Это ещё не конец / Not Over Yet

Развод родителей расколол Микасу надвое. То, что прежде было единым, теперь стало двойным: у неё было два дома, две спальни, два мира и два… разных родителя. Мама и Папа больше не были одним целым. Когда они решили разделить опеку, Мама оказалась той, кто съехала, бросив всё. Папа оставлял ей то, что у него было: деньги, дом и свои угрызения совести. Но ей это было ни к чему. Так что Микасе пришлось с тяжёлым сердцем собрать все свои вещи в маленький принцессин рюкзачок и попрощаться с домом, который был совсем недалеко от дома Эрена. Она плакала и плакала. Рыдала до тех пор, пока её глаза не распухли, а горло не стало саднить, пока слёзы не иссякли окончательно — и даже тогда она умудрялась выдавить из себя ещё одну, две слезинки. Эрен обнимал её. Всё это время он был рядом… пока её не вырвали из его объятий. И теперь ей оставалось только смотреть, как их дедушкина скамейка под ивой, где прошло их детство, уменьшается за окном. Когда машину тряхнуло на кочке, размытая картинка медленно исчезла из вида. Развод — это маленькие похороны. Есть утешение, слёзы, чувство утраты — за исключением того, что те, кого вы оплакиваете, всё ещё живы. Но с тех пор как Мама ушла от Папы, большая часть её самой будто умерла. И когда у Папы остались лишь голые стены, пустые комнаты и шкафы без одежды, он стал слабее, чем Микаса когда-либо видела. Они все ослабли. Высыпая все свои вещи на новую неубранную кровать, она поклялась себе, что никогда не станет такой, как они. Постепенно, вместе со всем вокруг, менялась и Микаса. Если раньше она одевалась в розовое, белое и сиреневое, то теперь — только в чёрное и красное. Ногти всегда покрывал тёмный, безжизненный лак, а некогда длинные волосы сейчас едва касались плеч. Она красила губы чёрной помадой, носила армейские ботинки и без раздумий бросалась в драки, если над Армином издевались. Разбивала носы и лбы — так что маму вызвали в кабинет директора, где она раньше ни разу не была. Микаса была зла, неимоверно зла. Гнев охватывал её, спускаясь к кончикам пальцев, закручиваясь внутри, пока руки не сжимались в кулаки и не находили свою цель. Теперь она защищала всё, что любила, ещё отчаяннее, зная, что однажды это может исчезнуть. И тогда она впервые по-настоящему поняла, почему Эрен всегда сражался. Однажды днём, когда они оба сидели в кабинете директора, он посмотрел на неё таким острым взглядом, что казалось пронзал её насквозь. — Мик, я очень волнуюсь за тебя, — сказал он ей, потирая щёку с синяком. Они только что подрались с двумя старшеклассниками, которые сунули Армина лицом в унитаз. Теперь тот сидел в кабинете психолога, всхлипывая и выблёвывая туалетную воду, которой наглотался, пытаясь кричать. — Не стоит, — ответила она едва слышным шёпотом. Потому что говорить стало слишком тяжело, почти невыносимо. Когда мир еле держался на своей оси, слова казались такими же бессмысленными, как и крики Армина, пока те придурки вдавливали его лицом в унитаз. Бесполезные. Неслышимые. Эрен покачал головой, сидя, наклонившись вперёд. — Ты не… Это не похоже на тебя. — Ладно. — Я серьёзно. Зачем тебе драться, Микаса? Правильнее было бы спросить, почему она не лезет в драки чаще. Она не достаточно сражалась за Маму и Папу — и вот к чему это привело. И если она сейчас не будет драться — драться так, как ты учил её, Эрен, — всё снова рассыпется на куски. Ей нужно сражаться за всё, что ей дорого, иначе случится что-то ужасное. Что-то очень, очень плохое. — Они издеваются над Армином, — спокойно сказала она. Сине-зелёные глаза Эрена, полные печали, блестели от слёз. — Но ты ведь всегда говорила… — Почему ты плачешь? — Ты всегда говорила… — Теперь это не имеет значения. Его челюсть дёрнулась, когда он сжал её сильнее. Больше Эрен ничего не сказал, только поёрзал на месте и вытер слёзы распухшими костяшками пальцев. Он со злостью откинулся на спинку стула, подчёркивая своё настроение. На секунду Микаса почувствовала вину, но это быстро угасло, как и все остальные чувства, пока не осталось ничего. Она ощущала себя бесконечной, пустой бездной. Такой глубокой и всепоглощающей, что едва слышала, как директор зачитывает вердикт: её отстранили на две недели. Эрену дали всего одну — он ведь никому кости не ломал, понимаете? Мама была слишком подавлена, чтобы сердиться, и слишком встревожена за дочь, чтобы кричать. Она смотрела на неё с беспокойством в глазах, отражавшимся в зеркале заднего вида, по дороге домой. В их новый дом. Печальный новый дом. Микаса вспомнила времена, когда любовь означала счастье. Когда она с Мамой пела песни в машине, бормоча строчки на японском, которые не понимала, и хихикала над тем, как забавно они изгибались и вертелись у неё во рту, щекоча. Теперь любовь означала не радость, а сжатые кулаки, кабинет директора, слёзы в глазах Эрена и молчание вместо музыки в машине. Только тишина и отсутствие того света, что когда-то озарял каждый уголок её жизни. Теперь это была бескрайняя пустота. Казалось, она сама кровоточила, а её сердце билось впустую. Она вся, до последней клеточки, была пуста.

***

Мама тихонько напевала колыбельные, копая землю у дома, высаживая сезонные фрукты в попытке вдохнуть жизнь в застывший дух этого места. Их новый дом был маленьким, с полами, скрипящими на каждом шагу, и стенами, которые будто перешёптывались с ветром. В нём был всего один этаж, не считая комнаты на чердаке, где жила Микаса, проводя бо́льшую часть времени запираясь в одиночестве. Мама вздрогнула, когда Микаса появилась на крыльце с домашним телефоном в руках. — Дядя Леви звонил. Мама тыльной стороной перчатки стерла пот со лба. — И? Микаса вздохнула, чувствуя вокруг себя влажность. Лето стремительно приближалось: деревья, почти полностью сбросившие свои цветы, теперь утопали в густой зелени, в её разнообразных и насыщенных тонах. Армин как-то сказал, что в их городке летом можно насчитать больше пятисот оттенков зелёного. «Как на тропическом острове, как в другом мире», — хвастался он. — Иии, — протянула Микаса, уставившись на свои армейские ботинки. Она всё ещё разнашивала их, потому что они натирали её кривые пальцы. — Он сказал, что приедет на неделю или две, чтобы помочь. — Мне не нужна его помощь, — пробормотала Мама, обращаясь к своим цветам. — Ну, придётся потерпеть, — ответила Микаса, слегка поморщившись от своего тона. Мама выпрямилась, и в её взгляде промелькнуло что-то странное. Казалось, она вот-вот сорвётся — то ли в слёзы, то ли в приступ ярости. Микаса понимала, что лишь усугубляет ситуацию. С тех пор как родители развелись, над Мамой висела тонкая нить, и порой она рвалась, оставляя лишь сломленную женщину. Эхо. Невероятно было видеть, что даже Мама могла превратиться в такое. Кто бы мог подумать. Микаса уставилась на мать, на капли пота, стекавшие по её лицу и шее, словно всё её тело плакало. — Почему ты так себя ведёшь? — беспомощно спросила Мама. — Я просто хочу понять. Почему? «Почему я так себя веду, Мама?» Микаса хотела бы задать ей этот вопрос, потому что сама она не знала ответа. Почему она раздала все девчачьи наряды и избавилась от пастельных тонов в своей комнате? Почему её способом пережить потерю стало прощание со старыми иллюзиями о любви и новая манера поведения? Как будто у неё был выбор поступить иначе. Больше всего на свете она хотела помочь Маме и облегчить боль Папы. Но они же сами разрушили свой брак. Это они изменяли и ссорились, и теперь им досталось всё — документы о разводе, судебные заседания и терапия… А у Микасы — ничего. Ничего, кроме слёз Эрена, издевательств над Армином и кромешной тьмы её комнаты, пульсирующей под тяжёлую стальную музыку. Почему так, Мама? Почему? Микаса не ответила. Она резко развернулась и вошла в дом. Оглядевшись, она удивилась странности этого места: на маленьком кухонном столе стоял букет цветов, из духовки тянулся аромат пирога — и вся эта спокойная атмосфера резко контрастировала с гулом агрессивной музыки, доносящейся из её комнаты наверху. Она вздохнула, положила трубку на базу и провела ногтями по маленькой трещине на стене. Микаса чувствовала, что в основании её мира пролегала такая же трещина, которая рано или поздно начнёт расти, пока в конце концов, не разрушит его целиком. Ей нужен был Эрен. Чтобы просто обнять её, крепко прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо. Но такие утешения — для слабаков, напомнила она себе. Сейчас ей нужно было быть сильной, не показывать чувств и не давать слабину. Будто кто-то проколол её сердце, выпустив всё его содержимое. Время тянулось мучительно медленно. Поднявшись обратно в свою комнату, Микаса увидела шесть пропущенных звонков от папы и сообщение: «Прости меня, малышка. Я люблю тебя. Пожалуйста, поговори со мной. Я люблю тебя.». Её сердце сделало то, чему оно научилось в последнее время: кусочек за кусочком, оно затвердело, превратившись в ледяной камень внутри неё. Она удалила сообщение. И пропущенные звонки. И уже собиралась выключить телефон, когда он внезапно зазвонил у неё в руках. Это был Армин. — Алло? — прохрипела Микаса, её голос царапал горло, как наждачная бумага. Она выключила музыку в комнате, и тишина резко заполнила её уши. — Микаса, — вздохнул её друг на другом конце провода, его голос лёгкой волной спокойствия проник в хаос её мыслей. — Я так сильно переживаю за тебя. — Все твердят одно и то же, — сказала она, забираясь на маленькую кровать и подтягивая ноги к груди. — Лучше скажи, как ты себя чувствуешь, Армин? — Нормально. — Мне жаль, что эти старшеклассники издевались над тобой. — Мне тоже, — тихо усмехнулся он, и этот звук прозвучал как музыка для её ушей. — Не могу поверить, что ты сломала нос тому парню. — Он заслужил это, — ответила она, вдруг осознав, что улыбается. — Я ради тебя хоть тысячу носов переломаю, Ар. Даже через телефон Микаса почувствовала, как Армин вздохнул. — Эй. Ты сейчас говоришь, как Эрен. Повернувшись на бок, она натянула одеяло на себя, даже не потрудившись снять обувь. Она глубоко вдохнула странный запах своей подушки — аромат, к которому ей ещё предстояло привыкнуть, в который она всё ещё не могла поверить, что он теперь её. — Он злится на меня, — сказала она, вспоминая выражение глаз Эрена в кабинете директора. Она столько раз вглядывалась в них, запоминая форму, каждый оттенок, каждую мелкую деталь. Но прежде они никогда не смотрели на неё так пристально и так печально. С тех пор они не разговаривали. Она скучала по нему. Армин снова вздохнул, и Микаса представила, как вздымается и опускается его впалая грудь, как хрупко выглядят его тонкие кости. За последний год он сильно похудел, словно из него выжали все соки. «Это просто нервы, — говорил он. — Из-за тревоги у меня нет аппетита. Вот и всё». — Микаса, мне это не нравится, — раздался его напряжённый от беспокойства голос. — Не нравится то, что ты делаешь. Тихо вздохнув, она натянула одеяло на голову, погружаясь в удушающую темноту. — А что я делаю? — искренне спросила Микаса. — Ты сильная, Мик, — прямо ответил Армин. Его голос дрогнул, и Микаса не поняла — это он или помехи в телефоне. — Ты очень сильная. Но не обязательно быть агрессивной, чтобы показать это. Она закрыла глаза. Представила его, представила Эрена. Теперь они больше не были детьми — невинными и беззаботными. На их костяшках были ссадины, а одежда отражала все ночи мира — чёрная, как тьма простирающаяся над ними. Микаса стала частью этого. Вот что с ней сделало пятнадцатилетие. Вот что с ней сделал развод. Она превратилась из света в тень. Сейчас она была сильнее, чем когда-либо: её бёдра словно выточены из камня, мышцы на руках играли под кожей, а её удары кололи, ломали, крошили. Физически она была на высоте. Ей оставалось лишь закалить внутренний стержень. Перевоплотиться ещё чуть-чуть, и тогда ничто и никто не сможет причинить ей боль. Никогда больше. Она прочистила горло. — Я должна сражаться, — наконец сказала она, услышав шаги матери вдали и чувствуя, как сжимается сердце при мысли о ней. — Посмотри, что случилось с моими родителями. Они не сражались, Армин. — Но не так, Микаса. Только не так. — Я люблю тебя, Ар. И я не хочу тебя потерять. Повисла тишина. Мучительно долгая тишина, заставившая Микасу задуматься, до сих пор ли он ещё там. Пока он наконец снова не заговорил, она успела представить его рядом с собой. Его руки, ласково касающиеся её волос, как он всегда делал, когда ей было плохо, пропуская её чёрные пряди между тонкими пальцами. Она представила Эрена, то тепло, которое излучали его прекрасные глаза, когда он видел как она плачет. Горячие слёзы покатились из её глаз, скользя по переносице. Она быстро их смахнула, подавила в себе. Ведь она должна быть сильной, холодной; у неё не осталось ни сердца, ни времени на слабости. Но всё же, всё же её сердце растаяло, наполнилось любовью и уязвимостью, когда Армин ответил: — Я тоже тебя люблю.

***

Теперь, как никогда, Эрену нужно было научиться контролировать свои эмоции. «Контролируй», — твердил он себе. — «Хоть раз в жизни, Эрен, держи себя в руках». Когда его чувства бурлили и рвались наружу при виде Микасы — её новой короткой стрижки, потёртых армейских ботинок, клетчатых юбок, гольфов до колен и топов с длинными рукавами, — «контролируй». Когда он слышал её голос, который, несмотря на внешние изменения, остался прежним: тихим, едва уловимым, как выдох, — «контролируй». Когда она сидела рядом в кабинете директора, а он знал всем своим существом, что её место на сцене, где она кружится, танцует, блистает, а не здесь, не с ним, — «контролируй». Держи себя в руках. И он пытался. Он знал Микасу, знал её лучше, чем кто-либо другой, и ненавидел, в кого она превращалась. Ему казалось, что он мог бы сделать больше, чтобы предотвратить её изменения. Но, как никто другой, Эрен понимал: людей нельзя спасти, их можно только любить. А он любил Микасу. Может, пришло время сказать ей об этом. Он ждал у её школьного шкафчика, когда она внезапно появилась рядом с этим Ебучим Сэмюэлем. У Эрена мурашки побежали по коже от того, как они разговаривали, от лёгкой улыбки на её губах и от того, как этот придурок скользил взглядом по её фигуре, словно видел сквозь одежду. Он, слегка нервничая, засмеялся. Ебучий Сэмюэль был качком в их классе, одним из самых популярных парней (блевотина), и Эрен знал его по футбольной команде (двойная блевотина). Он знал его достаточно хорошо, чтобы помнить, что тот дрючит цыпочек только в трусиках «S» размера и орёт «Вот так, ебать!» после каждого забитого гола (отсюда и прозвище). Эрен представил его, кричащего «Вот так, ебать!» после того, как он завоюет Микасу. Господи, нет. Одна только мысль об этом заставила Эрена сжать кулаки и задрожать от злости. Чёрта с два он допустит такое. Все его прежние намерения признаться ей в любви мгновенно улетучились, сменившись беспокойством, вскипающей яростью, и страхом. «Держи себя в руках, Эрен. Контролируй». Он сглотнул. — Мики. Ебучий Сэмюэль окинул его взглядом с головы до ног, оценивая. На виске у Эрена была рана от последней драки, которая медленно заживала, из-за чего он казался жалким на фоне величественной безупречности Сэмюэля. — Эрен, — тихо произнесла Микаса с лёгкой улыбкой. И он не мог понять, кому предназначалась эта улыбка — ему или парню рядом. — В чём дело? — Можем поговорить? Наедине? — Конечно. Ебучий Сэмюэль ответил Эрену таким же пристальным взглядом и нахальной ухмылкой. Слегка коснувшись руки Микасы, он шепнул ей на ухо: — Увидимся позже. Она помахала ему рукой. Что-то в том, как её глаза, подчёркнутые густой подводкой, задержались на нём, заставило сердце Эрена сжаться. Он прочистил горло. — Я не слышал о тебе две недели, — сказал он. С отсутствующим выражением лица Микаса открыла шкафчик и пожала плечами. — Я была занята. — Чем? — Балетом. Сидя у себя в комнате. Как обычно. Эрен хмыкнул — её взгляд был прикован к незначительному месту в глубине шкафчика и не двигался. Он протянул руку, коснулся её лица и взял за упрямый подбородок, приподнимая его, чтобы она посмотрела на него. Её глаза были нежными и прекрасными, как два глубоких чёрных озера. На мгновение они задержались на нём, а потом скользнули в сторону, её щеки загорелись ярким румянцем. Он не мог понять, был ли это просто макияж или она покраснела из-за чего-то. — Микаса, пожалуйста, — прошептал он, его дыхание коснулось её лица. — Прошу, посмотри на меня. Её взгляд медленно поднялся и снова остановился на нём. — Мы можем поговорить? Она убрала его руку со своего лица и полностью сосредоточила внимание на нём. — О чём? — Обо всём, — сказал Эрен, поправляя лямку рюкзака на плече. Вокруг них суетились и толпились ученики, их оживлённые голоса сливались в фоновый шум. — Что с тобой происходит? Это на тебя не похоже. Она только вздохнула. — Ты о том, что я избила тех старшеклассников? — Не совсем. — Тогда о чём, Эрен? — Ты мой лучший друг, — сказал он с нажимом, почти зашипев. Она вздрогнула от его тона, и он, вздохнув и проведя рукой по волосам, мягче добавил: — Но как будто отдаляешься от меня. А теперь я вижу, как ты общаешься с Ебучим Сэмюэлем. — Ебучим? — Это кличка, которую мы дали ему в футболе. Микаса коротко рассмеялась, и внутри у него что-то ёкнуло от этого звука. Он не мог вспомнить, когда в последний раз наслаждался её смехом, но сейчас он показался ему каким-то притворным. — Ну, Сэм вообще-то милый, — смущенно пробормотала она, копаясь в своём шкафчике. А затем тихо добавила: — Он пригласил меня в кино в субботу. Сердце Эрена взлетело к самому горлу, а затем камнем рухнуло вниз. Он буквально процедил сквозь стиснутые зубы: — Что он сделал?! — Ты слышал. — Мик, не ходи. — Почему? — Он мудак! — Почему? — Тебе не кажется странным, что он только сейчас начал с тобой общаться? После… — После чего? — После этого, — он неопределённо кивнул на её одежду. Она прищурилась, глядя на него, и короткие волосы упали ей на лицо. — Ты хочешь сказать, что я выгляжу более доступно? — Нет! — выдавил Эрен, раздражённо ударившись затылком о шкафчик. — Я пытаюсь сказать, что он не воспринимает тебя всерьёз. Микаса внимательно оглядела его, задержавшись на его кадыке, ключицах, груди, а затем прямо посмотрела в глаза и, моргнув, холодно сказала: — Думаю, я сама разберусь. Развернувшись, она пошла прочь, оставив Эрена стоять и смотреть ей вслед, как она прокладывает себе путь сквозь толпу учеников. Ему хотелось закричать, кинуться за ней, удержать её. Возможно, если бы он признался ей сейчас, то всё это бы прекратилось. Весь этот беспорядок. Может, не стоило сдерживать свои эмоции, а дать им выплеснуться наружу. И с этой мыслью он позвал её: — Микаса! Она медленно повернулась, глядя на него, а люди вокруг обтекали её, словно волны. Даже с того расстояния он услышал её голос. — Что, Эрен? — Прошу… — это всё, что он смог выдавить. — Будь осторожна, пожалуйста.

***

Стоя перед зеркалом, Микаса встретилась взглядом со своим отражением и увидела незнакомую девушку. Та, что смотрела на неё, казалась совсем чужой — не частью её самой. Мамины мягкие черты исчезли, уступив место строгому лицу с множеством каффов на ушах, чёрной подводкой для глаз, короткой стрижкой, рваными джинсами и выцветшими свитерами. Она даже проколола пупок втайне от Мамы, в каком-то затрапезном тату-салоне, где её несовершеннолетние подружки-балерины делали себе пирсинг за спиной у родителей. И всё это просто для того, чтобы хоть что-то почувствовать. И на мгновение это сработало. Когда игла прошла сквозь плоть, острый укол боли приглушил всё остальное, так что больше ничего не болело и ничто её не касалось. Сэмюэль был просто ещё одной иглой. Телефон зажужжал на кровати, показывая сообщения от Эрена (Мик, пжлст будь осторожна), Армина (Эрен говорит, что ты теперь встречаешься с Сэмюэлем?), Папы (Мы с мамой договорились, что я заберу тебя на следующей неделе! Пожалуйста, ответь на мои звонки) и от Сэмюэля. Он отправил только какой-то убогий смайлик с сердечком, за которым следовало «скорей бы увидеться сегодня вечером, красотка». Микаса усмехнулась. Красотка. Сейчас это было последнее, что можно было о ней сказать. Только взгляните на неё: она вывернула себя наизнанку, обнажив все уродства, что были внутри, всю тьму, все причины, почему она стала такой. Она взглянула на себя, в её сознании зародились слова: Мама и Папа расстались из-за тебя. Ты их разрушила. Это всё твоя вина. — Знаю, — ответила она своему отражению, уставившись на пылинку на грязном зеркале. Всё в её комнате казалось и ощущалось таким же грязным. Хотя она отдраила каждый сантиметр этого места, перед тем как въехать сюда. Микаса уже собиралась ответить на сообщение Сэмюэля, когда услышала лёгкий стук. Она на мгновение замерла, подумав, что это Эрен бросает камешки в окно. При одной только мысли об этом её сердце радостно забилось, но затем звук раздался снова, и она поняла, что это Мама тихонько постучала в дверь. — Ты одета? — её голос едва доносился сквозь щели их маленького дома. Микаса тяжело вздохнула, даже не пошевелившись. — Заходи, Мам. Её мать неслышно скользнула в спальню, двигаясь так осторожно, будто находилась не у себя дома. — Дядя Леви звонил, — прошептала она, поморщившись, когда половицы заскрипели под её босыми ногами. Она всё ещё не привыкла к скрипучим местам в комнате Микасы, так как заходила туда редко. Мама медленно присела на край кровати, бросив взгляд на телефон, который засветился и завибрировал рядом, но тут же отвела глаза. Она внимательно посмотрела на дочь. — Ты такая красотка, — сказала она. «Что не так с этим словом?» — подумала Микаса. — «Почему все его произносят и при этом врут?» — Спасибо, — едва слышно пробормотала она, убирая выбившуюся прядь с лица. Массивные серьги в её ушах были тяжёлыми, они тянули вниз так, что их концы касались оголённых ключиц. Она была в чёрном топе без рукавов, рваных джинсах и старых грязных конверсах. Мама, казалось, была очарована этим странным образом, восхищаясь каждой чёрточкой своей дочери. — Боже… — прошептала она, прижав руку к сердцу. — Как ты выросла. Микаса застыла на месте. Мама поднялась с кровати и, скрипя половицами, подошла ближе. Она была на голову ниже дочери, и у Микасы защемило сердце от осознания, как быстро пролетело время. Когда маленькие трико и купальники сменились вот этим? Мама шмыгнула носом, прочистив горло. — Микаса, — сквозь слёзы улыбнулась она. — Можно я расчешу тебе волосы? Как мы делали, когда ты была маленькой? Она кивнула, чувствуя, как глаза увлажнились, и прошептала: — Хорошо. Микаса села перед зеркалом, её глаза, обведённые чёрным карандашом и тенями, уставились на собственное отражение. Ей стало жаль Маму — она ни в чём не виновата. Пока та проводила щёткой по волосам Микасы, пряди мягко скользили между щетинками, поднимались от головы и вновь ложились на шею. Мама внимательно смотрела на дочь, словно стараясь прочитать всё, что скрывалось у неё внутри. — Милая, — произнесла она через некоторое время, положив руки на плечи дочери. — Почему ты плачешь? Микаса и не заметила, что плакала. Шмыгнув носом, она вытерла струйку чёрной влаги, скатившуюся по щеке и окончательно испортившую макияж. В последнее время слёзы лились сами собой, независимо от её воли. Они катились, когда Микаса ответила дрожащим голосом: — Я не знаю, Мам. Не знаю. — Ох, родная, — Мама тоже заплакала, и казалось, её слёзы тоже текли сами собой. Блестящие дорожки струились по их щекам, когда Мама обхватывала дочь худыми руками, и её тело содрогнулось от негромких рыданий. — Почему он изменил? — прошептала Микаса. — Мы же были так счастливы. У нас было всё. Почему Папа изменил? — Иногда, Микаса, — Мама выдохнула ей в волосы, и её голос дрогнул. — Хорошие люди совершают плохие поступки. Пожалуйста, не надо ненавидеть своего отца. Её едва заметный японский акцент словно впивался в сознание Микасы острыми иглами, не давая забыть, что они здесь чужие, другие, странные. Что Сэмюэлю она бы никогда не понравилась по-настоящему. Что для Папы было вполне естественно изменять Маме с какой-то длинноногой европейской блондинкой. — Я скучаю по нему, — прошептала Микаса, едва слыша свои слова. Они застряли у неё в горле, не двигаясь. — Я скучаю по нему, Мам. — Я тоже, — внезапно засмеялась Мама, вытирая нос. — Боже, разве я не сумасшедшая? После всего… после всего этого… я всё ещё скучаю по нему. — Как думаешь, ты когда-нибудь смогла бы его простить? — Я не знаю. — А снова его полюбить, Мам? — Микаса, — Мама выпрямилась и аккуратно обхватила щёки дочери своими ладонями. Мягко повернув её лицо, чтобы она посмотрела ей в глаза, Мама тихо сказала: — Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Я всегда, всегда буду любить твоего отца. И всегда буду любить тебя. Моё решение уйти было не бегством или отказом от вас, а освобождением. — От чего? — От меня самой. — Я не понимаю… — Когда двое больше не приносят друг другу счастья и покоя, — слабо улыбнулась она, мягко коснувшись кончика покрасневшего носа Микасы, — им нужно расстаться именно из любви. Я знаю, сейчас это трудно, но пожалуйста, постарайся понять. Разлука не всегда означает, что вы насовсем потеряли друг друга. Микаса закрыла глаза, обхватив тонкими пальцами запястья матери. — Я никогда этого не пойму, — тихо сказала она. — Пока что, — ответила Мама, гладя её по волосам и убирая чёлку с лица. — Всё, что от тебя требуется, — быть моей девочкой. И… — Что? — Я просто хочу, чтобы моя дочка вернулась. Микаса открыла глаза, её ресницы слиплись от туши и слёз. Хриплый вздох вырвался из её горла, и на миг перед глазами мелькнули образы отца, которым она пренебрегала последний месяц: его широкая улыбка, сильные плечи, на которых держался весь мир, медовые глаза и широкая грудь, вмещающая огромное доброе сердце. И она не могла понять, как человек, сотканный из всего лучшего, что мог даровать Бог, мог так предать свою семью. Оставить их. Может, Мама была права, и Микасе пока не хватало зрелости, чтобы всё осмыслить. Она не могла понять, ведь для неё любовь всегда означала быть вместе, несмотря ни на что, потому что узы не могут связывать людей, если они далеко друг от друга. Но она не решилась сказать это вслух. Вместо этого она закрыла глаза и прошептала: — Она здесь. И ей нужна ты, Мама. Она нуждается в тебе.

***

Эрен недолюбливал многих людей, но Ебучий Сэмюэль был на самом верху этого списка. Его дурацкий насмешливый тон, его дурацкий гнусавый голос и эти дурацкие полуприкрытые глаза, из-за которых он выглядел так, будто привык смотреть на всех свысока. Его тупой, наитупейший тупизм! Как же он его ненавидел! И как у него только хватило наглости пригласить Микасу на свидание? Да кем он себя возомнил? Достойным её? Как бы не так. Никто не был достоин. Никто. Чёрт, даже сам Эрен. — Ненавижу его, — пробормотал Эрен, глядя на Ебучего Сэмюэля с другого конца футбольного поля. Эта дурацкая ухмылка растянулась, словно трещина на его тупой роже. Тренер дал свисток и разбил всех на две команды, и как назло, Ебучий Сэмюэль оказался с ним в одной команде. Ну разумеется. — Эй, Йегер, — с улыбкой окликнул его Сэмюэль, подбегая ближе. Даже на расстоянии Эрен чувствовал запах его нахального самодовольства и пота. Его голос, словно скрежет по стеклу, бил по ушам. — Мы с Микасой здорово повеселились в субботу. Хочешь знать, чем мы занимались? — Как насчёт того, чтобы ты съебал отсюда? — Ауч, какой ты чувствительный. Пронзительный свисток разорвал воздух, объявляя начало игры. Эрен бросился за мячом, стремясь оказаться как можно дальше от Ебучего Сэмюэля. Он бежал и бежал, и через несколько мгновений мяч оказался у него под ногами. Он пинал его и пинал, мчался вперёд, пока внезапный образ Микасы не промелькнул перед глазами. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от этого видения, но безуспешно — мысли о ней настойчиво проникали в каждый уголок его сознания. Он видел её глаза. Полуприкрытые, томные. Её волосы. Растрепанные в беспорядке. Её губы. Приоткрытые. Его передёрнуло, стоило ему только представить, что Ебучий Сэмюэль мог видеть её такой. Внезапно мяч выбили из-под его ног с такой силой, что он почувствовал, как порыв воздуха от удара обжёг его лодыжки. — Вот так, ебать! — ликовал Сэмюэль, забив их первый гол. — Да! — Отлично, Сэм! — прокричал тренер, сложив ладони рупором. — Так держать! Кровь Эрена молниеносно вскипела. Они носились по полю, словно рой муравьёв, и вскоре струйки пота потекли по лицу Эрена. Ему пришлось вытереть их своей футболкой. Он изо всех сил старался не терять самообладания, но сердце разрывалось от зелёной зависти при одной мысли о том, что Ебучий Сэмюэль хоть пальцем мог прикоснуться к Микасе — даже если это была просто невинная рука на плече. Вдруг он услышал за спиной его голос, хриплый от бега. — Да ладно тебе, Йегер, — сказал он. — Я думал, вы с ней друзья. — Отвяжись от меня, — прорычал Эрен, и смех Сэмюэля эхом разнёсся по всему полю. Эрен прекрасно знал, чего тот добивается — он насмехался над ним. Парни только и делали, что заглядывались на Микасу, ведь она была красивой. Но между собой они обзывали её «курицей карри», «узкоглазой» и другими мерзкими прозвищами, от которых у Эрена скрежетали зубы, а кулаки сжимались сами собой. Поэтому он защищал её все эти годы. Но когда же он успел отвернуться, что этот таракан так близко подкрался к ней? Эрен ненавидел себя за то, что позволил такому, как Сэмюэль, подойти к Микасе. «Мне не нужно, чтобы ты защищал меня, Эрен», — почти слышал он её голос. — «Я сама могу о себе позаботиться». «Ну, похоже, не можешь», — подумал он, глядя на Ебучего Сэмюэля, на его блестящие мускулы и самодовольный ухмылку. — Ублюдок, — прошептал Эрен и вернулся к игре. Несмотря на то, что они были в одной команде, мяч друг другу они не передавали ни разу. Тренер, если и заметил это, ничего не сказал. Наоборот, он позволил Сэмюэлю врезаться в Эрена всем телом, сбив его с ног и повалив на землю. — Эй! — закричал Эрен, вскочив на ноги и уставившись на колоссальную фигуру Сэмюэля, который отбрасывал на него тень. Он был чертовски огромным. Они застыли посреди поля, сверля друг друга взглядами, пока их товарищи по команде проносились мимо в погоне за мячом. — Йегер, — ухмыльнулся Сэмюэль, его каштановые волосы прилипли ко лбу. — Слышал, что говорят про азиаток? — Следи за своим языком. — Знаешь же, что они любят поесть, да? — Захлопни свой рот! — Эрен уже кричал, сжав кулаки, а его вены вздулись под кожей. Ебучий Сэмюэль больше ничего не сказал. Вместо этого он вытянул руки перед собой на уровне паха, изображая, что придерживает кого-то за голову, и резко качнул бёдрами вперёд, посылая намёк, от которой Эрен застыл с разинутым ртом. И тогда это случилось. Мяч передали Эрену, он схватил его обеими руками и метнул прямо в тупую, сияющую рожу Сэмюэля. С громким хрустом мяч врезался в его лицо. Из носа хлынула кровь. Эрен обрушился на него всем телом, повалил на землю, оседлав и нанося удар за ударом, снова и снова и снова… — Эрен Йегер! — закричал тренер. — Прекрати! Товарищи по команде окружили их, скандируя: «Бей! Бей! Бей!», и только один из них попытался их разнять, отчего Эрен пошатнулся. Потеряв равновесие, он ощутил, как кулак Сэмюэля врезался ему в челюсть, потом в лицо, затем в живот. Со стоном он снова поднялся на ноги, зарычал и швырнул Ебучего Сэмюэля обратно на траву, молотя его по лицу кулаками и с каждым ударом шипя: «Только не мою Микасу, не мою Микасу, не мою Микасу!»

***

Она бежала со скоростью ветра. Но когда она добралась, было уже поздно. Футбольное поле было заполнено людьми, но того, кого она искала, не было. — Где Эрен? — спросила она у тренера. В ответ он раздражённо хмыкнул и махнул рукой в сторону школьного здания. Кабинет директора. Она ждала. Села на скамейку возле школьной парковки и отправила ему сообщение, чтобы он встретился с ней там. Прошло много, очень много времени, но когда он появился, всё ещё мокрый от пота, покрытый травинками и кровью, её сердце упало. — Эрен… — выдохнула она, поднимаясь на ноги. Он возвышался над ней, и она вдруг осознала, что не помнит, когда он успел так вырасти. Она подумала о Карле. «Прости, — хотела она сказать ей. — Я не смогла его защитить. Прости.» — Прости, — сказал Эрен. — Прости, — повторил он. Микаса, закусив губу, внимательно оглядела его с головы до ног. Она осторожно вытерла кровь на его виске своим рукавом, взяла его сбитые в кровь костяшки и поцеловала их. — Я слышала, что случилось, — прошептала она, закрывая глаза и вдыхая запах травы и крови на его пальцах. — Зачем, Эрен? Зачем надо было драться? — О, — усмехнулся он, выдернув руку из её ладоней. — Сейчас ты меня об этом спрашиваешь? Давай, расскажи мне. — Что? — В курсе, что меня отстранили от футбола? — Тогда зачем надо было избивать Сэмюэля? — Зачем ты встречалась с ним?! — Почему ты кричишь? — Потому что я злюсь! — Почему? — Потому что…! — застонал он и бросился на скамейку. Уронив лицо в ладони, Эрен вздохнул. — Забудь. Он ненавидел, как его тело реагировало, покрываясь мурашками, когда пальцы Микасы мягко коснулись его шеи. Она села рядом, так близко, что он мог уловить её запах. Её рука двигалась в утешительном, почти материнском жесте, и он не смог заставить себя отстраниться. — Хочешь, я тебе кое-что покажу? — прошептала она спустя некоторое время, её голос был едва слышен на ветру. Солнце опускалось за горизонт, озаряя всё вокруг великолепными оттенками оранжевого, пурпурного и красного, играя с перистыми облаками. — Смотри, — тихо сказала она. — Посмотри на меня. Медленно Эрен поднял голову. Он увидел её глаза, смотревшие на него — без макияжа, открытые, уязвимые. Её многочисленные серьги тоже исчезли. На ней была только школьная форма и конверсы. Ничего лишнего — только простота и честность. — Микаса… — начал он, но она покачала головой, призывая его замолчать. — Я ничего с ним не делала, — спокойно сказала она. Эрен вздохнул. — Я знаю, — произнёс он, поморщившись от боли в рассечённой губе. — Боже, я знаю. — Тогда зачем ты его избил? — Он вёл себя неуважительно, плохо говорил о тебе. — Слова ничего не значат. — Для меня они значат всё. — Не должны. Эрен провёл руками по волосам, растрепав влажные от пота пряди, которые тут же подхватил ветер. Наверняка от него пахло не лучшим образом, но Микасе, похоже, было всё равно. Она пододвинулась ещё ближе, коснувшись бедром его ноги. — Тебя это не задевает, Микаса? — спросил он. — То, как они тебя обзывают? Все эти расистские оскорбления? Она сжала губы и расправила плечи. — Они не определяют меня. Они могут лаять сколько хотят, но я никогда не позволю им меня укусить. Эрен отвёл взгляд. Она была слишком похожа на свою мать. Он так хотел, чтобы развода никогда не было. Чтобы он мог помирить её родителей и вернуть всё на свои места, заполнить их жизнь любовью так, чтобы не было ни ссор, ни пирсинга, ни Ебучего Сэмюэля. Но Микаса была мудрее — она взяла его за подбородок своими маленькими руками и сказала: — Может, тебе стоит научиться тому же. Его губы приоткрылись, но тут же закрылись, слова застряли в его горле. Тело ныло от боли и неистового желания. Он был покрыт ссадинами и синяками с головы до ног, обнажая перед ней всю свою уязвимость. А она… она была такой понимающей, спокойной, готовой принять его слабость, держать её в своих руках, что он уже открыл рот, чтобы сказать: «Я люблю…» Но вместо этого: — Когда ты поедешь к своему отцу? Он сглотнул, увидев, как она удивлённо моргнула, её ресницы коснулись бровей, когда глаза широко распахнулись. — На следующей неделе, — ответила она, насторожившись при упоминании отца. — А что? — Будешь там, напиши мне. Я хочу, чтобы ты встретилась со мной на нашей старой скамейке. — Почему? Эрен покачал головой. Кровь на его лице уже засохла. — Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, — сказал он. Микаса хотела что-то спросить, но он вдруг резко наклонился и прижался к её щеке коротким, влажным поцелуем, вздрогнув от боли в разбитой губе. — Во дерьмо, это больно. — Зачем тогда…? — Увидимся, Мик. И пока она смотрела, как он удаляется, растворяясь среди машин и улицы, ей вдруг пришло в голову, что она так и не поблагодарила его за то, что он сломал нос Ебучему Сэмюэлю.

***

Ему сказали, что если он схлопочет ещё одно отстранение, его исключат. Как ни странно, мысль об отчислении, казалось, беспокоила Эрена не так сильно, как, по мнению Микасы, должна была бы. Может, он просто делал вид, что ему всё равно. Он часто так поступал. Глаза Папы казались чужими и грустными, в них не было прежнего света — только тени нескончаемой вины. Микаса не могла долго смотреть в них, и как только она выскочила из его машины на подъездную дорожку у дома своего детства, где хранились все её детские воспоминания, сразу сказала: — Я пойду к Эрену. — Уже? — спросил отец, его волосы были в беспорядке. Он устало откинулся на спинку водительского сиденья, медленно расстегнув ремень. Она молча наблюдала, ожидая, что он сейчас выскочит из машины, захлопнет дверь, и эхо разлетится между деревьями. Микасе так хотелось ему сказать: «Папа, я люблю тебя, но ты причинил боль мне и ты причинил боль Маме, но я всё равно люблю тебя. Меня сбивает с толку, как я могу любить того, кто лишил меня дома и теперь живет так мрачно. Папа, пожалуйста, пойми: мне хочется тебя простить, но я не могу даже смотреть на тебя. У меня слишком хрупкое сердце, и я ещё не научилась любить так, чтобы это не убивало меня.» — Да, — прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Нет, только не здесь. Она не могла и не хотела плакать здесь, перед ним. Она быстро развернулась, закинув сумку на плечо, и пошла прочь. Пошла к той самой скамейке, где прошло её детство, стараясь увеличить расстояние между собой и этим старым домом, оставив отца смотреть ей вслед. Но расстояние не имело значения, ведь её сердце всё равно осталось там, запертое в прошлом, в стенах этого дома, запах которого она чувствовала даже отсюда. Она шла. Листья сминались под её ногами, но она продолжала идти. Ветер холодил слёзы на её щеках, но она не останавливалась. Она шмыгнула носом, смахнув их, и продолжила идти. Шла, пока вдалеке не появился Эрен, и его фигура не стала всё ближе, заполняя собой весь горизонт. Вздох облегчения сорвался с её губ, когда она наконец остановилась перед ним. Ива над ними покачивалась и шелестела в такт его дыханию, когда он спросил: — Как ты себя чувствуешь? Когда в последний раз её об этом спрашивали? — Мне плохо, — честно призналась она, смахивая слезинку со щеки. Казалось, в последнее время она только и делала, что плакала. Эрен обнял её, прижимаясь губами к макушке. Он держал её, и они просто стояли под ивой и солнцем, у скамейки, где годами ждали школьный автобус с самого детства. А теперь им пятнадцать, они выросли, и сейчас у Микасы были родители, словно призраки, и пустая комната в доме, лишённом души. Но сердце Эрена было полно жизни и с каждым ударом наполняло её изнутри, стуча в унисон с её сердцем. Оно словно связывало их воедино, поддерживая её и не позволяя сломаться. Затем он отпустил её, и она почувствовала, как всё внутри осыпается, как подгибаются ноги, пока его руки не коснулись её лица. — Пойдём со мной, — прошептал он, схватив её за руку. — Я хочу тебе кое-что показать. Она следовала за ним, пока они пробирались сквозь лес, перешагивая через торчащие корни деревьев, упавшие ветки, грязь и оленье дерьмо. В какой-то момент он попросил её закрыть глаза, и она послушно сделала это, крепче сжав его руку, позволяя ему вести её за собой. Микаса устала быть сильной. Но рядом с Эреном она могла позволить себе быть слабой, могла споткнуться, зная, что он её поддержит. Они остановились. Он отпустил её руку и прошептал на ухо: — Теперь открой глаза. Микаса открыла. — Эрен… — прохрипела она, чувствуя, как перехватывает дыхание, а руки дрожат. — Эрен… — Узнаёшь? — он кивнул на окружавший их пейзаж, на их луг, то самое место, куда Армин часто водил их по ночам смотреть на звёзды. Сейчас вокруг них царил глубокий синий цвет, словно маленькие капли краски, разбрызганные по миру гигантской кистью. — Это прекрасно, — прошептала Микаса, стоя в окружении кустов и деревьев с голубоватыми цветами, которые едва заметно покачивались на ветру. Солнце, огромное и оранжевое, медленно уходило за горизонт, отсчитывая время. Эрен спрятал руки в карманы джинсов; футболка плотно облегала его торс, поддаваясь дуновению ветра. — Микаса, я привёл тебя сюда, потому что ты должна кое-что знать, — начал он, прочищая горло. — Есть то, о чём я не говорил тебе уже много лет. Она моргнула, оглядывая бесконечные цветы вокруг, впиваясь взглядом в каждый лепесток, в каждую дрожащую тень. — Что именно? — Армин рассказывал, как ты с мамой сажала дельфиниумы, когда была маленькой. А этот развод… он сломил тебя. Я привёл тебя сюда, чтобы напомнить. Напомнить тебе, кто ты есть на самом деле. Он снова прочистил горло, оглядел цветы вокруг, а затем смущённо посмотрел на неё. Голос звучал низко и ровно среди шёпота природы. — Я хочу помочь тебе снова стать самой собой, Микаса. Собрать тебя по кусочкам. Я знаю, что смогу. — Мы не в силах переделать людей, Эрен, — спокойно ответила Микаса, думая о своих родителях. И о его. — Может, ты права, — пожал он плечами. — Но даже в этом случае я всё равно могу попытаться, не так ли? Я… Я чувствовал… Я давно это чувствовал и, кажется, сейчас самое время сказать тебе. Как когда-то советовал мне Армин. — Армин? — Да. Микаса уставилась на него, не зная, что думать, что сказать и что делать. Она стояла, усилием воли успокаивая дрожащие руки, ожидая его слов. Он молчал некоторое время, и она наблюдала за ним, за его суровыми чертами лица, за тем, каким мужественным он выглядел. Словно время уже успело вылепить его из грубого камня, несмотря на юность. — Я знаю, что ты знаешь, что я люблю тебя, — внезапно выпалил он, запинаясь на словах. Казалось, он нервничал. Он прочистил горло и попробовал снова: — Но, думаю, ты не понимаешь, насколько сильно. — О чём…? — Пожалуйста, позволь мне показать. Он подошел так близко, что Микаса ощутила тепло, исходящее от его тела. Её руки сами собой поднялись и легли на его грудь. Она закрыла глаза, просто позволяя себе ждать. Она почувствовала, как его руки коснулись серёжек, провели по волосам, бережно убирая тёмные пряди за уши. Его ладони мягко обхватили её лицо, приподняв его к себе. Он остановился на мгновение, и их губы соприкоснулись — мягко, бережно. Эрен поцеловал её. О. О! Микаса почувствовала, будто земля уходит из-под ног. Его дыхание проникало в её рот; она вдохнула его, стараясь сделать частью себя. Его губы оторвались от неё лишь на мгновение, чтобы вновь прижаться, крепче, настойчивее. Листья вокруг них шелестели, словно радуясь вместе с ними. Весь воздух из её лёгких был резко выбит, когда его язык проник в её рот; она вздрогнула и застонала от удивления. Она зажмурилась, крепче сжимая его футболку в своих руках, и впервые в жизни по-настоящему ощутила его вкус. Его рука лежала у неё на затылке, притягивая её всё ближе, настойчивее, пока их дыхание не смешалось, и поцелуй, несмотря на неуклюжесть, не стал настолько страстным, что она сама уже тянулась к нему с той же силой и желанием. Внезапно она оттолкнула его, задыхаясь. Они оба покраснели и хватали ртом воздух. — Ты просто… — начала она, но не смогла договорить: её губы всё ещё жгло, а сердце бешено колотилось и грохотало в груди. И Микаса всё поняла. Эрен уверенно повторил: — Я люблю тебя. Она почувствовала слёзы на щеках ещё до того, как они выступили на глазах, и резко прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать внезапный всхлип. — Эрен, — икнула она. — Нет. — Это правда, — тихо ответил он, пока ветер трепал его волосы, а солнечные лучи отражались в его глазах, смягчая синяки и ссадины на его лице. — Я люблю тебя. — Как ты можешь любить меня такой? — спросила она, жестом указывая на себя. — Я сплошная проблема. Эрен невозмутимо улыбнулся. — Ты моя проблема. Микаса покачала головой, плача и чувствуя лёгкое головокружение. — Эрен. Эрен, я… — Я здесь, — сказал он, разрушая её последние преграды. Он убрал её руки от лица, прижимая их к своей груди, к своему теплу. — Я рядом. Я с тобой. — Весь твой, — прошептал он. — Только твой. — Посмотри на меня, — сказал он ей, взяв её за подбородок. В этот момент он был для неё таким нежным, таким новым. Микаса бессильно прижалась к нему, закусив губу, чтобы сдержать слёзы, когда он снова произнёс тихо и мягко: — Я люблю тебя. — Я… я… — Я любил тебя всю свою жизнь. Микаса всхлипнула, закрыла глаза и сделала вдох. За закрытыми веками она увидела Маму, Папу, их слёзы, боль, разбитую любовь и нарушенные клятвы друг другу. Но постепенно образы родителей начали растворяться. Ей больше не нужно было нести их боль на своих плечах. Больше не нужно было справляться со всем этим одной. Она открыла глаза. И увидела Эрена. Ей больше не нужно было нести всё это в одиночку. — Эрен? — прошептала она. — Да? — Можно, я покажу тебе, что я сейчас чувствую? — Конечно. Микаса дрожащими руками сбросила сумку с плеч, сняла массивные серьги, потёртые армейские ботинки и чёрную кофту с дырками. Она стояла перед ним в белой майке и джинсах, вытирая макияж с лица рукавом свитера, пока не осталась «обнажённой». Улыбка Эрена стала шире, отражаясь в лучах заходящего солнца. Микаса сделала глубокий вдох, осторожно подошла к нему и провела кончиком пальца по заживающей ране на его нижней губе. Она приподнялась, чтобы поцеловать её, и прошептала: — Вот мой ответ. Эрен широко ухмыльнулся. Она поцеловала его ямочку, его щёку, кончик носа. И рассмеялась. — Значит, это ответ «да»? — спросил он её между поцелуями. Микаса обвила его шею руками, повиснув на его плечах, а он крепко обхватил её талию, подняв в воздух. Она плакала от грусти и радости, от беспокойства и облегчения, потому что любить Эрена было похоже на освобождение, как будто она вновь обрела крылья. Закрыв глаза, она видела только тепло — убежище, которое его объятия дарили ей. Она любила его с того дня, как они встретились. Любила ещё до того, как поняла, что такое любовь. И сейчас, когда он держал её вот так, признаваясь, что его чувства больше, чем просто дружба, она ощутила, что медленно распускается, словно цветок. Её жизнь разделилась на «до» и «после» этого момента, на «до» того, как он поцеловал её именно так. Всё изменилось. И теперь она понимала, что всё, что произошло — Папа, Мама, Сэмюэль, — должно было случиться именно так, чтобы подготовить путь этому мгновению. И она была чертовски благодарна. — Тысячу раз да, — сказала она, такая лёгкая, свободная, яркая. — Звучит горячо. — Я это в книге вычитала. — А, в какой именно? — Тсс. Поцелуй меня снова. — Тысячу раз да, — прошептал Эрен, его пальцы скользнули в её волосы, его дыхание смешалось с её. — Ты такой мимишный. Они оба улыбнулись в поцелуе. Цветы окружили их, словно восхищаясь тем, что происходило между ними, когда они упали на траву, запутавшись в объятиях, хихикая и визжа от радости. Быть такими счастливыми было опасно, но они были слишком молоды и наивны, чтобы задумываться об этом.