение вокруг прильнуло к Таше, готовое слушаться и выполнять просьбы, если не приказы. Их-то девушка толком не сформулировала, а теперь так сосредоточилась на песне, что ей скорее оставалось лишь молиться, чтобы магия не вышла боком. Лучше никакого результата, чем хреновый результат.       — ...Мне очень нужен друг, — допела Таша и в мыслях наконец дополнила: «Я хочу тебя понять». — Ну, как-то так...       — «У тебя красивый голос, новый друг».       Таша закашлялась, подавившись слюной. Пасть Шкряба была всё так же широко открыта, а голос прозвучал... в голове. Чужой, безобидный голос.       — Кха, спасибо, — неуверенно прохрипела Таша, смотря псу в глаза. Это же не её глюки?       — «Гомвик тоже пел, но не так», — вновь зазвучал голос, мягкий и приятный. — «Он пел так, что хотелось выть. Другим двуногим это не нравилось».       — Где сейчас Гомвик? Почему ты пошёл за нами?       — «Гомвик остался там. За мостом». — Шкряб закрыл рот и заскулил. — «До того, как появились вы, я оставался рядом с ним, ждал, что он проснётся, он всегда просыпался. Потом мимо проходили вы, и вы не прогнали меня. Я не знал, идти за вами или остаться с Гомвиком, но он... он ушёл».       — Ты понял, что он больше не проснётся, да?       — «Люди не могут быть такими холодными». — Шкряб вдруг поднялся на все лапы и как-то странно оживился. — «Ты понимаешь меня? Но от тебя не пахнет тем... двуногие зовут это зельем, кажется. Гомвик иногда пил его, и мы общались, а ты... Как?»       — Ты поэтому общаешься так по-человечески? — А ведь действительно, Шкряб в её голове говорил, а не показывал образы и не передавал эмоции. Это были слова, вполне привычные человеческие слова. — Я немного поколдовала, пока пела.       Пса вдруг переполнили такие эмоции, что в голове Таши зазвучал лишь набор радостных звуков, а Шкряб несколько раз гавкнул, забавно подпрыгнув и заскакивая передними лапами девушке на колени. Очень похоже на Акжуна, очень.       — «Я же могу остаться с вами? У вас вкусно пахнет едой, огонь не опасный и руки добрые».       — Оставайся, если нравится. Только своих не кусай.       — Хороший совет, особенно если он не хочет лишиться зубов. — Таша вздрогнула и развернулась на Лаэзель, которая положила клинок на плечо и смотрела снизу вверх на Ташу и Шкряба. — Либо тебе совсем скучно, раз говоришь с собакой, либо твои песнопения оказались не бесполезны.       — «Она очень странная двуногая, я никогда таких не видел».       — Я его понимаю. Слышу мысли, точнее. — Таша повертела рукой у виска и только потом подумала, что жест не самый удачный. — Шкряб умный. Хочешь, я...       — Хочу, чтобы ты отправилась в рощу к этим лесным и рогатым. Твои янки же приглашали тебя за едой и прочим, верно? Вот и сделай что-нибудь полезное.       Спорить с гитьянки Таисия не хотела, да и прогуляться до рощи — путь не длинный. Ах, да, стоило прихватить лютню и найти-таки Альфиру, может, с инструментом дела у Таши пойдут лучше? На самом деле, вряд ли, но надеяться ей никто не запрещал.       Сапоги Таша надевать отказалась — мозоли на пальцах набухли и намекали, что разорвутся от одного лишь соприкосновения с обувью. Таша привыкла в деревне ходить босиком, а здесь так удачно тропы были из земли и совсем уж мелких камешков, так что ходьбу босыми ступнями Таша назвала бы даже приятной. Канон, стерегущий ворота, громко пожелал доброго утра — мамочки, ещё только утро? — и Таша со Шкрябом прошмыгнули под невысоко открытыми воротами. Тифлингские дети обрушились на неё так, будто единственным их занятием было отслеживать, когда на горизонте появится Исита. Сначала трое, потом ещё двое, и так, пока Таша не шла по роще в окружении десяти детей тифлингов и одного друидского воспитанника, того смуглого паренька с рисунками на руках.       — Арабелла, Дони, Гихар и Толли помогают Эмисе в друидском саду — только старшим друидам не говорите...       — Кирун и Лирка пошли с Демором и его матерью на охоту.       — Ага, они уже и нас поучают уважению к природе и молитвам этим друидским...       — А это ваша собака? А можно погладить?       — Мол в нашем убежище нашла какие-то древние друидские заначки, теперь Маттис их сбагрить пытается за «что-нибудь ненужное»...       — Только ненужное у друидов всё какое-то сплошь волшебное, пускай и мало полезное.       — Маттис говорит, они просто применение не находят.       — А Шорис дерётся круто как для друида, который только в белку оборачиваться умеет.       — Эй, белка и меч никак не связаны, — смущённо отреагировал смуглый мальчишка-друид. — Как бы я вам ещё сплетни со всей рощи приносил?       — Может, всё-таки доучишься обращаться в крысу и узнаешь, о чём там подвальные молчат?       — Говорю же, обычно крысы болтливые, а Тигинле пыталась пообщаться с этими — и ничего, молчат и зубами щёлкают. Кага ей даже запретила входить в тот зал, мол, животных пугает.       Детский сад на выгуле, учитель на школьной экскурсии — как-то так это ощущается, наверное. Все что-то рассказывают, пересказывают, начинают перебивать друг дружку и уже не обращают внимание на изначального слушателя, лишь иногда поворачивая голову в её сторону, и Таша в эти мгновения очень рада, что может слушать и обрабатывать такой поток информации, чтобы суметь ответить хоть немного впопад. Удачи Мол с планами о продаже друидских забытых сокровищ, Миркону со словарём — даже если немного устаревшим; нет, Кируну лучше повременить с признаниями Тигинле, даже если это взаимно, её отец явно не одобрит; Шорис, а можешь обратиться в белку с длинными клыками? Лирка и Толли пусть лучше у местных хозяев спросят, могут ли они учиться на друидов, раз им так понравилась природа и вся эта зелёная магия и культура.       Ноги несли Ташу вперёд, а дети вели её неизведанной тропой, чтобы не пришлось проходить мимо пруда и друидов, готовящих Терновый обряд. Детвора знала обходной путь, завитый вокруг скалы, а некоторые из детёнышей были отправлены в сады друидов и к старшим с вопросом о провизии.       Ещё на подходе Таша заприметила знакомый голубой навес. Альфира внезапно была не одна.       — Лакрисса, я... я понимаю, но... не могу я бросить песню на середине.       — Я не прошу бросать, я прошу, не знаю, повременить? — Лакрисса, обладая уверенным, твёрдым голосом, не звучала осуждающе, но пыталась спрятать беспокойство. Воительница, что уж говорить. — Альфира, сколько ты пытаешься? Уже несколько дней кряду. Это всё равно не... — Лакрисса то ли подбирала слова, то ли осеклась, не дав себе что-то сказать, но Альфира в это время глянула возлюбленной за спину, привлекая внимание к нежданным гостям. — О, мы не одни. Эй, мелкие, что вас принесло?       — Мы вам барда привели, — нестройным хором ответили дети в количестве шести рогатых голов. Таша махнула девушкам, смотря на Альфиру. У той глаза были на мокром месте. «В жизни ты ещё красивее. Увидеть бы твою улыбку, хоть чуть-чуть».       — Вот и помощь подоспела, — буркнула Лакрисса. — Кхм, что ж, не буду мешать, у меня есть несколько дел. Альфира, ты меня услышала?       — Да, я только...       — Пожалуйста. Если не получится сейчас, спустись на завтрак, ты же не ела?       Альфира несколько раз кивнула, и эти её бубенчики забавно задёргались, пускай и не зазвенели. Лакрисса обогнула Ташу и детей, оставив двух бардов в обществе друг друга.       — Доброе утро, Альфира, да? Я...       — Исита, — вдруг сказала Альфира, понимающе кивнув. — О тебе говорили в роще, особенно дети. И о твоих спутниках. Я, правда, не думала, что нам удастся так скоро пересечься.       — Песня не ладится?       — Ну... что-то вроде. — Альфира поджала губы, и прежде, чем довести девушку до слёз окончательно, Таша решила отвлечь её от мыслей о песне, которой не было конца и текст которой Таська не знала ни на каком из языков.       — Мне тут нашептали, что у тебя могут быть струны. Мои немного порвались.       — Ах, а, д-да, были. — Альфира наконец отложила лютню и полезла в мешок, достаточно большой, чтобы её инструмент в нём поместился. — Только их немного. Можно твою лютню? Хм...       Альфира как-то даже слишком долго рассматривала обычный с виду инструмент, и сначала Ташу это не особо взволновало. Таша в лютнях не разбиралась, и могла только сказать, что визуально лютня Альфиры и лютня Иситы казались совершенно разными инструментами. Четыре струны, длинный гриф и необычная форма корпуса — это была лютня Альфиры; двенадцать струн, считая с порванными, гриф покороче и корпус в форме продолговатой половины луковицы — лютня Иситы, похожая на недоделанную, либо наоборот переусложнённую, гитару.       — Что-то не так?       — Нет-нет, просто впервые держу такую лютню. Мастер, случайно, не из Калимшана? Или, может, из Амна?       — Это не совсем моя лютня, — протянула Таша, присаживаясь на скалу рядом. — Мне она, можно сказать, в наследство досталась. — По сути, это даже не совсем враньё, просто наследство передалось душе Таши от хозяйки тела, а не ребёнку от родственника. Говорить же что-то про знание фаэрунской географии и вовсе не стоило — тут голова Таисии была такой же пустой, как и ведро без дна.       — Ах, вот как. Она немного напоминает южные яртинги, вот я и спросила. Можно?       Таша не совсем поняла, что можно, но кивнула, доверившись тифлингше. Альфира тут же провела пальцами по струнам, зажав лады, потом ещё раз, извлекая ужасные звуки, которые явно не понравились даже струнам — их лопнуло ещё две штуки.       — Ой! — Альфира отдёрнула руку вовремя, ладонь не попала под удар. — П-прости!       — Скорее ты прости, я ограблю тебя на струны.       — А можно, кхм, вопрос? Что за магию ты творила? Ты же, ну, используешь музыку в бою? Так в роще говорили.       — Было всего-то пару раз... А это имеет значение?       — Имеет! — с горячностью ответила Альфира, и её без того горящие золотом глаза загорелись будто ещё сильнее. Правда, огонёк почти сразу будто сдуло холодным ветром. Голос Альфиры надломился. — Л-лихейла говорила, что струны истончаются сильнее, если бард создаёт некое большое колдовство. Она описывала это... Это как пускать Плетение через струны, они становятся вместилищем магии, как кулоны или плащи... И-и ещё она говорила, что если магии нужна жертва, а не только голос или движение, то струны становятся той самой ж-жертвой. — Альфира сглотнула. — Я, наверное, непонятно объясняю, если бы Ли-лихейла была здесь, она б-бы...       — Нет-нет-нет, всё замечательно! — поспешила успокоить тифлингшу Таша, случайно повысив голос. — Ну, эм, сейчас не могу точно вспомнить, что это были за чары, но, эм-м, это объясняет, почему они такие испорченные.       Во всяком случае, Таша хотела верить, что догадка, пускай и столь маленькая, верна, и теми чарами, которые почти сломали лютню, было колдовство, переместившее Ташу в это тело. Это звучало стройно, даже будто бы логично, полностью перекладывая вину за случившееся на Иситу. Но это к большому, огромному, гигантскому сожалению не объясняло, нахуя. Вот не зачем, а нахуя. Что за чары творила местная Исита на наутилоиде, зачем ради, видимо, спасения с корабля она решила обменяться телами с кем-то из другого, блядь, мира? Нет, это звучало бредово даже в мыслях, это звучало, как что-то, что не могло произойти с Ташей. Что не могло произойти на Земле.       — Хм, а если... ну, если бы мы попробовали уб-убрать несколько струн?       Альфире только бас-гитары в руках не хватало — четыре струны по её части же? Возможно, подобное извращение над лютней даже в терпимом ко многим вещам Фаэруне воспринималось как вещь подсудная, поэтому страх Альфиры Таша понимала, однако услышать, что струн станет меньше... Нет, её сегодня точно благословили!       Натягивание и перетягивание струн, настройка — это всё заняло какое-то, по ощущениям, невообразимое количество времени, и Таша не знала, как благодарить Альфиру, которая занималась почти всем процессом от начала до конца, позволив Таше настраивать её нормальную шестиструнную лютнегитару уже в самом конце. На слух настройка давалась не без труда, хотелось потянуться к телефону с приложением-метрономом. Вместо же простого и лёгкого способа Таисии пришлось вспоминать, чему её учил отец.       Эх, ещё бы медиатор сюда... Ну, отец учил играть без медиатора.       Округлый корпус лёг на колени не родными изгибами, уперся в живот, однако Таша чувствовала почти знакомый гриф и видела шесть привычных струн. Это не так уж и сложно. Из-под пальцев вылетели первые трезвучия. Увидев слева заинтересованный взгляд Альфиры, Таша вдохнула поглубже и устремила взор вперёд, где немного ниже раскинулся двор с друидским Священным прудом.       — Волчий вой да лай собак...       Это было не её тело, не её пальцы, не её инструмент и не её голос. Зато это были её движения и «её» Цой, музыка её мира, которую она всё-таки взяла с собой будто напоминанием, чему её учили — и как учили.       — В небе над нами горит звезда, некому кроме неё нам помочь, — пела Таша, играя боем и поглядывая на пальцы на грифе, которые всё ещё помнили движения и изгибались так же легко, как и всегда — хотя сколько бы лет ни прошло, Таська не могла забыть, как ныла, что её пальцы не гнутся. Желание играть, как папа и Димка, в ней, однако, перевешивало всё. Может, без этих умений и без отцовской гитары, оставленной ей, в четырнадцать она бы...       Таша ещё раз пропела припев «Звезды», доиграла последние аккорды и легонько хлопнула по струнам. Альфира быстро захлопала одними пальцами. Выглядела она, Таша бы сказала, поживее — кожа цвета жимолости на щеках стала более розовой.       — Очень необычное исполнение, — произнесла Альфира. — Эту песню ты написала?       — Нет-нет-нет, — тут же отреклась от авторства Таисия, начав сочинять другую байку, почти правдивую: — Это песня из мест, откуда я родом. Одна из песен, которые напоминают мне об отце и том, как он учил меня играть.       — А твой отец...       — Он умер, — ответила Таша, поставив лютню и обняв её за гриф. Альфира потупилась.       — Мне жаль.       — На самом деле, времени уже прошло достаточно, — продолжила Таша, стараясь не звучать, как чёрствый сухарь, но желая донести мысль. — Сначала было очень плохо, но потом... папа явно хотел, чтобы я просто жила дальше. Вернуть его нельзя, а вот петь и помнить я всё ещё могу. — Альфира, только что снова смотревшая на Ташу, опять отвела взгляд и глубоко о чём-то задумалась, еле заметно шевеля губами. Повисшая тишина становилась неловкой. — Кхм, не знаю, могу ли чем тебе помочь в ответ. Я, наверное, пойду? И...       — Ой, п-погоди, не уходи, — затараторила Альфира, всплеснув руками и хватаясь за лютню. — Может быть, сейчас что-то получится.       Альфира прочистила горло, перебрала струны, нащупывая мелодию, придавая собственным мыслям чёткий, почти осязаемый облик — и затем она запела. Всего четыре струны и один голос, но Таша слушала, не двигаясь, будто могла спугнуть вдохновение любым шорохом, и в музыке, в песне она слышала флейты и десятки струн, звон капели, шорох листьев, смех сквозь слёзы.       Возможно, не такая плохая участь побыть в теле Иситы ради этого мгновения.       Альфира, в порыве чувств поднявшаяся с места, стояла на несколько шагов впереди, и обладай она крыльями — даже не такими большими, как у Девы Эйлин, — они бы сейчас были широко расправлены. Альфира перестала зажиматься, и её образ с этой лютней на фоне зелени и скал показался Таше завораживающим, достойным отдельной картины или упоминания в песне. Таша пожалела, что никогда не была склонна сочинять. Единственное, что она сейчас могла, это поаплодировать. Аплодисменты внезапно были подхвачены ещё несколькими руками, и уже это заставило Альфиру вздрогнуть и резко развернуться.       Лакрисса и дети в количестве шести штук стояли ниже по склону, скрытые тенями и зарослями. В руках мелкие держали корзинки. Шкряб, спокойно лежавший всё время рядом, гревшийся на солнце и почти задремавший, поднялся и два раза приветственно гавкнул, неустанно виляя хвостом.       — Я задержалась и думала идти ругаться, что ты опять себя изводишь, — произнесла с улыбкой Лакрисса, приближаясь. — Но, кажется, хорошо, что я оставила тебя наедине с другим бардом. — Лакрисса прямо глянула на Ташу, не переставая улыбаться, затем вновь обратилась к Альфире. — Очень красиво, Фира.       — Правда? А-кхм, мне надо будет доработать пару моментов и, возможно...       — Фира, — прервала Лакрисса, кладя руки поверх сжавших гриф ладоней, заключая их в маленькие такие объятия, в кокон тепла и ласки. — У тебя получилось, остальное оставь на потом. Если доберёмся до Врат Балдура живыми, отметишь это переписыванием хоть всей песни — но я бы оставила так, как есть.       — Хм, ну... Да, ты права. Как и всегда.       В ответ на это Лакрисса ухмыльнулась и звонко чмокнула Альфиру в щёку, в каких-то жалких миллиметрах от губ.       — А Альфира сыграет что-нибудь ещё сегодня? — спросил кто-то из детей — кажется, Эрник, мальчишка с рожками почти на висках.       — Дайте ей поесть для начала, а потом...       — Я попробую что-нибудь сыграть, просто чуть попозже, — кивнула детям Альфира. Те воодушевились, а бард внезапно обратилась к Таше, которая уже свыклась с ролью стороннего наблюдателя. — Спасибо тебе, Исита. Я бы ещё долго подбирала слова, если бы не ты.       — Да, пф-ф, — отмахнулась Таська, — я просто пришла вовремя, ты и без меня бы сочинила.       — Нет, ты... — Альфира вдохнула поглубже. — Я надеюсь, что однажды смогу думать о... об ушедших так же, как ты, просто помнить их и не чувствовать ту же боль. И петь, чтобы помнить.       — У вас были какие-то очень интересные разговоры, я так погляжу, — произнесла Лакрисса, уводя Альфиру со склона. Ответ Альфиры Таша уже не слышала, но от вида переплетённых локтей и хвостов, завившихся в крепкую спираль, ей очень хотелось улыбаться.       План по роще оказался даже немного перевыполнен, потому что Таша, как бы ни любила песню Альфиры, не думала изначально помогать — не знала, как и какими словами. Оказалось, творческим людям нужен совсем небольшой толчок. И, возможно, хотя бы одна песня Цоя. С чувством выполненного долга, с новыми струнами и новой настройкой лютни Таисия двинулась с детьми к выходу из рощи, прихватив отданные ей корзинки с овощами и фруктами, тремя булками хлеба («Маму пустили к печи — тайно») и головой сыра. Кто-то из друидов допустил тифлингов до плетения корзин, и пока что о тех друидах, кто помнил наставления Хальсина принимать гостей как равных, у детей складывалось хорошее впечатление, переходящее и на самого Хальсина.       Лаэзель ждала, сидя там же, где Таша пела Шкрябу.       — Долго, — рубанула гитьянки, стоило Таше приблизиться. — Я уже начала думать, что тебя решили закрыть в роще вместе со всеми.       — Настройка лютни оказалась долгим делом. — Вряд ли Лаэзель будет так уж интересно услышать всю историю. В конце концов, музыка музыкой, но были дела более важные, и лучше сделать их до вечера. — Мы вчера притащили достаточно мыла. Как гитьянки ладят со стиркой?

♪ ♪ ♪

      День был в разгаре, а Таша уже чувствовала себя выжатой не хуже всех перестиранных тряпок. После полученного опыта Таша думала поставить стиральную машину на первое место в топе человеческих изобретений.       С виду простыни, пододеяльники, перины и спальные мешки не казались такими огромными, да и что требовалось-то — всего лишь немного прополоскать их, вымыть из тканей пыль и пот, несложно. В итоге самым лёгким оказалось стирать наволочки — они были меньше. С остальным же... Лаэзель не лучилась желанием заниматься подобной ерундой, как стирка, но важность чистоты даже — особенно! — в подобном захолустье она не могла и вряд ли хотела отрицать. Разумеется, началась эта песня «Не так мылишь, не так трёшь, не прополоскала — полощи лучше, не три с такой силой — дыра будет на ткани, в голове и на руках, отжимай сильнее, это не цветочек, тут нежностей не надо». Все подобные приказы и наставления в конечном счёте привели к тому, что Таша осмелела и с бурчания под нос перешла к ответному ворчанию в полный голос, особенно она возмущалась из-за недостаточно бережного отношения Лаэзель к плащам. Все они так или иначе были расшиты, и гитьянки пришлось уверять, что грубую стирку вышивка может не пережить. В отместку Лаэзель скинула заботу о плащах на Ташу.       Однако мучения были равноценны довольству от созерцания результата. Таша, закончив развешивать плащи, забралась к Лаэзель на нагромождение камней и оглядела итог немного сверху. Добытые вчера копья были воткнуты в землю и соединены верёвками, собранными то тут, то там за прошедшие дни — Лаэзель умело вязала крепкие узлы, причитая, что исстики даже с подобным справиться не в силах. На верёвках же, напоминая Таске о днях в селе, качались, раздуваясь парусами, ткани простыней и плащей.       — Вот уж не думала, что придётся заниматься подобной рутиной, — проворчала в привычной манере Лаэзель. — И что заниматься ею придётся по твоей указке.       — Ну, ты всё ещё могла отказаться, — протянула Таша, поворачиваясь к гитьянки. Забавно, но обе они сели на камни почти одинаково, скрестив ноги и положив ладони на щиколотки. — Спасибо, что помогла.       Лаэзель цыкнула. Ненадолго повисло молчание. Таша и Лаэзель переглядывались, не спеша вновь заговорить.       — Я сохранила тебе жизнь сегодня ночью, — всё-таки начала гитьянки, — однако до сих пор обдумываю, стоило ли.       — Ох, ну Лаэзель, правда, почему...       — Я не могу до конца понять, — перебила Лаэзель, — всегда ли ты была с этой... — она повела рукой и закатила глаза, будто вспоминая слово, — придурью, или же это паразит изменил твою личность. — Прежде, чем Таша напрямую спросила, что же такого в ней изменилось, Лаэзель сама сказала: — На корабле гхайков ты была совершенно иной. Я посчитала, что ты умелая воительница, хоть на что-то способная, ещё и молчаливая. Однако на земле... Ты не убила тех рогатых, хотя, как мне показалось на корабле, ты бы смогла это сделать. Вместо этого ты... ты... — Лаэзель, серьёзная и почти неподвижная всё это время, вскинула руки, словно пытаясь обхватить нечто невидимое в воздухе, и скривилась в непонимающей гримасе. — Ты устроила самое херовое из возможных представлений, усложнив всё, что не следовало. И после падения ты в одночасье перестала быть воином.       — Ну, я им никогда не была, — протянула Таша, не уверенная, насколько это убедит гитьянки. — Кхм, на наутилоиде было не до смеха и песен, вот и казалось, что я серьёзная, а так мне было просто страшно.       — «Страшно», — фыркнула Лаэзель. — Я думала назвать тебя ицкерш, но ты...       — А что это значит? — За сегодняшний день Таша научилась перебивать Лаэзель так же, как Лаэзель перебивала её. Сбитая с мысли гитьянки шумно вдохнула, но за кинжалом, лежащим рядом, не потянулась.       — На общем это сродни слову... «посмешище» или «позорище».       — Значит, зови так, пока я чем-то вдруг не завоюю твоё доверие, — пожала плечами Таша. — Хотя я бы предпочла откликаться на имя.       — «Завоюешь доверие», — с цоканьем и фырком опять повторила Лаэзель. — Можешь попробовать, но не утруждайся.       — Терпение и труд всё перетрут, — вымолвила с видом знатока Таша, уперев руки в бока и выпрямляясь. Поговорка на общем языке вышла не рифмованная, но всё равно понятная. — В конце концов, ты могла бы признать, что какое-никакое доверие к нам у тебя уже есть. Без него ты бы не оставалась рядом так долго.       — Лучше тебе примолкнуть.       Да, стоило немного помолчать и не доводить Лаэзель до белого каления. Вкинуть ей мысли о не таком уж плохом мире и не таких уж отвратительных людях напрямую казалось затеей не самой хорошей. Пусть сама задумается о своих поступках, пока неумолчный бард недолго молчит. Всё ещё был шанс, что гитьянки уведёт размышления в другое русло и просто покинет лагерь в поисках Зорру и яслей... но Таша хотела верить в ту Лаэзель, которую объявили хшар-лак и которая помимо клинка и сметающего всё вокруг гнева способна оголить душу, переживания и даже слабые места перед обычным человеческим отношением к ней.       А вот как удержать гитьянки от реального ухода из лагеря, Таша не придумала.       Развешанные по лагерю ткани и плащи заменяли стены, которыми можно было отгородиться от Лаэзель и дать что ей, что самой себе пространство. Таша, пользуясь ещё не выветрившимся влиянием чар, игралась со Шкрябом — кидала ему крупную палку из собранного хвороста. Шкряб оказался очень понимающим псом, слушался обычных собачьих команд и даже не обижался, что сейчас у новой хозяйки и друга нет для него награды большей, чем почесать за ухом. Таша за играми и общением с псом успела перестать думать о разговоре с Лаэзель, но та внезапно появилась, отодвинув край простыни. Под мышкой гитьянки держала два меча в ножнах — её собственный и меч Иситы.       — Заканчивай с собакой и иди сюда. Ты сказала, что никогда не была воином — ладно, но тогда докажи мне, что способна хотя бы выжить в бою один на один.       — П-погоди, Лаэзель, — заволновалась Таша, выставляя перед собой ладони, — тебе скучно, что ли? Какой...       — Мои глаза меня никогда не обманывали, и на корабле гхайков я видела, как ты сражалась. Бери меч и защищайся, покажи мне, что я пропустила и где ошиблась.       «Она просто хочет меня побить. А день так хорошо начинался...»