Это ещё не конец / Not Over Yet

Каким был бы мир, если бы внезапно исчезли все звуки? Что стало бы с небом, если бы его живые краски померкли? Во что бы превратились цвета, если бы их некому было видеть, и музыка, если бы её некому было слышать? Микаса задаётся этими вопросами, потому что любила тех, кто был лишён этих привилегий. Для кого-то они просто калеки, но для неё — люди, умеющие лечить. И вот, когда Леви стоит перед ней — в чёрных очках, со шрамом на лице и тростью в руке — её охватывает чувство благоговения. Его присутствие — словно возвращение чего-то давно утраченного. Она знает, что он не видит её. Но всё равно улыбается. — Как ты нашёл меня? — спрашивает она. Леви стоит спокойно, что редкость для него. Его плечи всегда напряжены — как у солдата, привыкшего нести на них тяжесть, которую наваливает жизнь. И всё же в его голосе чувствуется неожиданная мягкость, когда он отвечает. — Маленькая птичка напела, что ты в городе, — его слова проникают в уши Микасы, словно оживляя её. — А зная тебя, я понимал: либо мне ждать, пока солнце в задницу зайдёт, либо искать тебя самому. Микаса усмехается. — Рада снова слышать тебя. — Ага, — отзывается он, усаживаясь рядом. Никаких объятий, никаких рукопожатий, даже привычного взъерошивания волос. Прошло шесть лет с тех пор, как она видела его в последний раз, а Леви остаётся всё таким же — в нём нет и намёка на нежность. Трудно поверить, что они родственники, и что именно он взял её под своё крыло после гибели родителей. Он отправлял ей деньги, вписал в свою страховку и звонил каждую неделю, чтобы узнать, всё ли в порядке, хотя их разговоры редко длились больше минуты. Она стольким обязана ему, и вот они здесь, будто прошлое нарисовано прозрачной акварелью, размытое и едва уловимое, как миг, готовый исчезнуть в прозрачной дымке бытия. Может, в этом и есть суть. В великом жизненном цикле су́дьбы некоторых людей переплетаются так же легко, как два пересекающихся потока, которые прокладывают параллельные пути, пока однажды вновь не разойдутся. Подобным образом и возникла эта странная семейная встреча. Со спокойным вздохом, который разделяют двое Аккерманов, с их черноволосыми головами, на которых, оседают первые снежинки падающего снега. — Ты наверняка хочешь что-то мне сказать, — наконец произносит Микаса, разглядывая шрам, грубо пересекающий его переносицу. Его глаза скрыты за тёмными стёклами очков. Она изучает каждую прядь его челки, гордые линии скул, резкие черты лица, которые совсем не напоминают её отца. Если Папа был словно соткан из тюля, дыхания и мягкого света, то дядя Леви казался вырезанным из теней жестокого мира, в котором он учился выживать. Сложно поверить, что они были братьями, скроенными из одного материала. Леви кладёт трость на край скамейки, закидывая ногу на ногу. Его голос медленный, с неизменной язвительной ноткой, как будто он уже устал от разговора, который даже толком не начался. Если бы Микаса не знала его так хорошо, это могло бы её обидеть. — Как догадалась, что я пришёл поговорить? — говорит он. — Маленькая птичка напела. — Это моя фраза, — усмехается Леви, и Микаса невольно улыбается, наблюдая, как он смотрит прямо перед собой, теребя торчащую нитку на своём пальто. — Слышал, ты замуж выходишь. — Да, это так. — Что-то я не припомню, чтобы получал приглашение. Микаса на мгновение замолкает, её взгляд печально опускается. — Я… — Не напрягайся, крошка. Я понимаю. — Прости. — Всё нормально. Ты мне ничего не должна. Её губы безрезультатно приоткрываются, но слова так и не приходят на ум. Вокруг них мягко кружатся снежинки, бесшумно опускаясь на голые ветви деревьев, мостовые, их пальто. Она знает, что Леви не может видеть этот снег, но ей интересно, чувствует ли он его. Они сидят, такие открытые под этим тихим снегопадом. Одна снежинка цепляется за прядь волос, упавшую ему на лицо — волосы, которые отросли и стали непокорными, совсем не похожие на его аккуратную короткую стрижку в армии. — Знаешь, — наконец говорит он, разрывая молчание. — Я пообещал твоему отцу присмотреть за тобой ещё до того, как он бросил твою маму. И я до сих пор держу своё слово. Чёрт возьми, я выполню его, даже если это будет стоить мне жизни. Микаса напрягается при этих словах. — Дядя, мне больше не нужно, чтобы обо мне заботились. Леви только ухмыляется. — Я же просил не называть меня так. И, может, ты права. Ты уже взрослая женщина, через несколько недель выходишь замуж. Но не нужно быть гением, чтобы понять, в какое говнище ты превратила свою жизнь. — Приятно знать, что ты всё такой же красноречивый, — бормочет Микаса. Его усмешка едва заметна. — Что ж, не возражаешь, если я перейду сразу к сути? — Конечно, прошу. Леви шмыгает носом, слегка ёрзая на месте. Нитка на его пальто, с которой он уже давно возился, на мгновение замирает, но он тут же снова начинает теребить её, словно ему постоянно нужно чем-то занимать свои руки. Микаса не помнит точно, связано ли это с его ОКР, ПТСР или слепотой. А может, со всем сразу. — Ты несчастна, — говорит он. — Я чувствую это практически за версту. Но ты уже знаешь, что Эрен живёт в этом городе, да? — Да, знаю. — Ты встречалась с ним. — Да, — едва слышно шепчет Микаса. — Он чертовски изменился, не так ли? Совсем взрослый. — Он действительно изменился. — Интересно получается, Микаса. Ты собираешься замуж, а шароёбишься со своим бывшим. Как ты вообще до такого додумалась? Она фыркает. Ну да, это её дядя. Всегда такой чертовски грубый. — Я знаю, что не должна, — говорит она. — Понимаю, что это неправильно, но… — Но ты же ничего не можешь с этим поделать, правда? — Это даже не насмешка и не вопрос, который он задал в надежде на ответ. Леви качает головой и завязывает на узел нитку, с которой играл. — Никогда не понимал, почему ты так к нему привязана, но меня не удивляет, что он снова появился в твоей жизни. Я всегда знал, что это случится, учитывая, как у вас всё тогда закончилось. Но думаю, теперь это уже не важно. Прошлое осталось в прошлом. Микаса смотрит на свои пальцы, на помолвочное кольцо, которое виднеется из-под её перчатки. Её взгляд поднимается и встречает мрачное лицо дяди. Она пристально его изучает, пытаясь найти в нём черты отца. Но их там нет. Совсем. В каком-то смысле, даже Леви теперь кажется ей чужим. Она давно утратила родителей и своё детство. И ей приходит в голову, что, возможно, он сыграл куда большую роль в её жизни, чем она себе представляла. Она задаётся вопросом, насколько она обязана дяде этим моментом, и спрашивает: — Леви, ты помогал Эрену? После того… — Как ты его бросила? — усмехается он, слегка кивая. — Да, помог. Ему потребовалось время, но он сумел встать на ноги. Я считаю, что боль — лучшая дисциплина. Надо сказать, я удивлён, что он продержался здесь всё это время. Думал, сорвётся и поползёт домой, как только поймёт, во что ввязался, но этот пацан никогда не умел сдаваться. — Почему ты это сделал? Леви на мгновение замолкает. Его плечи немного расслабляются, и он тяжело вздыхает. Когда он заговаривает снова, его голос звучит намного мягче. — Когда он позвонил мне, в поисках ночлега, я понял, что потерял и тебя. И, как оказалось, был прав. У тебя хватило наглости не связываться со своим дядей все эти годы. — Леви… — Плевать. Что было, то прошло. — Я правда сожалею. — Знаю. Микаса нервно прикусывает губу, её пальцы непроизвольно касаются шарфа на шее. Её невыносимо тянет выговориться, рассказать дяде, что она давно потеряла себя, с тех пор как оборвала все связи. Шесть лет должны были стереть всё начисто, дать ей шанс измениться. Но старый дым вновь поднимается от пламени, которое никогда не угасало по-настоящему. И она задаётся вопросом: погаснет ли оно когда-нибудь. Как же наивно было с её стороны думать, что она может продолжать делать вид, будто её прошлое — не её, будто её жизнь — чужая, а всё, через что она и все остальные прошли, — всего лишь отдалённая иллюзия. Она проделала огромную работу, убеждая себя, что на самом деле её не существует, настолько, что иногда её собственное имя заставляет вздрогнуть. Когда Жан шепчет ей, что любит, и она слышит свой собственный ответ, ей кажется, что мир предал её, вернув в реальность против воли. Как может пустая оболочка что-то чувствовать? Как призрак способен любить? Потому что в её сознании она достигла трагической отрешённости. Она создала для себя крохотные миры, где нет места утратам и боли, где любить людей не значит терять их, где иметь имя — не значит слышать его из уст умирающих, сквозь окровавленные губы. Но есть Эрен. И Армин. И Леви. И этот красный шарф на её шее. Все эти реликвии её прошлого живут в воспоминаниях и напоминают ей, что она всё ещё здесь, что её жизнь совсем не призрачна. Она здесь. Вся — плоть, кости, пульс и дыхание — она по-настоящему живая. — Эрен сказал тебе, где я, да? — Микаса не пытается скрыть улыбку, когда дядя ворчит. — Ещё бы он мне не сказал. Я бы ему яйца оторвал, если бы он скрыл от меня что-то подобное. — Вы всё это время поддерживали связь? Леви кивает, сдвигая очки выше на переносицу. — Да. Я, конечно, не отец, но ему нужен был кто-то, чтобы мозги вправить. Только один хрен — он всё равно всегда по-своему поступает. Но, как видишь, парень справился, стал настоящим мужчиной. — Леви на мгновение замолкает, а потом добавляет: — Гриша бы гордился им. Но самое главное — Карла. Микаса делает вдох, удивляясь тому, как он дрожит в её груди. — Приятно слышать, — шепчет она. Ведь Гриша тоже был частью её жизни. И Карла. И Папа. И Мама. Армин. Леви. Эрен. Эрен… Эрен, Эрен, Эрен… — Я разбила ему сердце, — внезапно шепчет она. Леви кивает, кажется, что он уже ожидал от неё этих слов. — Причинила ему столько боли. Я вижу это по его лицу, каждый раз, когда он рядом, даже когда он пытается это скрыть. А он всегда пытается. Его подруга Саша сказала, что у него были ночные кошмары, когда он приехал сюда. Я помню эти кошмары. Он так сильно страдал, а я не знала как ему помочь. Я думала, что мой уход подействует на него противоположным образом, но… я только сломала его. — Знаю, Мики. — Я никогда этого не хотела, — повторяет она. — Знаю. Но и он тоже разбил тебе сердце, не так ли? Леви перестаёт теребить нитку на пальто, и Микасе вдруг хочется протянуть руку и коснуться его. Обвить его пальцы своими и прижаться к нему, как она делала в детстве. Но его натура куда холоднее. Она помнит, что солдат нельзя любить так же, как остальных. Даже нежное прикосновение может быть воспринято как удар, поэтому она любит его взглядом, осознавая, что слёзы затуманили её зрение. Сейчас, когда он рядом, когда она вдыхает его знакомый запах, слышит его голос, чувствует его присутствие, когда они дышат одним воздухом, Микаса ощущает, как часть её самой вдруг возвращается на место. Потому что таково это чувство — скучать по кому-то и нуждаться в нём, как в части себя. И когда находишь его снова, словно кусочки души становятся на свои места. В последнее время ей кажется, что это происходит всё чаще. — Но сейчас я беспокоюсь не о нём, — нахмурившись, дядя поворачивает голову к ней. — Ты грустишь, Микаса. Она иронично смеётся, глядя в небо, которое стало белым. Теперь оно всё белое, словно безжизненное полотно, на котором холод оставляет едва слышимые шёпоты. Снежинки касаются её ресниц, щекочут кожу каждый раз, когда она моргает. — Боже, да, — отвечает она. — Расскажи мне. Но как? Как она может произнести вслух то, в чём едва ли признаётся самой себе? Она закрывает глаза, прячась от мира, от дяди, от правды. И всё же это выходит наружу. Потому что её тело стало слишком хрупким, слишком маленьким, чтобы вместить всю эту боль: то прошлое, что она тащит за собой, и то будущее, которое она едва ли осмеливается представить. — Я думала… — её слова звучат едва слышно, но дядя всё равно слышит их. — Я так долго верила, что после всего, что произошло, мне нужно просто начать с чистого листа. И я сделала это, у меня получилось, но всё кажется таким пустым, Леви. Всё это время я просто… плыла по течению, не живя, не существуя по-настоящему. Я словно тень, призрак самой себя. Она моргает, поражённая собственной откровенностью. Что с ней происходит? Одно дело — чувствовать это, но сказать это вслух… Она не делала этого уже целую вечность. Часть её хочет отступить, но слова уже сорвались с губ и продолжают литься: — Я даже не знаю, как дошла до этого. Начать всё заново казалось таким правильным решением. Но я так потеряна, Леви. Половину времени я не понимаю, что чувствую, а другую половину — не чувствую ничего. Будто меня совсем не существует. Я вспоминаю, кем была до всего этого… и не могу поверить, что всё закончилось вот так. Столько лет мечтаний и планов — и вот итог… вот в кого я превратилась. — И в кого же? — Я и сама едва знаю. Леви резко вдыхает. — Ну что ж, теперь ты переехала в этот сраный мегаполис. — Он улыбается, но его улыбка какая-то усталая. — Здесь полно возможностей и людей, но ты всё равно чувствуешь себя одинокой. Думаю, дело не в твоей жизни или в том, что с ней стало, Микаса. Дело в тебе. — Я знаю. — Тогда почему ты здесь? Микаса сжимает руки в кулаки, слыша, как суставы пальцев хрустят от холода. Её всё ещё удивляет осознание, что эти руки — её, что на пальце сияет помолвочное кольцо, что это её тело, её жизнь и то, во что она превратилась. Когда она говорит о Жане, ей кажется, будто он тоже ей не принадлежит, словно безликий актёр в этом грандиозном спектакле её жизни. — Мой fiancé унаследует бизнес своего отца, — выдыхает она, напоминая себе этот факт. — Так что мы останемся в городе на несколько лет, чтобы создать нашу семью. — Значит, ты просто будешь таскаться за ним, пока вы не поженитесь и не родите парочку детей? Микаса кивает. — Полагаю, что так. — Ничего себе амбиции. — Это достаточно просто, — пожимает она плечами. — А с простым я справлюсь. Но я никогда не ожидала… — Она замолкает, устремив взгляд вдаль. Вдалеке ребёнок бежит с матерью, и Микаса наблюдает, как женщина догоняет его, подхватывает на руки и смеётся, когда малыш весело визжит, а она утыкается носом ему в шею. Микаса смотрит с удивлением, и она не осмеливается мечтать о такой жизни, где беготня за собственными детьми и подбрасывание их в воздух становятся её источником счастья, её праздником жизни. Как можно перейти от её нынешнего состояния к тому? Некоторые люди рождаются с печалью внутри. Горе словно выгравировано в них, и мечтать о чём-то большем кажется почти бесполезным. Это против их природы. Против её природы. Она закрывает глаза. Даже если она рождена для страданий, она должна признать: ей повезло. Жизнь благословила её глазами, которые видят, ушами, которые слышат, и сердцем, которое чувствует, несмотря на все её попытки его заглушить. Когда она снова заговаривает, в её голосе появляется дрожь. — Я никогда не думала, что снова увижу его. Эрена. Я была готова прожить остаток жизни без него. — Правда? — на лице Леви лёгкое сомнение. — Я так думала. Леви кивает, тихо вздыхая. — Но вот ты здесь. — Но вот я здесь, — усмехается она. Едва слышный смешок. — А он просто… Боже, я даже не могу это объяснить. — Понимаю. — А я нет. Я вообще ничего больше не понимаю. Меня устраивало, что я больше никогда его не увижу. Если честно, меня устраивало, что я больше и тебя не увижу. Без обид. Леви невольно улыбается. — Обид не держу. — Я просто хотела стереть прошлое. Все эти ужасные вещи, которые случились. Мама, папа, Армин. Даже ты. Просто… стереть всё. А мой fiancé — такой хороший человек. Он меня любит. Он так сильно меня любит. Он хочет, чтобы у нас была хорошая жизнь. Я хочу, чтобы у нас была хорошая жизнь. Разве этого недостаточно? Неужели я не могу хотеть чего-то безопасного, чего-то, что останется хоть раз в моей жизни?.. Почему у меня не может быть этого? Почему я всё время чувствую себя такой растерянной? Словно моё сердце разрывается на части? Я не знаю. Но каждый раз, когда я думаю об Эрене — о том, чтобы навестить его, увидеть или просто случайно встретить на улице — я чувствую себя такой… окрылённой. Как будто у меня снова есть причина жить. И это полный бред! Я ведь скоро выйду замуж. Как я могу так поступать с мужем? Как я могу так поступать с собой? — Ладно, — Леви поднимает руку, сигнализируя ей остановиться. — Хватит, я уже всё понял. Микаса замирает, ощущая стыд. Она вдруг понимает, что зашла слишком далеко. Ей нужно быть скромной, тихой. Настоящая женщина должна быть мягкой, покорной и довольной тем, что у неё есть, даже если это немного. Именно так всегда говорила мать Жана. Да и на что ей жаловаться? Она помолвлена с хорошим человеком, у них есть финансовая стабильность, дом и кот. И что с того, что Эрен снова появился в её жизни? Ну и что, если он одновременно и проясняет всё, и сбивает её с толку? Мама учила её быть благородной, нести свои тяготы с силой и гордостью. А теперь вот она — сломанная, так сильно отличающаяся от той, какой она себя воспитала. Тонет в жалости к себе, которой не заслуживает. Признается в истинах, которые следует держать при себе. Она закусывает губу, сожалея о сказанном. — Прости, — выдыхает она. Леви только недовольно стонет в ответ. — Да какая разница? Не извиняйся. Тебе нужно было выговориться. Ну вот, выговорилась. Поздравляю. Теперь давай двигаться дальше. — Я так… то есть, ладно. Хорошо. Молчу. Леви качает головой, тяжело вздыхая от беспомощности племянницы. — Нет смысла раскисать, Микаса. Чёрт возьми, Эрен был прав. Она оживляется. — Эрен? В чём прав? Леви снова качает головой. — Ты уже не та, кем была раньше, крошка. Она не возражает, не пытается оправдаться. Смотря на прохожих, медленно прогуливающихся мимо, она произносит: — Я уже не знаю, кто я такая. Леви не видит. Он не может увидеть, как она становится холодной, как исчезает всё тепло и выражение на её лице. Как она смотрит прямо перед собой, а её глаза ничего не выражают. — Почему мне недостаточно того, что у меня есть? — спрашивает она, и единственное, что движется на её лице, — это губы. Леви пожимает плечами. — Потому что тебе этого и вправду недостаточно. — Я такая неблагодарная. — Что есть, то есть. — Прошлое причиняет такую боль. — Так всегда бывает. — Я даже не знаю, с чего начать. Как это исцелить? Я даже не знаю, как… — Может быть, — говорит Леви, поднимая лицо к небу. Он направляет палец вверх и слегка поворачивает голову в её сторону. Его очки скрывают неожиданную нежность на его лице. Он полон терпения, бесконечного терпения к ней. — Так же, как ты исцеляешь всё остальное. — И как? — По одной снежинке за раз. Микаса тихо фыркает, усмехаясь. Её удивляет, когда дядя находит её руку и слегка сжимает её. — На самом деле… я пришёл рассказать тебе кое-что. Я не какой-то там долбаный сказочник, но думаю, это тебе понравится. — Историю? — Микаса поднимает брови, видя, как он кивает. — Эрен послал тебя сюда, чтобы ты рассказал мне историю? — Во-первых, — возражает Леви, отпуская её руку, — Эрен меня никуда не посылал. Он просто сказал, где тебя можно найти. Я пришёл по собственной воле, и он мне не указ. Уяснила? — Да, сэр. — Во-вторых, — вздыхает он, его суровость слегка спадает, — просто послушай меня, пожалуйста. Мне кажется… это единственный способ, каким я могу тебе помочь. Микаса хочет возразить, но она скучала по Леви. И она любит Леви. И она действительно очень сильно хочет, чтобы он ей помог. — Хорошо, — шепчет она, и дядя тут же начинает. — Когда я служил в армии, — говорит он, глядя прямо перед собой, — я знал одного человека. Чёртов бессердечный танк, тот ещё был ублюдок. Его прозвали Дьяволом. Беспощадный, загубил кучу человеческих жизней. Я никогда не понимал, как он мог так просто разбрасываться людьми, отправляя их на верную смерть. И ради чего? За что они умирали? Ради страны, которой плевать, увидят ли они когда-нибудь снова солнце? Мне это казалось бессмысленным. Поэтому когда меня назначили капитаном, должен признать, я чувствовал себя немного раздавленным, как и ты сейчас. Мне было насрать на победу в этой чёртовой войне, в отличие от него. Я хотел только одного — чтобы мои люди выжили. Любой ценой. У них были семьи, к которым нужно было возвращаться, и это для меня значило больше, чем любая неразбериха, в которую нас втянула наша дерьмовая страна. Так что первые несколько лет мы не ладили. Мне потребовалось много времени, чтобы начать его уважать. Но только когда я увидел, как он умирает, я, кажется, по-настоящему понял, почему он это творил. Он шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Кончиками пальцев касается шрама на переносице. Микасы ещё и в помине не было, когда он его получил. О ней даже не думали, когда всё это происходило. Выпрямившись, он продолжает. — Тогда до меня дошло, как много у нас общего. Его подстрелили, практически оторвав ему руку по сустав. Я оставался с ним, пока он умирал от потери крови, но должен был задать ему один вопрос — просто спросить, зачем. Как он мог свести в могилу стольких людей? И знаешь, что он ответил? Он сказал, что был готов пожертвовать своей человечностью, если это спасло бы её в других. Этот парень был готов стать монстром, если это означало, что его народ останется свободным. Чтобы дети могли играть, женщины спокойно гулять по улицам, а мужчины строить дома, которыми они могли гордиться. Думаю, именно тогда я понял, что смерть — это просто дверь. Это не конец. И это дерьмо, — он кивает на всё вокруг, на неё рядом с ним, — чёрт, всё это. Это не главное, Мики. Это не то, ради чего мы живём. В жизни есть нечто большее, чем все эти мелочи. Вся наша борьба — ради чего-то большего, понимаешь? Ради чего-то настоящего. Она приоткрывает губы, чтобы заговорить, но он её перебивает, прочищая горло. Глаза снова начинают щипать, и Микаса осознаёт, что впервые за очень долгое время она действительно хочет заплакать. — В общем, — хрипло говорит Леви, внезапно выглядя усталым. — Что я хочу сказать: иногда люди совершают поступки, которые кажутся бессердечными, но ради чего-то большего. Я понимаю, почему ты сделала то, что сделала. Ты просто должна была. Но жить сожалениями — бессмысленно, Микаса. Всё уже в прошлом. — А ты жалеешь, Леви? — спрашивает она. — О войне? О том, что с тобой случилось? — Ни о чём, чёрт возьми, не жалею, — он поворачивается к ней, указывая на уродливый шрам на переносице, на очки, скрывающие его глаза: — Даже об этом. Жизнь меня нахуевертила, но так всё и должно было быть. Я повторю, Мики: ты не можешь жить, постоянно сожалея. Ты должна знать, что что бы ни случилось, как бы плохо ни было, ты справишься. У тебя всё будет в порядке. Думаю, есть причина, почему ты до сих пор здесь, и она не связана с твоим замужеством. Но ты боишься. Ты боишься, потому что так долго была в этом оцепенении, что теперь, когда ты снова чувствуешь себя живой… это пугает, правда? Микаса смотрит на него, и её улыбка становится мягче. — Хотела бы я, чтобы ты не знал меня так хорошо. Но, кажется, Леви её не слышит. — Ты очень похожа на своего старика, — говорит он. — Смелая через край, но чувствительная. Тебе нужно учиться, Мики. Учиться жить с гордостью, а иногда это значит отбросить свою человечность ради того, что действительно правильно. Микаса вдыхает ледяной воздух, полный снежинок, сглатывая комок в горле. Её переполняют эмоции, и она вытирает маленькие слезинки, скопившиеся в уголках глаз. Возможно, это просто ветер, ведь она не плакала уже очень давно, но то, что она сейчас чувствует, настолько реально, что боль пронзает её сердце, заставляя ощутить всё это до конца. Она понимает, что хочет сказать дядя. Он призывает её жить и с гордостью следовать своему жизненному пути. Так же, как когда-то мама просила её, когда она была маленькой. Так же, как Эрен всегда говорил ей: «сражайся». И, по её мнению, в последнее время она именно это и делала. Она боролась, и вот куда это её привело. Прямо к Леви — к паре затуманенных, потускневших глаз, скрытых за грузом пережитого опыта, которые теперь ничего не видят. К паре сине-зелёных с золотыми вкраплениями. К ямочкам, которые улыбаются ей с каждым изгибом губ, произнося слова, что пронзают её насквозь — через все барьеры, через всю ложь, прямо к её сущности. В самое сердце. Но это неправильно. Это так неправильно. — Я не могу быть с Эреном. — Простое, бесцветное утверждение, сухая правда. Но дядя молчит, и Микаса продолжает. — Я помолвлена, Леви. Я изменила свою жизнь. — Эрен делает тебя счастливой, Микаса? Вопрос застаёт её врасплох. Она таращится на дядю, отчаянно пытаясь найти правильные слова. Подходящий ответ. Скромный, женственный. Но больше всего её удивляет собственный голос, произносящий: — Да. Потому что это правда. — Он делает меня счастливой. Это неправильно, но это правда, и Микаса так, чёрт побери, устала врать самой себе. Эрен делает её счастливой. Он делает её такой невероятно счастливой. А ещё он же заставляет её злиться. И грустить. И бояться. Он заставляет её чувствовать и сомневаться, а её сердце начало биться в новом, лихорадочном ритме, из-за которого она задаётся вопросом, всегда ли оно так трепетало. — Тогда тебе нужно бороться за это, — Леви снова берёт её за руку. — Нужно цепляться за каждую маленькую искру, которую встречаешь на своём пути. Даже если эта маленькая искра — Эрен. Она разглядывает костяшки его пальцев и шрамы на них. Они сильно напоминают ей руки Эрена. Руки Имир. Сломанное запястье Энни. Людей, которые вынуждены были сражаться. Людей, которым счастье не доставалось просто так, которым приходилось выгрызать его зубами, цепляясь изо всех сил. — Ты думаешь… — она колеблется, вглядываясь в его лицо. Несмотря на мягкость, с которой он держит её руку, его выражение остаётся бесстрастным. — Ты думаешь, мне стоит пойти к нему? Леви мягко сжимает её руку. В последний раз, когда он держал её так, её рука была намного меньше и слабее, она принадлежала девочке почти вдвое моложе. — Думаю, тебе нужно вынуть голову из задницы, Микаса, и следовать за своим сердцем, куда бы оно тебя ни привело. Просто доверься ему и завязывай с этой ерундой. Она тяжело вздыхает, сжимая его руку в ответ. — Но что, если это приведёт меня к катастрофе? На этот раз Леви от души смеётся, и это звучит как музыка. Чистая, неподдельная музыка. — Никто не скажет тебе, верно ты поступила или нет, пока ты не столкнёшься с последствиями. Но лучше облажаться и потом сказать, что ты прожила жизнь на полную, чем просрать всё, сидя в углу и трясясь от страха стать кем-то. И тут Микаса хихикает. Леви раздражённо фыркает, уже собираясь спросить, что её так развеселило, но она кладёт голову ему на плечо и закрывает глаза. Он напрягается от этого прикосновения, но она напоминает ему, что это нормально, всё в порядке. И несмотря на то, что она теперь взрослая, а он стал старше, она всё ещё его маленькая племянница. Та самая, к которой он в детстве прокрадывался по ночам и подкладывал шоколад под дверь спальни, потому что не соглашался с мамиными правилами. Та, которой он всегда говорил, что мир беспощаден. Та, к которой он был строг и суров, но при этом всегда старался проявить к ней доброту, показать ей, что слова не всегда нужны, чтобы выразить любовь. Иногда любовь проявляется в самопожертвовании. И он расслабляется под её щекой, когда она говорит: — Я скучала по тебе. Леви молчит несколько мгновений. Микаса не может его видеть, но знает — он улыбается. Она слышит это в его голосе. — Ты выросла, — мягко говорит он. — На тебя приятно посмотреть, молодая леди. Микаса тихо усмехается. — Дядя, ты слепой. — А-ах, — продолжает он, всё ещё держа её руку в своей, в то время как голова Микасы покоится на его плече. — Необязательно иметь глаза, чтобы понять, когда что-то по-настоящему прекрасно. Внезапно она вспоминает историю, которую слышала много лет назад. О слепом человеке, который умолял исцелить его и вернуть зрение, но мессия отказал ему. «Ты был создан слепым, чтобы остальной мир научился видеть так, как его видишь ты», — сказал он ему. Все мы носим своё собственное бремя, чтобы в конце концов понять, какое благословение оно нам несёт. Армин был тем, кто рассказал ей эту историю.

***

У Микасы не так уж много опыта в том, чтобы следовать зову сердца. Но она верит, что может начать учиться прямо сейчас. Лучше поздно, чем никогда, как сказал бы Леви. Она не спеша идёт по заснеженным улицам, её каблуки стучат по каменным дорожкам, по ледяному асфальту, по потрескавшемуся старому цементу. Шаг за шагом. «Иди туда», — шепчет её сердце. «Ступай», — ведёт оно. И без вопросов Микаса следует. Она смеётся, беззаботно, наслаждаясь новым танцем. Когда весь мир — это твоя карта, нет конца возможным направлениям. Она может поймать такси и отправиться за город, или пойти на прослушивание в ближайший театр, чтобы сыграть в следующей пьесе. Когда целый мир простирается у её ног, куда она отправится? Что она будет делать? «Вперёд, к звёздам,» — решает она. Голубые, зелёные и золотые, они дышат. Голубые, зелёные и золотые, они сияют. Цвета её неба. Её шаги становятся быстрее и целеустремлённее. «Тук, тук, тук» — они стучат, а ветер весело щекочет мочки её ушей, кончик носа и румяные щёки. Город гремит: автомобильные гудки разрезают воздух, скрипки голосов и виолончели бурлящих улиц сливаются в единый шум. Небо высоко парит над ней, поёт, глубокое синее полотно, снова очищенное от снега, который выпал днём. Чистое. Как и она. Микаса идёт вперёд, и вот её рука находит дверную ручку. Она глубоко и протяжно вздыхает, тянет за неё. Маленький колокольчик звенит, возвещая о её приходе. Всё внутри поднимается в крещендо, её сердце бешено колотится в груди. И затем, словно по волшебству, краски вспыхивают, обретая свою полноту. Она делает шаг, два, пересекает порог, где белое сливается с золотым, серое с зелёным, а чёрное превращается в синий, такой глубокий, что она будто тонет в нём. Воздух, переливающийся светом, наполняется знакомым голосом, который разрезает тишину: — Микаса? И вот она уже танцует в космосе, кружась среди звёзд Млечного пути. — Да, это я. Изящный поклон, и танец окончен. Она здесь. Это конец. Она дома.