Это ещё не конец / Not Over Yet

Дети в школе не отличались добротой. В первую же неделю четвёртого класса одноклассники официально окрестили Микасу «курицей карри». С чем это было связано? Она понятия не имела. Вряд ли в ней было что-то, напоминающее это блюдо. К сожалению, многое в этом мире было за гранью её понимания. Её называли разными обидными прозвищами: «новенькая», «китаянка», «Чинкербелл», «рисовый комочек», «узкоглазая», «жёлтая», «япошка», «чинг-чанг» — и это лишь малая часть. И ни одно из них ей не было понятно. Самым странным обзывательством, даже более нелепым, чем «курица карри», — было «желтоглазая», смесь из слов «жёлтая» и «узкоглазая», от которой её передёргивало каждый раз, когда дети произносили это слово. Ей не нужно было понимать значения этих слов — злорадные ухмылки одноклассников говорили сами за себя. Но дети не ограничивались только насмешками. Всего за несколько дней их словесные издёвки переросли в откровенную жестокость. Группа девочек, во главе с четвёроклассницей по имени Сара, с особым удовольствием превратила жизнь Микасы в настоящий ад. Они начали с того, что не пускали её в туалет, выстраиваясь в шеренгу и преграждая ей путь, словно стена. — Извините, — сказала Микаса, когда впервые столкнулась с ними. — Я хотела бы пройти. Девчонки, особенно Сара, громко фыркнули и рассмеялись ей в лицо. Сердце Микасы забилось в горле — она достаточно долго жила в лесу, чтобы понимать, когда ситуация становится опасной. Когда животное загнано в угол, страх подталкивает его либо к борьбе, либо к бегству. Но у Микасы была мягкая душа. Она терпеливо ждала, проглотив тревогу одним большим глотком. Её взгляд был устремлён прямо на девочек, чтобы показать, что они её не сломят. — Она смешно разговаривает, — сказала одна из них. После этого они решили её просто игнорировать, и так всё и продолжалось. Они стояли стеной, не давая ей пройти в туалет, притворяясь, будто её вовсе не существует, пока Микаса не сдавалась и не уходила прочь. Сначала она пыталась терпеливо ждать, надеясь, что они уступят. Но они никогда не уступали. Однажды она попыталась протиснуться сквозь них, но они лишь презрительно оскалились и сделали угрожающий шаг вперёд, нависая над её маленькой фигурой, как тёмные тени, посылая безмолвный, но ясный сигнал: Ты не пройдёшь. Тебе здесь не рады. Они наслаждались тем, что делали её жизнь невыносимой, просто ради забавы. И так, их издевательства начались с того, что они преграждали ей путь в туалет. Делая это, они пытались заставить её унижаться: либо идти в мужской туалет, либо искать другой туалет на противоположном конце школы, что приводило к опозданиям на уроки и наказаниям. Поэтому Микаса терпела до конца занятий. Она была удивительно стойкой для своего возраста. Даже в столь юном возрасте она носила на лице непроницаемую маску, скрывая свои истинные чувства. Теперь настал черед её школьного шкафчика. Они умудрялись каким-то образом запирать её шкафчик изнутри, так что все её учебники оставались там, и Микаса снова рисковала опоздать на уроки. Привлечение учителей или уборщиков для открытия этого злополучного шкафчика всегда оборачивалось небольшой суматохой, целой чередой объяснений, множеством вопросов от взрослых и недоверием в глазах директора. Вскоре она поняла намёк и сдалась. Она начала носить все свои учебники на уроки — каждый из них. Они были тяжёлыми, но Микаса была сильной. Затем настала очередь её обеда. Еда начала таинственным образом исчезать. Оставшись без пищи на весь день, Микаса испытывала мучительные часы голода. Она стала есть плотные завтраки дома, избегая взгляда Мамы, которая с улыбкой протягивала ей свежеприготовленный ланч-бокс, зная в глубине души, что его содержимое загадочным образом исчезнет в чьем-то чужом желудке в течение дня. Она набрасывалась на огромные порции тостов, блинов, хлопьев — всего того, что Мама готовила по утрам. Однажды Мама даже задала вопрос, и Микаса ответила, что это, наверное, из-за балета, из-за того, что она растёт, и её аппетит увеличивается, и ей нужно больше есть. Она ни разу не упомянула о своих истинных проблемах. Мама точно не обрадовалась бы. Поэтому Микаса солгала. Она соврала и Маме, и Папе. И, к сожалению, этих плотных завтраков хватало ненадолго. На последних уроках в её животе будто просыпался тигр. Он рычал и урчал. Чем дольше она оставалась без еды, тем громче был его рёв. Чем громче он рычал, тем сильнее смеялись дети. А чем больше они смеялись, тем лучше Микаса научилась их игнорировать. Перемены были настоящим кошмаром. Армин всё ещё болел и пропустил почти три недели школы. Всё это время Микасе не с кем было сидеть за обедом или играть на переменах — кроме него, она так и не завела друзей. А именно на переменах дети становились самыми жестокими, ведь у них было столько свободного времени. Её путь к туалету регулярно преграждали, но однажды, когда на перемене никого не оказалось рядом, она смогла проскользнуть внутрь. И там, на зеркале, розовой помадой было выведено слово «ЖЁЛТАЯ». Это точно сделала Сара. Ни у кого из других детей не было с собой косметики, кроме неё. Микаса стёрла эту розовую мерзость. Намочив клочок туалетной бумаги, она провела по буквам, пока на зеркале не осталось лишь размытое розовое пятно. Сквозь размазанную помаду и мокрые комки бумаги она взглянула на своё отражение и застыла. «Жёлтая», — словно шептало ей её собственное лицо. «Жёлтая». Её маленькие глаза закрылись, грудь глубоко вздохнула. Нет, сказала она себе. Она была гораздо больше, чем эти слова. Мама всегда говорила ей, что она важна. Папа говорил то же самое. И они были правы. Микаса стоила гораздо больше, чем все эти злые дети могли сказать. Но как девятилетняя девочка могла в это по-настоящему поверить? С полным мочевым пузырем и без малейшего желания его опустошать Микаса вышла. Ее изолировали каждый день. Она слышала, как дети шептались о ней на каждом шагу, сбиваясь в кучки и хихикая, словно злые маленькие гиены. Даже стены, казалось, шептали: «Ты не такая. Ты не их расы. Никто в этой школе не любит тебя из-за этого.» Как в таких маленьких детях могло уместиться столько ненависти? Это было непостижимо. К несчастью, шайка Сары держала в своих руках всё — даже маленький парк за школой. Когда Микаса пыталась занять качели, покататься на горке или перелезть через перекладины, её тут же отталкивали и прогоняли, как назойливую мелкую блоху. Вот кем она была для них — блохой. Уродливой. Крошечной. Достойной быть раздавленной. И они все настаивали на том, чтобы относиться к ней именно так. Учителя никогда не замечали их издевательств, а может, просто предпочитали не замечать. Микаса часто задавалась вопросом: разве они не видят, что делают со мной другие дети? Разве им всё равно, что меня отталкивают без всякой причины? Неужели здесь нет никого, кто мог бы помочь? И что насчёт Бога? Почему же Ками позволил всему этому случиться? Разве школа не должна была быть, как когда-то сказал Папа, «весёлой»? В первые дни четвёртого класса Микаса сидела одна на скамейке и считала часы, минуты и секунды до окончания уроков, до возвращения домой. В такие моменты она погружалась в мечты, тихо напевала колыбельные под нос, утешала себя музыкой природы, вслушивалась в шёпот деревьев вокруг и терялась в их мудрых, древних песнях. Она думала о доме, о своём настоящем доме, и тосковала по нему. Что бы она только не отдала, чтобы вернуться в лес снова… К счастью, её школа позволяла детям проводить время в библиотеке во время перемен. Микаса начала избегать прогулок на улице и проводила своё время в компании книг и мыслей. Этого было достаточно. Более чем достаточно. Она никогда не страдала от одиночества — оно всегда было её неизменным спутником. Но вот чего она не могла вынести — это изоляцию. Когда дети бросали в неё разные предметы, пытались подставить ей подножку в коридорах или, смеясь, дразнили «курицей карри» перед толпой хихикающих одноклассников, она не знала, что делать. Микаса и так никогда не умела вести себя с людьми, а уж с теми, кто был жесток, и подавно. Микаса никому не рассказывала о травле, с которой сталкивалась каждый день. Она молча терпела всё, развивая в себе свои собственные механизмы выживания, чтобы справляться с этим кошмаром. Когда ей очень нужно было в туалет, а девочки не пускали её, она превращала это в игру на выносливость, похожую на ту, когда проверяешь, сколько времени сможешь продержаться, задержав дыхание. Как долго она могла терпеть, прежде чем почувствует, что вот-вот лопнет? Однажды это были два часа. В другой раз — четыре. Однажды она была настолько близка к тому, чтобы обмочиться, что ей пришлось бежать в кабинет медсестры, соврав, что её тошнит, чтобы её пустили в их личную уборную и она смогла справить нужду там. Когда её руки начинали болеть от тяжести книг, она представляла, что несёт папины дрова, только что нарубленные для огня. Если она будет терпеть достаточно долго, то вскоре доберётся до их уютного домика, где поможет Маме разжечь огонь, чтобы та могла готовить и согреться. Домом теперь становились классы, а дровами — стопка учебников, но Микаса всегда умела мастерски притворяться. И продолжала это делать. Когда дети обзывали её, она просто закрывала глаза и считала до десяти (иногда до двадцати), пока их насмешки не переставали ранить. Со временем боль утихала, слова растворялись, и она могла сосредоточиться на более важных вещах — на книгах и своих мечтах. Микаса обожала мечтать. Библиотека стала для неё настоящим убежищем. Теперь стало понятно, почему Армин так любил книги — они дарили спасение. Теряясь в бескрайних просторах их страниц, Микаса Аккерман чувствовала себя в безопасности. Там её никто не обижал. Никто не тревожил. — Разве ты не хочешь поиграть с ребятами на улице? — однажды спросила её библиотекарша, когда она сидела и рисовала. — Нет, — равнодушно ответила Микаса, медленно проводя карандашом по бумаге. Она не стала упоминать, что сегодня ей не хотелось, чтобы в неё снова кидались грязью, или что у неё не было обеда, или что утром, когда она шла по коридору, Сара прошептала ей «сука». Это слово было под строгим запретом в её семье. Мама всегда щипала Папу за руку, когда он его произносил. Микаса даже не знала, что оно значит! Но она точно знала, что это что-то плохое и что Сара сказала его не с добрыми намерениями — особенно если учесть, как дети рядом с ней начали тихо хихикать. Обидчики вознаграждали её за примерное поведение в школе тем, что позволяли проводить дни в библиотеке, в полном одиночестве, сдерживая нужду и голод. Всё это происходило в абсолютной тишине, вне поля зрения учителей, но прямо у них под носом. В библиотеке было большое окно, выходящее на школьную площадку. Это было её окно во внешний мир, её связь с теми, кто не был отчуждён или покинут. Когда книги начинали надоедать, её взгляд скользил по отдалённым фигурам на улице, и часто среди них она замечала того мальчишку, который был к ней добр. Его имя, Эрен Йегер, отзывалось эхом в её сердце. И в глубине души она чувствовала странное, почти тревожное желание подойти к нему, найти способ оказаться рядом. Но этот мальчик всегда был занят. Если он не орал, как сумасшедший, играя в догонялки или что-то подобное, то носился с мячом по полю или исчезал куда-то со своими друзьями. Он всегда был окружён людьми. Они больше не разговаривали после первого дня в школе. Эрен даже не взглянул в её сторону после этого. Его мысли всегда были заняты чем-то другим, а Микаса оставалась слишком незаметной — даже для его ярких, пронзительных глаз. Эта мысль угнетала её, но это была правда. В этой школе она была никем. Возможно, то, что он сделал в тот день, было лишь порывом, минутным желанием. Может, он поступил так, потому что Армин его попросил. Или потому что хотел почувствовать себя лучше. А может, он сделал это на спор. Все эти варианты казались возможными. Кто знает, может, он и сам смеялся над ней вместе с остальными. Но потом, однажды, он неожиданно удивил её. Совершенно внезапно Эрен появился в библиотеке, заявив, что должен вернуть книги, которые его отсутствующий друг Армин взял на время. Знакомое имя заставило её резко поднять голову от раскраски. А знакомое лицо — заставило сердце сбиться с ритма. Эрен даже не взглянул на неё, но это не остановило поток её мыслей: Армин? Его книги? Вернуть? Почему он послал Эрена, а не её? Армин знал, что она проводила свои дни в библиотеке. Она говорила ему об этом, когда однажды после школы приносила ему домашние задания. Почему же он отправил именно Эрена? В свои девять лет у Микасы было множество мыслей. Иногда они затуманивали её рассудок. Это был как раз один из тех моментов. Чтобы избежать встречи с Эреном, она поднялась с места и отправилась бродить по библиотеке в поисках новой книги. Но это было всего лишь притворство. Ей просто хотелось уйти от него, сбежать от того нежного чувства, что начинало расцветать в её сердце. Чувства, которое ей не нравилось и которое она не хотела принимать. Она ходила кругами, прячась за высокими книжными полками, пока не убедилась, что мальчик ушёл. У Эрена была такая сильная аура, что её можно было ощутить в воздухе, поэтому ей даже не нужно было проверять, чтобы понять, что он ушёл. Дышать вдруг стало легче, словно его уход открыл доступ к свежему воздуху. Микаса поспешила вернуться к своему месту, к раскраске и карандашам. И тогда она это увидела. Бумажный пакет стоял рядом с её книгами, как будто возник из ниоткуда. Осторожно приблизившись, она заглянула внутрь, и слёзы наполнили её глаза. Микаса заплакала. В пакете была еда. Бумажный пакет зашелестел, когда она осторожно засунула руку внутрь, чтобы ощупать его содержимое. Внутри оказался зиплок-пакет с сэндвичем, яблоко, маленький сок «Capri Sun» и записка. Медленно Микаса вынула смятую бумажку и разгладила её. Сквозь слёзы и удивление она прочитала:

для Микасы

извени что дети в нашей школе отстой. возьми мой обед. надеюсь ты не алергична на арахисовое масло потому что если да то это полный отстой. извени. не умри пожалуста. я не хочу отвечать за твою смерть.

PS. я попросил у папы денег на обед. всё ок

PPS. надеюсь у тебя нет алергии и на виноградное желе тоже

PPPS. и на хлеб

Капли солёной воды прорвались сквозь её полуприкрытые веки и плотными дорожками покатились по щекам, оставляя за собой влажные следы. Плакала ли она от счастья или от грусти, Микаса не знала. Она видела этот почерк лишь однажды — резкий и небрежный, выведенный на доске перед шумной толпой детей, и тогда он хаотично переплетался с аккуратными, стеснительными буквами её собственного имени. Это был почерк Эрена.

***

В тот день, тигр в её животе так и не проснулся. Микаса не сразу съела содержимое пакета. Вместо этого она просто стояла, плакала и всхлипывала, пока не стерла слёзы с лица. Затем, шмыгнув носом, она снова села и уставилась на пакет, размышляя. Прошло целых десять минут, прежде чем она решилась откусить яблоко. Оно было ароматным, сочным и вкусным. Она съела его полностью, оставив только огрызок. Затем она взялась за сэндвич. Было очевидно, что его сделал сам Эрен, потому что что-то в том, как было распределено арахисовое масло и джем, казалось неуклюжим и неравномерным. Слишком много масла, слишком мало джема. Взрослый распределил бы оба ингредиента ровнее. И всё же, это было вкусно. Возможно, причиной тому был голод, но этот неровный, слегка неуклюжий сэндвич стал лучшим, что она ела за последние дни. Как только сок в пакете был выпит до последней капли, она выбросила упаковку, но оставила записку Эрена. Кажется, она разглядывала её всё оставшееся время до конца перемены, пока не раздался звонок о возвращении в класс. Микаса сидела на своём месте, сосредоточенно работая над заданным рисунком, когда почувствовала лёгкий толчок в локоть и увидела краем глаза сложенную записку, скользнувшую между её боком и рукой. Смутившись, она взяла записку и обернулась, чтобы взглянуть на того, кто её передал. Она не знала этого мальчика. Подозрительно оглядев его, она стала искать подвох. Это была шутка? Кто-то заставил его это сделать? Остальные дети работали в группах, и только она сидела одна. Этот мальчик был единственным, кто сидел рядом, и, когда их взгляды встретились, он слегка кивнул в сторону, указывая, куда ей следует посмотреть. На мгновение её взгляд встретился с глазами Эрена. Но в тот же миг он поспешно отвёл взгляд. Он был в большой группе, громко разговаривал с друзьями и смеялся, и она нахмурилась на мгновение, пытаясь понять, не показалось ли ей, что они только что обменялись взглядами. — Это от него, — прошептал мальчик, наклонившись так близко, что Микаса почувствовала его дыхание. Она нахмурилась, чувствуя странное смешение радости и недоумения. Эрен прислал ей записку? Эрен отправил кого-то передать ей эту записку? Серьёзно? Это было… крайне необычно. С ней никто не разговаривал с самого первого дня в школе, если не считать тех, кто её дразнил. И вдруг этот странный мальчик. Микаса на мгновение уставилась на его лицо, на то, как близко он сидел к ней, и задумалась, не является ли его неожиданное появление очередной злой шуткой. Маловероятно, что записка была от Эрена. Хотя… он ведь отдал ей свой обед сегодня днём. Был добр. И сделал это так, чтобы она не заметила. Не напрямую, нет. Эрен сидел спиной к ней, громко смеясь над чем-то, что сказал один из детей в его группе. — Эрен прислал это мне? — спросила Микаса у загадочного мальчика. Он кивнул и показал ей, чтобы она открыла записку. Она быстро взглянула на миссис Рал. Та была погружена в бумажную работу, её внимание было сосредоточено на учительской рутине. Микаса почувствовала лёгкое беспокойство. Если она откроет записку и там окажется что-то ужасное, учительница это увидит. А вдруг там что-то настолько отвратительное, что потрясёт её или заставит заплакать? Разве это не то, чего все эти дети добиваются? Её слёз? Её унижения? Разве они не хотят её окончательно сломить? Может, все они знали, что она чувствовала к Эрену. Но… а что она вообще к нему чувствовала? Микаса наконец развернула проклятую записку, решив всё же узнать, что там внутри.

яблоки или груши?

Что? Она моргнула, нахмурилась и повернулась к мальчику позади неё. — Что это? Я не понимаю. — Он хочет знать, — прошептал тот в ответ, — что тебе больше нравится: яблоки или груши. — Зачем? Мальчик пожал плечами. — Без понятия. Но мне нельзя возвращаться без ответа. Так что давай, отвечай ему. Микаса прищурила глаза, пытаясь собрать всё воедино. Эрен спрашивал её про обед. Значит, записка и правда была от него! Он действительно её прислал! Это был её шанс написать ему ответ, поблагодарить и рассказать всё, что она хотела; например, как ей понравился сэндвич и что она не особо любит яблоки, но то, которое он ей дал сегодня, оказалось просто восхитительным! Развернувшись обратно, она оторвала чистый листок от тетради и начала писать. Мальчик, имя которого она так и не спросила, терпеливо ждал позади. Закончив, Микаса сложила бумагу несколько раз и протянула ему. — Убедись, что он получит это. Мальчишка кивнул. Микаса вернулась к своему рисунку, ни разу не подняв головы — слишком боялась встретить холодный, неприветливый взгляд. Ведь никто в классе особо не был к ней добр. Она рисовала, и её тёмные глаза были прикованы к работе перед ней. Поэтому она даже не заметила, как пара зелёных с оттенком синего глаз засияла, едва прочитав её записку. Она не видела, как Эрен, обернувшись через плечо, уставился на неё, тем самым спровоцировав своих друзей тоже обернуться. Как он покачал головой и спрятал записку в карман, а на его лице расползлась едва заметная улыбка — та, которую можно почувствовать кожей, когда она словно проникает в тебя, исходит из глубины его души. Её спина невольно напряглась под его пристальным взглядом, а кожа покрылась мурашками там, где его глаза остановились на ней. Она услышала, как он смеётся своим звонким смехом.

Шоколад, пожалуйста.

***

Плотину прорвало. С тихим вздохом блаженства Микаса закрыла глаза и наконец смогла облегчиться в грязной уборной «McDonald's», куда они с Мамой заходили каждый день перед началом уроков балета. Это было недалеко от танцевальной студии, всего в одном квартале, и мать уже привыкла готовить Микасу к занятиям прямо там, а после покупала ей что-нибудь перекусить. Её крошечный журчащий поток был единственным звуком в тишине, пока Мама молча ждала, скрестив руки на груди. В одной руке она держала щётку для волос, в другой — лак. В её взгляде смешались терпение и любопытство, пока она пристально наблюдала за дочерью, погружённая в свои мысли. Пальцы ритмично постукивали по руке, отражая её внутренние размышления. Микаса пи́сала целую минуту. Мама нахмурила брови. — Ты что, не ходишь в туалет в школе? Её акцент придавал некоторым словам особую выразительность. Микаса старательно наматывала туалетную бумагу на маленькую руку, тщательно избегая взгляда, которым её сверлила мать. — Они грязные, — пробормотала она, выбрав самое лучшее оправдание, которое смогла придумать, хотя, честно говоря, оно было не особо убедительным. Мама нахмурилась ещё сильнее, но Микаса отвела взгляд и сосредоточилась на том, чтобы побыстрее закончить. Плитка на стенах была жёлтой, местами покрытой налётом, и Микаса не отрывала взгляда от этого удручающего, антисанитарного зрелища, пока мама собирала её волосы в аккуратный маленький пучок. Как только она была в колготках, купальнике и балетках, а в лицо плеснули холодной водой, чтобы, как утверждала Мама, «освежиться», они заказали порцию куриных наггетсов с кисло-сладким соусом и ели в относительном спокойствии. Когда Мама спросила, как прошёл её школьный день, Микаса на мгновение задумалась, стоит ли вообще рассказывать. — Нормально. — Правда? — Мм-м, — и тут же затолкала в рот остатки надкусанного наггетса, лишь бы избежать дальнейших вопросов. Мама посмотрела на неё своим мягким, тёплым взглядом; её ресницы, такие же длинные и пушистые, были опущены вниз, а не взмывали вверх, как у Микасы, и по-настоящему увидеть их можно было только, когда она моргала. Мама вся была соткана из этих красот и скрытых сокровищ, которые можно было заметить лишь при внимательном рассмотрении и долгом наблюдении. Например, с расстояния любой человек с нормальным зрением мог бы признать, что мать Микасы была потрясающе красива. Но только вблизи, когда её волосы блестели в лучах света, а бледные щёки едва заметно светились, и в уголках губ появлялись тонкие морщинки от улыбки, становилось понятно, насколько она была поистине великолепна. И хотя мама была невысокой и тихой, в ней жила сила, по прочности не уступающая горной вершине. Неудивительно, что Папа всегда называл её самой красивой женщиной на свете. Микаса прожила рядом с ней девять лет, и всё равно её красота продолжала удивлять. — Жёлтая, — прошептал внезапно голос в голове Микасы. — Твоя мать — жёлтая. — Ты уверена, дорогая? — вдруг спросила Мама, вырывая её из раздумий. Микаса затолкала в рот очередной наггетс, ёрзая на стуле. Её ножки болтались в воздухе, слишком короткие, чтобы достать до пола. — Да, мама. Сегодня всё было хорошо. Лгать у неё никогда не получалось. Микаса осторожно проглотила еду, стараясь не думать о том, что только что соврала Маме. Она всегда испытывала страх, что Мама умеет читать её мысли. (Взрослые и так могут видеть будущее, так что вполне возможно, они могли бы и читать мысли.) Затем она вспомнила, как дети в школе относились к ней. Как Сара с подружками преградили ей путь к туалету и смеялись ей в лицо. Как она подошла к своему шкафчику за ланч-боксом, уже зная, что еды там не будет. Вспомнила свой пустой шкафчик, который где-то в школе был заперт изнутри. Как болели руки от того, что ей приходилось прятать свои учебники в секретном уголке библиотеки, чтобы утром забрать их первой. А потом она подумала об Эрене. И она вспомнила его голос — как его смех разрывал воздух на части, когда она объясняла ему, что быть «аллергичным» на виноградное желе или хлеб просто невозможно, если только у тебя нет непереносимости глютена. И затем эти пробелы в воздухе заполнялись его улыбкой, которая озаряла лицо и вызывала ответную улыбку у неё самой. На краешке его губ всегда появлялась крохотная ямочка, почти незаметная, но такая настоящая. Чем больше она об этом думала, тем сильнее он напоминал ей принца. В нём была та самая царственная лёгкость, из-за которой всё, что он делал, отзывалось в сердцах тех, кого он касался, почти не прикладывая усилий. Она задумалась, что сказал бы Армин, если бы узнал, что она так думает об Эрене. Скорее всего, он бы засмеялся. Микаса прокашлялась. Она жевала свой пятый или шестой наггетс, когда украдкой взглянула на Маму, которая смотрела на неё с нежностью в глазах. — Что? — спросила она, всё ещё пережёвывая еду. — Ничего, — мама тепло улыбнулась. — Я люблю тебя. — Я знаю. — Нервничаешь перед балетом? — Немного. — У тебя всё получится. Я в этом уверена. «Мама, кто такие жёлтые?» — чуть было не спросила она, но что-то в сердце подсказывало ей не делать этого. «Держи это в тайне», звучал внутренний голос. «Не спрашивай её о таком, ей это точно не понравится.» Микаса снова прокашлялась. Она вся зудела от желания рассказать маме о событиях этого дня. Ей так хотелось поделиться, как её спасли, как один мальчишка заставил её улыбнуться, когда она чувствовала себя такой одинокой. Как невероятно было вернуться на своё место в библиотеке и обнаружить там пакет с обедом и записку от него, которую она до сих пор бережно хранила. Но сердце снова подсказывало держать это в тайне, ведь тогда ей пришлось бы объяснять всё с самого начала, как её обед украли, и столкнуться с тихой яростью, которая заполыхала бы в маминых чёрных глазах. Нет, решила Микаса, лучше ничего не говорить. Она доела остатки своей еды в тишине, пока живот не раздулся так, будто она вот-вот взорвётся. Мама мягко упрекнула её за то, что она переела, и Микаса не стала упоминать, что несчастный сэндвич с арахисовым маслом и джемом, который был её обедом, разжёг в ней аппетит сильнее, чем она могла себе представить. Но, оказавшись в машине, слова вырвались случайно. — Мам, кто такие жёлтые? Это было похоже на звук, словно кто-то дал пощёчину. Мама подняла голову и серьёзно посмотрела на неё через зеркало заднего вида. — Где ты это услышала? — Морщины вокруг её губ говорили о том, как сильно она их сжала. — В школе кто-то сказал. — Тебе это сказали? — Нет. — Микаса, — её голос прозвучал как камень, ударивший по бетону. Услышав своё имя, она невольно подняла глаза. Как и ожидалось, Мама не была в восторге от её вопроса. «Вот блин», — подумала Микаса, прикусив язык. — «Знала же, что не стоило это говорить.» — Кто назвал тебя так, Микаса? — Никто, Мам. — Микаса… — Меня спасли. — Слова вырвались так неожиданно, что мать замерла, ошеломлённая её ответом. — Что ты сказала? — Меня спас… принц. — Принц? — Мама нахмурилась. Казалось, она была озадачена, даже обижена, как будто Микаса ответила ей дерзостью, хотя она никогда бы не осмелилась на такое. — Мм-м, — тихо выдохнула она, глядя в окно. Она чувствовала на себе взгляд матери, её растерянность. Но Мама всегда была терпеливой. Мгновение она молчала, словно собираясь с мыслями, глядя в пустоту. Потом сглотнула, прочистила горло и снова взглянула на Микасу в зеркале заднего вида. — И как же? — Это секрет. — Микаса… — Это секрет. Бедная Мама выглядела настолько ошеломлённой, что выражение её лица даже показалось комичным. Она часто поморгала, как будто что-то попало в глаза, и покачала головой. Её губы приоткрылись, чтобы что-то сказать, но один быстрый взгляд на часы заставил её проглотить все возражения, поднять палец и грозно произнести: — Этот разговор ещё не закончен. И они поехали дальше. Микаса задумалась, погружаясь в свои мечты.

***

Эрен приносил ей шоколад каждый день. Он не пропустил ни одного дня, чтобы Микаса не осталась без обеда. Она не ожидала, что он продолжит этот ежедневный ритуал, ведь, как бы странно это ни звучало, он был довольно застенчив. Да, Эрен Йегер, когда дело касалось определённых вещей, был очень стеснительным. Он отдавал обеды библиотекарше, чтобы та потом передавала их Микасе. «Это от Эрена», — говорила она с лёгкой улыбкой на губах. «Спасибо», — отвечала Микаса, поворачивая голову, чтобы взглянуть на мальчика через окно библиотеки. Она сразу узнавала его силуэт издалека — растрёпанные каштановые волосы, длинные ноги, которые мелькали с невероятной скоростью, пока он гонял мяч. Однажды она видела, как он споткнулся о собственные ноги и упал лицом в траву. Микаса тихо рассмеялась про себя. Она поняла, что рядом с Эреном она всегда либо смеялась, либо улыбалась. Эрен Йегер. В его имени чувствовалась какая-то сила, нечто неукротимое, и она знала, что дело было не только в его добрых поступках, оставлявших след в её душе. Это были его глаза, его улыбка, та ямочка на щеке, которую она видела лишь несколько раз. Это был… он. Весь Эрен целиком. Вот что её завораживало. Каждый день он приносил ей разный шоколад. Иногда это был молочный, иногда тёмный, чаще всего — всё, что попадалось под руку: батончики «Mars», «Snickers», «Hershey's Kisses», «M&M’s». Микаса никогда не жаловалась, разве что её огорчило, когда он перестал писать ей записки и вкладывать их в обеды. Без его слов, запечатлённых в почерке, эти обеды казались ей пустыми. Она задавалась вопросом, почему он изменился, почему больше не присылает ей маленькие письма вместе с шоколадом. Но это недолго занимало её мысли — шоколад нужно было есть. Постепенно качество сэндвичей улучшилось. Вместо обычных с арахисовым маслом и джемом они превратились в «BLT», сэндвичи с индейкой, тунцом, а однажды он даже оставил ей сэндвич с фрикадельками. Микаса съедала всё, ощущая лёгкое подозрение, и обдумывала, как поблагодарить его за это неожиданное повышение качества, но так и не нашла в себе смелости осуществить задуманное. По какой-то странной причине Эрен казался ей таким далёким и недосягаемым, будто был королём, а она — скромной простолюдинкой. Их общение свелось лишь к этим обедам: Эрен великодушно — и как бы мимоходом — снабжал её едой, а Микаса мысленно благодарила его за это. В один пасмурный день, когда она не нашла его на улице за игрой, её обед так и не был доставлен. Микаса соврала бы, если бы сказала, что не была расстроена, но не потому, что ей пришлось провести день без еды, а потому что осознала — Эрен отсутствовал. Без него вся школа казалась пустой: без его криков, смеха и грязного футбольного мяча, летящего по воздуху. Стены вдруг выросли, солнце потускнело, и весь шум окружающей её жизни поблек в её холодной отрешённости. В чём была радость школы без Эрена? На следующий день она всё же получила бумажный пакет с обедом. Внутри оказалось больше шоколада, чем обычно, и записка с извинениями. — Это от сама-знаешь-кого, — улыбнулась библиотекарша, её старые глаза весело морщились от тихой, материнской радости, напоминая Микасе взгляд её Мамы. Микаса невольно улыбнулась и поспешила развернуть записку, как только заметила её среди сэндвичей.

извени за вчера, нужно было помоч маме

Ошибки в словах только добавляли записке очарования, и её сердце тепло отозвалось на эти простые строки. «Всё в порядке», — прошептала Микаса в своём сердце. — «Пожалуйста, не извиняйся, Эрен». Она хотела быть смелее. Смелой настолько, чтобы подойти к нему в школе и поблагодарить его словами за доброту. Но Эрен всегда был окружён теми, кто дразнил её, и их присутствие словно приковывало её к земле. Как могла простая девочка подойти к королю, если рядом с ним была армия? Злая армия. Целый батальон, который ненавидел её без всякой причины. Кто она такая, чтобы подойти к нему? Для них она была никем. Курица карри. Пустое место. И она не могла не чувствовать, как это унижение оставляло болезненный след на её самооценке. В тот же день на уроке рисования, когда она была погружена в работу над своей картиной в одиночестве, ей неожиданно передали ещё одну записку. Она появилась словно из ниоткуда, и её сердце сжалось, когда она поняла, от кого эта записка.

как ты?

Она задержала дыхание на мгновение и огляделась. Эрен сидел спиной к ней, как обычно, всего в одном кресле от неё, окружённый своей привычной компанией, за исключением Сары. Он был так близко! На расстоянии вытянутой руки! Как же она не заметила его приближения? Почему не почувствовала его присутствие в воздухе? Все вокруг, включая миссис Рал, были погружены в работу, поэтому Микаса быстро нацарапала ответ, сложила записку и протянула её ему. Её сердце бешено колотилось, словно готовое взорваться. Она медленно протянула руку и тихонько постучала Эрену по плечу. Искры пробежали по её пальцам в тот миг, когда они коснулись ткани его рубашки, и она почувствовала кожу, мышцы, кости, скрытые под ней. Эрен обернулся и посмотрел на неё. Его глаза были спокойными, зелёными с синим оттенком и золотыми искорками, такими яркими, что в них можно было утонуть. Микаса с трудом сглотнула. Затем протянула ему записку. Эрен молча взял записку и сразу отвернулся, чтобы прочитать её. Несколько любопытных голов приподнялись, заинтересованно глядя на него. Он их проигнорировал. Микаса тоже.

Всё хорошо. А у тебя?

Краем глаза она заметила, как Эрен торопливо пишет ответ. Его рука двигалась так быстро и ожесточённо, что она могла слышать, как карандаш скрипит по бумаге, словно передавая силу его слов. Закончив, он сложил записку, бросил быстрый взгляд на миссис Рал, чтобы убедиться, что она не смотрит, и протянул руку за спину, держа записку для Микасы. Микаса быстро схватила её, ещё быстрее развернула и скользнула взглядом по его неровным, торопливым буквам.

норм. как шоколад? я попросил маму дать тебе побольше сегодня

Черкнула. Сложила. Взгляд на миссис Рал. Передала.

Был вкусный. Спасибо.

Черкнул. Сложил. Взгляд на миссис Рал. Передал.

тебе ещё чтонибудь нужно?

Черкнула. Сложила. Взгляд на миссис Рал. Передала.

Ты про обед?

Они продолжали обмениваться записками, пока лёгкая тревога Микасы из-за странности этой затеи не растворилась в радостном волнении, которое заполнило её грудь. Она разговаривала с Эреном! Да, через записки, но это было лучше, чем ничего.

да дурёха

Черкнула. Сложила. Взгляд на миссис Рал. Передала.

Нет, спасибо. Мне нравятся мои обеды.

Она ждала его ответ с лёгкой улыбкой на губах.

рад что тебе нравится

Эрен тоже улыбался.

Спасибо.

если тебе чтота нужно просто скажи мне. Я знаю что без Армина ты часто одна

Всё нормально. Он болеет.

почему люди всегда болеют? меня это бесит

Не знаю. Меня тоже бесит.

извени

За что?

за то что Армин болеет и оставил тебя одну

Не извиняйся. Я люблю быть одна.

правда?

Да.

тебе не грустно когда ты одна?

Нет.

мне да

Почему?

не знаю. быть одному обычно грустно

Не для меня.

крута

Спасибо за большие сэндвичи. Они утоляют голод на весь день.

рад что тебе нравится. их готовит мама. я только хлопья умею

Всё в порядке. Ты попросил свою маму приготовить мне сэндвичи?

на самом деле это была её идея. она с самого начала их готовит

Правда?

ага

Я думала, что это ты делаешь сэндвичи. Как?

что как?

Как она узнала, что у меня воруют обеды?

я сказал ей

Почему?

потомучто захотелось

Понятно.

извени это просто само вырвалось. я ей всё расказываю

Всё нормально. Я думаю, это очень мило с её стороны.

я ей передам. она будет рада

Вообще, Эрен, есть кое-что ещё, чего бы я хотела.

Что?

Передай своей маме спасибо от меня.

будет сделано

Может, мне сделать для неё цветочную корону?

она будет в восторге

Хорошо. Принесу её в школу как-нибудь.

я позабочусь чтобы она это получила!

Эрен.

Микаса.

Ещё кое-что, ладно?

Ок

Она долго смотрела на свою записку, не решаясь, прежде чем встать и бросить её в мусорное ведро. Так закончилось их общение в тот день. «Пожалуйста, будь счастлив», — прочитал бы Эрен в записке, которую так и не получил.

***

Балет, смешанный с учёбой и домашними заданиями, был невыносимо изнуряющим. Папа уехал в командировку, так что на несколько дней они с Мамой остались вдвоём. Мама, казалось, оставила в покое тот разговор, который у них был пару дней назад, и Микаса надеялась, что она, возможно, вовсе забыла об этом. Но, к сожалению, память её матери была куда острее. Это случилось, когда они возвращались домой после уроков балета. Мама снова затронула эту тему. И даже несмотря на то, что голова Микасы кивала от усталости, глаза потихоньку закрывались, а солнце уже скрылось за горизонтом, мать буквально допрашивала её, умоляя назвать конкретные имена тех, кто обзывал её в школе. Микаса не помнила, ответила ли она честно или нет. Её ноги болели, спина и бедра ныли после долгих часов тренировок. Сегодня они особенно много времени посвятили шпагату. Кто бы мог подумать, что шпагат может быть таким утомительным? А впереди ещё три страницы по математике. Вот же гадость. — Когда твой отец вернётся из командировки, я обязательно расскажу ему, — сказала Мама своим едва уловимым японским акцентом, который придавал её голосу особую строгость, даже если на самом деле она была не так строга. — Мне совсем не нравится, что эти дети тебя обзывают. Это всё, что они делают? — Да, Мама, — солгала Микаса, слишком уставшая, чтобы продолжать этот разговор. — Только это. — Хм. Всё равно, я расскажу ему. — Да, Мама. Мама пробормотала что-то на своём родном языке, качая головой. Микаса откинулась на сиденье, закрыв глаза и молясь о том, чтобы поскорее уснуть. До дома оставалось ещё пятнадцать минут, и она решила, что короткий сон пойдёт ей на пользу. «Kusokurae», — услышала она, когда мама произнесла эти слова. Микаса знала немного японских слов, но эти слышала достаточно часто, чтобы запомнить их значение. «Идите на хер» — вот что это значило. Мама говорила о тех, кто её дразнил. Микаса тихо засмеялась, сонно улыбаясь, потому что мама делала самые смешные гримасы, когда была зла. Под тяжестью гнева выражения её лица становились непривычно суровыми для такой спокойной женщины. Словно её голова вот-вот взорвётся. Микаса задумалась, корчит ли мама Эрена такие же забавные гримасы. И смеётся ли он над ними?

***

Микаса

Что?

корова му коза ме-ме овечка бе собака гав утка…

Кря-кря.

НЕПРАВИЛЬНО!!! она молчала потому что ты её убила! тк ты умеешь убивать уток

Очень смешно.

Твоя очередь

Почему зимой горы никогда не замерзают?

почему?

На них надеты снежные шапки.

вау

Это лучше, чем твоя шутка.

так себе

Всё равно лучше, чем твоя.

Микаса

Что?

копись копись копись копись

Я не понимаю.

скажи это быстро вслух

Нет.

сделай это. и ты поймешь шутку

Нет, мы на уроке.

если ты это не сделаешь это сделаю я

Не смей.

сделай это

Нет.

Пять

Что ты делаешь?

Четыыыыыре

Прекрати.

3

Эрен, нет.

2

Не делай этого.

я сделаю

Пожалуйста, нет.

— КОПИСЬКОПИСЬКОПИСЬКОПИСЬ!!!!!!!! — Эрен Йегер! — Да? — Что ты делаешь? — Делаю распевку, мэм. — А я давала тебе разрешение издавать такие ужасные звуки во время урока? — Нет, миссис Рал, вы не давали мне разрешения на распевку. — Тогда почему ты распеваешься? — Внезапно захотелось, мэм. — Возвращайся к работе, Эрен, и больше так не делай. Ты отвлекаешь одноклассников. — Извините.

О боже, я не могу перестать смеяться.

я тоже это было реально весело

Не могу дышать. Сейчас лопну. У неё было такое смешное лицо.

точно. глаза как у бешиной кошки, да?

Она выглядела так, будто готова была убить тебя.

прям как ты с утками

Эрен, перестань меня смешить, я сейчас описаюсь.

но твой смех такой уморительный. ты что там хрюкаешь?

Писаю!

О НЕТ!

Шучу, но серьёзно, хватит.

Микаса у тебя лицо красное

Потому что я пытаюсь не смеяться! Мой бедный мочевой пузырь!

смотри не описайся. сара и её банда за тобой следят

Вот какашки.

ага. и не обкакайся тоже

***

Её отец вернулся домой в четверг поздно вечером, когда ужин уже давно остыл. Микаса принимала ванну, когда услышала, как открылась входная дверь, и мама заговорила мягким голосом, а затем прозвучал другой, более глубокий и низкий голос. Она ахнула, узнав его, прошептала: «Папа!», — и поспешила смыть с волос мыльную пену. Выпрыгнув из ванны, она быстро вытерлась и надела пижаму, оставив несколько пуговиц на розовой рубашке незастёгнутыми. Спустя несколько коротких мгновений её босые ноги быстро шлёпали по деревянному полу, пока она неслась в спальню родителей. Микаса распахнула дверь без стука и плюхнулась на кровать, где под одеялом угадывались очертания отца. Она нырнула под покрывало, прижавшись своими маленькими ножками к его икрам, заставив его сонно простонать. Ей было всё равно, устал ли он после работы, она продолжала толкаться, пока он не перевернулся на бок и не взглянул на неё. Папа натянул простыню им обоим на головы, поцеловал её в нос и с усмешкой слушал её заливистый смех в ответ. Он жестом попросил её вести себя тихо, чтобы мама не услышала их из ванной. Микаса кивнула и снова захихикала. — Привет, принцесса. — Привет, Папа. — Как сегодня в школе? Её брови слегка сдвинулись, когда она задумалась. Что ж, сегодня Эрен прислал ей записку, а также угостил дополнительной шоколадкой. Сара отсутствовала, и впервые за долгое время она наконец-то смогла воспользоваться школьным туалетом. Обед у неё снова украли, да, но в последнее время Микаса даже была благодарна за эти исчезновения, ведь именно это несчастье сблизило её с Эреном, так что… — Ну… — выдохнула она. Её отец заметил слабые красные пятна, выступившие на её бледных щеках. — Сегодня было здорово. — Правда? — спросил он, ущипнув её за щёки и улыбаясь, пока она не отдёрнула лицо, захихикав. — Да! — Хмм, — протянул он, закручивая её влажные, спутанные волосы на палец. Его светлые брови сошлись вместе, оставив тонкую морщинку на лбу. — Мама мне сказала, что у тебя проблемы в школе. Что это за дела с тем, что тебя дразнят? — Некоторые зовут меня «курица карри», Пап. — Почему? — Я не знаю. — Странное прозвище. — Знаю, — вздохнула Микаса, морщась. — Я даже не люблю это блюдо. Папа долго молчал, задумавшись. Свет лампы, освещавшей спальню родителей, просачивался сквозь простыни, делая его глаза мягче, придавая им ещё более медовый оттенок, чем обычно. Микаса медленно подняла руку и приложила ладонь к его щеке, наслаждаясь ощущением его кожи и мягкой щетиной, пробивающейся на подбородке. Она слушала его дыхание. «Папа», — вздохнуло её удовлетворённое сердце. Он был здесь, перед ней. Иногда Микаса скучала по нему так сильно, что казалось, она могла бы умереть от этого чувства. Какая разница, что там говорят всякие задиры, когда в её мире есть Папа? Как могли их слова хоть что-то значить, если у неё был отец, который её любил? — Микаса, — прошептал Папа, и она вдруг почувствовала, как сильно ей нравится звучание собственного имени. К чёрту тех ребят в школе, которые дразнят её за то, что её назвали в честь военного корабля. Её имя было замечательным. Каждый раз, когда Папа произносил его, она ощущала себя сильной. — Слушай, не говори маме, но если эти дети снова назовут тебя плохими словами, даю тебе полное разрешение врезать им. — Правда, Пап? — Да. — В лицо? — Прямо в лицо. Она улыбнулась. — Хорошо. Он тоже улыбнулся. — Вот и отлично. И в ту же секунду их смех наполнил комнату, кружась вокруг, словно летний ветерок. Не успела Микаса опомниться, как Папа начал покрывать её лицо такими стремительными и искренними поцелуями, что она невольно издала громкий, пронзительный визг. — Что там у вас происходит? — донёсся голос Мамы из ванной. Пальцы отца вонзились ей в рёбра, щекоча с такой неистовой силой, что Микаса корчилась и извивалась от смеха. — Ничего! — крикнул Папа в ответ. С видом заговорщика, он скинул накидку из простыней, словно королевский плащ, стоя на коленях над извивающимся телом дочери, пока его пальцы щекотали её бока. — Принцесса прибыла в замок! — провозгласил он сквозь её отчаянные визги. — Слушайте все! Её высочество хочет быть услышанной! — Мама! — Что, ваше высочество? — Мама! Спаси меня! — Принцесса взывает к королеве! Королева призвана на помощь! — Мамааааа-аААА-АХАХАХАХА!!! — Королева! Королева, вы должны помочь ей! На неё напали! — Только полегче с ней, Чарльз, — спокойно сказала мама, заходя в комнату, будто не замечая жалобных воплей дочери. Она неспешно сняла серьги, положив их на прикроватный столик, пока Микаса тщетно тянула к ней руки, едва дыша от смеха, а в уголках её глаз уже начали собираться слёзы. — Ну что, сдаёшься, ваше высочество? — Нет! — Сдавайся! — Никогда! — Тогда тебе придётся заплатить за своё упрямство! — Чарльз, — вздохнула мама, садясь на край кровати спиной к ним. — Если она сейчас описается, я буду очень зла. — Принцессы не писают в пижамы! — Я сейчас описаюсь! — Чарльз. — Что ты сказала? — АХАХАХА Я НЕ МОГУ… АХАХА… Я НЕ МОГУ ДЫШАТЬ!!! — Чарльз. — Я сдаюсь! — Громче. — СДАЮСЬ!!! — Она сдаётся! — торжествующе воскликнул Папа, подхватывая дочь на руки в победном объятии. — Принцесса капитулировала! Их смех взорвался в воздухе, когда они рухнули обратно на кровать, продолжая весело бороться, заставляя матрас ходить ходуном под их телами. Мама закатила глаза и сдержанно пробормотала себе под нос: «Звери». Её тело покачивалось на волнах, которые они создавали, но в уголках губ всё же мелькнула улыбка. — Попался! — радостно улыбнулась Микаса, прижимая отца к кровати. По сравнению с ним она была крошечной, почти невесомой. Но Папа притворно простонал от боли. — О, нет! Она меня захватила! Я недооценил её мощь! Микаса смеялась так сильно, что не могла поддерживать свой грозный образ. Она вытерла слёзы с глаз, её рёбра ныли от папиной щекотки, а щёки болели от смеха и широкой улыбки. — Микаса, — протянула Мама мягко, поднимаясь с кровати и направляясь в ванную за щёткой для волос. — Пора расчесать волосы и готовиться ко сну, милая. — Ээээх, — протянула Микаса, умоляюще взглянув на папу. — Можно я завтра останусь дома? Пожалуйста? — Даже не думай, — отрезал Мама с такой уверенностью, что возражений не возникало. — Прости, малышка, — тихо добавил Папа, с лёгким сожалением. — Но на выходных мы что-нибудь придумаем. Обещаю. — Ладно, — вздохнула Микаса, покорно отпуская его запястья. Она уже собиралась сползти с него, как вдруг его руки нежно обхватили её лицо, поворачивая к себе. — А что за история с принцем? — спросил он её. Сердце Микасы замерло. — Что? — Твоя мама сказала, что тебя спасли, — с ухмылкой ответил Папа, игриво подняв брови. — Отважный принц, да? Она на мгновение приоткрыла рот, будто собираясь что-то сказать, но её тонкие губы тут же плотно сжались. Она скатилась с отца, спрыгнула с кровати и коротко бросила: — Пока, мне пора. Папа замер на секунду, сбитый с толку. — Подожди, что? — Спокойной ночи. Люблю тебя. — Подожди, вернись! — он сел на кровати, его волосы были в полном беспорядке. — Куда ты? Ты мне ничего не расскажешь? — Я хочу спать. Пока. Дверь с шумом закрылась ней, и Микаса ушла. Спустя пару секунд в комнату вернулась Мама с расчёской в руках. Она недоумённо взглянула на мужа, её лицо отражало такое же замешательство, что и у него. — Что произошло? Чарльз только покачал головой. — Понятия не имею.

***

Микаса

Да?

сникерс или киткат?

Сникерс.

ок. мама хотела знать потомучто мы идём в магазин. как тебе обед сегодня?

Отлично. Спасибо.

пожалуста

Прости, я ещё не успела сделать венок для твоей мамы. Балет и домашка отнимают всё моё время.

лол не парься. делай столько сколько тебе нужно

Лол?

что?

Что это значит?

о боже ты не знаешь что такое лол?

Нет.

это значит лягушки обожают лук

Что?

ага

Но лягушки не едят лук!!!

знаю потому и смешно

Ладно.

Ок

Ты в последнее время разговаривал с Армином?

нет. а ты?

Да, видела его вчера. Ему лучше, сказал, что вернётся на следующей неделе.

крута. я реально по нему скучаю

Я тоже.

Как балед?

Ты имеешь в виду балет.

да похер

Не ругайся. Всё хорошо. А как футбол?

прости. всё как обычно. тебе удолось убить ещё уток за последнее время?

Нет. А ты научился играть новые песни на гитаре?

пока не получается

Мне жаль.

да всё норм

Мне кажется, учительница заметила, что мы записки передаём.

надо завязывать

Ага, пока.

увидимся

***

— Микаса, ты счастлива? — спросила Мама однажды вечером, когда они укладывались спать. Вопрос застал её врасплох, и она задержала взгляд на Маме чуть дольше обычного. — Конечно, Мама, — ответила она, слегка нахмурив брови и зевая. Балет вымотал её в тот день, и она была очень уставшей, но в глазах Мамы было что-то, чего она никогда прежде не видела. — Что случилось? Микаса аккуратно положила свою маленькую ручку на мамино стройное бедро. Та тяжело вздохнула, но заставила себя улыбнуться самой нежной улыбкой, заправив за ухо прядь чёрных волос. — Ничего, — тихо прошептала она, наклонившись, чтобы поцеловать дочь в макушку. — Мама иногда волнуется, вот и всё. — О чём? — переспросила Микаса, подняв на неё свои глаза, когда мама отстранилась. — Почему ты волнуешься, Мам? — Ты слишком мала, чтобы понять, милая, — мягко отозвалась она, выпрямившись на краю кровати и разглаживая невидимую складку на покрывале. — Но я переживаю за твоё счастье. — Моё счастье? — Да, малышка. Я хочу быть уверена, что ты счастлива, что каждый день наполнен радостью и осознанием своей значимости. — О. — Мама была права. Микаса действительно была слишком мала, чтобы понять, ведь она не имела ни малейшего представления, о чём идёт речь. — Хмм, — сонно пробормотала она, моргая. Она не могла уловить, к чему всё это ведёт, но что-то подсказывало ей, что улыбка сможет успокоить маму. Поэтому она улыбнулась. Микаса изобразила свою самую красивую улыбку, сжимая мамину руку, чтобы привлечь её внимание. — Со мной всё в порядке, Мам. Видишь? Я улыбаюсь. — Действительно улыбаешься, — заметила мать, нежно поглаживая её лицо. — Но иногда я задаюсь вопросом: улыбаешься ли ты и внутри? — Внутри, Мам? — Счастливо ли твоё сердце? Улыбается ли твоя душа? Микаса задумалась над этим. — Думаю, да, — наконец, тихо ответила она. — Это для меня важно, понимаешь? Вот о чём беспокоится Мама: улыбается ли её маленькая Микаса по-настоящему внутри. Я знаю, что переезд дался тебе нелегко; переход из одного мира в другой — это очень трудно для такой маленькой девочки, как ты. Но ты любишь скрывать от меня свои секреты, малышка, а мне это совсем не по душе. Иногда я боюсь, что то, что делают с тобой дети в школе, гораздо хуже, чем ты говоришь. — Пожалуйста, не волнуйся, — прошептала Микаса, закрыв глаза. — Со мной всё в порядке. — Они издеваются над тобой? Заставляют чувствовать себя плохо из-за того, кто ты есть? Из-за того, как ты выглядишь? — Микаса не ответила на вопрос, вместо этого открыла глаза и устремила взгляд в пустоту. — Значит, всё действительно плохо, милая? — прошептала Мама, и её глаза смягчились. — Ты должна сказать мне, если это так. Я немедленно позвоню в школу. — Нет, всё не так плохо. Есть люди, которые добры ко мне. Которые заступаются за меня. — Правда? — Да. Мама на мгновение замолчала, нервно теребя обручальное кольцо на безымянном пальце — её давняя привычка, когда она волновалась. — А тот… принц, о котором ты упоминала? — неуверенно начала она. Микаса поднесла указательный палец к губам, прошептав: — Тшшш. — Тшш, да, да, — кивнула мама, чуть улыбнувшись. — Я не скажу твоему отцу. — Спасибо. Они тихонько захихикали, их лица расплылись в одинаковых улыбках, и Микаса решила, что разговор окончен. Она медленно закрыла глаза, погружаясь в сладкий, манящий сон. Она ожидала, что Мама, как обычно, поцелует её в лоб, пожелает спокойной ночи, возможно, даже споёт пару песен. Но вместо этого она почувствовала, как длинные, тонкие пальцы матери переплелись с её собственными, и услышала ещё один взрослый, материнский вопрос. — Как там этот, э-э, — Мама запнулась на мгновение, поправляя сползшую бретельку своей ночной сорочки обратно на плечо. — Твой… принц? Как он с тобой обращается? Сонная Микаса улыбнулась, задумавшись об Эрене. — Он очень добрый, Мама. Добрый даже несмотря на то, что совсем меня не знает. — Он симпатичный? — Да. — У него красивое имя? — О, да. — И как же его зовут? — Я не могу тебе сказать. Мама ахнула, притворно обиженная. — Почему? — Это секрет. — Хм, — мамины худые плечи опустились, выражая легкое разочарование. — Можно хотя бы узнать, как он выглядит? — Он выглядит как… — Микаса замялась, не зная, с чего начать. Как можно описать Эрена Маме? Да и кому угодно? Он был шумным, импульсивным и храбрым, но в то же время стеснительным, если дело касалось её. У него были самые яркие глаза, какие она когда-либо видела у человека, и такая же ослепительная улыбка. А ещё — самые непослушные каштановые волосы. Эрен весь состоял из крайностей. Будто Бог решил создать его необыкновенным. И ещё у него была маленькая ямочка на щеке — секрет, который появлялся только тогда, когда он широко улыбался или смеялся слишком сильно. И голос, как у короля — уверенный, повелительный, заставляющий слушать. — Он похож… — она снова задумалась, постукивая пальцем по подбородку. — На чашку горячего шоколада. С маршмеллоу и взбитыми сливками. — Что? — Мама рассмеялась. — Правда? — Да! — воскликнула Микаса, тоже смеясь. — То же самое чувство, которое я испытываю, когда пью горячий шоколад, я чувствую у себя в животе, когда вижу его. — Ты влюбилась в него, Микаса? — спросила Мама, приподняв бровь с хитрой улыбкой. — Нет. — По крайней мере, она так не думала. — Я думаю, нет. — Тогда почему ты называешь его принцем, если ты даже не влюблена? — Я же тебе говорю, Мама, — прошептала Микаса, и её тёмные глаза засияли в свете лампы. — Он спас меня. Заставил почувствовать себя особенной, когда все были жестоки. Он дал мне понять, что я не одна. Разве не этим занимаются принцы в сказках, которые ты мне читаешь? Они помогают принцессе вспомнить её ценность, заставляют чувствовать себя красивой и значимой. Так ведь? — Да… — Вот почему он для меня принц. Он такой добрый, Мама. С ним я чувствую себя нормальной. — Но, Микаса, — прошептала Мама, и её лицо вдруг омрачилось печалью, — ты и так нормальная. Только что сиявшие глаза потускнели, наполнившись глубокой грустью. Микаса опустила взгляд и тихо произнесла: — Нет, мам. Во мне нет ничего нормального. — Почему ты так говоришь? — Я это знаю. Чувствую где-то глубоко внутри. Я не такая, как все остальные. — Это… огорчает тебя? — Иногда. Её мать нахмурилась, задумчиво пощипывая невидимую пылинку на покрывале Микасы. Она на мгновение замерла, прежде чем подняться с кровати дочери, чтобы взять её любимую куклу. Вернувшись, она села рядом, и матрас слегка прогнулся под её весом. Мама разгладила растрёпанные волосы куклы и передала её Микасе. — Послушай меня, — прошептала она, заботливо укрывая одеялом и куклу Нингё. Её руки, мягкие, как тёплый хлопок, легли на щёки дочери, слегка сжимая их. Только после лёгкого поцелуя в кончик носа мама снова заговорила: — Нет ничего плохого в том, чтобы быть особенной. В тебе живёт нечто чудесное. Ты нежная, сильная и удивительно умная. Ты чутко ощущаешь мир вокруг себя и видишь его таким, какой он есть. Я верю — искренне верю — что ты невероятна, Микаса. Лицо Микасы постепенно озарилось, черты одна за другой просветлели, когда она заглянула в глубокие, тёмные глаза своей матери и улыбнулась. — Правда? — Да, — ответила мама, улыбаясь в ответ и слегка ущипнув её за нос. — Я это чувствую своими старыми костями. Её мать, прекрасная, потрясающая мать, глубоко вздохнула с усталой улыбкой. — Ты не такая уж старая, Мама. — Я и не такая уж молодая. — Чепуха, — пробормотала Микаса. Мама усмехнулась. — А эти дети в школе… Не позволяй им отнять твою силу. Это — твоя суть, то, кто ты есть. Уважай себя, Микаса. Всегда. Когда мир вокруг говорит, что ты — ничто, именно тогда ты должна верить в себя сильнее всего. Никто другой не сделает этого за тебя. — Она опёрлась на локоть, повернув своё тело в сторону, так что теперь полулежала поверх тела Микасы. Её маленький, остренький нос вдруг сморщился. — Даже принц, слышишь? — Поняла. — Ты будешь уважать себя? — Буду. — Обещаешь? — Обещаю. Они переплели мизинцы, и Мама поцеловала её маленькую ладошку, затем наклонилась и поцеловала веки, лоб и прошептала: — Я люблю тебя, милая. Очень-очень люблю. — А можно Нингё тоже поцелуй? — Конечно, — ахнула она, хлопнув себя по бедру, как будто рассердившись на себя за забывчивость. — Oyasumi, — даря кукле поцелуй, и добавила: — Спокойной ночи, малышка, — шепнула она дочери, поцеловав её в лоб ещё раз. — Спокойной ночи, — Микаса улыбнулась, чувствуя себя в полной безопасности. Мама коснулась её носа. — Не соси палец. — Не буду, — пообещала она, и Мама поднялась, чтобы уйти. Сонные глаза Микасы провожали силуэт её матери, грациозной и стройной, до двери. «Твоя мама — самая красивая женщина на свете», — всегда говорил ей Папа. И Микаса была полностью с этим согласна. — Мама? — тихо позвала она, когда та уже выключила свет. Мама обернулась, положив руку на дверную ручку, её тело наполовину исчезло в проёме. — Да, милая? — А лягушки любят лук? Мама замерла на мгновение, нахмурившись от неожиданного вопроса. — Нет, лягушки не едят лук. Микаса тихонько вздохнула и зажмурилась, поэтому мама медленно закрыла дверь — всё ещё хмурясь — наблюдая, как свет из коридора постепенно угасает на постели её ребёнка. Когда жёлтый отблеск сузился до тонкой полоски, ей показалось, что она услышала, как Микаса шепнула: — Видишь, Нингё? Я же говорила.

***

сражайся с ними! вреж им Микаса! бей до тех пор пока они не будут в крови и рыдать стоя на коленях!

О чём ты говоришь?

не позволяй им так плохо с тобой обращатся!

Ты про Сару и её банду?

ДА!

Это бессмысленно.

нет

Почему?

ты научишся защищать саму себя. вот в чём смысл

Но они не имеют значения. Мама говорит, что они не важны.

борись! борись!

Эрен, успокойся.

сядеш со мной за обедом завтра?

Я не могу.

почему нет? я хочу чтобы ты села

Они все там будут. Сара сидит за твоим столом на обеде.

и что? пожалуста приходи я тебя защищу

В этом нет необходимости.

Микаса пожалуста посиди со мной в обед

Нет.

очень тебя прошу

Нет.

а если с вишенкой сверху?

Вишенкой?

ага

На чём сверху?

проехали

Ладно.

сядь со мной

Нет.

тебе не надоело сидеть в библиотеке?

Мне нравится. Там книги.

в столовке есть еда и люди это лучше чем книги

Никогда.

Он прислал ей рисунок детей за большим круглым столом. Над двумя человечками были стрелки с подписями: «я» и «ты».

Хватит.

пожалуста!

НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕЕЕЕЕЕееееееееТ

я принесу тебе ещё шоколад

Что?

ты знаешь что

Какой шоколад?

тёмный

Ладно.

ура!

Тогда я тоже принесу цветочную корону твоей мамы.

славно!

Хорошо.

ура!

Перестань присылать мне записки.

пока

Пока.

завтра. в обед. не забудь

ПРЕКРАТИ ПРИСЫЛАТЬ ЗАПИСКИ!!!

ладно уточка. пока

***

Микаса была очень взволнована. Она выбрала лучшие цветы из маминого сада для своего венка. Ей понадобилось почти два часа, чтобы отобрать самые красивые. Венок должен был быть безупречным. Когда она вернулась домой, солнце уже давно скрылось за горизонт. Осторожно положив корзинку на маленький столик в своей комнате, Микаса сразу же приступила к работе. Она долго трудилась, стараясь сделать венок идеальным, вплетая ромашки, гвоздики, вереск и мелкие астры в основу, которую Мама помогла ей создать. Когда все цветы были закреплены, она завязала аккуратный бант для украшения, устало вздохнула и с восхищением посмотрела на своё творение. В ту ночь она почти не спала — слишком уж была взволнована, чтобы уснуть. А ещё легла в кровать так поздно, что пришлось вставать в школу всего через пять часов. Никогда раньше в жизни ей не приходилось обходиться таким малым количеством сна, но когда мама отвезла её в школу наутро, Микаса была полна энергии и с нетерпением ждала грядущего дня. Время до обеда казалось бесконечно долгим. Она спрятала цветочный венок в укромное место в библиотеке — библиотекарша пообещала присматривать за её драгоценным творением. Когда спустя несколько часов Микаса вернулась, чтобы забрать его, пожилая женщина с улыбкой спросила, для кого предназначен этот венок. — Это для мамы сама-знаешь-кого, — шепнула Микаса, не удержав улыбку. — Это мой способ поблагодарить её за всю ту еду, которую она готовила для меня. Библиотекарша ахнула от восторга, её радость была такой неподдельной, что Микаса на мгновение подумала, что женщина преувеличивает — пожилые люди иногда так делают. — Иди, дитя! — подбодрила она. — Расскажи мне потом, как он отреагирует, когда получит это. Мне очень интересно! — Хорошо, — воскликнула Микаса и убежала. Школьная столовая бурлила от скопления детей и гремела от шума. Воздух был заполнен бесконечными разговорами, а смех резонировал от стен. Пол дрожал под мощными ударами бегущих детей. Это был настоящий цирк. Боже, какое ужасающе пугающее место. Микаса сглотнула… Тук-тук, тук-тук. …и шагнула вперёд. Её сердце билось так сильно, что казалось её сейчас вырвет. Глаза скользили по переполненной столовой, в поисках растрёпанной шевелюры среди массы светловолосых и тёмноволосых голов. Она отметила про себя, что не у многих детей были такие волосы, как у неё. Её волосы были самыми тёмными, самыми прямыми, единственными, собранными в безупречный пучок. Прошла целая минута, прежде чем она заметила то, что сразу узнала — голову Эрена, запрокинутую назад, чтобы поймать кусочки еды, которые его друзья бросали в него. Он сидел за столом у самой дальней стены слева. По тому, как его плечи вздрагивали, когда он раскачивался из стороны в сторону, она поняла, что он смеялся. Шум стоял такой, что она не слышала его смех, но могла его различить, представить, словно читала по губам, угадывая, как он разливался в воздухе. Разгладив складки на юбке своей школьной формы, Микаса начала двигаться в его сторону. Он сидел спиной к ней и не мог видеть её приближения. С каждым шагом она становилась всё ближе и ближе. Ещё ближе. Она была уже на полпути, когда её сердце сжалось так сильно, что казалось, вот-вот подступит к горлу. Микаса судорожно сглотнула, пытаясь утихомирить его. «Успокойся, сердце», — шептала она. — «Всё хорошо. Мы почти на месте. Ещё чуть-чуть — и всё закончится». В это мгновение кто-то бросил виноградину в лицо Эрену. Он попытался поймать её ртом, но она лишь ударилась о его щёку и покатилась на пол. Теперь она могла ясно слышать его смех. Он проникал ей в душу, потрясая её до глубины. Микаса находилась всего в четырёх столах от него, когда один из его друзей внезапно замер и толкнул его в плечо. Он что-то прошептал ему на ухо. Эрен обернулся, и их взгляды встретились. Он улыбнулся ей, и Микаса улыбнулась в ответ. Сердце забилось ещё быстрее, угрожая вырваться наружу в любой момент. Она была почти рядом. Ещё немного. Она уже видела блеск в его глазах, ямочку от улыбки и тот кривоватый зуб в его ухмылке. Уже почти слышала его голос, как он говорит ей «привет», называет её по имени и спрашивает… — Ты куда это собралась? Сара. Внезапно она возникла словно из ниоткуда и встала прямо на пути Микасы. Высокая, словно небоскрёб, она заставила маленькую девочку замереть на месте. — Эм… — начала Микаса, с трудом облизывая губы. — Могу я пройти, пожалуйста? Сара расхохоталась. Её злобный, издевательский смех резанул Микасу, словно ножом. — А это что такое? — Сара указала на цветочный венок в руках Микасы. — Собралась на вечеринку, мелкая идиотка? — Нет, — процедила Микаса сквозь зубы, но заметила, как дрожат её руки. Ей нужно было добраться до Эрена. Неужели Сара не могла найти более подходящего времени, чтобы начать издеваться? — Пожалуйста, пропусти меня, — попросила она вежливо. Но в ответ на её просьбу блондинка лишь мрачно усмехнулась. — А ты заставь. Тёмные глаза Микасы метнулись к Эрену, который медленно поднимался на ноги, улыбка исчезла с его лица, словно её и не было. Она заметила, что все за его столом тоже начали вставать. На самом деле, все дети в зале затихли. Столовая наполнилась звуком отодвигаемых стульев и приглушёнными шёпотами — все глаза были устремлены на неё. — Он не хочет иметь с тобой ничего общего, — ядовито процедила Сара. Микаса моргнула несколько раз, прежде чем поняла, что речь шла о Эрене. — Ты ничтожество. Ты просто грязная азиатка. Проваливай, маленькая Чинкербелл, пока я тебя не приложила, — она ткнула пальцем в её грудь, чуть отталкивая назад. Микаса снова сглотнула, молясь про себя как можно громче. Жар поднимался к её щекам, слёзы начали жечь глаза. «Ками, прошу, убери её. Пусть она оставит меня в покое. Я просто хочу пройти. Я только хочу…» Внезапно быстрые пальцы вырвали венок из её маленьких рук. В одно мгновение Микаса осталась без своего священного подарка, в который были вложены долгие часы кропотливой работы. Она даже не успела вздохнуть, как Сара уже держала его высоко над головой, демонстрируя всем вокруг. — Смотри, народ! — с насмешкой объявила она аудитории, ловящей каждое её слово. — Курочка Карри сделала себе цветочный венок! Хохот ударил Микасу по лицу, будто хлёсткая пощёчина. Дети хихикали, шептались, превращаясь в злобное, гудящее море насмешек. И только лицо Эрена исказилось от ярости. — Верни венок, Сара, — прорычал он, используя тон, который Микаса никогда прежде не слышала от него. В его голосе не было ни намёка на привычную весёлость — это был приказ. — Хватит быть такой стервой. Она ничего тебе не сделала. — Она может сама за себя сказать, Йегер! — выкрикнул мальчишка через нескольких столов от него. Щёки Эрена вспыхнули красным от злости. — Это несправедливо! — прошипел он. — Оставьте её в покое! — Ууууууууу, — протянул кто-то. — Смотрите-ка! Эрен запал на неё. — Заткнись. — Он втрескался в жёлтую! — Завали, я сказал! — Эрен, как это мило! Она твоя девушка? — Не знал, что ты настолько любишь курицу карри! — Тили-тили-тесто. Эрен и Чинкербелл — жених и невеста, — все начали напевать. — Ц-е-л-у-й-т-е-с-ь! Дыхание Микасы сбилось под тяжестью происходящего вокруг. Страх сковывал её, и лёгкие не успевали работать, будто кто-то их сжимал. Она задыхалась, а глаза снова метнулись к Эрену, глядя на него сквозь пелену слёз. Он, игнорируя насмешки вокруг, шептал ей одними губами: «Сопротивляйся им. Дай сдачи. Защищай себя.» — Знаешь что? — Сара тоже вся покраснела от ярости. Глубокая ненависть кипела где-то в её душе. Она так свирепо посмотрела на Микасу, что её голубые глаза, казалось, вспыхнули огнём. — Я ненавижу тебя, — прошипела она. — И этот тупой венок тоже! В одно мгновение всё перед глазами Микасы закружилось в вихре. Сара с диким злорадством принялась рвать венок на части. Лепестки цветов сыпались на пол, словно разноцветное конфетти. В отчаянном порыве Микаса вскрикнула: — Нет! Но было уже поздно. Венок был яростно брошен на пол, и Сара, с ненавистью в глазах, начала топтать его снова и снова, пока от цветов не осталась лишь груда раздавленных лепестков. Микаса беспомощно рыдала, наблюдая, как её творение разрушалось на глазах. Вся столовая наполнилась движением, неразберихой и волнением. Одни дети хлопали и смеялись, другие пытались возразить, кто-то просто отворачивался, не желая вмешиваться, а некоторые смотрели на Микасу с жалостью, наблюдая, как она открыто плачет на глазах у всех. «Они не имею значения,» — шептал тихий голос в её голове. «Они не имеют значения. Не дай им увидеть твои слёзы. Не позволяй им отнять твою силу, твоё достоинство. Уважай себя. Будь сильной. Сделай это ради Мамы.» — Нет, нет, нет, — всхлипывала Микаса, закрывая лицо руками. Слёзы лились из её глаз, а сердце наполнялось тьмой и болью. Почему мир был таким жестоким? Что она сделала, чтобы заслужить такое отношение? — Пожалуйста, прекрати. — Ха! — усмехнулась Сара, удовлетворённо взирая на венок. — Смотри, я сделала его ещё красивее для тебя. Плечи Микасы задрожали, когда она взглянула на разрушенный цветочный венок на полу, лепестки которого были грязными и изуродованными. — Пусть это будет тебе уроком, рисовый комочек, — прошипела Сара, наклоняясь ближе. — Держись от него подальше. Убитая горем, Микаса упала на колени, пытаясь забрать ленту, которую мама дала ей для венка. И хотя она была грязной, лента оставалась целой. Микаса всхлипнула. Слёзы капали с её подбородка, сопли текли по верхней губе, её пальцы трепетно касались помятой ленты, которую она так бережно завязывала. А через несколько столов дальше застыл Эрен, ошарашенно глядя на развернувшуюся перед ним сцену. Побеждённое тело Микасы оставалось на полу. Её рыдания разрывали душу Эрена на части, оставляя болезненные трещины в его сердце. Он не мог дышать. Он так отчаянно хотел выйти и спасти её, но руки его друзей крепко сжимали его плечи, не позволяя сделать и шага. Её прекрасные тёмные глаза больше не поднимались, чтобы встретиться с его взглядом — а как он жаждал этого. Ему так хотелось увидеть их снова, даже мокрыми от слёз, чтобы сказать: «Всё в порядке, испорченный венок — не твоя вина». В глубине души он просил у неё прощения. Он мечтал, чтобы телепатия стала реальной, чтобы он мог передать ей свои мысли, напомнить, что она стоит гораздо больше, чем всё, через что ей приходится пройти, что она гораздо лучше и сильнее всех вокруг. Но ей не нужно было напоминать об этом. Внезапно Сара повернулась, собираясь уйти, и среди стихающего шума одобрительных выкриков, насмешек и смеха раздался мягкий, но уверенный голос. — Эй, Сара. — Чего? — блондинка обернулась, с улыбкой глядя на Микасу, которая медленно поднималась на ноги. Разорванный венок дрожал в её маленьких руках. — Ты кое-что забыла, — прошептала Микаса, всхлипывая. Её нос и щёки покраснели от слёз, и Эрен мог видеть этот румянец даже на расстоянии. — Ты оставила ленту. — Что? — Сара прищурила глаза, не понимая. — Что ты там мямлишь? — Смотри. — Голос Микасы дрожал, будто мог сломаться в любую секунду. Она выглядела такой маленькой. Эрену хотелось зажмуриться, отвернуться от надвигающегося унижения, но он не мог так её бросить. Он не сводил с неё глаз. — Лента осталась целой. Все замерли в недоумении, когда маленькая девочка протянула остатки цветочного венка своей обидчице. Сара громко фыркнула, обвела взглядом окружающих и ухмыльнулась. — Вы только посмотрите на эту… И когда она повернула голову обратно к Микасе, кулак врезался ей в лицо, разбивая нос. Резкий, хрустящий звук разорвал воздух, и вспышка золотых волос мелькнула перед глазами толпы, когда высокая девочка отлетела назад на несколько шагов и рухнула на спину. Вокруг раздался гул удивленных возгласов, и столовая погрузилась в внезапную тишину. Все замерли от неожиданности. Не было слышно ни единого вздоха, пока Сара не села на полу, прижимая руку к носу. Её глаза широко распахнулись от ужаса и наполнились паникой. В следующую секунду кровь потекла по руке Сары, а из глаз брызнули слёзы. Несколько учеников хотели подойти и помочь ей, но Микаса стояла так величественно среди толпы, что никто не осмелился даже шелохнуться, внезапно испугавшись той, которую ещё недавно считали слабой и беззащитной. — Я НЕ КУРИЦА КАРРИ!!! — рявкнула Микаса, сжимая кулаки по бокам. Все взгляды устремились на неё в изумлении. Некоторые дети даже подпрыгнули от неожиданности. — Я не слабая! И не жёлтая! Я сильная! Я сильнее всех вас! Никто не посмел возразить. — А ты, — указала она на Сару, которая отползала назад, дрожа от страха. — Больше не смей прикасаться ко мне. Либо уважай меня, либо не смотри в мою сторону и даже не дыши рядом, поняла? Блондинка отчаянно закивала, сквозь слёзы простонав: — Д-да… — Этот венок, который ты уничтожила, был не моим, — голос Микасы, обычно тихий и мягкий, постепенно набирал силу, становясь грозным. — Ты хоть понимаешь, что натворила? Ты испортила подарок для мамы Эрена! Ты подлая, мерзкая и насквозь пропитанная злом. Мне тебя жаль. Мне жаль, что я позволила тебе творить все те ужасные вещи, которые ты делала со мной, а теперь и с Эреном. Извинись перед нами! — Прости, — всхлипнула Сара. — Что? — Прости! — Говори громче. Не думаю, что Эрен слышит тебя оттуда. — Прости, Микаса! Прости, Эрен! Я больше никогда так не сделаю! Микаса шмыгнула носом, вытирая слёзы запястьем. — Конечно не сделаешь. Не волнуйся, — спокойно проговорила она, поднимая венок с пола. На мгновение всё замерло, когда она развязала бант, который так старательно обвивала вокруг цветочного кольца. Лента легко соскользнула, и она сжала её в своей побледневшей руке. В тишине раздавались только всхлипы Сары, пока Микаса медленно шла к ней, оставляя за собой след из алых капель, которые падали на тёмно-синюю юбку и пол. Спокойным, почти величественным движением Чинкербелл водрузила венок на тупую, белокурую голову Сары, прошептав: — Теперь он твой. Сейчас Сара была той, кто рыдал, стоя на коленях, и вся столовая замерла, наблюдая, как Микаса, развернувшись на пятках, ушла, оставив за собой ошеломлённое море детей с разинутыми ртами. Несколько человек поспешили к Саре, которая кричала от боли. Спустя секунду, когда всё было уже кончено, в столовую вбежали учителя. Кто-то, должно быть, побежал за ними, но всё было зря — они нашли лишь плачущего ребёнка с разбитым носом и остатки цветочного венка, запутавшегося в её грязных светлых волосах. Эрен бы заорал от радости — возможно, даже засмеялся бы — если бы не был настолько ошеломлён. Его взгляд следил за каждым движением Микасы, пока она не вышла из столовой. — Ух ты, — выдохнул он, всё ещё пытаясь осмыслить произошедшее. Он не мог не думать и не надеяться, что сыграл небольшую роль в том, что только что произошло. Эрен наблюдал, как учителя суетились вокруг Сары, которая визжала: — Это Микаса! Микаса! Она сломала мне нос! Её крики эхом разносились по залу, отражаясь в испуганных лицах детей вокруг. Они наблюдали, как её выводили из столовой, всё ещё с этим сломанным венком на голове, зажимая руками нос, из которого текла кровь. За ней тянулся след из алых капель и упавших лепестков. Слова Микасы до сих пор витали в воздухе, напоминая о себе: «Я сильнее всех вас!» И это было правдой.