Это ещё не конец / Not Over Yet

Пряди льняных волос разлетаются по её лицу, щекоча кожу и изогнутую переносицу. Она раздражённо заправляет их за уши, но ветер, врывающийся через опущенные окна пикапа, только сильнее треплет волосы, бросая их на поцелованное солнцем лицо. Энни вздыхает. Сейчас полдень самого жаркого дня за всё лето. В зеркале заднего вида она видит каплю пота, скользящую по её лбу чуть выше свежего шрама. Теперь он больше похож на морщинку, едва различимую среди других признаков её очевидного взросления. Путешествуя по стране, она успела побывать во множестве мест. Райнер однажды пошутил, что каждый новый пункт назначения приносит ей очередную морщину, шрам или синяк. Возможно, Белобрысик был прав. Именно туда она сейчас и направляется. Домой. Она ничего не слышала ни о Хитч, ни об Имир, ни о Хистории, ни о Саше, ни о ком-либо из парней с самого начала своего путешествия. Энни сама попросила не связываться с ней, а некоторым даже пригрозила — тем, кто прислушивается только к силе. Последнее, чего бы она хотела, — это просыпаться от пьяных сообщений. Или оказаться втянутой в семисторонний видеозвонок посреди ночи, пока она разъезжает по миру в поисках себя. Однако она скучает по ним. Хотя конечно, ни за что бы в этом не призналась. Рядом с Имир никогда нельзя расслабляться. И вот теперь она готова. Она возвращается. Шесть месяцев, тридцать девять штатов, бесчисленное количество городов. Но дорога домой всегда кажется самой волнующей. Воспоминания лишь усиливают её нетерпение. Энни заставляет себя вернуться в настоящий момент — этот убогий, душный, изматывающий момент, потому что другого у неё сейчас просто нет. Она тяжело выдыхает, сидя в разгорячённой кабине, где жара становится ещё невыносимее из-за тесного пространства автомобиля. Ей отчаянно хочется закрыть окна и включить кондиционер на полную, но, увы, он сломан. Иногда жизнь — настоящая трагедия. Отклоняясь от маршрута Энни решает остановиться, чтобы заправиться и взять что-нибудь перекусить. Она не особо голодна, да и бензина в баке хватает, но искушение хотя бы на пару минут оказаться в прохладном помещении слишком велико. Спустя пару минут она уже сворачивает к ближайшей заправке и, чуть не забыв заглушить двигатель, выскакивает из своего пикапа. Солнце в одиночестве замерло в небе: ни одного облака не нарушает безмятежной синевы, что окружает его. Глаза Энни всегда были чувствительны к солнечному свету, поэтому она прикрывает их рукой, пока не оказывается внутри небольшого здания. Едва переступив порог, перед её глазами тут же появляется рой плавающих чёрных точек. Она встряхивает головой, трёт глаза, но требуется время, чтобы эта назойливая пелена исчезла. Немного ослеплённая, она стоит на месте, наслаждаясь блаженством прохладного воздуха. Пот на её коже начинает остывать, а пряди волос липнут к влажной шее. Сейчас она, должно быть, выглядит комично. Спустя мгновение она решает поискать что-нибудь перекусить. Энни толком не знает, чего хочет, но уверена, что когда увидит, то сразу поймёт. Поэтому она бредёт вдоль стеллажей с конфетами, чипсами и пончиками, пока не доходит до холодильников. Именно там до её слуха доносится тонкий писк, исходящий из уст ребёнка. Шум привлекает её внимание, и она поднимает глаза, но источник остаётся неуловим. В конце концов, она выбирает пакетик «Sour Patch Kids» и баночку сомнительного энергетика, который, скорее всего, сожжёт ей печень, как только попадёт в организм. Но она надеется, что этого должно хватить ей продержаться оставшуюся дорогу домой. Она оплачивает покупки и направляется к выходу. Последнее, чего она ожидает, — услышать, как кто-то произносит её имя. — Энни? — доносится голос, который она слышала много лет назад. Он мягкий, чуть шепелявый, с едва уловимой одышкой. Голос старой подруги. Обернувшись, она видит её — с гладкими чёрными волосами, касающимися линии подбородка. Одна её рука лежит на выпирающем животе, а в другой она держит пакет молока. — Микаса? — Да. — Лучезарно улыбается она и её лицо озаряется светом. — Это я. Мики. — Ничего себе, — поражённо выдыхает Энни, оглядывая её целиком: сверкающую белоснежную улыбку, чистое лицо без макияжа, длинное платье, облегающее округлый живот. Энни тихо смеётся и Микаса подхватывает её смех. — Боже мой. Микаса, что ты тут делаешь? — Просто заскочила купить молока, — объясняет она. — Мой муж заправляет машину. Кажется, она хочет добавить что-то ещё, но вместо этого улыбка вновь расползается по её губам. Она поглаживает округлый живот, и тогда Энни замечает обручальное кольцо на её пальце, мягко поблёскивающее на свету. Энни не уверена, видела ли она когда-нибудь такую Микасу — такую жизнерадостную и счастливую. Указывая на её живот, с присущей только ей неповторимой прямолинейностью, Энни спрашивает: — Сколько уже? — Восемь месяцев, — фыркает Микаса, сдувая прядь волос, упавшую ей на лицо. — Мне кажется, я могу лопнуть в любую секунду. — Мальчик или девочка? — Мальчик. — Что ж, ты выглядишь просто великолепно. — Спасибо, — снова улыбается она. Похоже, Микаса сейчас часто так делает. — Как и ты. Твои волосы стали такими длинными. — Сплошная морока, — бурчит Энни, откидывая чёлку с лица. — Отрежу их, как только доберусь до дома. — Ты направляешься домой? — Да. Микаса приоткрывает губы, чтобы что-то сказать, но вдруг за спиной снова раздаётся детский визг. Энни не успевает обернуться, как мужчина рядом с ней выдыхает её имя. Она тут же понимает, кто это. — Эрен? С короткими волосами его почти не узнать: чёлка спадает ему на глаза, а несколько прядей зажаты в крошечных кулачках маленькой девочки — на вид не старше трёх лет — которую он держит на руках. Её тонкие ручки обвивают его шею. Он быстро моргает от удивления, словно пытается убедиться, что Энни действительно стоит перед ним. Его глаза такие же яркие, какими она их помнит, и кажется, он вот-вот взорвётся от восторга. О, Господи. Сейчас начнётся. Эрен тут же опускает ребёнка на пол и крепко прижимает Энни к себе. Она издаёт слабый стон и сдавленно смеётся, чувствуя, как её позвоночник хрустит от его медвежьих объятий. — Энни, боже, как же я рад тебя видеть! — говорит он, уткнувшись в её волосы. Она зажата в его руках, так что единственное, что ей остаётся, — это слегка похлопать его по спине. Он всё ещё кажется сильным. И здоровым. Будто совсем не изменился — всё тот же Эрен. Маленькая девочка дёргает его за джинсы и протяжно зовёт: — Папа… Рядом с ним она кажется совсем крошечной. Эрен отпускает Энни и присаживается на корточки, чтобы оказаться на уровне глаз с ребёнком. — Малышка, угадай что, — улыбается он своей дочери, и на его щеке появляется знакомая ямочка. — Это моя старая подруга, Энни. Энни хмуро смотрит на него. — Эй, следи за тем, кого ты называешь «старой», Йегер. Эрен смеётся — искренне и громко. — Прости. Ты же поняла, что я имею в виду. Микаса поправляет один из хвостиков на голове девочки, и та тут же начинает извиваться и ворчать: — Мамочка, перестань! Микаса вздыхает: — Никогда не даёт мне нормально сделать ей причёску. — Она самая настоящая бунтарка, — говорит Эрен. Это заставляет Энни невольно улыбнуться: — Интересно, в кого она такая? — спрашивает она Микасу и обе синхронно переводят взгляд на Эрена. — Без понятия, — невинно пожимает он плечами, кладя руку на голову девочки, чтобы прижать её к себе. Забавно, что одной его руки достаточно, чтобы удержать её на месте, хотя она явно готова сорваться с места в любую секунду. Скорее всего, прямиком к стеллажу с конфетами, судя по тому, как она не сводит глаз с «Sour Patch Kids» в руках Энни. — Скоро у нас будет второй, — произносит Эрен. — Надеюсь, он будет хоть немного похож на меня, — говорит Микаса, поглаживая свой живот. Энни замечает, что она часто это делает. Девочка смотрит на неё снизу вверх, прячась за ногой Эрена, её голубые глаза широко распахнуты от любопытства. Её крошечное личико — точная копия отцовского, за исключением чёрных волос и лёгкого разреза глаз, который она унаследовала от Микасы. Эрен снова поднимает дочку на руки, а та тут же хватает его лицо, а затем начинает осыпать его щёки и лоб слюнявыми поцелуями. Он пытается говорить сквозь гримасу, зажмурив один глаз, чтобы защититься от её неистовой нежности: — В любом случае, думаю, это хорошо, что… Эрен давится, когда она неожиданно запихивает крохотную ручку ему в рот. Чёрт побери. Она определённо его ребёнок. — Карла, будь поласковее с Папочкой, — мягко одёргивает её Микаса. — Прости, Мам, — девочка сразу же выпрямляется и успокаивается. Всё это выглядит по-настоящему очаровательно. Энни не может сдержать смешок, наблюдая за этой картиной. Ерен собирается закончить фразу, но замолкает, когда малышка начинает шептать ему что-то на ухо, прикрывая крошечными ладошками рот, чтобы только он мог её услышать. — Нет, юная леди, — строго отвечает он, отчего его дочь тут же хмурится. — Никакого шоколада больше. — Что она хотела? — интересуется Микаса. — Ещё «M&M’s», — отвечает Эрен и переводит взгляд на Энни. — Вот видишь, она вся в мать. Она фыркает. Кажется, они так и не пришли к согласию, на кого больше похожа их дочь. Энни наблюдает, как они перебрасываются словами и спорят, становясь случайным свидетелем маленького чуда — процветающей семьи. И внезапно она чувствует себя здесь лишней, словно вторгается в их жизнь. Она уже собирается попрощаться, но прежде чем успевает подобрать нужные слова, Эрен заговаривает первым и приглашает её к ним на ужин. — Не поверишь, но Микаса готовит просто невероятно, — говорит он. — Тебе стоит к нам присоединиться. — Ты можешь переночевать у нас, если хочешь, — тепло улыбается Микаса и прядь волос падает между её глаз. Она такая красивая. — У нас есть свободная комната. Энни смотрит на них обоих и, прежде чем успевает обдумать свой ответ, её губы уже произносят: — Да, конечно. Я бы очень этого хотела.

***

— Вон та — Большая Медведица. — Большая Медведица? — Да. — Название, конечно, необычное. — Ну, или, проще говоря, Большой Ковш. — О, ничего себе. — А там — Пояс Ориона. — У него тоже есть другое название? — Мм-м. — И какое же? — Эээ… Блин, я забыла. Энни смеётся: — С каких это пор у тебя такая дырявая память, Микаса? Та тихо посмеивается: — Это всё из-за беременности. — Ну, тогда понятно. Они сидят на крыльце: Энни устроилась на ступеньках, завернувшись в одеяло, а Микаса — в кресле-качалке рядом. Энни последовала за ними домой и их дом оказался гораздо больше, чем она могла себе представить. Он стоит на вершине холма, окружённый деревьями. Это место совсем не похоже на то, где она когда-либо жила или даже видела — ведь её жизнь всегда проходила в шумном, многолюдном городе. Но этот дом — идеальный. Он словно создан для Эрена, Микасы и их детей. Энни наблюдает, как Микаса снова гладит свой живот. Её глаза закрыты, и на губах играет счастливая, умиротворённая улыбка. Удивительно видеть её такой. Видеть, как она гармонично вписывается в картину, которую жизнь нарисовала специально для неё. Микаса выглядит так, будто создана для этого места, для этого дома, для этого кресла, с малышом под сердцем и улыбкой, озаряющей её лицо. — На что это похоже? — неожиданно спрашивает Энни. Микаса открывает глаза и моргает. — Ты про беременность? — Ага. — Что ж… — начинает она и на мгновение замолкает. Энни смотрит, как она глубоко вдыхает, а потом выдыхает, надувая щёки, словно маленькая рыбка-фугу. Это выглядит очень умилительно. — Если честно, я до сих пор не могу толком объяснить это, — наконец продолжает она. — Ну… поначалу это похоже, будто у тебя в животе поселился крошечный шарик. Он постепенно растёт, наполняясь воздухом, и с каждым днём ты всё больше ощущаешь его вес. Его присутствие, понимаешь? В первые несколько месяцев кажется, что это что-то хрупкое, такое нежное, что ты беспокоишься, как бы чего плохого не случилось. Но потом… когда начинаешь чувствовать крохотные толчки, пинки и шевеления, — вот тогда приходит осознание. И ты понимаешь, что внутри тебя растёт настоящее чудо. Энни едва заметно улыбается. Микаса снова проводит рукой по животу и тоже улыбается. — И… — произносит она, глубоко вздыхая, — Ну, это прозвучит немного странно, но тебе знакомо ощущение, когда вы занимаетесь любовью, и твой партнёр кончает внутри тебя? Энни слегка кивает. Микаса краснеет и, кажется, немного смущается из-за того, что говорит. Но Энни сама спросила, каково это — быть беременной, хотя никогда даже близко не задумывалась об этом. И Микаса продолжает: — Когда это происходит, ты чувствуешь пульсацию глубоко внутри, которая постепенно исчезает, словно растворяется в тебе. Подобное ощущение появляется в конце третьего триместра, только в десять раз сильнее. Словно твоё тело постоянно сжимается, удерживая что-то внутри себя. И это что-то такое сильное, но в то же время такое нежное, и ты знаешь, что скоро настанет время этому маленькому существу появиться на свет. Это невероятно. Не знаю, правильно ли я подбираю слово, но… это какое-то особое единство. В том смысле, что ты полностью связана с этим маленьким человечком. Вот, пожалуй, и всё, Энни. Она делает паузу: — А ещё, мне приходится писать каждые двадцать минут, и я чувствую, что мои сиськи весят по пятнадцать килограммов каждая. Но это всё равно чудесно. Энни громко смеётся, и это заставляет Микасу широко улыбнуться. — Ты изменилась, — говорит Энни. — Я даже не знала, что у тебя есть чувство юмора. — А я не знала, что ты умеешь смеяться. Энни хохочет, покачивая головой: — Да уж, ты точно жена Эрена. Микаса тихонько фыркает, затем на мгновение замолкает, а потом добавляет: — Обзавестись семьёй, Энни… Это величайший дар в моей жизни. Быть матерью порой непросто. Иногда моя дочь выводит меня из себя, да ещё и огрызается. Она бойкая, и пару раз задевала чувства Эрена, так что мне приходилось самой всё сглаживать. Мы с ним тоже не всегда сходимся во мнениях и спорим, когда дело доходит до решений. Но каждый раз, когда я смотрю на них двоих и чувствую этого маленького парня здесь, — она мягко похлопывает по животу, снова улыбаясь, — я понимаю, что в мире никогда не будет ничего столь же совершенного, столь же умопомрачительно прекрасного, как наша маленькая семья. Неожиданно для себя Энни чувствует, как в её глазах начинают собираться слёзы. — Энни, — мягко выдыхает Микаса. — Ты что, плачешь? — Я просто горжусь тобой, — отвечает Энни, даже не пытаясь сдерживать слёзы, которые теперь катятся по её щекам. Она шмыгает носом, усмехаясь в запястье, чтобы вытереть глаза. — Я знаю, как много вам с Эреном пришлось пережить, чтобы прийти к этому. И рада видеть, что всё это было не зря. — Согласна, — кивает Микаса, и Энни готова поклясться, что видит, как в её глазах тоже начинают блестеть слёзы. — Это всегда того стоило. И они продолжают разговаривать. На этот раз о жизни Энни: о её путешествиях, о том, сколько всего произошло, но в то же время как будто ничего особенного. Жизнь действительно такова. Она всегда движется вперёд, и когда останавливаешься, чтобы оглянуться, кажется, что ничего толком не изменилось. Это иллюзия, конечно. Всё вокруг постоянно меняется, растёт и движется. Это единственная неизменная вещь в жизни — перемены. Ближе к полуночи Энни осознаёт, как сильно она устала. Разговор постепенно затих, и теперь с каждым вдохом её лёгкие наполняются запахом свежести после душа: ароматом мыла, оставшимся на её коже, нежным запахом ромашки от одежды, которую Микаса ей одолжила. Её глаза то смыкаются, то резко распахиваются вновь, и совсем скоро она уже зевает во всю ширь. — Ты, наверное, устала, — замечает Микаса. — Да, — вздыхает Энни. Она собирается что-то добавить, но её отвлекает лёгкий скрип москитной двери позади и она оборачивается через плечо. — Она вырубилась, — объявляет Эрен, появляясь в дверном проёме. Микаса тут же поднимается со своего кресла, тепло обнимает Энни, а потом нежно целует Эрена в губы. — Доброй ночи, — говорит она. — Эта мамочка отправляется в кровать. — Погрей для меня местечко, — ухмыляется её муж. — Желательно голышом. Микаса легонько шлёпает его по руке: — Веди себя прилично. Энни невольно хихикает. — Спокойной ночи, Энни. — Спокойной ночи, Микаса. Увидимся утром. — Конечно. И вот они остаются вдвоём. Эрен и Энни. Такое часто бывало много лет назад. Он с тихим стоном опускается на ступеньки крыльца рядом с ней. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он. Энни отвечает ему улыбкой. — Всё в порядке, Эрен. — Хорошо. Он протяжно вздыхает и выглядит таким же уставшим, как и она, измученным за день. Наблюдая за ним, Энни вспоминает, что он болен, что последний раз, когда она видела его, он был умирающим человеком. Ей хочется спросить о его здоровье сейчас, узнать обо всём, что происходит в его жизни. Поэтому, не дожидаясь, пока он заговорит первым, она разжимает губы, делает вдох и вместо этого говорит: — Эрен… Он поворачивает голову и смотрит на неё. — Как ты? Он тут же начинает смеяться — ярким, с ямочкой на щеке, смехом Эрена. Похоже, этот вопрос ему задают слишком часто. Эрен поворачивает голову, устремляя взгляд вглубь тёмного неба. Он молчит. Энни следит за его взглядом, но вскоре понимает, что он на самом деле ни на что конкретное не смотрит. Над ними простираются созвездия: Большая Медведица, Пояс Ориона и другие, которые он и Микаса, кажется, знают наизусть. Вокруг них поют цикады, деревья покачиваются и перешёптываются листвой на ветру. А луна… растущий полумесяц. Микаса упомянула, что это была любимая фаза луны их старого друга. И Энни пытается вспомнить его имя. «Армин», — всплывает в её голове. Его звали Армин. Медленно её взгляд возвращается к Эрену. И она внимательно изучает его: уголок его челюсти, линии шеи, крошечную точку пульса, подрагивающую в такт его жизни. Он сидит так, что его лицо слегка отвёрнуто от неё, и она не может видеть его выражение. Но даже так, она знает — он улыбается. По-настоящему. Энни терпеливо ждёт, почти не надеясь, что он ответит. Она прислушивается к его дыханию, к тому, как мир вдыхает и выдыхает вместе с ним. Звуки его жизни окружают её со всех сторон и наполняют его дом: скрип половиц под ногами Микасы, тихое сопение его дочери. Но тут, на крыльце, Эрен словно соединяет эти два мира — внешний и внутренний, здесь и там. Он снова поворачивается к Энни и искренне думает, как ответить. Он мог бы рассказать ей всё. А рассказать действительно было о чём. Он мог бы рассказать ей о том, как они с Микасой вернулись сюда и вновь поселились в этом доме. Как они взяли на себя заботу о Дедуле, чтобы Мария могла наконец отдохнуть от этой роли. Они спали в разных комнатах, и все мысли о романтике сменились тихим чувством долга и затаённым предвкушением, которое могло подождать. Они снова стали партнёрами, по очереди купая Дедулю, ухаживая за ним, кормя его, составляя ему компанию и выполняя все те мелкие задачи, с которыми он больше не мог справляться сам. Но, несмотря на то, что с каждым днём эти обязанности становились всё более сложными, одна вещь оставалась неизменной: Дедуля так и не прочёл «Иллюзии». Им понадобилась целая неделя, чтобы прочитать её ему вслух, хотя на это могло уйти всего пару дней. Но процесс затянулся из-за множества вопросов, которые Дедуля то и дело задавал на каждом шагу: Это была любимая строчка Армина? Кто из персонажей ему нравился больше всего? А эта глава была самая важная для него? И они отвечали, зная ответ на каждый его вопрос. Он мог бы рассказать ей о том, как они пережили утрату дедушки. Как они горевали по нему так, как не горевали ни по кому другому: понемногу, урывками, не позволяя этому горю полностью их сломать. Он мог бы рассказать ей о той ночи, когда Микаса тихонько прокралась в его комнату и легла рядом с ним на кровать. Его глаза открылись, и он увидел её. Они не целовались уже много месяцев, даже не ложились друг с другом, и потому, самым чистым и целомудренным образом, Эрен попросил её выйти за него. Она ответила ещё до того, как он закончил говорить. — Да, — сказала она, затаив дыхание, и ничуть не удивившись. — Да, да, конечно, да. Он мог бы рассказать ей о том дне, когда они поженились. Как красиво и нежно были уложены волосы Микасы, как она смотрела на него сквозь слёзы — с такой страстью и восхищением, что он на мгновение потерял дар речи. О том, как он ухмылялся, когда она, шмыгая носом, произносила свою клятву, и как рассмеялся, когда их объявили мужем и женой, а она схватила его лицо и поцеловала. Как Имир аплодировала и чертовски громко вопила, что их чуть не выпнули из зала суда. Он мог бы рассказать ей о том, какая потом была вечеринка — круговорот любви и алкоголя, где все радовались и наслаждались обществом друг друга. О том, как Саша испекла свадебный торт, как Хитч слишком долго возилась с макияжем и причёской Микасы, а Райнер произнёс речь, которая заставила всех плакать. И на одно короткое, но удивительно прекрасное мгновение, когда Эрен смотрел на Микасу, на своих друзей, — не было ни болезни, ни лейкемии, ни боли, ни смерти. Была только жизнь. Только он, окружённый людьми, которых он называет семьёй, которая останется с ним до конца его дней. Он мог бы рассказать ей о том моменте, когда они впервые узнали, что Микаса беременна. О том, как страх, благоговение и восторженные крики сплелись в одно. Как она обвила его руками, когда он заплакал, потому что врачи начали предлагать варианты лечения, которые выходили за рамки простого наблюдения. Они хотели, чтобы он рассмотрел химиотерапию, облучение, пересадку стволовых клеток — и всё это пугало его до дрожи, потому что означало, что он начнёт угасать быстрее, чем живот Микасы будет расти. Но она сказала ему, что, несмотря ни на что, он всё равно останется мужем и сможет быть отцом. Они провели много ночей, лежа в постели лицом друг к другу. Ладони Микасы обнимали его щёки, и она шептала, что любит его. Она снова и снова напоминала ему об этом, лежа неподвижно рядом, так близко, что их лбы соприкасались, даже когда он начал терять вес, а её живот становился всё больше, заполняя пространство между ними. И она продолжала напоминать ему: «Болезнь не лишает тебя права на полноценную жизнь.» Он мог бы рассказать ей о том времени, когда до родов Микасы оставались считанные недели, и стало ясно, что откладывать лечение больше нельзя — он должен пройти курс, который неизбежно истощит его. Как он зашёл в ванную, взял в руки машинку для стрижки и начал брить голову. Глядя на себя в зеркало, он наблюдал, как длинные пряди волос падают на его обнажённые плечи, на спину, на пол. Это был его крохотный акт власти над будущим, которое ему предстояло, — самому сбрить волосы, вместо того чтобы ждать, когда они начнут выпадать клочьями из-за болезни и под воздействием процедур. И, конечно же, Микаса поддерживала его. Его сердце разрывалось, когда он видел, как она сдерживает слёзы, как отчаянно пытается быть сильной ради него. Эрену пришлось буквально умолять её не брить себе голову в знак «солидарности» или что-то в этом духе, как она пыталась объяснить. Он мог бы рассказать ей о том моменте, когда на свет появилась его дочь. Как он держал её невесомое маленькое тельце в своих руках и никогда прежде не думал, что способен любить что-то или кого-то так сильно. Он смотрел, как открываются её крошечные глазки, и плакал, увидев, что они голубые. Такие голубые, как небо и море. Совсем как у Армина. Он мог бы рассказать о том, как они жили потом. Как в самые тяжёлые моменты болезни Микаса позволяла их дочери тайком подсовывать ему леденцы с морфином, а потом целовать его в нос, подражая тому, как это делала Мамочка. И она была уверена: два поцелуя вместо одного точно помогут ему вылечиться. Микасе часто приходилось напоминать ей: «Нет, Папочка сейчас не может поиграть. Папочке нужно поспать». Он мог бы рассказать ей об одном случае, произошедшем много месяцев назад. О том дне, когда они были на улице, а живот Микасы только-только начал расти во второй раз. Как чей-то силуэт привлёк его внимание и он обернулся — и увидел его. Эрен мог бы поклясться, что это был он, что Армин появился прямо перед ним, словно материализовавшись из воздуха. Он был там, настоящий, живой, смотрел прямо на него. Время, казалось, остановилось. Эрен хотел заговорить, но внезапно понял, что совершенно не знает, как это сделать. Но взгляд Армина сказал ему, что в этом нет необходимости, что больше ничего не нужно говорить. Они стояли, не отрывая глаз друг от друга, и Эрен понял, зачем он здесь. Он чувствовал его голос внутри себя и тихим, почти прозрачным шёпотом Армин сказал, что гордится им. Гордится всем, что он сделал, и тем, кем он стал. Он сказал, что любит его, и что знает — Эрен тоже любит его. Сказал, что ему пора перестать винить себя, и что он может его отпустить. Что он должен жить дальше. Что он хочет, чтобы он жил. Армин не ждал ответа — ему он был не нужен. Когда Эрен моргнул, черты Армина только что такие явные, будто растворились, и его лицо сменилось на чьё-то другое. Его глаза наполнились слезами изумления, и в тот же миг его друг исчез. С глубоким вдохом Эрен ощутил, как заполняются те уголки души, которые, как он верил, навсегда останутся пустыми. А затем последовал выдох, который освободил его от того, что годами копилось внутри: боль, сожаления, травмы, что тяжестью оседали в груди. И вместе с этим освобождением в его сердце пришёл свет — и, как высший акт милосердия, благодарность за всё, что было. И вместе с этим — долгожданный мир. В этот момент Эрен впервые осознал, что прячется за болью — благословения, которые приходят с каждым испытанием, чтобы формировать нас и научить нас прощать. И тогда он понял, что время пришло. Что теперь всё в порядке, этого достаточно. Он может отпустить его. Позволить Армину наконец обрести покой. И поэтому он поблагодарил его. И отпустил. Он попрощался с ним навсегда. Наконец, Эрен глубоко вздыхает — этот выдох словно освобождение, полное принятие жизни и себя. Ночная тишина окутывает их, а звёзды тихо поют высоко над ними. Он искренне задумывается, размышляя над своим ответом. Он мог бы рассказать ей, как дошёл до этого момента: с новыми волосами, вернувшейся силой в тело и вторым ребёнком на подходе. Он мог бы поделиться тем, как проходит его лечение и какие прогнозы дают врачи. Но, по правде, какое это имеет значение? Что такое будущее, если не продолжение настоящего? И потому Эрен закрывает глаза. И говорит: — Всё ещё жив.

***

«Не приходи в уныние при расставании. Прощание необходимо для того, чтобы вы встретились вновь. А новая встреча, спустя мгновение или целую жизнь, неизбежна для тех, кто является друзьями».

— Ричард Бах, «Иллюзии: Приключения Мессии поневоле»

***

КОНЕЦ