Это ещё не конец / Not Over Yet

Больше всего терзает не пустота, а безмолвие, которое её наполняет. Армин умер в свою любимую фазу — первую четверть луны. Он всегда говорил, что ему нравится её вид: одна половина яркая, здесь, с нами, а другая — погружённая в тень, будто обращённая к неизвестности. «Видишь?» — говорил он. — «Даже луна может быть застенчивой». И теперь его нет. Его действительно больше нет. Эрен видел смерть много раз, чтобы познакомиться с ней вплотную, но было в ней что-то такое — в её неподвижности, её застывшей тишине, — чего он никогда прежде не осознавал. Частично он заметил это в теле Мамы, в том, как она лежала в гробу — лишённая признаков жизни и дыхания. Он видел это даже в Папе — как духовная смерть способна высосать из человека всё до последней капли. Но держать смерть в руках, ощущать её близость, видеть грудь, истекающую кровью, а не вздымающуюся от дыхания, глаза, такие яркие, застывшие наполовину здесь, и наполовину во тьме, будто устремлённые в неизвестность, — это было так остро и безжалостно, что Эрен был уверен: одно лишь это зрелище должно было убить его. И всё же его собственные глаза открылись. Его собственная грудь была зашита. Его собственная жизнь всё равно продолжалась. Эрен задавался вопросом: Почему? Они говорили, что это было чудо. Говорили, что не могут объяснить, как он смог двигаться после аварии, как выбрался и смог спасти Микасу. Да, они так и сказали — он спас её. Армина больше нет. Не хватило чудес, чтобы это изменить. Говорили, что им пришлось использовать дефибриллятор. Что Эрен уже был в лапах смерти, и поэтому пришлось делать это снова и снова, пока его грудь не обожгло. Эти ожоги превратятся в шрамы — доказательство того, как отчаянно они боролись, чтобы удержать его здесь. Эрен задавался вопросом: Почему? Армина больше нет. Эрен кричал, когда очнулся, когда всё это обрушилось разом, когда пришлось осознать, почувствовать и увидеть, что ужас был реальностью. Он вернулся, чтобы услышать: чудо, чудо, чудо. Но что чудесного в том, чтобы пережить подобное? Чтобы вновь оказаться покинутым? Смерть была такой неподвижной и бледной. Всю свою жизнь Эрен слышал, как её романтизируют. Так было с его матерью, потом с родителями Микасы. «Это не конец, — говорили они. — Это лишь дверь в другой мир. Смерть — это больше, чем просто уход физического тела». Но вы не можете сказать это тому, кто не верит, и ожидать, что это принесёт утешение — только не тому, кто разуверился навсегда. Потому что всё это неправда. Смерть не красива, не поэтична и не вдохновляет. Она не даёт ответов, благодарности, тёплых воспоминаний или любви. Она не вдохновляет художников рисовать или музыкантов сочинять музыку. Смерть безобразна. Его раздражало, как они повторяли эти слова, пытаясь его унять, а потом кололи что-то для успокоения, когда он пытался сорвать капельницы. Однажды он даже умолял, чтобы его убили. Но даже тогда — чудо. Но даже тогда — «Бог добр». Но даже тогда — Армина больше не было. В тот день, когда Эрен снова увидел Микасу, в небе висела самая нелюбимая Армином фаза луны — растущая. Он называл её ленивой — за то, как она дразнила своим светом, показывая чуть больше, заставляя зрителей ждать с нетерпением. «Почему просто не сиять полностью, вместо того чтобы так тянуть?» Микасу выписали домой раньше него. Ей не потребовались постоянные наблюдения врачей или процедуры для заживления глубоких ран, которые почти стоили ему правой руки — его основной, рабочей, на которую он всегда полагался. Ни одного перелома. Ни повреждённых органов. Только это. Даже с изуродованной рукой он всё ещё мог двигать пальцами. Они сказали — «чудо», когда он пошевелил одним, потом ещё одним, и ещё. Они сказали, что с ним всё будет в порядке. Растущая луна — самая нелюбимая фаза Армина. И Микаса была рядом. Это был первый раз, когда Эрен проснулся и не пожалел об этом. Его глаза открылись, и он увидел её — она всё ещё смотрела на него так, будто он был самым невероятным человеком на свете. Даже после всего случившегося она всё равно так смотрела. Микаса сидела на краю кровати, держала его за щёку, слёзы блестели в её глазах, а большой палец нежно скользил по его скуле. И она сказала: «Привет», сказала, что скучала, что любит его — словно он не был причиной её сломанного ребра и пореза на щеке. Она была благодарна, что он всё ещё был с ней. — Как ты? — спросила она. Глупый вопрос. Он подумал об Армине и о том, как тот всегда любил отвечать. О том, что Армин больше никогда не сможет сказать им. Всё ещё жив. После всего — всё ещё жив. В глубине души Эрен молил её не говорить этого. Но Микаса была верующей, поэтому всё равно сказала. Чудо. Он вернулся домой в полнолуние. Оно заливало светом мир внизу, и Эрен хорошо знал этот вид — Армин учил их замечать такие моменты. «Когда свет озаряет всё вокруг, и ничто не может спрятаться, ты видишь то, что всегда было рядом». Полнолуние. Зеркало солнца, вечный указатель времени. Луна завершила свой цикл. — Добро пожаловать домой, — сказала Микаса, когда они зашли в дом. Эрен не ответил.

***

Это было абсурдом, но она всегда думала, что те, кто верит, получают от судьбы особое покровительство. Когда что-то случается, на это есть причина. Это часть Божьего плана. Но Микаса не могла понять, что могло оправдать то, что Армина забрали из этого мира. Ничего. Даже план Божий. Особенно он. Потеря родителей уже познакомила её с этим горем, но она была наивна, полагая, что это научило её всему. Утрата приходит в разных формах и проявлениях. Ты думаешь, что знаешь их все, а потом случается новая катастрофа, которая превосходит всё, и тебе приходится учиться заново. Мама и Папа были огромной трагедией, таким глубоким кратером, что ей пришлось заглушить свои чувства, чтобы не пытаться его заполнить. Но ничто не могло оградить её от гигантской потери Армина. В каждый момент её жизни он был рядом — неотъемлемая часть её мира. Она знала его ещё до встречи с Эреном, он был с ней ещё до того, как начались её воспоминания. Она не знала жизни без него, и теперь это стало её неизбежной реальностью — безвозвратно и навсегда. Самое страшное в утрате — это её окончательность. Больше не будет поездок на машине, не будет звёзд, не будет волн, песка и пляжей. Не будет Армина. Никогда больше. Как бы безумно это ни звучало, Микаса почти не хотела, чтобы траур когда-либо закончился. Она не хотела, чтобы время шло, чтобы её ребро зажило, чтобы порез на её щеке превратился в шрам или исчез. Она не хотела ничего из того, что могло бы заставить её почувствовать себя лучше, потому что это означало, что прошло время. Прошло время, а значит запах Армина исчезнет с одежды, всё ещё лежащей в его шкафу, с простыней, в которые Микаса каждую ночь зарывалась. Это означало, что его лицо начнёт размываться, и с каждым днём она всё меньше и меньше будет помнить, где находилась та самая веснушка, что украшала его лицо, лёгкий изгиб кончика его носа, каждое его дыхание — его ритм, светлые волосы и голубые глаза, всё, что было Армином. Потому что течение времени означало всё больше дней без него. Но оно всё равно шло. Недели сменились месяцем, за которым настал ещё один. Лунные циклы завершались и начинались заново. Бывали ночи, когда небо затягивали облака, а затем такие, когда можно было ясно увидеть все звёзды. Время было упрямым, как законы гравитации и эоны расчётов, описывающих движение планет. Однажды, находясь в комнате Армина, в тишине она услышала, как Эрен резко проснулся, тяжело дыша вскочил и побежал в ванную. Там его стошнило: кашляя, он выплёвывал наружу всю боль, всю тоску, всё, что гнило у него внутри. Сонно поднявшись с кровати, Микаса направилась к ванной, где Эрен заперся изнутри. Она тихо постучала. — Эрен? Ответа не последовало. Она вздохнула. — Открой мне. Тишина. Прислонившись спиной к двери, она соскользнула вниз и села на пол. Разбитая и уставшая, она слушала, как Эрен всхлипывает, склоняясь над унитазом. Её взгляд блуждал по комнате. Их спальня была едва освещена ускользающим дневным светом; пылинки лениво плавали в его приглушённых лучах. И тогда она заметила старую гитару Эрена, прислонённую в углу. Устало поднявшись, она взяла её и снова села у двери, уложив инструмент на колени. Гитара была слишком велика для неё, и Эрен всегда говорил, что инструменты подбираются по размеру тех, кто играет на них. И всё же, проведя пальцами по струнам, она извлекла аккорд, потом ещё один и начала прелюдию к песне, которой он её научил много лет назад. Тихо, почти шёпотом, она запела:

Я слышал, тайный есть аккорд, Давид играл, дивился Бог…

Она остановилась. Эрен перестал плакать. Она услышала, как он шмыгнул носом. Она продолжила:

Как музыку не любишь ты такую? Сыграю я: четыре, пять. Минор падёт, но вверх опять, Поверженный король пел: «Аллилуйя»…

Дверная ручка повернулась. Микаса, вздрогнув, поднялась с пола. Перед ней стоял измождённый Эрен. От него пахло рвотой и сном. Он посмотрел на неё, но ничего не сказал. — Пожалуйста, не отталкивай меня, — единственное, о чём она попросила. Эрен вытер уголок рта и буквально рухнул в её объятия. Она поймала его и держала крепко, пока он плакал. Микаса даже не пыталась успокоить его словами или какими-то другими жалкими попытками утешения, потому что ничто не могло изменить эту реальность. Сколько бы они ни плакали, как бы сильно их ни рвало или как часто бы они ни играли на гитаре, ничего не вернуло бы Армина. Из-за того, что боль Эрена была такой сильной, у Микасы не осталось времени скорбеть самой. Иногда ей помогали врачи, которые наблюдали за Эреном, друзья и коллеги, оказывавшие поддержку. Но, как бы ужасно это ни звучало, всё, чего она хотела, — это заботиться о Эрене. Потому что это означало, что ей не придётся сталкиваться со своей болью. Не сейчас. Она ещё не готова. Пусть всё утихнет само. Микаса не была из тех, кто оплакивает себя. Однажды утром, едва проснувшись, Микаса села на кровати и уставилась в свет, струящийся из окна спальни. Он был достаточно ярким, чтобы заставить её прищуриться, удивившись, как всё вокруг может быть таким ослепительным. После нескольких сонных морганий она повернула голову и увидела Эрена, спящего рядом. Его щека утонула в подушке, плечи равномерно поднимались и опускались с каждым вдохом. Было столько ночей, когда он не мог вот так заснуть — когда кошмары вырывали его из сна, заставляя задыхаться, кричать и плакать. Иногда доходило до того, что ей приходилось крепко обнимать его, удерживая, пока он не успокоится. Но прошлой ночью всё было иначе. Глядя на него сейчас, она могла бы сказать, что он выглядит почти умиротворённым. Микаса убрала волосы с его лица, проведя большим пальцем по изгибу его брови, чтобы рассмотреть его, почувствовать. Он всё ещё был Эреном. Всё тот же Эрен, когда выглядел вот так. Она думала обо всех вещах, которые ещё не успела ему рассказать, обо всём, что начало происходить с ней: утренних приступах тошноты, пока он спал, слабости и прибавке в весе. Всё в её теле казалось таким тяжёлым — и она не могла понять, было ли это горе, усталость или что-то ещё. Заниматься любовью стало слишком болезненно, и им пришлось прекратить, хотя это было единственное, что заставляло её чувствовать, будто они всё ещё вместе. Когда она держала свою грудь, она ощущала, насколько она стала тяжёлой, настолько чувствительной, что иногда это даже причиняло боль. Она стала больше — и слишком быстро. Микаса даже не хотела думать, что это могло значить. Поэтому она скрывала всё это от Эрена. И теперь в их доме появились секреты — то, чего раньше никогда не было. Микаса никогда прежде не лгала ему, но теперь начала говорить, что не хочет заниматься балетом из-за ребра, хотя оно давно зажило. Она объясняла, что её постоянно тошнит из-за обезболивающих, которые она якобы принимает по утрам, хотя уже давно перестала их пить. Она не хотела рассказывать ему или просить о помощи, потому что всё равно знала — он ничем не сможет ей помочь. Эрен словно исчез. Даже когда она пыталась убедить себя, что это не так, в глубине души Микаса знала: Эрен больше не с ней. Бывало, он целыми днями не разговаривал с ней. Иногда уходил из дома, не сказав ни слова, и ей приходилось мучиться от беспокойства, пока он сам не решал вернуться. Были моменты, когда она пыталась поговорить с ним, а он просто игнорировал её. Он смотрел на неё, и эти глаза, которые она так хорошо знала, изменились настолько, что это пугало её. Они смотрели сквозь неё. Почти безжизненные, лишённые чувств и цвета — совсем не такие, какими они должны были быть. Прежде чем всё это случилось, его пытались обследовать лучше. Возможно, это было не биполярное расстройство, говорили врачи. Возможно, у него было пограничное расстройство личности, говорили они. Или посттравматическое стрессовое расстройство, говорили они. Эрен всегда говорил, что ему необходимо отстраниться, когда он чувствовал злость, агрессию, подавленность, чтобы не причинить ей вреда, чтобы не наговорить лишнего или не сорваться, хотя порой он всё равно это делал. Поэтому он уходил. И никогда не слушал, когда Микаса пыталась объяснить ему, что именно в такие моменты он ранит её сильнее всего. Она просто хотела его. Он был ей нужен. Но Эрена больше не было с ней. Когда с его ран сняли швы, а ладонь перестала кровоточить, он, наконец, заговорил предложениями. — Это я виноват, что он умер, — сказал он ей. Микаса взглянула на него поверх тарелки за завтраком. Спокойно, почти холодно, она ответила: — Это не так. Эрен тяжело вздохнул. А затем, по-простому, без предупреждения и подготовки, она решила признаться: — Я беременна. Эрен медленно оторвал взгляд от своей тарелки. Хотя его глаза были затуманенными и уставшими, в них ясно читалось потрясение. — Что? Теперь уже вздохнула Микаса. — У меня давно не было месячных. Вчера я сделала два теста. Оба положительные. Подобный разговор не должен был состояться в таком тоне. Не было ни радости, ни волнения. Они восприняли эту новость так, будто это была помеха, ошибка, словно они не мечтали и не надеялись на это всего пару месяцев назад. Но пару месяцев назад они хотели увеличить семью. Которой теперь больше не было. — Утром я сделала ещё один тест, чтобы убедиться, — сказала она. — Я беременна, Эрен. Он молчал. И выглядел совершенно ошеломлённым. Ей не хотелось, чтобы он был таким. «Остановись», — молила она про себя. Вернись к своему равнодушию. Снова стань отстранённым, Эрен. Перестань реагировать. Пожалуйста. Он продолжал молчать. Ничего не говорил. И в этот момент она больше не могла это вынести. — В любом случае, — сказала Микаса, поднимаясь со стула. — Мы же не оставим его. Эрен замер. Она ждала, что он что-то скажет, но ответа не последовало. Спустя время он кивнул: — Да. Так будет лучше. И в сердце Микасы больше ничего не осталось, что могло бы разбиться.

***

Её пальцы лениво скользили вокруг пупка, рисуя маленькие круги, пока она тихо напевала себе под нос. Эрен заглянул в приоткрытую дверь ванной и наблюдал за её фигурой в воде. Её тело было размыто под поверхностью, но он всё равно мог различить каждую её частичку, даже те, к которым не прикасался так давно. Он не знал, на каком сроке она была, но каждый раз, когда он задумывался об этом, его поражала мысль: она носит его ребёнка. Была ли она беременна во время аварии? Как смог ребёнок выжить после такого? Его поражало, как жизнь может быть так произвольно дарована или отнята. Армин был мёртв. Его больше не было. А внутри Микасы росла жизнь. Эрен подошёл к ней и опустился на колени у края ванны, убирая влажную прядь волос с её щеки, чтобы она посмотрела на него. Когда она перевела на него взгляд, он произнёс: — Я не хочу, чтобы ты делала это. Брови Микасы приподнялись. — Что? — Я не хочу, чтобы ты делала аборт. — Ты хочешь оставить его? — Да. — Почему? — Потому что, — он опустил руку в воду и положил её ей на живот, заменяя её ладонь своей. — в тебе растёт жизнь. Наша жизнь. И я не могу избавиться от чувства, что так и должно быть. — Что ты имеешь в виду? — Армин. Его имя болью отозвалось в них обоих. В глазах Эрена проступили свежие слёзы, но он сдержал их, проглотил. Сейчас он должен быть сильным. — Армин хотел бы, чтобы мы сохранили его. Они оба молча смотрели на её живот. Он едва заметно округлился, почти невозможно было поверить, что внутри растёт маленький человек. Эрен поднял взгляд на Микасу, и она посмотрела прямо на него. Впервые с момента аварии он выдержал её взгляд: он восхищался ею, обожал её и дал ей понять, что чувствует всё это. С тех пор, как умер Армин, он ни разу не видел, чтобы она плакала или хотя бы жаловалась. Она заботилась о нём. Безмолвно, с любовью, даже когда он только и делал, что отталкивал её. Она кормила его, одевала, купала, заботилась о его ранах — на груди, на руках, на ладони. Она целовала их все. На коже уже появились шрамы, как и след на её щеке — всё это были физические свидетельства того, что случилось в прошлом. Эрен не мог перестать думать о том, что будет ещё через месяц. Живот Микасы станет больше. Их раны заживут ещё сильнее. А их отношения… Какими они будут? — Не знаю, правильно ли это говорить, — пробормотал Эрен, прижимаясь губами к порезу на её щеке, — но что, если это наш второй шанс? Микаса мягко улыбнулась, накрыв его руку своей. Вместе они гладили её живот, и она ответила: — Я тоже не хочу делать аборт. — Микаса, давай оставим его. Вырастим. Я думаю, у нас получится. — Правда? — Да. Его взгляд стал мягким, и Микаса замерла, уставившись на него, на возвращение своего прежнего чуткого Эрена — нежного, доброго, любящего. Он поцеловал её, и, отстранившись, улыбнулся. Она давно не видела эту маленькую ямочку на его щеке. — Я уверен, что мы справимся, Мик. Я люблю тебя. И люблю нашего ребёнка. Я не хочу, чтобы с вами обоими что-то случилось. Впервые после аварии Эрен увидел слёзы в глазах Микасы. — О, Эрен, — вздохнула она. — Мне страшно чувствовать себя счастливой. — Всё хорошо, — ответил он. — Я тоже чувствую себя счастливым. Она обняла его. Обвив руками его шею, Микаса прижалась к нему, уткнувшись носом в его волосы, и прошептала: — Спасибо. Когда её грудь прижалась к его груди, а её мокрое тело — к его незажившим ранам, он подумал, что, возможно, их ребёнок — это подарок судьбы. Безумие было думать о таком, осмелиться верить в надежду и возрождение. Но потом он вспомнил Армина, родителей Микасы, свою маму. И поблагодарил их в своём сердце, потому что его ребёнок нёс в себе частичку каждого из них, все следы жизни, что они оставили позади. Это был второй шанс, новая жизнь, которая искупала всё. Эрен был в этом уверен.

***

Шли дни, и кошмары вернулись. Бывали ночи, когда Микасе приходилось спать в комнате Армина, потому что Эрен слишком сильно метался во сне, и она боялась, что он случайно ударит её живот. Её всё ещё удивляла мысль, что внутри неё растёт жизнь, их с Эреном жизнь. Она мечтала об этом моменте с тех пор, как была маленькой девочкой. Хотя она и представить себе не могла, что это обернётся таким образом, всё же ощущала лёгкое, едва заметное, но невероятное волнение от мысли, что она станет матерью. Может, Эрен был прав. Может, это действительно их второй шанс. Без Армина их дом казался слишком большим и слишком тихим, и тишину нарушали лишь редкие стоны и всхлипы Эрена во сне. И Микаса представляла, что вскоре эта тишина закончится. Дом наполнится криками их малыша и её колыбельными, любящими шёпотами Эрена, звоном и писком игрушек, и дом снова станет их родным домом. Его стены вновь обретут тепло, а каждый угол вспомнит своё предназначение. Спальня, кухня, гостиная, коридор — всё это вновь станет местом для жизни. Она уже могла слышать лёгкий топот крошечных ножек по коридорам, звук лопающихся пузырей в их маленькой тёплой ванне, негромкое посапывание во сне. В своём воображении она уже наполнила дом их присутствием, разукрасила их существование самыми яркими красками. Эрен больше не спал так много, как раньше, и его дни становились активнее. Он проводил больше времени с Микасой, и, по мере того как её живот медленно рос, начал чаще разговаривать и снова становиться похожим на самого себя. Постепенно тишина между ними заполнилась, и Микаса вновь ощутила его присутствие рядом, даже если его возвращение к самому себе шло медленно и порой давалось с трудом. День за днём они начинали чувствовать себя чуть более целыми. Чуть более нормальными. Время неумолимо двигалось вперёд, оно шло и шло, пока живот Микасы не стал немного больше, заполняя её ладони, а Эрен осыпал поцелуями кожу вокруг её пупка. Горе утраты всегда было рядом, присутствовало на заднем плане. Но, несмотря ни на что, они справлялись с ним и продолжали жить дальше. Микаса думала об этом, когда однажды ночью лежала рядом с Эреном, целовала его закрытые веки и засыпала. Её разбудила боль. Резкий спазм в животе заставил её ахнуть и распахнуть глаза. Эрен пошевелился от звука, но не проснулся. Микаса лежала неподвижно, надеясь, что если она не будет двигаться, боль сама пройдёт. Но боль только усиливалась. Её мысли обратились к ребёнку, и, дотянувшись рукой между ног, она почувствовала влагу. Кровь. — Эрен, — выдохнула она, тряся его изо всех сил. — Эрен, пожалуйста, проснись. Он простонал. — Что случилось? — Ребёнок, — прошептала она в темноте. — Кажется, у меня идёт кровь. Эрен резко сел: — Что? — Ребёнок, — голос Микасы дрожал. Ей хотелось заплакать, но она была слишком напугана. — Я не знаю, что происходит. Эрен тут же потянулся к прикроватной тумбочке и включил свет. Когда лампа осветила кровать, они оба ахнули. Алые пятна испачкали белизну простыней. Это было ужасно — цвета контрастировали друг с другом, воздух был пропитан запахом крови. Эрен сглотнул и прошептал: — Чёрт. Микаса начала плакать. Не говоря ни слова, он вскочил с кровати и подбежал к ней. — Мик, — прошептал он ей на ухо, пока она рыдала, — Мик, детка, ты можешь двигаться? — Больно, — всхлипнула она, сжимая руками грудь. — Мне больно, Эрен. — Я здесь, здесь, — сказал он, обхватив её спину и просунув руку под коленями, поднимая с кровати. — Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. — Мне страшно, — всхлипывала она, уткнувшись в изгиб его шеи, пока он нёс её в ванную. Осторожно, но с отчаянной поспешностью, Эрен поставил её на ноги и помог раздеться. Подол её ночной сорочки был полностью испачкан, кровь окрасила его нежный розовый цвет в тёмно-красный оттенок — цвет, который Эрен никогда больше не хотел видеть. Больше никакой крови. Никаких несчастий. Из глаз Микасы хлынули слёзы, и, когда она разделась, он помог ей забраться в ванну, пообещав, что скоро вернётся, и велел ждать его. Сидя в ванне, Микаса плакала так сильно, что из неё вырвался новый поток крови. Почувствовав это, она ахнула, прикрыла рот рукой, проглотила слёзы и задержала дыхание. Может, если она будет неподвижна, совершенно неподвижна, кровь остановится. Она замерла, слыша, как Эрен набирает номер на своём телефоне, чувствуя, как тонкая струйка влаги продолжает стекать между ног. И она начала молиться — впервые за долгое, очень долгое время. Молилась Мамe и Папе. Карле. Армину. — Пожалуйста, — прошептала она между рыданиями, гладя свой маленький живот. — Пожалуйста, пусть всё будет хорошо. — Алло? — услышала она голос Эрена из соседней комнаты. — Да, здравствуйте, моя девушка…… Она… Я думаю… Микаса прислушалась. — Она беременна, и у неё сильное кровотечение. Я не знаю, что делать. Нам ехать в больницу? Или будет безопаснее остаться здесь? Микаса закрыла глаза. — Она на третьем месяце. Девятнадцать, ей девятнадцать. Да. Я не знаю. Она сейчас в ванной, пожалуйста, просто… Мне отвезти её к вам? Что мне делать? Ей очень больно, я не… Пауза. — Что? Я не уверен. Я… Да, крови много. Нет. Нет, я лучше сам отвезу её, мы не можем ждать скорую. Ещё одна пауза. — Я… Я не знаю. Я не знаю, что делать. Сквозь тьму за закрытыми веками она видела, как жизнь внутри неё медленно угасает. Она чувствовала это. Угасает, угасает. Мало-помалу её сердце становилось тише. Она услышала, как Эрен вздохнул. — Хорошо. Спасибо. Он повесил трубку. Когда он вернулся, его глаза были красными и опухшими. «Нет, — подумала она. — Нет, пожалуйста, не плачь.» Его слёзы означали, что всё плохо, что ему сказали об этом, что нет ни малейшего проблеска надежды, что всё можно спасти. Он шёпотом попросил её встать. Она оперлась на его плечи, пока он молча и сосредоточенно смывал кровь с её ног. — С нами всё будет в порядке? — спросила Микаса. Руки Эрена замерли на её бёдрах. Кровь струилась по его пальцам, и он смотрел, как вода превращается в размытые алые ручейки, стекающие вниз по его предплечьям, её ногам, прямо в водосток. Затем он моргнул и поднял на неё глаза. — Я не знаю.

***

Бессонные глаза блуждали по комнате ожидания: белоснежные стены, блестящие полы, высокие потолки. Всё вокруг напоминало коробку, где кислорода будто не хватало. Снова оказаться здесь было невыносимо. Эрен ненавидел больницы. От них разило болезнями. Мамой, Армином. Смертью. И всем, что он ненавидел. Когда медсестра позвала его, он поднялся. Он так устал, устал до мозга костей. Ему сказали, что он может её увидеть, и он вошёл в маленькую белую палату Микасы. Остановился у двери и замер, просто глядя на неё. Она спала. С момента, когда он видел её в последний раз, прошло уже несколько часов, и он скучал по ней. Скучал по глубине её глаз, по мягкой шепелявости её голоса. Всё, чего он хотел, — это свою Микасу. Когда она проснулась, её веки медленно дрогнули, открываясь, и Эрен почувствовал облегчение — рядом с ней всё становилось лучше. Но потом реальность обрушилась на них всей своей тяжестью. Они потеряли ребёнка. Ещё одна жизнь ушла. Микаса молчала, едва заметно моргая, глядя в одну точку в пространстве. Она ничего не сказала, и Эрен тоже не проронил ни слова. Он не знал, как принять их нынешнее положение. Это не её вина. И не его. На этот раз не было виноватых. И тогда она заплакала. Её лицо исказилось от слёз, глаза закрылись, лишив его того взгляда, что всегда приносил утешение. Не проронив ни слова, Эрен забрался на маленькую больничную койку и обнял её. Он прижал Микасу к себе, ощущая, как её тихие рыдания сотрясают его грудь, но слёзы в нём самом будто иссякли — он не мог плакать вместе с ней. Он держал её до тех пор, пока солнечный свет за окном не померк, пока её всхлипы не стихли и он не остался наедине с её неподвижным телом. — Мик, — прошептал он ей в волосы. — Мне так жаль. Она не ответила. И это было самое страшное: именно тогда Эрен понял, что в ней что-то изменилось. Она даже пахла и ощущалась иначе, и он цеплялся за неё, держал так крепко, чтобы она осталась с ним. Но он ещё не знал, что она уже ушла, что с этого момента Микаса начнёт стирать себя. Она будет становиться всё меньше, всё тоньше, пока не исчезнет. Она будет спать на диване вместо кровати, чтобы у него не было соблазна заняться с ней любовью. Она перестанет есть, чтобы её тело уменьшилось и она занимала как можно меньше места. Даже её дыхание изменится — оно станет таким, будто она не хочет существовать, будто не хочет вдыхать этот воздух. Вскоре после этого она оставит его. Эрен будет беспомощно наблюдать, как она уходит из его жизни, исчезает прямо у него на глазах. Он проснётся — и её уже не будет. В Рождество. И он не будет знать, как жить в одиночку — ведь ему никогда по-настоящему не приходилось этого делать, она всегда была рядом. Он будет метаться, искать утешение в ярости, разрушении, превращая всё вокруг в руины. И ему придётся учиться жить заново, словно младенцу. Потерять её вот так — всё равно что умереть и заново родиться против воли.

***

Гнев переполнял его той ночью, когда он сидел неподвижно, не сводя глаз с входной двери их дома, в надежде, что она вот-вот войдёт. Вернись. Пожалуйста, вернись. Но она так и не вернулась. Бутылка вылетела из его рук, и брызги пива разлетелись, ударившись о деревянную панель. Стекло осыпалось осколками, которые блестели на полу. Эрен был пьян, настолько пьян, что едва держался на ногах, когда натягивал пальто. Его вес давил на плечи. Шатаясь, он вышел на улицу, хрустнув стеклянной крошкой под ботинками, и направился в ближайший бар, где запах алкоголя и женщин проникал прямо до костей. Он не мог точно вспомнить, как оказался на дне очередной пустой бутылки, но что-то в этом напомнило ему отца. Как иронично — всю свою жизнь он обвинял его в слабости, в том, что тот топил свою боль в алкоголе, только для того, чтобы в итоге оказаться точно таким же. В какой-то момент рядом с ним появилась Сара Хейл. Её пышная грудь едва умещалась в розовой майке, а глаза были такими голубыми и широко распахнутыми, что он не мог заставить себя смотреть на них — они слишком напоминали об Армине. Поэтому он смотрел на её шею, на её грудь, и это было отвратительно, потому что ей это, похоже, нравилось. Нежный розовый оттенок её майки напомнил ему о Микасе, и эта мысль причинила ему почти физическую боль. Он поморщился, когда Сара воскликнула: — Эрен! О, боже мой, как давно мы не виделись! Он что-то промямлил в ответ, тут же забыв собственные слова, как только они сорвались с его губ. Глаза Сары широко раскрылись, а затем сморщились от улыбки. Она спросила, можно ли сесть рядом, и он ответил «да». Она заказала ещё выпивки и начала рассказывать о своей жизни так, будто ему было не насрать. Она говорила о колледже, карьере, друзьях, и всё это напомнило Эрену, что да, именно этим должны заниматься девятнадцатилетние. Они должны учиться, тусоваться, ходить в университет. Они не должны делать девушек беременными, чтобы те их потом бросали одних. Они не убивают своих лучших друзей в автомобильных авариях. У них нет кучи шрамов на теле, мёртвой матери, ушедшего отца и пустоты внутри. Они не такие, как он. Сара продолжала говорить, а Эрен, притуплённый своей болью, неожиданно нашёл в её присутствии странное облегчение, словно её связь с его прошлым каким-то образом приближала его к Микасе. Всё, абсолютно всё сводилось к Микасе. Он видел её повсюду, чувствовал повсюду. Она преследовала его, когда он вышел из бара вместе с Сарой и последовал к ней домой. Она была с ним, когда он вошёл в спальню Сары, и та закрыла за ним дверь, когда её губы нашли его, и алкоголь смешался с алкоголем, и тихий звук удовольствия вырвался из её горла. Эрен цеплялся за осязаемость её тела, за материальность её присутствия. Потому что, отвечая на её поцелуй, он почувствовал, как кислый привкус её губ постепенно сменялся сладостью, её платиново-белые волосы превращались в чёрные, и даже её запах — резкий парфюм с ноткой шампуня — становился запахом Микасы. — Эрен, — его имя из уст Сары прозвучало так, словно оно прошло сквозь чужие губы, став слегка шепелявым, прерывистым выдохом. В сплетённых дыханиях раздался её внезапный стон, и он понял, что вошёл в неё. Она казалась другой, такой чужой, но он продолжал. Его ногти вонзились в её кожу, и он трахал её, пока она не вцепилась в его волосы и не заставила посмотреть ей в глаза. И когда он поднял взгляд, он увидел лишь ночную тьму. Он ахнул, потому что в тот самый миг перед ним была Микаса. Такая чистая, такая реальная, она была прямо перед ним. И она улыбалась. И всё стало хорошо. И он заплакал. Он целовал её, плакал и молился, молился всем силам о том, чтобы, если это был лишь сон, лишь плод его воображения, чтобы он никогда не проснулся. Никогда. Алкоголь в крови убаюкал его в ту холодную ночь, и он уснул. А на следующее утро, когда Эрен проснулся, внутри него ничего не осталось. Он собрал свою одежду, натянул её на себя, с отвращением отшатнулся от искренне спящей Сары и пошёл домой. Дом пах пивом и призраками — запах, который он глубоко вдохнул, прежде чем собрать свои вещи, включая заначку редких пятисотдолларовых купюр, отложенную на случай чрезвычайной ситуации, и вызвать такси. — Куда ехать, сэр? — спросил водитель. Эрен взглянул в зеркало заднего вида и увидел своё отражение. Он был чужим самому себе, и его дух ощущался опустошённым, выжженным до основания. Он вспомнил дядю Микасы, Леви, который жил в большом городе всего в двух часах езды отсюда. В последнем приступе отчаяния Эрен надеялся, что она будет там. Она сменила номер телефона, стёрла всё, что могло помочь ему её найти. Но она не могла стереть Леви. Должен ли он это сделать? Отправиться к Леви и узнать, там ли она? Сможет ли он? «Нет, — сказал он себе. — Это слишком просто. Её там нет.» Но что-то внутри него всё же осмеливалось надеяться. Осмеливалось мечтать. Осмеливалось представлять, что однажды он снова её встретит, снова столкнётся с ней и начнёт всё сначала. И в тот момент он не испытывал к ней ни ненависти, ни любви. Она была лишь фрагментом его будущего, осколком его прошлого. Застывшей, безжизненной частью его души. — Сэр? — настойчиво спросил водитель такси. — Куда вас отвезти? Эрен посмотрел в окно машины и уставился на дом. Его дом. Их дом. В его ушах эхом звучал смех Армина, и он готов был поклясться, что всё ещё видит звёзды на небе, луну и все те созвездия, из которых состоял его маленький друг, — но ничего из этого там не было. Армина не было. И Микасы тоже. Мысленно он отмахнулся от их образов и закрыл глаза. Он попрощался. — Куда угодно, — ответил Эрен. — Только отвези меня подальше отсюда.