Это ещё не конец / Not Over Yet

В детстве у Эрена Йегера была своеобразная анатомия тела. Его кости были словно стальные, и потому они почти никогда не ломались, несмотря на те нагрузки, которым постоянно подвергалось его тело. Его скелет был прочным фундаментом, который держал его на ногах, заставляя идти вперёд — несмотря ни на что, несмотря на умственную и физическую усталость, он всё равно продолжал двигаться. Шёл вперёд. Никогда не останавливался. Его сердце было подобно бомбе — тикало, тикало, и в неожиданный момент вдруг взрывалось. На самом деле он не знал, как это контролировать: эмоции внутри него бурлили так сильно, что иногда захлёстывали и вырывались наружу, если он не успевал их вовремя сдержать. Иногда гнев был таким неистовым, что расползался по его маленьким рукам и просачивался через костяшки его пальцев. И прежде чем он успевал осознать, его кулаки уже встречались с лицом одноклассника или с холодной твердостью стены; и то, что когда-то было хрупкими детскими руками, превращалось в окровавленное орудие, алые капли с которого падали на пол. Его мышцы были словно пружины, шестерёнки, живые механизмы из плоти. Они жужжали, вращались, выбрасывая пар, заставляя его идти без цели или направления. С юных лет его словно забросили в этот жестокий мир, толкнув вперёд без малейшей подготовки. Он был вынужден приспосабливаться, двигаться и бороться за выживание. В детстве Эрен Йегер чаще всего чувствовал себя машиной. И каждое утро он как будто нажимал на кнопку запуска и просто функционировал. Пока другие дети его возраста играли в игрушки или смотрели на мир с отцовского плеча, Эрену приходилось смотреть на него сквозь призму затуманенного взгляда своей матери, в котором лишь на мгновение отражались призрачные вспышки мимолётных надежд. Болезнь всегда съедала всё, что он любил. Его лучший друг Армин постоянно болел. Его любимая мама всегда была больна. Люди вокруг всегда болели, и Эрен это ненавидел. У мамы была какая-то болезнь, название которой он даже не мог выговорить. Из-за неё болели кости, сердце билось как-то странно, а мышцы сводило судорогами, не давая двигаться. У мамы тоже было необычное строение тела. Если Эрен был сделан из неразрушимых элементов, то Карла Йегер была словно из стекла. Мама проводила дни в постели, в отдельной комнате, которую отец обустроил для неё, заполнив её всяким медицинским оборудованием. Эта аппаратура подключалась к её запястьям и издавала странные пищащие звуки, которые иногда убаюкивали Эрена. Каждый день, возвращаясь из школы, он садился рядом с её кроватью и просто ждал. Иногда он смотрел, как она спит. Иногда читал ей сказки или делал домашнее задание у её кровати. А иногда сворачивался калачиком рядом с ней и засыпал. Мама не всегда была больна, но ощущение было именно такое. Ему было всего четыре, когда это случилось впервые — когда к их дому подъехала скорая, потому что она упала. Эрен тогда думал, что маме было просто бо-бо, и всё, что ей необходимо, — это перевязать рану и поцеловать. Но месяцы шли, она спала всё больше и дольше, а делала всё меньше и меньше. И ему приходилось питаться полуфабрикатами или тем, что готовил отец, потому что мама больше не могла добраться до кухни. Это его огорчало — ведь мама готовила лучшие в мире спагетти, а теперь она делала это крайне редко. Всё происходящее очень сильно сбивало его с толку, он не понимал, почему и как это случилось. Но в какой-то момент Эрен просто перестал задавать вопросы. В тот день, когда Микаса сломала нос Саре Хейл, Эрена отвезли к доктору, или, как называл его отец, к психиатру. Там его заставили отвечать на кучу тупых вопросов и записывали какие-то странные каракули, которые в итоге привели к заключению, что Эрен страдает от чего-то, называемого бессонницей. Врач предложил проверить его ещё на СДВ или СДВГ или АБВГД, или что-то вроде того. Ему выписали лекарство от тревожности, ещё какие-то таблетки, помогающие заснуть, и какую-то синюю, забавного вида таблетку, в назначении которой он даже не был уверен. Его так и подмывало спросить, есть ли у них таблетки для тех, у кого сердце слишком большое и чувствует слишком много, потому что уж с этим у него явно были проблемы. Но он так и не спросил. Как-то стыдно было озвучивать это вслух. Его отец, Гриша, с этими своими солидными очками, длинными волосами и докторской степенью в медицине, даже не пытался лечить собственного сына, хотя мог бы. Среди врачей существовало универсальное правило: никогда не лечить членов своей семьи. Но для Эрена это была полнейшая чушь. Как это — не лечить собственную семью? Разве врачи не для того, чтобы помогать больным людям? Эрен не считал себя больным, но его мама была, и отец никогда её не лечил — это злило Эрена больше всего. Многое его злило, но это выводило из себя сильнее всего на свете, потому что было чертовски несправедливо. И он никак не мог заставить себя понять отца. Как только они вернулись домой, Эрен сразу направился в комнату матери и закрыл за собой дверь, даже не удосужившись снять обувь, прежде чем забраться к ней на кровать. Запах антисептика щекотал ему нос, но вскоре его сменил знакомый аромат матери, впитавшийся в простыни, которые он натянул на себя. Через пару минут он уже спал. Забавно, что врачи думали, будто ему нужно снотворное. Всё, что Эрену действительно было нужно, — это его мама.

***

— Не говори своей матери, что я это сказал, но я очень горжусь тобой, Микаса. — Спасибо, Папа. — Нет, послушай меня. Я серьёзно. Я знаю, твоя Мама злилась на тебя за то, что ты ей не всё рассказала, но мы не всегда будем рядом, чтобы тебя защищать, поэтому ты должна уметь постоять за себя. Её отец с серьёзным видом откусил от своего мороженого и что-то проворчал себе под нос, чего Микаса не расслышала из-за хруста шоколадной крошки, ломающейся у неё на зубах. — И если хочешь знать моё мнение, — усмехнулся он, поигрывая наручными часами на запястье, — ты ей не только нос должна была сломать, малышка. Тебе следовало разбить ей всё лицо, преподать урок этому маленькому расистскому отродью. Микаса тихонько фыркнула, облизывая свой рожок с мороженым. — Если бы Мама тебя сейчас услышала, ей бы это не понравилось, Пап. — Знаю. — Он ущипнул её за щёку и стёр каплю шоколадного мороженого с уголка её рта. — Поэтому ты ей ничего не скажешь, договорились? Пусть это останется между нами, ладно? — Хорошо. — Микаса кивнула. Они сидели возле небольшого кафе-мороженого неподалёку от своего дома, наблюдая, как солнце раскрашивало облака в самые невероятные пылающие оттенки. День близился к концу, как и сезон мороженого, что больше всего огорчало Микасу. Выйдя из кабинета директора, Папа сразу повёз её покататься; Мама же отправилась домой, чтобы начать готовить ужин и успокоиться. Она была в ярости, и это пугало. В ярости от того, что травля зашла так далеко. От того, что Микаса не была с ней откровенна. В ярости на школьную администрацию, которая так ничего и не сделала, чтобы остановить издевательства. Мама прокляла их всех на японском, бросила суровый взгляд на Микасу и сказала: «Мы ещё об этом поговорим». Папа, как всегда, вмешался, пытаясь сохранить мир. Когда мама злилась, лучше к ней было не подходить. — Кстати, насчёт этого парнишки, Йегера, — вдруг произнёс её отец. Ноги Микасы болтались в воздухе, когда они сидели на скамейке, её глаза расширились при упоминании Эрена. Она никому не рассказывала о том, что это он подстрекал её, и убеждал дать отпор тем, кто над ней издевался. Но, как оказалось, директор всё же знал о его роли в этом. К счастью, Эрена это никак не коснулось — наказание должны были понести только Сара и Микаса. Сара — за то, что была мерзкой расисткой, а Микаса — за то, что расквасила ей нос вдребезги. — Директор сказал, что его мать больна. Ты знала об этом? Да, где-то в глубине души она уже знала это. Но услышать подтверждение своих догадок — это было совсем другое. Микаса не была удивлена. Она была опустошена. Эрен всегда отличался честностью. Он был словно открытая книга, и истории его жизни были написаны прямо на его коже, чтобы их мог увидеть весь мир. И где-то между строк Микаса начала замечать намёки, которые указывали на то, что его мама была больна. Тогда ей казалось, что это всего лишь её воображение. А теперь она поняла, что ошибалась. Иногда умение разбираться в людях не было тем даром, которым она гордилась. — Нет, — прошептала она, всем сердцем надеясь, что отец рассмеётся, хлопнет себя по колену и скажет, что это была шутка. Скажет, что мама Эрена совершенно здорова и с ней всё в порядке. Но смеха не было. Шутки тоже. И хлопка по колену не последовало. — Это она готовила тебе обеды, так? — Да. — Мы должны найти способ отблагодарить её. — Он глубоко вздохнул, уставившись на рожок с мороженым в своей руке. — Вот почему я сделала ей ту цветочную корону, — объяснила Микаса, уставившись на свои ушибленные костяшки пальцев. — Я хотела, чтобы она надела её. — Сделай ей другую корону. Мы найдём способ подарить её ей, — ответил отец, замолчав на какое-то время. Она почти доела своё мороженое, когда он вдруг повернулся к ней и спросил: — Это он — принц? Микаса замерла, глядя на него с удивлением. — Хм? — переспросила она, моргнув. — Эрен. Он твой принц? Тот, которого вы с мамой называете по-разному, чтобы я не догадался? — Пауза в ответе Микасы говорила громче любых слов. Папа запрокинул голову и усмехнулся. — А, так, значит, это он и есть. — Не говори Маме, что это он, — умоляюще попросила она, чувствуя, как у неё сводит живот. При упоминании об Эрене и его тайном прозвище, ей стало сложно есть. — Я хочу, чтобы его личность оставалась тайной. — Обещаю, малыш. Но скажи мне, ты в него влюблена или что-то в этом роде? — Папа, мне девять! — воскликнула она, задыхаясь от смущения. Её отец рассмеялся. — И что? У меня тоже были влюблённости в твоём возрасте. — Нет, я в него не влюблена! — надулась Микаса, отворачиваясь. — Тогда почему щёки такие красные? — Он ухватил её щёчку между пальцами и сжал, заставив её скривиться. — Моя маленькая девочка влюбилась! — Папа громко засмеялся, но затем резко замер, устремив тревожный взгляд куда-то вдаль. — О боже, подожди. Это же совсем нехорошо. Микаса нахмурилась, её лицо отражало такую же тревогу, будто влюблённость была болезнью, которой она вдруг заразилась. — Всё так плохо? Она была готова услышать смертельный приговор, но её отец, положив руку ей на макушку, вздохнул. — Ну, считается, что отцы должны сходить с ума из-за таких вещей, — произнёс он. Его взгляд был почти печальным, но потом глаза сузились, он нахмурился, надулся и заворчал. — Так что, вот, видишь, какой я сердитый. Микаса вскочила на ноги, подошла к отцу и нежно поцеловала его в щёку, оставив шоколадные следы. — Не сердись, Папа. Её отец посмотрел на свои руки и усмехнулся. — Поздно. Ты взрослеешь слишком быстро, и мне это не нравится. Я в бешенстве. — Я не влюблена, — заверила она его. Папа обнял её, притянул к своей груди, чуть не размазав шоколадное мороженое по своей рубашке. — Я так горжусь тобой, Микаса, — прошептал он в её волосы, закрыв глаза. — Даже если ты наказана и это будет твой последний рожок мороженого на какое-то время, я хочу, чтобы ты знала: я действительно очень горжусь тобой. Когда он отпустил её, глаза Микасы на миг задержались на его лице. Её разум едва мог осмыслить всё, что произошло за этот день. Она принесла венок в школу, плакала на глазах у всех, на глазах у Эрена, ударила обидчицу в лицо и сломала ей нос, была отстранена от занятий, получила строгий взгляд от Мамы и одобрительное похлопывание по спине от Папы. Сердце её было окутано множеством эмоций, и под их тяжестью оно казалось онемевшим. — А теперь, — сказал папа, глядя на часы на своём запястье, — поторопись и доедай своё мороженое — и избавься от улик. Твоя мама не должна узнать, что я пригласил тебя отпраздновать твою трёхдневную отсрочку от школы, вместо того чтобы устроить тебе «разговор по душам». Микаса улыбнулась. — Да, Папа.

***

Его разбудило касание нежных губ — лёгкий, как пёрышко, поцелуй на щеке, словно дыхание любви, оставившее на коже едва уловимое тепло. Когда его глаза медленно раскрылись, вытеснив остатки сна, Эрен поднял взгляд и увидел, что на него смотрят медового цвета глаза его матери. — Доброе утро, соня, — сказала она, хотя солнце уже садилось за окном. — Хорошо спалось? Он потянулся с тихим стоном, расправляя руки над головой, хрустнув суставами. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что его обувь исчезла. Мама, должно быть, сняла её, пока он спал. — Ага, — вздохнул он, повернувшись на бок, чтобы посмотреть ей в лицо. Карла тихонько фыркнула, ласково прикоснувшись к его ресницам, чтобы вычистить глазную козявку. Он заерзал. — Мамуль, это отвратительно. Но она проигнорировала его возмущения и велела ему не шевелиться. — Как дела в школе? — спросила она, доставая платок и настаивая на том, чтобы он высморкался, на что он тоже пожаловался, но она и глазом не моргнула. — Как всегда, — шмыгнул носом Эрен, закрывая глаза, пока она проводила рукой по его взъерошенным волосам. Он не заметил, как она ему улыбнулась. — Ввязывался в какие-нибудь драки? — Нет. Не сегодня. — Вот это мой мальчик. Ощущение её ногтей, нежно царапающих его кожу головы, постепенно убаюкивало его. Но вдруг в его сознании вспыхнул образ: кружащиеся лепестки цветов, кулак, рассекающий воздух, и громкий, тошнотворный треск ломающихся костей. Он открыл глаза. — Мам. Её рука замерла, нежно опустившись на его щёку. — Помнишь, ту девчонку? Новенькую? — Для которой мы готовили обеды? — Ага. Так вот, сегодня она пробила Саре по лицу. Думаю, сломала ей нос. — Это правда? — спросила Карла, и Эрен захихикал. — Ага. Это было офигенно, мам! Мне понравилось. — Эрен, — укоризненно произнесла она. Но он уже выпутался из простыней и сел на колени, сверля ее блестящими от восторга глазами. — Мам, я серьёзно! — выпалил он, слегка подпрыгивая на кровати. — Я хотел смеяться, но тогда мне бы влепили ещё одно наказание, так что я вёл себя тихо! — Почему она её ударила? — Сара поступила с ней очень жестоко. Просто супер-пупер-мега жестоко, Ма. Она это заслужила. Карла устало вздохнула. — Никто не заслуживает насилия, Эрен. Но её сын был непреклонен. Он решительно помотал головой. — Сара Хейл заслужила. Она бросила на него взгляд, но это только заставило его снова рассмеяться и сверкнуть счастливой, озорной улыбкой. Она заметила, что у него не хватает одного зуба. Очередного молочного зуба, который она снова не успела отследить, когда он его потерял. Карла задумалась, насколько сильно Эрен был причастен к тому, что Микаса сломала Саре нос. Но вместо того чтобы задать вопрос, она высказала вторую мысль, которая её волновала. — Твой отец сказал мне, что ты сейчас принимаешь лекарства. Это правда? Взгляд сына потускнел, и улыбка исчезла с его губ. — Да. — Где они? Он спрыгнул с кровати и пошёл за своим школьным рюкзаком. Вернувшись, он принёс три упаковки лекарств. — Не понимаю, — нахмурилась мама, читая одну из этикеток, в то время как Эрен плюхнулся рядом на кровать. — Почему тебе прописали таблетки от тревожности? — Без понятия, — пожал плечами Эрен, сплетя руки на груди и начав вертеть большими пальцами. — Я даже не знал, что такие таблетки существуют. С таким же успехом они могут делать таблетки от счастья и грусти, и… подожди, таблетки от грусти тоже есть? — Вроде как, да. — О, они мне нужны. — Нет, не нужны, — строго ответила Карла. Эрен поёжился от её тона. — Не говори так. Мне не нравится, что ты принимаешь лекарства. Он пару секунд изучал складку у неё на лбу, прежде чем спросить: — Я болен, мамуль? Это заставило её повернуть голову и внимательно посмотреть на него. Некоторое время в комнате стояла тишина, потом она вздохнула и положила его таблетки на тумбочку. Опустившись рядом с ним, она положила руку на живот сына, вдохнула запах его волос, и тихо прошептала: — Ты не болен, малыш. Эрен закрыл глаза на мгновение, вдыхая её аромат. Она пахла сном и леденцами с морфином. — Тогда зачем мне нужны таблетки? — спросил он, приоткрывая один глаз, когда она поцеловала его в изгиб брови. — Я поговорю с твоим отцом, — ответила она спокойно. Эрен вытянул шею, чтобы получше рассмотреть выражение её лица. — Ты собираешься наорать на него? — Я никогда на него не ору. — Ага, конечно. — Я просто иногда слишком эмоциональная, вот и всё. Ты же знаешь, что я его очень люблю. — Знаю. Поэтому вы всегда целуетесь. Фу. — Фу, — передразнила Карла, ущипнув его за нос. — Микробы. Она сказала что-то о том, что, когда у него появится первая девушка, он уже не будет считать поцелуи такими мерзкими, на что Эрен расхохотался. — У меня никогда не будет девушки. Девчонки такие странные. — Ты хочешь сказать, что я странная? — Ты не девчонка. Ты мама. — Спасибо, — пробормотала она. Эрен зевнул, перекатившись на локоть и подперев голову рукой. — А что насчёт Микасы? — Что именно? — Какая она? Ты почти никогда о ней не рассказываешь. — Я не знаю. Она немного… другая, мам. — Почему? — Я не про то, что она выглядит по-другому. То есть, да, выглядит, но я не это имел в виду. Она очень тихая, и глаза у неё большие и грустные, и голос у неё писклявый, но она почти его не использует. А ещё у неё маленький рот, губы всегда розовые, а если не розовые, то красные. И они тонкие, кроме верхней губы — она немного загибается наверх. И нос у неё тоже маленький, и это смешно, какой он крохотный, какая-то невозможная точка, типа, что? Как вообще такое возможно? Она вообще нормально дышит? Её голова не взрывается при каждом чихе? А ресницы у неё такие густые и длинные, как будто у Бога, после создания других детей, осталось слишком много ресниц, и они все ей достались. Кожа у неё белая, как снег, а волосы чёрные, как «Oreo», и она всегда собирает их в пучок. Она совсем не похожа ни на кого, кого я когда-либо видел. Она похожа на девочку из сборника сказок, одного из тех, что Армин любит читать. И она красивая. — Правда? — мама приподняла брови. — О, да, — он шмыгнул носом, вытирая его тыльной стороной запястья. — Очень красивая. Меня это заставляет странно себя чувствовать. — Насколько странно? Эрен сделал долгий, глубокий вдох, обдумывая. — Ну… — он положил руку себе на живот, — как будто у меня в животе бабочки летают. — О, боже, — сияя, произнесла Карла. — Что? — Эрен нахмурился. — Да ты в неё влюблён. — Фу, это отвратительно. — Его лицо скривилось. — Почему? Разве она не милая? — Я не влюблён, мам. — У тебя уши покраснели! Эрен схватил подушку, закинул её на затылок и натянул с обеих сторон, чтобы закрыть уши. — Нет, не покраснели! — крикнул он в матрас. Карла тихо хихикнула, ткнув пальцами ему в рёбра так, что он дёрнулся. — Тогда почему у тебя бабочки в животе, мм? Если она тебе не нравится? Его голос был приглушён кроватью, тихий, пронзительный вопль: — Это дружелюбные бабочки! Такие, которые хотят с ней дружить. Не целоваться! Это мерзко! — Ладно, — ухмыльнулась она, похлопав его по маленькой попе. — Как скажешь. Эрен медленно высунул голову из-под подушки, и Карла не смогла удержаться от улыбки, глядя в его большие зелёные глаза. — Мам, — вдруг сказал он, садясь на пятки. Его волосы были взъерошены. — У меня есть идея. — Расскажи. — А что, если я отдам тебе свои таблетки, и ты будешь принимать их вместо меня. — Это не так работает, милый, — она улыбнулась его невинности, но сын нахмурил брови, не понимая. — Но почему? Может, тебе просто нужно попробовать мои таблетки, и ты вылечишься. Её нежный взгляд потускнел, и на лице появилась тень грусти. Эрен внимательно посмотрел на выражение лица матери и потянулся, чтобы положить руку ей на плечо. — Я что-то не так сказал, мамуль? — Нет, малыш, — ответила она, но он ей не поверил. — Ты выглядишь грустной. — Я просто устала, вот и всё. — Ты всегда устаешь. Карла подняла взгляд к потолку и развела руками, как будто говоря: «такова жизнь». Грусть случается. Счастье случается. Болезни случаются. Такова жизнь. Эрен только сильнее нахмурился. — Иди сюда, — Карла похлопала себя по груди. — Я расскажу тебе историю о моллюске. — О, нет, — пожаловался он, но всё равно положил голову ей на грудь, его маленькое тело удобно устроилось рядом с её фигурой. — Тсс, слушай, — она обняла его и уткнулась носом в его волосы. Они пахли потом. Она улыбнулась. — Жил-был уродливый моллюск, и на ощупь этот моллюск сильно отличался от всех остальных, потому что снаружи он выглядел очень странно. Другие моллюски всегда дразнили его за это, и этот моллюск вырос, веря, что с ним что-то не так. — Мне не нравится эта история, — запротестовал Эрен. Карла ущипнула его за бок. — Тише. Слушай. И вот однажды пришли ныряльщики и собрали всех моллюсков на еду. Всех их постигла одна и та же участь, они умерли одинаково. Но знаешь, что они нашли внутри этого уродливого моллюска, чего не нашли ни в одном другом? Он обвил её талию рукой и тяжело вздохнул. — Что? — Жемчужину. — Жемчужину? — О, да. Но не просто жемчужину, а самую красивую жемчужину на свете, — Карла взяла его руку, проведя большим пальцем по небольшим выступам костяшек. Его руки казались такими крошечными по сравнению с её, но она знала, что это продлится недолго, ведь её ребёнок рос с пугающей скоростью. — Понимаешь, — продолжила она после паузы. — Моллюски, которые производят жемчуг, очень редки. В основном, жемчуг получают из устриц. Но этот уродливый моллюск, который всю жизнь верил, что с ним что-то не так, хранил в себе самое красивое сокровище в мире, и он до своего последнего дня даже не знал, насколько он был особенным. — Но почему никто не сказал ему, что он был особенным? — спросил Эрен, переплетая свои пальцы с её. — Может, тогда он бы знал и не умер таким грустным. — Согласна. Может, если бы моллюск знал больше любви, он бы понял, что то, что говорят о нём другие, не так уж важно. Но не в этом суть. Суть в том, Эрен, что ты — тот самый уродливый моллюск. — Класс, спасибо, — пробормотал он. Карла рассмеялась. — Нет-нет, послушай. Я говорю это потому, что, когда ты будешь расти, ты будешь встречать людей, которые попытаются заставить тебя чувствовать себя незначительным. Но не позволяй им разрушить то, что у тебя внутри, — её пальцы нашли его подбородок, и она подняла его лицо, чтобы их взгляды встретились. Её глаза в полуденном свете были золотыми, отражаясь в его взгляде маленькими искорками. Она откинула челку с его лица и с нежной улыбкой обхватила ладонями его по-детски пухлые щёки. — Иногда тебе может казаться, что ты тот самый уродливый моллюск, но никогда не забывай, что внутри тебя есть что-то невероятно особенное. Ты можешь всё. Ты можешь стать кем угодно. — Она оставила лёгкий поцелуй на его кончике носа для убедительности. — Ты прекрасен, мой сын. Эрен на мгновение замолчал, глядя на редеющие волосы своей матери. — Мам? — Хм? — Если я уродливый моллюск, то ты — моя жемчужина. Карла улыбнулась так широко, что у неё заболели щёки. Эрен улыбнулся вместе с ней. У него тоже заболели щёки. И они засмеялись, потому что мысль о том, что Эрен — моллюск, а его мама — жемчужина, показалась очень смешной. — Теперь твоя очередь рассказать мне историю, — сказала она через некоторое время. — Но я не знаю никаких историй. Она протянула руку и вытащила из-под подушки книгу. — Тогда почитай мне. — Но, мама, — заныл Эрен, — я ненавижу читать. — Тссс, — прошептала она, садясь на кровати. — Я буду читать с тобой. Эрен громко и демонстративно вздохнул и закатил глаза. — Ладно. Он устроился между её ног, прижавшись спиной к её груди, а она опустила подбородок на его макушку. Перед ними лежала раскрытая книга. Карла держала её, а задачей Эрена было перелистывать страницы. Вместе они читали вслух. Где-то под его рёбрами ощущалось ровное сердцебиение матери. Оно билось настойчиво, с такой трепетной силой, словно крылья воробья касались его спины. Ощущение её жизни рядом наполняло его теплом и напоминало, что она всё ещё здесь. Этот момент был таким удивительным, почти волшебным. Это было похоже на полёт на ветру.

***

Микаса не могла уснуть. Мама наказала её на неделю за то, что она солгала ей, а поскольку её отстранили от занятий, у нее впереди было целых три дня, чтобы валяться дома и ничего не делать. Она смотрела, как Мама шьёт одежду и собирает цветы из увядающего сада. Осень была не за горами, и с усталых деревьев опадали листья. Цветы увядали с каждым днём, как и строгий взгляд Мамы, пока она снова не стала прежней любящей собой. Микасе не нравилось, что она была наказана, ведь это означало, что не будет ни шоколада, ни балета на целую неделю. Но в конце концов она смогла понять, почему её мать чувствовала себя такой уязвлённой. До неё постепенно дошло, что, возможно, сокрытие правды причинило больше вреда, чем пользы. Однажды ночью она услышала, как Мама плачет, думая, что Микаса уже спит, и возненавидела себя за свою наивность. Конечно, её мать была глубоко обижена тем, что её дочь подвергалась насилию, ведь она сама через это прошла! Ни один родитель не пожелал бы своему ребёнку испытать такую же жестокость, с какой столкнулся он сам. И вот однажды ночью Микаса тоже начала плакать. Она не знала, почему её слёзы лились. Может, от скуки. Чёрт возьми, если ничего не делать несколько дней подряд, любой заплачет. Но она прижала к груди свою куклу Нингё и зарыдала. Ей казалось, что она вела себя тихо, но мягкий скрип двери подсказал, что её мать зашла в комнату. Медленно, её тёплое, нежное тело скользнуло под одеяло и прижалось к дочери. Она обняла свою девочку и начала гладить волосы, не задавая вопросов. Слёзы текли не переставая, пока Микаса не уснула. На следующее утро Микаса поняла, почему она плакала и почему ей было так трудно заснуть последние дни. Её мучила вина. Эрен был с ней так добр, а осознание того, что у него больная мать и непростая жизнь дома, разрывало ей сердце на куски. Как же ей хотелось помочь ему, вернуть всё то счастье, которое он ей подарил. Сотня цветочных корон не могла бы возместить такую радость. Однажды утром она возилась со своим завтраком, когда в доме зазвонил телефон. Блинчики были не такими аппетитными без шоколадной крошки. Шёл второй день домашнего ареста, и Микаса уже издавала мучительные стоны. — Микаса, — её мать просунула голову в кухню и жестом позвала. — Это тебя, дорогая. Ещё один мучительный стон вырвался у неё, когда она заставила себя подняться на ноги. Столько усилий. Все эти пустые дни сделали её ленивой. Мама закатила глаза от такого зрелища. — Алло? — Охрипшим от кленового сиропа голосом пробормотала Микаса. Она прижала трубку к уху и медленно моргнула. — Микаса. — ответил знакомый высокий голос. Она сразу его узнала. — Армин! — Привет! Как ты? «Наказана. Несчастна. Нужна шоколадка. Срочно.» — Хорошо. А ты? — Чувствую себя намного лучше. Завтра я возвращаюсь в школу! — Ура! — радостно воскликнула она, сжимая край пижамы в свободной руке. — Наконец-то! — Знаю! Не могу дождаться, когда увижу тебя снова. Мне жаль, что над тобой издевались. Я знаю, каково это. — Всё в порядке. Теперь это позади. — Эрен сказал, что ты сломала нос Саре Хейл. Микаса осторожно посмотрела на Маму, которая была занята мытьём посуды. — Да, так и было. — И заставила её надеть венок, который она испортила. Это круто. — Спасибо. Как он? — Кто, Эрен? — Мм-м. — Он в порядке. Как всегда. Она начала ковырять ногтём облупившуюся краску на стене. — Мм. — Он вчера в школе упал на перемене. Разодрал колено до мяса. Ходит теперь весь в бинтах. — О, нет. С ним всё нормально? — Ага! — Армин издал свой обычный икающий смешок. — Эрен вечно падает и коллекционирует на себе раны. Не волнуйся, я уверен, что он отшутился, как всегда. — Понятно. Я скучаю по нему. И по тебе. По вам обоим. Они на мгновение замолчали — такое у них случалось нередко. Если Армин говорил, то это было что-то важное. Микаса обычно вообще почти не говорила. — Он сказал, что не может дождаться, когда ты вернёшься, — неожиданно добавил Армин. Микаса почувствовала, как сердце радостно запело. — Правда? — Ага! Ты ему действительно нравишься! Её щёки вспыхнули, и она невольно улыбнулась. — Мне он тоже нравится. — Хорошо! Рад, что познакомил вас, ребята! Боялся, что ты сочтёшь его странным. — Ну, он немного странный. — Эй, ты тоже. — Точно, — она хихикнула, прикрывая щёку ладонью. Её кожа горела. — Ты не знаешь, когда я снова смогу его увидеть? — В каком смысле? — А, — она покачала головой. — Забудь. Глупый вопрос. — Понял. — Снова тишина. Было слышно только их ровное дыхание, пока Армин вдруг не сказал: — Эй, знаешь что? — Что? — В следующий раз, когда пойдёшь в школу, садись утром на автобус. Пусть твоя мама не подвозит тебя. — Почему? — Увидишь. Даже через телефон Микаса почувствовала, что Армин улыбается. — Армин… — произнесла она с сомнением. Мальчик едва не зашипел в ответ. — Микаса. Просто доверься мне. «Когда она ему не доверяла?» — Ладно. — Увидимся в школе тогда. — Увидимся. — Не забудь сесть на автобус! — Не забуду! — Ну всё, пока. — Пока. Микаса была слишком мала, чтобы достать до телефонной базы, поэтому придвинула к стене стул и взобралась на него, чтобы повесить трубку. Когда она завершила звонок, раздался тихий щелчок, а на её губах появилась лёгкая улыбка. — Чудик.

***

— Ты точно хочешь сегодня поехать на автобусе, Микаса? — Это только на сегодня, Мама. Утро было холодным. Прохладный ветер задирал юбку школьной формы Микасы, щипая её голые ноги. Идти было неприятно. Гольфы практически не согревали. Её мать дрожала. — Боже, — выдохнула она, выпуская изо рта облачко пара. — Тут ужасно холодно. Не помогало и то, что они жили посреди глуши. — Только сегодня, — снова повторила Микаса. Мама обняла её за плечи и прижала к себе. Они шли, прижавшись друг к другу, мама гладила плечо Микасы, пытаясь её согреть. Туман стелился вокруг, обволакивая всё серой пеленой. Высокие деревья не пропускали утренний свет. Всё вокруг казалось мрачным и безжизненным. Где-то взмахнули крылья птицы. Глухой крик совы эхом разнёсся среди обнажённых ветвей. Микаса задумалась, стоило ли вообще следовать совету Армина. Когда они наконец добрались до автобусной остановки, там никого не было. Это было по-настоящему уединённое место. Большая ива склонялась над деревянной скамейкой, ножки которой были прочно вкопаны в землю. Плакучие листья дерева шелестели и раскачивались, склонённые ветви тянулись вниз. Но что-то в этой скамейке, однако, очень понравилось Микасе. Она улыбнулась ей, словно та могла её видеть. Иногда неживые предметы имели больше характера, чем живые существа. Эта скамейка была похожа на старого человека. Если бы дедушка Армина был скамейкой, он выглядел бы именно так. — Боже, — вздрогнула Мама. Кончик её носа порозовел. — Напомни мне взять с собой пальто в следующий раз. Несмотря на холод и тихое мамино ворчание, на губах Микасы расцветала улыбка. Она обхватила мамину руку своей маленькой ладошкой. Её кожа была ледяной. Микаса крепче прижалась к ней. — Будь сегодня хорошей девочкой, — сказала Мама. — Никаких сломанных носов, ладно? — Ладно. — Если тебя кто-то обидит, лучше, чёрт возьми, скажи мне. Я серьёзно, Микаса Аккерман. — Да, Мама. Они подождали. Прошло пять минут, и Мама достала носовой платок из лифчика, чтобы высморкаться. Бедная женщина, она действительно замерзала. — Вот, — Мама шмыгнула носом, доставая ещё один носовой платок для Микасы. Дочка уставилась на неё с ужасом. — Мама, два?! — Что два? — Два платка?! — И что с того? — У тебя в титях?! Мама запрокинула голову и рассмеялась, неожиданно громко для её обычно тихого характера. — Ну, для чего-то они ведь должны быть полезны, — сказала она, имея в виду свою грудь. «Отвратительно». Микаса скривилась, когда мать присела перед ней на корточки, прижимая платок к её носу. — Когда-нибудь ты всё поймешь. Тити могут быть полезны. А теперь сморкайся. Микаса сморкнулась так сильно, что ей показалось, будто у неё вот-вот лопнут глаза. Мама вытерла остатки соплей, удостоверившись, что нос чист. — Полезны для чего? — спросила её дочь, нахмурившись, когда Мама выпрямилась. И тут же пожалела о своём вопросе. — Во-первых, они делают твоего отца очень счастливым. — Фуу, блевотина! — Во-вторых, в них удобно прятать вещи. Например, платки. И ключи. — Меня сейчас стошнит. — А ещё они кормят младенцев. Это самое важное. — Ладно, я поняла. — Ты знала, что тебя кормили грудью почти до года. Микаса покачала головой, её щёки вспыхнули от смущения. Иногда её мать говорила действительно шокирующие вещи. — Пожалуйста, Мам, прекрати. — Тебе всего девять, — она похлопала дочь по плоской груди. — Не волнуйся, скоро и у тебя начнут расти. — Боже, — простонала Микаса. Её мать снова рассмеялась. Но затем вдалеке показалась фигура, и Мамин смех прекратился. — Что это? — ахнула она, указывая на неё. Микаса повернула голову и прищурилась, пытаясь разглядеть силуэт в тумане. — Это призрак? — Возьми меня за руку. Они крепко сжали руки, не сводя тёмных глаз с фигуры, которая медленно обретала очертания. Сначала она казалась большой, но затем становилась всё меньше, меньше, меньше. Это было животное? Олень? Чудовище? Микаса моргнула, отчаянно молясь, чтобы тень исчезла. Но она не уходила. Она просто приближалась. Всё ближе и ближе. У неё не было чёткой формы, она постоянно двигалась, не останавливаясь. — Мама, мы умрём. — Тсс. Вот и всё. Это их конец. Отдайте всех её кукол Армину. Пожертвуйте всю её одежду на благотворительность. Она надеется, что облака на небесах особенно мягкие. Она прожила хорошую жизнь. Она будет помнить своих друзей, своих родных, Эрена. Она всегда будет помнить балет. Она будет помнить… Хруст листьев. Оно уже почти здесь. Холодок пробежал по её спине, покрыв кожу мурашками. Микаса прижалась к матери, спрятав лицо у неё на животе и вцепившись руками в её рубашку. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только их дыханием и хрустом листьев под приближающимися шагами. Микаса услышала, как фигура остановилась. Оно здесь. ААААААААААААААААААААААААААААААААААААА — О, — внезапно пробормотала её Мама, прервав внутренний крик дочери. — Это просто мальчик. Доброе утро! Микаса хотела повернуть голову, но тут раздался хриплый, до боли знакомый голос. — Доброе утро, мэм. Пресвятая моцарелла, отец мой базилик. Не может быть. — Подожди… Микаса? — Эрен? Именно. Они уставились друг на друга, широко раскрыв глаза. Мама переводила взгляд с одного на другого. Всё замерло в смятении. И в тумане. И никто не знал, что сказать. Сова ухнула. Птица взмахнула крыльями. Падающие листья мягко коснулись земли. И всё это каким-то образом слилось в одну картину — в момент их новой встречи. В действительности они никогда не виделись вне школьных стен, словно мир без классов и учителей был чем-то невообразимым. На секунду повисла оглушительная тишина. А затем её нарушил кашель Мамы. — Что за на фиг? — Конечно же это был Эрен. — Что ты здесь делаешь? — спросила Микаса, почти шёпотом. У неё перехватило дыхание. Она впилась в него взглядом и увидела, как медленно покраснело лицо Эрена. Это правда? Или ей показалось? — Я… — пробормотал он, глядя на свои ноги. Его руки были засунуты в карманы, школьный рюкзак перекинут через плечо, а волосы были растрёпаны так, как будто он только что встал с постели. — Ну, я здесь живу. — Он неопределенно указал через плечо. Всё вокруг него было скрыто туманом. — Вон в том доме. — Ни одного дома видно не было. Но её Мама кивнула. — А ты что здесь делаешь? — спросил он. Микаса застыла, словно окаменела. Маленькие кусочки начали складываться в общую картину. «В следующий раз, когда пойдёшь в школу, садись утром на автобус. Пусть твоя мама не подвозит тебя.» «Увидишь.» «Микаса. Просто доверься мне.» Руки сжались в кулаки, плечи выпрямились. Она уставилась в землю прищуренными глазами. Это был план Армина. Это всё придумал он. Этот пельмень белобрысый. Марципан несчастный. Эта… огуречная… жопка… да. — Мы живём неподалёку, — ответила Мама, когда дочь слишком долго молчала. — Так что, я полагаю, мы соседи? — Похоже на то, — мальчишка шмыгнул носом, вытирая его рукавом. Микаса молилась каждой клеточкой своего существа, чтобы её мать не вытащила третий носовой платок из лифчика и не предложила его Эрену. Слава богу, этого не случилось. — Никто никогда не приходит на эту остановку, — сказал Эрен, подходя ближе. — Я всегда тут один. — Ты тут каждое утро? — нахмурилась Мама, обняв себя руками. — Совсем один? На холоде? Эрен лишь пожал плечами, глядя в землю. — Папа рано уходит на работу. — А твоя… — начала мать, но Микаса сжала её руку так сильно, что Мама неожиданно взвизгнула. Она в изумлении уставилась на дочь. «Не надо», — беззвучно прошептала Микаса, покачав головой. Мама замолчала. — Она спит допоздна, — сказал Эрен, потирая глаза. Голос был спокойным, чуть заспанным. Он выглядел так, словно только что вылез из постели. — Ну что ж, — улыбнулась Мама. — Как хорошо, что мы пришли сегодня, правда? — Она посмотрела на Микасу, затем снова на Эрена. Он подошёл и сел на скамейку под плакучей ивой, которую Микаса прозвала «дедушкиной». — Теперь мы знаем, что ты здесь, и Микаса может составить тебе компанию! Верно, милая? Верно. Да. Именно. За исключением того, что Микаса, возможно, немного дрожала, потому что перед ней сидел Эрен Йегер. Тот самый Эрен, который кормил её обедами, велел ей бороться с Сарой, вынудил её плакать несколько ночей назад, и в которого, по мнению её отца, она влюблена. А сейчас он ещё сосед. Её, блин, долбанный сосед! Армин ей ни слова не говорил! И теперь они собирались ехать в автобусе. В школу. Вместе. Двадцать минут. Именно столько времени занимала дорога до начальной школы. Именно столько времени понадобилось Микасе, чтобы перестать дрожать. Именно столько времени её сердцу понадобилось, чтобы снова начать биться нормально, а лёгким — раскрыться и сделать долгожданный вдох, потому что, честно говоря, в последнее время ей было очень трудно дышать рядом с Эреном. Прямо очень. Но она не была влюблена в него. Это уж точно. В этом Папа ошибался.