Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день

26 мая 2010 г., 12:47

      Сейчас захватим Андрея из вуза и поедем отмечать. И помни про субботу: я везу вас на шашлыки, как обещал :)       Таисия Молчанова в неполные двадцать восемь — медсестра в роддоме и душа компании, которая смех и принятие называет не панацеей, но хорошим обезболивающим.       Таша Молчанова в девятнадцать — выпускница колледжа, подруга старосты и внучка, которой гордились бы и без красной корочки.       Таська в четырнадцать — прыщавый подросток с глазами, полными слёз, и с тонкими руками, в которых она сжимает телефон и без конца читает одну и ту же последнюю эсэмэску, бежит взглядом по строчкам и по имени контакта: «Папа». Она ещё не знает имени того, кто врезался в отцовский форд — или уже забыла, — она не может думать даже о выжившем брате, она слышит, как мать на кухне наливает в стакан коньяк — мама никогда не пила коньяка больше рюмки, но сегодня бутыль пустеет на треть... или на две. Таська вновь читает сообщение и сворачивается на кровати, давясь дыханием. Шашлыки в субботу — обещание папы, которое он, всегда верный слову, никогда не выполнит.       

♪ ♪ ♪

      — Кхм, простите?       — Душа твоя чужда сему телу, — продолжил Иссохший, и Таша почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она не ослышалась и вряд ли могла неправильно понять уже вторую фразу, которой Иссохший прямо говорил: он знает, что Исита — не Исита. — По своей ли воле ты ходишь на чужих ногах?       — Вообще-то, нет, — тут же ответила Таша, стараясь не повышать голос и не волноваться — последнее получалось совершенно плохо. Хорошо, что в лагере пока оставались только она с Гейлом, а остальные недавно ушли осмотреть окрестности на предмет засады или кого-либо враждебного. — Я в этом теле случайно и не знаю, как так получилось. Я, вообще-то, хочу домой. Вы бы не могли что-нибудь намагичить и вернуть меня? Или поменять меня и Иситу местами, или... или...       Таша замолчала, когда Иссохший поднял руку и протянул её к лицу Иситы. Таша не чувствовала так называемый запах мертвечины, от сухой и выглядящей мёртвой кожи пахло скорее какими-то горьковатыми благовониями и пылью. Между тонкими морщинистыми пальцами пробегали зеленовато-белые искры и огни, но долго девушке за подобным наблюдать не дали. Иссохший опустил руку и сказал:       — Нет твоего тела в нашем мире, как нет твоей души в списке мёртвых.       — Ну, э-э, я и не мертва, по идее. — Таша нервно посмеялась, стараясь улавливать смысл в том, что говорит Иссохший. Хуже магистра Йоды и литературы девятнадцатого века. — Мне бы... в другой мир вернуться, — добавила вводных о себе Таша, совсем понизив голос до шёпота.       — Я способен сменить смерть на жизнь, а менять жизнь на жизнь — удел смертных. Не вижу я и того, что бы связывало твой дух и истинное тело.       — То есть, не поможете? В смысле, — тут же изменила мысль Таша, — вы же не просто какой-то чародей или жрец или... кто бы то ни было, вы же существо вроде божества. Я не знаю, как я попала в это тело, но... — Но что? Таша задумалась и поняла, что даже не уверена, кто мог бы стать виновником переселения душ. Исита? Император? Абсолют? Какое-нибудь божество? Но зачем, почему, как?       — Полны людские головы затей безумных, немыслимых и глупых. Такие же затеи бывают и у иных божеств, и по чьей бы воле ты ни ходила здесь, по их же воле тебе и возвращаться в собственное тело.       — Ну приехали...       — Та, чьё имя носишь, — продолжил Иссохший, — не до конца пропала, её ты душу несёшь с собой. Однако говорить сейчас она не в силах, но только у неё одной узнать возможно, какие чары принесли тебя сюда и не дают вернуться и вернуть.       — А... Оу, а, ага, уже лучше, — выдавила из себя Таша набор звуков, чувствуя, что настроение у неё немного поднимается. Однако почти тут же оно опустилось: если душа Иситы всё ещё в этом же теле, то что с телом Таськи? Оно лежит в коме, спит или в процессе чьего-то обряда душа раскололась, оставив кусочек в изначальном теле, пока Исита всё-таки развлекается в чужом? Голова у Таши шла кругом.       — Что стоит жизнь единая у смертных? — вдруг спросил свою коронную фразу Иссохший, будто Таша ещё была способна соображать и отвечать на философские вопросы. Она и на простые физические ответить не могла. Возможно, потому что не знала правила, по которым работает мир недавно игровой, а теперь совершенно реальный.       — Видимо, столько, сколько попросите, — пробубнила Таша, склонив голову и потирая лоб. — Давайте я скажу, что плохо разгадываю загадки, и вы спросите этот вопрос уже у настоящей Иситы? Вы же с ней должны были встретиться?       — Но встретил я тебя, Таисия. — Таша вздрогнула от собственного имени и икнула от неожиданности. — Покуда ходишь в облике чужом и именем чужим зовёшься, играй и роль чужую.       — Весь мир — театр, а люди в нём — актёры. Простите, вырвалось.       — Ответишь ли на мой вопрос? Ответа верного иль ложного тут нет, захочешь ли ответить мне сейчас иль позже, оставить мнение одно иль поменять потом — услышать я хочу слова любые.       — «Что стоит жизнь единая у смертных»... — Таша немного задумалась, пытаясь вспомнить: они с Иркой обсуждали этот вопрос, когда Таська дошла до Иссохшего, за бокалами с вином. Может, вина для красноречия Таше сейчас очень не хватало, потому что ничего толкового в голову не лезло и с языка не слетало. — Хорошо, кхм, может, вы слышали это сто раз: жизнь бесценна, измерять её в денежной валюте попросту бесчеловечно.       — Но только ли деньгами платят люди? — О нет-нет-нет, только бы не ещё десять дополнительных вопросов, она же не на экзамене! — Я принимаю твой ответ, но если в голову придёт иная мысль, услышать я её готов в любое время. С тобой пребуду в лагере, покуда есть нужда в моих услугах. О них, судить могу, тебе известно.       — И я очень надеюсь, что просить вас об этих услугах не придётся. Но, э-э, в лагере всегда будем рады — я, во всяком случае. — Таша начала пятиться, придумывая, что бы ещё сказать приятное. Если перед ней и правда не какой-то жрец, а самое настоящее божество Джергал, лучше быть посмирнее и поласковее. Не то что бы в игре Иссохший проявлял своё недовольство или злился, но Таша-то была не в игре. Мало ли, как события обернутся теперь. — Можете подходить к костру, истории всякие рассказывать, если есть, ну, эм, приходите, короче.       «Вот вам и байки из склепа».       Таша развернулась к костру, около которого стоял котелок с рагу, и увидела, что отряд спускается к становищу. Гейл умудрился задремать сидя. Значит, либо не услышал разговора, либо посчитает, что ему всякое начудилось.       — О, Астариона всё-таки потеряли? — не удержалась Таша, посчитав знакомые лица и не увидев самое бледное.       — Он решил голову проветрить, — сообщила Карлах, соскальзывая с песчано-каменистой тропы. — Интересный способ сказать, что хочешь побыть в одиночестве, но не тащить же его силком в лагерь. Я чувствую запах чего-то вкусного, что вы сегодня в котле наколдовали?       — Рагу из овощей, мяса тут еле-еле. — Таша помешала рагу поварёшкой. — И вроде никакой магии. Гейл?       — А, что? Ох, да, магии никакой. Хотя есть особый раздел кулинарной магии...       — Гейл, с тобой точно всё хорошо? — перебила волшебника Шэдоухарт. — Ты бледный, у тебя одышка и взгляд расфокусирован, и если ты сейчас продолжишь настаивать, что чувствуешь себя отлично...       — Я в порядке.       —...то я тебе уже вряд ли смогу помочь. Только если добить.       — Вынуждена поддержать последнее предложение, — произнесла Лаэзель, обойдя Ташу и зайдя к Гейлу с другой сторону. Гитьянки склонилась к нему, чтобы лучше видеть лицо. — Если иллитидский паразит начал тебя обращать...       — Это не он, — процедил Гейл и попробовал сосредоточиться, чтобы взглянуть Лаэзель глаза в глаза. — Просто волшебникам иногда... очень не везёт.       — Тебя прокляли? — ляпнула Таша, заметив, как Гейл от подобного предположения поёжился. В какой-то степени Гейл и правда был всё равно что проклят этой нетерийской сферой, о которой упорно молчал. Таша, держа половник одной рукой, вторую запустила в карман широких бардовских штанов, которые пока не снимала. Пальцы тут же нащупали кольцо-печатку, а через мгновение прохладный металл кольнул пальцы еле ощутимым колдовством.       Когда отряд собирался в полном составе покинуть рощу, а именно в то время, когда все отходили от кузницы Даммона, Маттис, вертевшийся рядом, окликнул «тётю Иситу» и вручил это кольцо. «Я его у того белого эльфа спёр, — тихонько признался Маттис. — Хотел себе оставить, но, э-э, пусть оно ваше будет. За просто так. Вы лучше, чем все местные друиды вместе взятые. И если какая-нибудь мелочёвка понадобится, найдите меня». Таша не придумала ничего лучше, чем потрепать пацанёнка по голове между рогами и с улыбкой отшутиться: «Будем считать это оплатой за мою доброту». Кольцо Таисия надевать не решилась: магическая чуйка в теле живо дала понять, что в печатку заложено некое Плетение не самого доброго толка. Не совсем проклятие, но надевшему вряд ли поздоровится. Пока что кольцо покоилось в кармане и ждало, когда же Гейл не выдержит и признает, что без помощи и откровенности он не выкарабкается.       Обстановку вокруг Гейла разрядил подошедший Уилл, предложивший поужинать и восполнить силы, которых волшебнику как раз могло не хватать. Все согласились на предложение, и трапеза прошла в молчании. Уилл вызвался мыть тарелки, почти приказным тоном отправив Гейла ложиться спать, и только он повернулся в сторону заводи, где лежала полусгнившая лодка, как тут же дёрнулся и сделал шаг назад.       — А я думал, там всё-таки куст стоит. Кто...       — А, это Иссохший, — представила отряду нового гостя Таша. Иссохший присел на край лодки, и в быстро сгустившейся темноте его силуэт в тёмных лохмотьях действительно напоминал если не куст, то хотя бы ствол без ветвей. — Сказал, что теперь с нами ходить будет и поможет оживить товарища, если кто-нибудь из нас погибнет.       — Что ж, — протянул Уилл, — если не напал, пока мы ели, значит, более менее безобидный.       — Это не повод расслабляться, — произнесла Шэдоухарт. — И будет просто замечательно, если его услуги нам не понадобятся.       — Эй, солдат, — обратилась к Таше Карлах, когда Уилл ушёл к воде, а у костра повисла тишина. Лаэзель, Шэдоухарт и Таша сидели кружком на разложенных вокруг спальных местах, а Карлах, желая сохранить постельное в целости и сохранности, вновь разместилась на земле. — У тебя есть на уме ещё какие-нибудь песни?       — Опять вечерние песнопения? — скривилась Лаэзель.       — Говорит та, кто вчера слушала барда, развесив уши, — уколола гитьянки Шэдоухарт, и от возможного рукоприкладства её уберегло лишь то, что Лаэзель сидела по другую сторону костра. В свете огня жёлтые змеиные глаза Лаэзель блеснули поистине яростно.       — Солдат Лаэзель, — с улыбкой произнесла Карлах, — совершенно не страшно признать, что тебе нравится, как кто-то поёт.       — Это не вопрос страха. Мы можем не услышать, как к нам кто-нибудь подкрадывается.       — Пусть боимся мы волка и сову, — напела себе под нос Таша пришедшую в голову строчку, щёлкнула пальцами и поднялась с насиженного места. — У меня есть забавная песенка, попробую все слова вспомнить сейчас.       — О, пошло веселье. — Карлах довольно потёрла руки, стерев с них несколько огненных искр. Таша мельком глянула в сторону спального мешка Гейла и увидела, что волшебник лёг на бок, подперев голову рукой, и затуманенным взглядом смотрел в сторону костра.       — Называется «Песня про зайцев»...       Родители не сходились во мнениях по разным вопросам, что всегда оставляло Ташу в раздумьях, как они вообще сблизились, но были у них и одинаковые интересы. Вкусы в музыке и в фильмах у них совпадали процентов этак на девяносто, даже если любили они те или иные произведения по совершенно разным причинам. Так, «Бриллиантовая рука» отцу нравилась во многом за музыкальное сопровождение, а мать не особо любила музыку, зато почти полностью могла бы процитировать весь фильм. Вот, к чему приводит ежегодный пересмотр одних и тех же советских фильмов в новогодние выходные. Таська против такой традиции никогда не возражала, в итоге совместив в себе два родительских отношения к «Руке» и выучив наизусть «Песню про зайцев».       Таша задавала себе ритм, помахивая руками и стараясь по памяти воссоздать движения Юрия Никулина. Ритмику припева Карлах уловила быстро, начав хлопать в такт первой, к ней присоединилась Шэдоухарт, а Лаэзель, как бы ни пыталась противиться, принялась покачивать головой. Песня была совершенно недлинной, из-за чего Уилл не успел вернуться в круг до её окончания, но зато в лагерь возвратился Астарион — Таша смотрела в сторону спуска, а не заметить белое пятно среди чёрно-синих деревьев и скал было решительно невозможно.       Стоило песни закончиться, Таша театрально поклонилась, завершая быстрое выступление, и поймала самые активные аплодисменты от Карлах, одобрительные от Шэдоухарт и Гейла и пару скупых хлопков от Лаэзель.       — Текст, если начать вдумываться, совершенно дурацкий, — всё-таки не сдержалась гитьянки.       — А нам всё равно, и мы его поём, — ответила Таша.       — Астарион, — позвала стоящего в стороне эльфа Шэдоухарт, — тебе здесь рагу осталось. — Сказав это, жрица, сидящая справа от Таши, как бы невзначай глянула на неё и приподняла руку.       — Спасибо, съем позже, — ответил, как по заготовленному тексту, Астарион, и Шэдоухарт тихо щёлкнула пальцами, еле слышно буркнув: «Ожидаемо». — Я сегодня ночью пригляжу за лагерем, — вдруг сказал эльф, проходя мимо и всё-таки попадая под свет костра. Таша смотрела на Астариона так пристально, будто пыталась найти надпись «Мудак» или «Пни меня», но потом поняла, что взгляд старался зацепиться за какие-то травинки в белых кудрях, за грязь под ногтями и в складочках кожи на пальцах, за ссадину на скуле, которой не было в роще, и за слишком зажатое положение рук.       — Ты в каком овраге валялся?       — Овр... Ах, Иса, почему же сразу в овраге? — Астарион вновь начал вести себя «обычно», только вот мурлыкающий тон получался очень усталым и дрожащим. — Всего лишь... запнулся. Никогда не гулял по лесу, а тут столько корней.       — Один заболеть пытается, второй под ноги не смотрит, замечательно, — пробубнила Таша, когда Астарион удалялся к воде на место вернувшегося Уилла. — Шэдоухарт, нам, возможно, всё-таки понадобится помощь Иссохшего такими темпами.       — Ай, да ладно тебе, Иса, — протянула Карлах. Ладно, ей Таша даже простила сокращение имени. Да и как-то пока получалось, что к «Исе» Таисия постепенно привыкала. — У всех бывают неудачные дни и падения. Рановато о смерти думать, не находишь?       — Смерть поджидает нас во многих местах, поэтому думать о ней никогда не рано, — ответила вместо Таши Лаэзель. Сама Таша не успела даже начать думать о собственном ответе, но мысленно с гитьянки согласилась. В нынешних обстоятельствах всегда стоило помнить об опасности. А уж как сильно эти обстоятельства усугубились из-за молчаливого, когда не надо, страдающего Гейла... Ах да, блядь, точно, ещё плюс неприятность и усугубление обстоятельств — вампир с трясучкой зависимого.       — Станем мы сильней и отважней льва, — напела-пробормотала Таша, снова поднимаясь и собираясь оттащить свои перину, подушку и простынь чуть дальше от костра. — Предлагаю лечь спать и не думать вообще ни о чём.       Все спальные места, сложенные кругом у костра, были растащены в разные стороны. Таша оказалась ближе всех к огню. Что ж, по идее, так она более защищена от всяких кровососов, которых на берегу водилось немало. Но только по идее.       Таша лежала на боку, пребывая в эльфийском трансе и надеясь, что сон хоть ненадолго, но придёт к ней, подарив забытьё и невозможность слышать шорох травы, кваканье лягушек с другого берега заводи и соловьиные трели.       (Проснись)       В теле поселилась неясная тревога, мышцы напряглись. Таша слышала чьи-то шаги сквозь сон.       (ПРОСНИСЬ)       (ПРОСНИСЬ, ЧТОБ ТЕБЯ)       Одного мгновения хватило, чтобы подчиниться импульсу, до странного привычным движением развернуться на спину и с размаху ударить ночного визитёра. Хотя «ударить» — сильно сказано. Таша очнулась, и атака закончилась ничем. Так, приходя в себя, Таша увидела озадаченно-испуганное лицо Астариона, стоящего на одном колене, и свою левую ногу на его левом же плече. Да, Исита явно знала о боевых приёмах лучше, чем...       А.       Точно. Блядь.       — Какого дьявола ты здесь шумишь? — прохрипела Таша, стараясь не повышать голос, чтобы не потревожить остальной отряд. Хотя, возможно, стоило их потревожить.       Астарион вывернулся из-под её ноги и вскочил, отходя в сторону, выставив руки перед собой.       — Это не то, что ты думаешь, эт...       Таша приставила ладони, пальцы к собственному рту, хлопнула одной ладонью по другой: «Молчи». Астарион прервался на полуслове. Ну хоть жесты понимает неплохо. Таська глубоко вдохнула и выдохнула ртом. Привстала с перины, на согнутых ногах приблизилась к костру, подкинула веток, перемешала угли толстой палкой, подняв в воздух снопы красных искр. Ей не вцепились в шею со спины, что очень радовало. Астарион, кажется, вообще с места не двинулся. В голове ехидным голосом учительницы из началки прозвучало: «Постой и подумай над своим поведением». Только когда новые ветки подхватили огонь, Таша так же на согнутых вернулась на перину, скрестила ноги, глянула на Астариона — даже с расстояния в обновлённом свете костра она видела красноватый блеск глаз. Таша похлопала по земле перед собой, и эльф вновь понял её без слов, сев на расстоянии вытянутой руки.       Поправка, или скорее дополнение: Таша видела красноватый блеск испуганных глаз. Будто бы Астарион и правда чувствовал какую-то там вину.       — Что делать будем, вампирёныш?       — Иса... Исита, я не какое-то там чудовище, я питаюсь животными.       — Сегодня охота вышла неудачная, да? — поняла Таша, вспоминая травинки в волосах, грязь на руках и смотря на красноватую ссадину на скуле. На бледной коже царапины выглядели особенно заметными.       — Да. Реакции не хватает, так бы я сегодня... — Астарион замолчал сам, вдруг что-то поняв. Со словами он стал обращаться крайне осторожно, у Таши было всё меньше шансов сказать «Ты просишь у меня крови, но делаешь это без уважения». Смотря, как эльф-вампир нервно теребит рукав, Таша сама закончила мысль:       — Ты бы меня догнал сегодня. Это хотел сказать?       — Ты удивительно догадливая. — Астарион улыбнулся ей, впервые настолько долго глянув глаза в глаза, только улыбка всё равно вышла вымученная, кривоватая — и оголяющая клыки. Возможно, взгляд Таши оказался достаточно тяжёлым, чтобы Астарион перестал улыбаться, вернувшись к изначальной теме. — Мне нужно совсем немного крови. Ловкость, сила, всё это снова будет со мной. Прошу.       Оба вздрогнули, когда в полутени кто-то зашевелился. Уилл перевернулся на другой бок и затих. Лягушки квакали тише, только соловей где-то глубже в лесу продолжал петь одно и то же, будто стараясь извлечь какой-то особенный звук.       — Ты ко мне пошёл, потому что я тебя достала или потому что сдачи дать не могу? — Таисия не могла не думать о том, что это странным образом работает скрипт, будто на последнем издыхании держа игровые правила, которых, по идее, быть не должно.       — Скорее, второй вариант, — протянул Астарион, наблюдая, изменится ли выражение лица Иситы, — но это всё равно был риск, и... и он того, кажется, стоил. Ты не подняла крик, хотя могла, и даже слишком легко приняла, что я вампир, и если ты дашь мне немного крови...       — Помолчи немного.       Астарион замолк мгновенно. Таша призадумалась, а думать, когда тебе что-то говорят, крайне сложно. Ситуация и без того была сложной.       В первом прохождении Таша крови пожалела. Всё равно Астарион сидел в лагере до похода отряда на болота. Во втором прохождении Таша явно должна была делать всё наоборот, но в итоге знакомые события она теперь переживала сама, видя их от первого лица, говоря не заготовленные реплики и делая то, чего в сценарии явно не было. И так получалось, что прямо сейчас Таська могла бы пожалеть тело Иситы, потому что терпеть боль от клыков в шее она не хотела, да и нравиться вампиру она не собиралась. В конце концов, сейчас Таша хотела просто выжить и найти способ вернуться в родной мир, в собственное тело. Вот только знакомый игровой мир вёл себя иначе, существовал сам по себе, и воспринимать его как набор пикселей было бы слишком глупо. Из этого следовало, что голодный вампир способен превратиться в соратника ещё более неприятного, чем прежде, а то и стать врагом для отряда. На пути же к Вратам Балдура любая помощь важна. Даже если это помощь кого-то, с кем ужиться сложно.       И в добавок ко всему: Таисия, глянув в лицо Астариона ещё раз, призналась самой себе, что злиться на персонажа как-то легче, что ли... Когда же перед тобой сидит с виду просто человек, даже с отвратным характером, всё ощущается другим. Когда есть возможность ответить то, что думаешь, а не заготовленную реплику, пускай даже одну из нескольких, когда можно ввязаться в перепалку и в итоге закончить всё совершенно дурацкими догонялками... Да, с нового угла наблюдения всё выглядело иначе — а может, за пять месяцев с начала первого прохождения Таша успела поменяться сама. «Старею, смягчаюсь, открытые конфликты люблю всё меньше», — фыркнула про себя Таисия, мысленно же ухмыльнувшись воспоминаниям о Димке. Брат как-то сказал ей что-то подобное про влияние возраста, а она отшутилась и не поверила. Во всяком случае, пока не задумалась и не поняла, что брательник-то прав был: в двадцать семь Таша бы ещё раз десять подумала прежде, чем зарядить кому бы то ни было в нос только по причине «люто заебал».       — Кровь не обязательно должна быть из шеи, так?       — Шея, рука, особой разницы нет, — оживился Астарион, неопределённо махнув рукой и скользнув взглядом по оголённому предплечью Иситы. — Мне просто подумалось, что бардам ценны их...       — Дай мне свой кинжал.       — Ах, зачем тебе...       — Пожалуйста, дай кинжал. Я тебя этой заточкой даже не поцарапаю. И притащи сюда зелье лечения и тряпку почище.       Вряд ли просьба внушала Астариону доверие, как и убеждение в его вроде бы безопасности, но эльф-вампир поднялся и пошёл рыться в вещах. Таша же задумалась о том, что она собиралась сделать. Кусать себя она не позволит, и если уж кто её в лагере и покалечит, то пусть это будет она сама.       Начищенный до блеска клинок отражал переливы костра, огонь бликовал на гранях бутылька с красным зельем, которого поубавилось после сегодняшней обработки ран, а отрезок чистой белой ткани, подаренной тифлингами вместо бинтов, лежал у Таши на коленке. Она пыталась определить остроту клинка — и как иронично, что вчера, или уже даже позавчера, она думала, что избежала встречи с ним. Таша подняла предплечье и посмотрела на изящные руки Иситы, ещё не тронутые загаром и лишённые заметных родинок. Можно было различить тонкие, совсем крохотные шрамы на пальцах и ладонях, как если бы ранки были получены случайно вследствие какого-нибудь разногласия с кошкой. Было очень непривычно смотреть и не видеть ни веснушек, ни разномастных полос шрамов от запястья и почти до самого локтя. Исита явно будет недовольна, что с её телом в её отсутствие обошлись подобным образом.       — Иса, дорогая моя, — проворковал Астарион, наблюдавший за телодвижениями Таши, в которых обманчиво считывалась неопытность, — не лучше ли будет обойтись без оружия?       Таша скорее потеряла сноровку и не была уверена, как это тело воспримет боль. А ещё она подбирала угол, под которым лучше резать — в четырнадцать это не имело значения, главное, чтобы не вдоль, хотя и о подобном мысли проскакивали еженедельно, а иногда — ежедневно. Кухонный нож лежал в руке не так приятно, как кинжал сейчас, но легче всего подобное проворачивалось ножом-бабочкой.       Таша сжала зубы. Да, угол подходящий, расслабиться и не думать. Ни о чём не думать.       Холодный металл коснулся кожи, лезвие полоснуло повыше запястья наискось, вспоров кожу над сухожилиями и оголяя красное тёплое живое мясо. Боль пришла с запозданием — и это было привычно; Таша шумно втянула носом воздух, чтобы не издать ни звука — и это было привычно; мир на несколько мгновений поплыл, распадаясь на чёрные пятна, и что-то из очень далёкого прошлого шептало, стонало, молило сделать ещё надрез, перебить одну боль другой, раствориться в склизком жгучем ощущении — и это было омерзительно привычно.       Таша протянула руку Астариону, откладывая кинжал на землю, смотря на набухающие виноградинами капли крови, посмотрела в его лицо и произнесла на выдохе:       — Пей.       Повторять не понадобилось. Астарион подхватил её руку за запястье и локоть, склонился к ране, и Таше показалось, что он сейчас от голода ещё и клыки вонзит, что она бы ему не простила, но вместо этого зубы всего лишь упёрлись в кожу.       Пил он с таким видом, что в голове немного осоловелой Таши сами собой всплыли мысли о студенте-общажнике, приехавшем домой и набросившемся на хрючево любой степени паршивости — главное, что домашнее. «Если так подумать, у него вид студента перед сессией. Бледный, глаза красные... за уши за все прогулы и долги уже оттаскали». Рана напоминала о себе редкой пульсацией, но Таша вдруг поняла, что почти перестала чувствовать боль. «У него слюна с анестетиками, что ли?» Сколько вообще крови нужно вампиру, чтобы если не наесться, то хотя бы восполнить силы?       — Астарион, заканчивай, — попробовала достучаться до него Таша через время, когда почувствовала, что рука, даже опущенная вниз, немеет. Вместо ответа или хоть какого-то действия Астарион лишь ещё раз сглотнул. — Астарион. — Теперь Таша потянула руку в сторону, но почувствовала, как опасно скользнули по коже зубы. Тогда девушка щёлкнула Астариона по виску, и вампир тут же будто пришёл в себя, расслабив челюсти и отстраняясь от руки.       — Это... было потрясающе, — мечтательно промурлыкал Астарион, поднимаясь и облизываясь. Таша глянула на рану, боль от которой постепенно возвращалась, взяла зелье и тряпку и немного смочила ткань красной жидкостью. — В голове ясно, я чувствую силы и... счастье.       Таше было почти неловко от всех вздохов, которые Астарион издавал, но на последнем слове ей пришлось прикусить губу, чтобы не заулыбаться и не засмеяться: не очень кстати и поразительно быстро вспомнились те видео с Гатсом и СЧАСТЬЕМ. Приложив тряпку с зельем к ране, Таша подняла взгляд на Астариона.       — Теперь прошу меня простить... ты бодришь, но...       — Иди охоться уже, вампирёныш. — Таша наскоро обмотала руку тряпкой. Может, до утра рана не зарастёт до состояния шрама, но хоть не будет выглядеть такой большой. — И раз уж на то пошло, притащи мясо в лагерь.       — Конечно. — Астарион улыбнулся уже более привычной улыбкой, от которой у Таши ползли неприятные мурашки по спине. Эльф собирался развернуться, но, стоя вполоборота, произнёс: — Твоя кровь — дар, о котором я не забуду, Иса.       — Топай давай.

      

♪ ♪ ♪

      С похорон отца прошла неделя. Вязкая, колючая неделя, отрастившая руки с острыми когтями, холодные руки, которые перекрывали Таше кислород, вонзались в горло, залезали под кожу, под рёбра, между мышцами, чтобы сжимать каждую частичку её естества, царапать каждую клетку тела по отдельности, выскребать из нутра стоны, слёзы, слова в пустоту.       «Дима жив. Твой брат жив», — пыталась говорить себе Таша в зеркало на дверце шкафчика.       «Я уже не могу плакать, но не рано ли перестать?» — вопрошала Таша у себя в голове, смотря на приколотые к пробковой доске семейные фото.       «Вернись. Открой дверь в семь вечера, обними меня, поругайся на Герасименко, на сроки до вчера, позвони, задержись у тёти Полины, поедь к тёте Лене, к бабушке и дедушке, в командировку, к другу, куда угодно, просто будь где-то, откуда можешь вернуться, вернись без предупреждений, принеси букет маме, чтобы она не злилась, принеси ей вино, от которого мне закладывает нос и которое так нравится ей, даже если мама вновь начнёт ворчать, сломай телефон, перезвони с незнакомого, напиши с незнакомого, разбуди меня утром, и чтобы на кухне пахло блинами, ты же так любишь печь блины, вернись к утру, через день, через неделю, вернись, вернись, вернись вернись вернись вернись разбуди меня разбуди меня разбуди меня разбуди разбуди разбуди разбуди».       Вода билась об опустевшую раковину, и дневной свет отражался на лезвии длинного ножа, которым Таша, помогая резать мясо, порезала мизинец, теперь нывший под пластырем.       Вот так легко можно отрезать себе кусок пальца и даже не сразу заметить. Вот так легко можно развернуть нож к себе и воткнуть его в мягкий живот. Это правда... настолько легко? Таша вытянула левую руку и глянула на запястье в синих полосах вен. Приложила мокрый прохладный нож к коже, переставила лезвие чуть выше, где вены не так выдавались, и провела вниз. По лезвию скользнула красная струйка, на ране набухли капли, будто ягоды калины, соскользнули по руке в раковину. Таша провела по коже ещё раз, рядом, прикусила губу, чтобы не взвыть. Рука немела от боли, растекавшейся по телу волнами холода и жара, и хотелось ещё, почувствовать себя живой, неспящей, осознать наконец, что реальности нет конца, в отличие от сна. Почувствовать.       — Ты что творишь?! — Мать зашла на кухню неслышно, оттого крик показался оглушительным, и Таша выронила нож, который с грохотом упал в раковину. Мать схватила Ташу за руку, глянула на раны со смесью страха, ярости и непонимания в глазах. — Совсем голова пустая?!       Перекись водорода шипела на порезах, Таша морщилась, а мать приговаривала: «Больно? То-то, в следующий раз думать будешь. Ишь выдумала, засранка».       Следующих раз у Таши было несколько десятков. Просто матери она больше не попадалась.