Это ещё не конец / Not Over Yet

Это невероятно изматывает. Её глаза, хоть и закрыты, не могут не видеть событий, разворачивающихся в её сознании. Во снах Микаса блуждает. Её ноги ступают по знакомым деревянным полам, и звуки шагов эхом разносятся по самым дальним уголкам её сознания. Стены, бледные и пастельные, напоминают о детстве и доме. Воздух насыщен ароматом маминых волос и запахом свежей добычи отца, медленно жарящейся на огне. Эти два аромата сливаются в уютную и умиротворяющую симфонию, и её шаги направляются в маленькую кухню их дома, но там не оказывается ни следа матери, ни чего-либо, что бы готовилось в очаге, ни огня, ни дыма, ни жареного мяса. Всё выглядит так, будто кто-то был здесь лишь несколько мгновений назад. Просто она опоздала, вот и всё. В очаге тлеют угли, мерцая последними искорками перед тем, как угаснуть. Внезапно она оказывается в другом месте. Стоит ей протянуть руку, и она почувствует текстуру оштукатуренных стен подвала, где Мама сидит за шитьём и тихонько напевает себе под нос, а Папа, лениво развалившись, просто любуется ею. Если бы она взглянула поближе, то увидела бы, как в его серых глазах отражается блеск восхищения женой, как у уголков глаз образуются морщинки, когда он улыбается её словам. Если бы она заговорила, то позвала бы их, заставила бы их обернуться и посмотреть на неё, увидела бы, как на их губах появляются улыбки, как тишину прерывает нежное произнесение её имени. Добро пожаловать домой, Микаса. Добро пожаловать домой. Но её рука находит лишь смятые простыни. Глаза открываются, встречая тусклый серый рассвет, пустую квартиру и покинутую постель рядом с ней. Она поворачивается, просто отворачиваясь от дневного света, и натягивает простыни на голову, пытаясь укрыться от одиночества. Сегодня Рождество. И, конечно же, Жан на работе. Это невероятно изматывает. Видеть эти сны, жаждать их воплощения, тянуться к призрачным образам, которые кажутся слишком совершенными, чтобы быть реальными, и просыпаться, сталкиваясь с суровой правдой своей жизни. Вчера это был Армин. Сегодня — Мама и Папа. Бесчисленные утренние часы до этого ей слышался низкий, хриплый голос, шептавший слова, которые улетучивались с первыми лучами, оставляя её душу дрожать в тишине, пока она безучастно смотрела вперёд. Всего несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы она поняла, кто разговаривал с ней. Сны об Эрене — самые тяжелые. Тот день, когда она вернулась от него, был таким же, как и все остальные, но её разум искусно прятал воспоминания о нём. Она делала вид, что не видит, не чувствует, не слышит всех тех мелочей вокруг, которые мгновенно воскрешали его образ в её голове. Цвета — синий, зелёный, золотой; тёплые ароматы ладана или шерстяной одежды. Возвращаясь домой, она обходила стороной кафе и всё, что могло пахнуть кофе или шоколадом. Микаса умела притворяться. Она натягивала шарф повыше, закрывая нос, дышала через него, но даже в нём оставался лёгкий привкус его сладости, его дома. Она не могла стряхнуть его с себя. Никак. Она всё ещё чувствовала его запах на своей одежде и волосах, вкус его кружки на своих губах, природные оттенки его квартиры словно тянулись к ней сквозь снег. Какое же это счастье, что на дворе была зима, когда запахи не застаиваются в воздухе, а всё вокруг — серое, белое или покрыто льдом. Вокруг не осталось ни следа от него, и всё же он мелькал на мгновение, как осколки воспоминаний, что появлялись только для того, чтобы тут же исчезнуть. Ладно, может быть, она не очень старалась выбросить его из головы, но Микаса пыталась. Перед тем как вернуться домой, она пробежалась по магазинам — как бы абсурдно это ни выглядело, сделала случайные покупки и взяла такси до дома. И когда она появилась в дверях с пакетом из «Victoria’s Secret», поздоровалась с Жаном и рассказала о своём дне, у неё даже получилось заставить свою совесть замолчать. — Я видел, ты брала кредитку. — Я купила кое-что по дороге домой. — Можно посмотреть? И тут нужно было видеть выражение его лица — да и её тоже — когда она вытащила из пакета крохотные стринги, которые мгновенно заставили все её внутренние инстинкты завопить от ужаса. Эта вещица была меньше её ладони, и когда она, ошеломлённая, держала их перед лицом своего fiancé (тоже разинувшего рот), её взбудораженный мозг отчаянно пытался найти объяснение тому, как, чёрт возьми, и чем, чёрт подери, она думала, когда выбрала что-то подобное. Возможно, внезапное сумасшествие после встречи с Эреном, которого она не видела почти шесть лет, пошатнуло её обычно чёткие мысли. Но кто в здравом уме купит такую штуку? Эта конструкция представляла собой треугольник с верёвочками. И представьте себе её реакцию, когда она поняла, что одна из этих верёвочек должна пройти между ягодиц. — Ого. — Даже Жан выглядел слегка испуганным. — Это… что-то новенькое. Из её груди вырвался нервный смешок, и, как будто ситуация и так не была достаточно неловкой, она вдруг поняла, что этот предмет был ярко-розового цвета. Прямо как у «Барби». Каждый сантиметр (а их там едва хватало) этой вещицы вопил о неизбежной пытке. — Я и не знал, что ты носишь такое бельё. Она тоже не знала. — Просто решила попробовать что-нибудь другое, — честно говоря, в обмане она ещё так далеко не заходила. Это даже не её размер. Треугольничек (который, как она полагала, должен был закрывать самое сокровенное) выглядел так, будто потенциально мог выполнять только половину своей задачи. Боже, даже воображение отказывалось рисовать этот кошмар. Так зачем, чёрт побери, она купила это для себя? Эрен мастерски умел доводить её до полного помутнения рассудка. Жану понадобилось несколько секунд, чтобы полностью оценить эту вещь. Он растянул эту тряпочку, чтобы рассмотреть получше и на его губах появилась полуулыбка. Он взглянул на свою смущённую fiancée. — Наденешь это сегодня вечером? Покойся с миром, мой бедный зад. Микаса с сонной улыбкой провела пальцами по его стороне кровати. Простыни были холодными, они тихо шуршали под её касанием, когда она сжимала их в руке. И вот, столь же внезапно, этот крохотный островок покоя исчез. С мрачным осознанием она вспоминает, что реальность полна безысходности. Сегодня вечером будет вечеринка, и Жан намерен взять её с собой. Джиджи вполне сможет обойтись без них. Они не задержатся там надолго. Мысленно она готовит себя к событиям этого ужасного дня: уборка, ещё немного уборки, бесцельное валяние на диване и душевная беседа с котом. Она будет хорошей fiancée: красиво оденется для своего мужчины, встретит его с поцелуем и улыбкой, радостно заявит, с каким восторгом она ждёт вечера, как любит его друзей и его маму, как хорошо они к ней относятся. Это не ложь, если просто играешь роль. Нужно лишь сказать правду другим способом, вот и всё. Свернувшись в клубочек, она напоминает себе: Она будет хорошей fiancée. Она будет хорошей женой. Она будет хорошей матерью. Она будет счастлива. Каждый день имеет смысл, и в каждой капле света, настойчиво прорывающейся сквозь шторы, есть причина. Есть причина, почему Джиджи настойчиво мяукает, требуя еды, почему её лёгкие ноют, но всё ещё пропускают кислород, а жизнь продолжает стучать в её груди. У неё есть план. Будущее вырезано на камне. Есть смысл. Есть цель. Но кажется, что она немного забыла об этом. Или, по крайней мере, перестала верить в ложь. Сегодня Джиджи не нужно мяукать дважды. Уставшая и покорная, Микаса заставляет себя подняться. Ковёр в спальне мягко ласкает её ступни, паркет в гостиной гладко скользит под ногами, а плитка на кухне ледяная. Она ощущает всё это, но словно парит над поверхностью. Двигаются ли её конечности сами по себе? Управляется ли тело больше инстинктами, как сердце бьётся и веки моргают без сознательного разрешения? Кто знает. Она кормит кота, присаживается рядом с ним и проводит пальцами сквозь спутанные волосы. Каждое бесснежное Рождество приносит с собой свою дозу боли. И это тоже истощает. Закрывая глаза, Микаса думает о доме: о стенах, покрытых штукатуркой, и усмешках, превращающихся в улыбки; о мерцающих глазах и тихих напевах колыбельных. Мамин голос. Папа. Маленькие ручки, рвущие обёртки с подарков, и радостные возгласы. Рождественская музыка, плывущая по воздуху и заставляющая их тела танцевать. Всё безопасно. Всё просто, невинно и безопасно. Её зад первым касается холодной плитки, затем бёдра, икры, пятки, лопатки, голова. Резинка от трусов застряла между ягодицами. Они прижимаются к кафельной плитке, которая пипецки ледяная, и от этого по коже бегут мурашки. Её соски твердеют под тканью футболки её fiancé — которую она носит, надо признать, цепляясь за его присутствие через едва уловимый запах. Его естественный запах. Не тот, что пропитан парфюмом и гелем, а запах его самого. Запах его волос. Его кожи. Мужчины, которого она любит и за которого собирается выйти замуж. Она будет хорошей fiancée. Она будет хорошей женой. Она будет хорошей матерью. Она. Будет. Счастлива. Но необъяснимая пустота разъедает её решимость прямо сейчас, в этот самый момент, в эту самую минуту, несмотря на все их планы на будущее. И когда её глаза закрываются, длинные волосы разметались по полу, грудь вздымается на вдохе, а бельё врезается в её задницу, Микаса видит это. Зелёный. Синий. Золотой. И шрамы. Рассыпанные по широкой груди, словно искры огня, хаотично разлетевшиеся от быстрого взмаха кисти художника, шрамы пронзают и обжигают плоть, навсегда запечатлевшись в ней. Некоторые из них даже стекают вниз по напряжённым мышцам пресса, все они похожи на звёзды, застывшие на небе навечно. Один — большой — на правой ладони. Другой — маленький — на бицепсе. Ещё один, потускневший, чуть выше брови. Вены, бегущие, словно ручейки под загорелой кожей, и одна крупная, выделяющаяся на рельефном плече. И, вдохнув глубже, она чувствует запах. Сосна. Лимон. Лес. Древесный, цитрусовый, натуральный. Он. «Old Spice». Кофе. Шоколад. Книги. Даже чёртов воздух наполнен его присутствием. Микаса проводит руками по лицу и тяжело вздыхает. Есть ли у прошлого запах? Может ли один человек вместить в себя всё это? Хватит ли силы у этих покрытых шрамами рук удержать фундамент тех лет её жизни, которые уже никогда не вернутся? Неужели половина её детства, а может, и больше, вплетена в узоры двух сине-зелёных глаз? Когда всё вокруг неё снова обретёт хоть какой-то чёртов смысл? Воспоминания мелькают перед глазами, как тени, и когда её губы размыкаются, чтобы что-то сказать, слова обращены в пустоту. — Блять, — выдыхает она. Да! Блять. Грубое, резкое слово, которое она не произносила вечность. Её живот содрогается от всплеска волнения. Ого, какая она бунтарка! Провела один день с Эреном — и вот, в кого она превратилась. — Блять, — повторяет она снова, только громче, смелее, свободнее. — Блять! Блять! БЛЯТЬ! А потом она фыркает. Начинает хихикать, закрывая рот руками и извиваясь от смеха. Джиджи мурлычет, прогуливаясь вокруг её головы, глядя на неё с тем же небрежным выражением, что было у Хитч, когда та открыла дверь Эрена. Прежде чем её мысли вновь сосредоточатся на том дне, на насыщенном вкусе горячего шоколада, который всё ещё щекочет язык, и на руках, обхвативших её собственные, пододвинувших к ней книгу, Джиджи уносится в другую комнату, оставив тарелку с недоеденным кормом. — Знаешь, — говорит она ему, хотя он уже далеко, — да пошёл ты, блять.

***

— Ай, бля! — Да ты совсем опустился, Йегер. — Ааа! Мм, ай! — Карр? — И не мечтай, бл… Ааа! — Говори. — Н-не… АЙ, БЛЯТЬ, ЛАДНО! — Говори. — Карр. Карр. — Громче. — Энни, ёбаный пиздец! — Хм? — Прекрати эт… АА! Я сказал: КАРР! Райнер фыркает, поднося бутылку с водой к губам, чтобы сделать глоток. Смахнув капли с уголков рта запястьем, он наблюдает за происходящим. Он уже собирается сделать второй глоток, когда слышит приближающиеся шаги. — Что за птичка тут каркает? — спрашивает Имир, протягивая руку, чтобы забрать его воду. Райнер бросает на неё выразительный взгляд, но она без зазрения совести делает пару больших глотков — вероятно, потому что забыла принести свою. — Эрен. — Вижу, что он, — выдыхает она после третьего глотка, возвращая бутылку. — Но почему он издаёт птичьи звуки? — Это его стоп-слово, если ему станет слишком больно. — Вот опездолочь. — Имир усмехается. Они наблюдают, как Энни заламывает руку Эрена ещё сильнее, вытягивая из него резкий шипящий вдох и жалобное: «Ай-ай-ай!». Это забавно, потому что она в два раза меньше его, а держит Эрена лицом вниз, словно ей это ничего не стоит. Она упирается коленом в его поясницу и выворачивает руку за спину. Щека Эрена прижата к матам, его лицо искажено от боли. — Эй! — выкрикивает Райнер, складывая ладони рупором. — Полегче с ним, Энни! — Ответом ему служит очередной крик агонии. — И это она ещё не восстановилась после травмы, — замечает Имир, вытирая пот со лба рукавом рубашки. Райнер качает головой в лёгком изумлении. — Он один из лучших бойцов тут, а его заставляет каркать девчонка со сломанным запястьем. — Которая, к тому же, меньше вот того лилипута, — она кивает в сторону Конни, который тут же показывает ей средний палец. К тому моменту, когда Эрен уже вырыдал все возможные матерные слова, корчась под крошечным весом Энни, ему удаётся немного вырваться из её захвата, но она мгновенно усиливает хватку, заставляя его снова взвыть от боли. — Я хороший человек, — всхлипывает он, — я этого не заслуживаю. — Энни, ты ему руку сломаешь! — снова выкрикивает Райнер. Это заставляет её на мгновение поднять голову. Отбросив блондинистую чёлку с глаз, она снова сосредотачивается на своей «жертве». Вздохнув, Имир жестом просит его помочь бедняге освободиться. Стоило только Райнеру похлопать Энни по плечу, как она тут же отпускает руку Эрена и убирает колено с его спины. Он мгновенно распластывается на полу, издавая почти порнографический стон облегчения. Теперь он действительно лежит лицом вниз, а его приглушённые поскуливания настолько неразборчивы, что даже Энни едва сдерживает улыбку. — Завязывай, Йегер, — поддразнивает Райнер, слегка пнув его носком ботинка. — А как же твои слова: «Я уделаю тебя за двадцать секунд»? В ответ слышится только стон, когда Эрен переворачивается на спину. — Завали, — выплёвывает он и закрывает лицо руками. Они оба посмеиваются, глядя на него сверху. Сказав Энни, что рад видеть её снова в их команде, Райнер уходит, оставляя её наедине с тяжело дышащим и мокрым от пота Эреном. Она терпеливо ждёт, пока он придёт в себя, поправляет хвостик и убирает волосы с лица. Уперев руки в бока, Энни смотрит на него сверху вниз. И хотя она невысокого роста, видеть его вот так — задыхающегося и закрывающего лицо руками у её ног — заставляет её чувствовать себя настоящим гигантом. — Надеюсь, это научит тебя больше никогда не недооценивать меня, — говорит она, наклоняясь и протягивая ему здоровую руку. Эрен лишь свирепо смотрит на неё и отмахивается. — Ты жульничала. — Нет. — Я, блять, каркал раз пятьдесят! — Я не слышала. — Да ну. Энни наблюдает, как он раскидывает руки в стороны, лёжа на матах, словно ребёнок, собирающийся сделать снежного ангела. Его грудь вздымается и опускается от дыхания, и она невольно скользит взглядом по влажному пятну на его футболке, которое тянется от шеи до груди. С закрытыми глазами и приоткрытыми губами он напоминает маленького мальчишку — особенно из-за того, что его щеки горят ярким румянцем, а волосы липнут ко лбу. Раньше она не замечала, но у него невероятно длинные ресницы. Теперь, когда она видит его таким — не болтающим без умолку и не валяющим дурака, — ей чётче видны черты его лица. Энни прочищает горло. — Вставай. — Нет. — Эрен, пора уходить. Нас тут запрут, если останемся. Он только вздыхает и качает головой. — Ладно, — она пожимает плечами, но прежде чем она успевает повернуться, чтобы уйти, Эрен напрягается, и просит его подождать. С неохотой, но она останавливается. Когда он наконец открывает глаза, их насыщенный зелёный цвет кажется ярче, чем обычно. Возможно, это из-за того, что она не видела его несколько недель из-за своей травмы, или потому, что не привыкла смотреть на него под таким углом, или потому что в нём что-то изменилось — кто знает. Как бы там ни было, сейчас она замечает в нём те мелкие детали, которые раньше ускользали от её внимания, несмотря на то, что они знакомы уже больше четырёх лет. — Подожди немного. — Его дыхание уже выровнялось, но он всё ещё хлопает себя по груди, будто пытаясь успокоить сердцебиение. Эрен — настоящая королева драмы. Энни едва сдерживается, чтобы не закатить глаза. — Помоги мне встать. Она протягивает ему руку, но он не спешит подняться, ограничиваясь тем, что садится прямо, и не может сдержать улыбку, когда она ворчит. Они оба грязные, вспотевшие и отчаянно нуждаются в ду́ше, но он жестом просит её присесть рядом. Честно говоря, если бы не тот факт, что она ему многим обязана, она бы вряд ли терпела и половину того дерьма, которое он вытворяет. — Чего тебе? — бубнит она, занимая свое место рядом с ним. — Просто подумал, что нам нужно немного поболтать. — Мы можем поболтать после душа? — Ну… — Он стягивает резинку, которая держала его волосы, и каштановые пряди свободно падают на лицо, пока он не убирает их обратно руками. — Нет. Теперь, когда его волосы не закрывают лицо, он выглядит старше, как тот Эрен, которого она знает. А ещё его щетина издаёт царапающий звук, когда он проводит рукой по подбородку, но, шипя от боли, он тут же хватается за предплечье. — Как твоя рука? — Болит, — жалуется он, потирая бицепс и крутя плечом так, что оно хрустит. Он тут же морщится, и Энни приходится подавить желание спросить, всё ли с ним в порядке. Обычно она не проявляет мягкости, но иногда, когда она рядом с ним, Энни показывает такую доброту, о существовании которой она и не подозревала. Прочищая горло, она замечает, как он краем глаза косится на её запястье с фиксирующей повязкой, с выражением, которое невозможно прочитать. — А у тебя как с рукой? — Становится лучше, — отвечает она. — Как ты её вообще потянула? Энни подтягивает ноги, чтобы положить подбородок на колени, обхватывая себя руками. — Я же говорила, — её голос ровный, без эмоций. — Боксировала без перчаток, неудачно ударила. — Мм-м. — Эрен всё ещё не сводит взгляда с её запястья, и она боится, что он продолжит эту тему. Но он просто пожимает плечами. — Понял. Энни никогда не была мастером разговоров, никогда толком не зная, что сказать. Но, наблюдая, как Эрен нянчиться со своей рукой, она на мгновение подумывает извиниться. Но снова останавливает себя. Слишком личное и уязвимое это занятие. Поэтому она решает сменить тему на более безопасную. — Ты идёшь на вечеринку сегодня? — Ага, — кивает он. — А ты? — Не думаю. — Да ладно, почему нет? Энни, мы все скучаем по тебе. — Может, на Новый год. Рождество — не мой праздник. — Точно. Забыл. Ты ведь еврейка. — Я атеистка. — Так и думал. — Он несколько раз проводит пальцами по волосам, пытаясь собрать их в более аккуратный хвост, но на середине процесса резинка внезапно лопается. Эрен громко ругается, но прежде чем он успевает вскипеть, она протягивает ему запасную резинку со своей здоровой руки. — Знаешь, Энни, ты можешь быть атеисткой и всё равно праздновать Рождество. — Ты так говоришь, только потому что Рождество — это еда и подарки. — И вечеринки, — он усмехается, собирая волосы её резинкой у себя за головой. Энни улавливает запах его пота, смешанный с дезодорантом. Как ни странно, этот запах по какой-то причине приятно действует на неё. Это как запах младенца — вроде ничего особенного, но успокаивает. — Что? — спрашивает он, заметив её выражение. — Вечеринки — это весело. — Вечеринки — это толпа… людей. Эрен театрально вздыхает и хлопает себя по щеке. — О, нет! Только не люди! — Прекрати. — Живые организмы, которые дышат и разговаривают так же, как ты! Бедняжечка Энни! Она тяжело вздыхает. Ладно, всё ясно. Он по-прежнему бесячий. — Пожалуйста, приходи. Пожалуйста? Я не хочу тусить там без тебя. — Эта пьянка у тебя буквально через стенку. Если будет скучно, просто уйдёшь домой. — Да, но там будут все! Что мне им сказать, если спросят про тебя? — Что я их ненавижу. Эрен закатывает глаза так драматично, что кажется, будто они вот-вот скроются за веками. — Они и так это знают. — Ну и отлично. — Энни убирает чёлку за уши, но она слишком короткая, и пряди всё равно падают ей на лицо. Пот на её коже уже начинает остывать, и это мерзкое ощущение ей не очень нравится, но Эрен почему-то сидит молча, глядя прямо перед собой и барабаня пальцами по колену. Она знает его достаточно хорошо, чтобы понять по выражению его лица — он хочет что-то сказать. Это нехорошо. Она понимает, что он рано или поздно выложит то, что вертится у него на языке. Энни терпеливо ждёт, переводя взгляд на непослушные пряди волос, выбившиеся из хвоста и прилипшие к его шее от пота. И, конечно, спустя несколько секунд Эрен поворачивается к ней. — Вообще-то, у меня к тебе есть огромная просьба. — Что ещё? — Станешь моей девушкой? Энни без лишних раздумий бьёт ему по лицу.

***

Чисто — это слишком скромно сказано. Квартира сияет такой безупречной чистотой, что даже Джиджи пару раз поскользнулся на отполированных до блеска деревянных полах. Хотя, возможно, он просто слишком торопился к своей цели, как обычно. Но Микаса не может сдержать смешок, когда кот едва не врезается мордой в стену, пролетев по полу на всех парах. Впрочем, хотя бы голова у него сегодня нигде не застряла — и на том спасибо. К полудню она отправляется в ближайший салон красоты. Сегодня никакого маникюра, только эпиляция воском. Хотя, «эпиляция воском» — это очень мягко сказано. Скорее, похоже на вырывание души из тела через каждую ноющую, кровоточащую пору. Части тела, которые подвергаются таким пыткам, называть не нужно. Микасе потребовалась вся её грация, чтобы выйти из салона уверенной походкой, не издавая проклятия каждый раз, когда она замечает на себе взгляд прохожих, удивленных её странной поступью. «Да, у меня огонь между ног.» — Яростно думает она про себя. — «Я, блин, вся в огне.» Вернувшись домой и приняв горячую ванну, Микаса наконец чувствует, как боль начинает утихать. С полотенцем на голове она садится на бачок унитаза, поставив ноги на крышку сиденья. Наклонившись, она начинает красить ногти на ногах, аккуратно нанося лак мазок за мазком. Когда доходит очередь до рук, тут начинаются настоящие испытания. Ей приходится отложить книгу, которую она читает, чтобы нанести новый слой лака на ногти. Накрасить ногти на левой руке не так уж сложно, но когда дело доходит до правой, всё становится сложнее. Микаса правша, поэтому её менее натренированная левая рука слегка дрожит, когда она пытается аккуратно нанести лак. Она так сосредоточена, что её язык чуть-чуть высовывается из уголка рта. Закончив, она терпеливо ждёт, пока лак высохнет, скрестив ноги и подперев подбородок рукой. В квартире настолько тихо, что ей хочется включить телевизор или музыку. Но с накрашенными ногтями не остаётся ничего, кроме мягкого урчания Джиджи во сне и оглушительного шума собственных мыслей. Чтобы отвлечься, Микаса начинает напевать. В глубине её горла звучат мелодии, которые Мама пела ей в детстве. Закрыв глаза, она мягко покачивает ногой в такт. Когда она вдыхает через нос, чтобы восстановить дыхание, резкий запах лака для ногтей щиплет её ноздри. Но она притворяется, что это запах матери, и представляет, будто дышит маленькими лёгкими, разглядывая крошечные ноготки на пальцах ног, которые подрагивают, как только Мама заканчивает наносить нежно-розовый лак. «Не шевелись», — говорит Мама. Если она будет слишком быстро шевелить пальчиками, то может испортить лак. Микаса продолжает напевать, пытаясь заглушить свои мысли. — Ммх, ммх, мм…

Кончик её розового языка чуть высовывался из уголка рта, а губы напряжённо скручены от сосредоточенности — ведь сейчас была очередь красить ногти Маме. Ногти на ногах всегда были трудной задачей для Микасы. Порой она мазала лаком мимо, захватывая кожу. Но, несмотря на все эти случайные огрехи, Мама всегда театрально охала и с искренней улыбкой говорила, что Микаса проделала чудесную работу. «Какие красивые», — нежно касалась она её носика. «Ты молодец.»

— Мм-хм-хм… мм, хм-хм…

Изящная белая шея вытянулась, когда она с гордостью смотрела на дочь, поднимая её подбородок и называя её красивой, как всегда. Затем Мама аккуратно убирала прядь влажных волос с её лица. И вдруг дверь с грохотом распахнулась. Две девушки, завернутые в полотенца, вздрогнули и вскрикнули от неожиданности. Папа влетел в ванную, крикнув: «Что вы тут творите?!» — а Мама, не раздумывая, запустила в него шампунем, чтобы отомстить за испуг.

— Мм, мм… мм, мм…

Они засмеялись. Хохотали, когда бутылка попала ему прямо в лоб с глухим звуком. Глаза Папы округлились от удивления, и Микаса, запрокинув голову, разразилась таким бурным смехом, что едва не свалилась обратно в ванну. Мама, сидя на унитазе, уворачивалась от извинительных поцелуев папы и пыталась его оттолкнуть, испортив при этом лак на ногтях. Микаса согнулась пополам, пытаясь не задохнуться от хохота. Родители присоединились к её смеху, но они никогда не понимали, что её так смешило в папином лице.

— Мм… мм… Внезапно она замолкает. Потому что вдруг что-то давит на её горло. Это больно, словно её пищевод скручивается в узлы. С трудом сглотнув, она смотрит на свои ногти, проверяет, достаточно ли они высохли, чтобы продолжить день. Нет, они ещё влажные. Глубокий тёмно-красный цвет. Совсем не тот розовый, что был в её детстве, не тот, что украшал мамины ногти. Неужели взросление так повлияло на неё? Жизнь будто потеряла краски. Яркость угасла и всё вокруг стало блеклой копией прошлого. То, что раньше значило целый мир, теперь не вызывает никаких эмоций. То, что никогда не вызывало волнений, теперь приводит к долгим ночам бессонницы. Розовый стал кроваво-красным, песни — едва слышным напевом. Даже кольцо на её пальце, чем больше она на него смотрит, тем сильнее кажется потускневшим от её взрослой реальности. Девятилетняя Микаса была бы очень разочарована тем, во что она себя превратила. В какой момент всё это началось? В каком возрасте вещи начали терять свой блеск, а магия превращаться в скептицизм? Когда-то давно всё казалось возможным. Теперь всё изменилось. Сердце двадцатипятилетней Микасы тоскует по тому величию, которое когда-то было, осквернённая душа жаждет вернуть свою прежнюю чистоту. Возможно, именно поэтому она так отчаянно цепляется за прошлое. Тогда всё казалось совершенным и понятным, а сейчас даже тишина вокруг наполнена оттенком безумия. Она сведёт себя с ума однажды, если будет продолжать в том же духе. Мысленно она уже на грани. Тишина больше не приносит покоя, и шумное море звуков тоже не утешает. Будь она одна или в компании, её постоянно разрывает на части, и сколько бы она ни пыталась успокоиться, сколько бы ни говорила себе, что всё будет хорошо, наступает момент, когда её внутренний хаос вырывается наружу, и все те уродства, которые принесли ей годы, начинают кровоточить. Она сама себе злейший враг. Ничто не разрушает её так, как она разрушает себя. С тихим вздохом Микаса тянется за книгой, которую оставила на раковине, отчаянно ища новое отвлечение. Это «Иллюзии», книга, которую Эрен дал ей почитать. И она пахнет им, его домом. Страницы наполнены памятью и жизнью. Медленно и аккуратно, стараясь не оставить следов лака для ногтей, она открывает маленькую книгу. Как только страницы распахиваются, её взгляд сталкивается с неоновыми полосками на потёртой, выцветшей бумаге. Маленькие пометки Эрена, разбросанные по страницам. Этот вид вызывает у неё улыбку, пусть и едва заметную, и тёплое чувство разливается в её сердце. Эрен, наверное, прочитал эту книгу тысячу раз. За всё время, что она его знает, он владел несколькими экземплярами. И тот факт, что у неё оказалась именно эта, с согнутыми страницами, потертостями и пометками, заставляет её чувствовать себя особенной, как будто он подарил ей частичку самого себя. Забавно, как книги могут нести в себе столько от человека. Она начала перечитывать книгу только вчера, долго откладывая её из-за смутного чувства тревоги, но в итоге уступила любопытству и скуке. Армин всегда говорил, что невозможно дважды прочесть одну и ту же книгу одинаково. Микаса уже сбилась со счёта, сколько раз она перелистывала страницы этого романа в поисках нового, стараясь из старого вырастить что-то свежее и насыщенное. Но его 192 страницы могут предложить ей лишь ограниченное количество открытий. Её всегда забавляло, что такая простая и маленькая книга могла быть самой любимой у Армина, ведь он был известен тем, что запоминал целые куски энциклопедий и мог цитировать их наизусть. За всю свою жизнь она не встречала никого, кто бы любил книги больше, чем Армин. Книги были его пищей, и он всегда жаждал большего, всегда был голоден. Назвать «Иллюзии» величайшим произведением художественной литературы, которое он когда-либо встречал, было бы так же странно, как если бы мясоед назвал овощи величайшей пищей. О, как много он говорил об этой проклятой книге! Так много, что в конце концов и Эрен, и Микаса не выдержали и решили дать ей шанс. Она помнит, как Эрен остался не особенно впечатлён. Микаса же тогда сочла её в лучшем случае удовлетворительной. Но Армин цеплялся за её плоды, словно измождённый ребёнок. Лишь годы спустя они оба научились видеть в ней то, что видел Армин. А теперь эта книга — своего рода их связь, нить, объединяющая их даже на расстоянии. Листая страницы, она ищет следы почерка Эрена или пятна от частого использования. Она не находит ничего особенного, лишь выделенные строки, завитки и случайные каракули на одной-двух страницах. И всё же она восхищается этими вечными отметинами. Сколько ему было лет, когда он их оставил? Что тогда происходило в его жизни? Где он был? Чем занимался? О чём думал? Она почти может представить его лицо, нахмуренное в сосредоточении, те самые очки для чтения, которые он так не любит носить, посаженные на нос, и пальцы, обхватывающие маркер, которым он проводил по словам, оставившим след в его душе. Был ли у него шрам на ладони до или после прочтения этой книги? Она не может сказать. Аккуратные неоновые линии намекают на то, что их провели либо до появления шрама, либо когда он уже полностью зажил. Страницы выдают годы частого использования. Невозможно определить, было ли это шесть лет или меньше, а может и больше. Взгляд Микасы устремляется в пустоту. Сегодня Рождество. А это значит, что ровно шесть лет назад она оставила его. Она закрывает глаза, вздыхая от осознания этого факта. Хватит. Больше никаких мыслей. Почему её разум не может просто замолчать и оставить её в покое хотя бы на мгновение? Тревога быстро нарастает внутри неё. Затем приходит паника. Потом ужас. Слишком много ужаса. Она всегда чувствует его. Почему она должна быть одна сегодня? Почему Жан на работе? Почему она не может быть с Армином, с родителями, с любимыми и быть в безопасности? Почему? Остановись. Остановись, Микаса. Прекрати прямо сейчас. Стиснув зубы, она заставляет себя войти в состояние выученной безмятежности. В последнее время ей часто приходится это делать, как она замечает. Например, когда она была с Эреном, после всего нескольких минут рядом с ним ей пришлось убежать в его ванную, чтобы успокоиться. Она дышит, считает до десяти, затем задерживает дыхание и начинает всё заново. Делает это до тех пор, пока вновь не обретает контроль над собой, и её эмоции больше не управляют ею. Только тогда она осмеливается снова открыть глаза. Даже темнота за её веками теперь её преследует. С глубоким вдохом она вдыхает аромат книги, словно пытается наполнить себя её запахом. Древесный, с нотками цитруса, органичный. Запах старых страниц и старых друзей. История мессии, который отказывается исполнять свою роль, потому что верит в способность людей спасать самих себя. Любимая книга атеиста. Её окно в прошлое и в то, кем бы она хотела быть в настоящем. Всё это заключено в одной книге. И прежде чем удушающий комок в горле снова поднимется на поверхность, она слышит звон ключей и стук каблуков по паркету, зов её имени, от которого сердце подпрыгивает, а ноги стремительно касаются земли в восторженном порыве. Жан дома.

***

Одному Богу известно, почему она согласилась, но факт остаётся фактом. Замороженная бутылка с водой, которую он прижимает к щеке, жжёт не меньше, чем боль в его руке. Возможно, Энни почувствовала себя виноватой за весь тот ад, который она устроила ему сегодня, и потому сдалась, согласившись сыграть его девушку — но только после того, как заставила его бормотать объяснения в пол, скрученного с загнутой за спину рукой. Снова. Женщины слишком непредсказуемы. Он знает Энни довольно давно. Но даже четыре года дружбы не могут подготовить его к моменту, когда её кулак летит ему прямо в лицо. С тихим стоном он передвигает ледяную бутылку по щеке, привлекая внимание Энни. — Итак, насчёт этой истории с нашим «романом», — говорит она, скручивая влажные волосы в пучок. Они оба уже приняли душ, чистые и свежие, но Энни не захотела его отпускать и попросила встретиться у бара с напитками рядом с раздевалками. Он сидит на стойке, его спортивная сумка валяется на полу под его болтающимися ногами, и он поглядывает на неё краем глаза, пока она прячет руки в карманы худи. — Мм? — подталкивает он её к продолжению. Она на мгновение замолкает, пытаясь убрать прядь с лица, но она снова возвращается, прикрывая её глаза. — Это только когда она рядом, да? — в её голосе звучит капля беспокойства. Может, она действительно чувствует вину за то, что ударила его и чуть не вывихнула ему руку. А может, её просто гнетёт мысль о том, что придётся изображать его девушку. Второе вполне понятно, надо признать. — Ага, — Эрен кивает, морщась, когда бутылка воды упирается в его синяк. — Только при ней, и всё. — А что с остальными? — Я им скажу. Они подыграют, я уверен. Энни снова замолкает, уставившись куда-то в пустоту. Она хмурится, хотя это просто её обычное выражение лица. Сложно понять, то ли она смертельно скучает, то ли её что-то дико бесит. — Мне придётся тебя целовать? — На мгновение ему кажется, что она шутит. Но серьёзный взгляд говорит об обратном. — Нее-т, — он смеётся, слегка ошарашенный вопросом. — Нет, Энни. Я бы так с тобой не поступил. — За руку держать? — Не-а. — То есть, ничего ванильного? — Просто смотри в мои глаза, как будто это самое прекрасное, что ты когда-либо видела, и всё будет в порядке. — Ты забавный, — вздыхает она, качая головой. — Это не сработает, понимаешь? Эрен тоже вздыхает, убирая бутылку от лица. Вся правая сторона щеки теперь онемела, холодные капли воды стекают по тёплой коже, и он вытирает их рукавом рубашки. — Сработает, — уверенно произносит он. — Поверь мне, я её знаю. Знаю, как эта девушка устроена. — Ты правда думаешь, что все согласятся помочь? — Да. — Даже Хитч? — Даже Хитч. — Очень сомневаюсь. Он поднимает указательный палец вверх, сверля её взглядом. Выглядит он на удивление довольным, особенно для человека, который только что получил в лицо. — У меня есть план. — О, только не это. — Энни пожимает плечами, когда он бросает на неё хмурый взгляд. — Эрен, каждый раз, когда у тебя появляется план, всё обычно заканчивается плохо. — Ладно, но на этот раз всё сработает. Она не знает, что сказать ему, поэтому переводит взгляд на красный след на его щеке. Вина — это чувство, которое она изо всех сил старается не испытывать. Но ей приходится признать: возможно, ударить его было немного необоснованно. Конечно, это были её рефлексы, натренированные на автоматическую оборону в случае неожиданной угрозы. Но ведь это Эрен, её друг Эрен. Он бы никогда не сделал ничего, чтобы воспользоваться ситуацией, и она это знает. Возможно, именно это лёгкое (очень лёгкое!) чувство вины заставляет её задерживать его дольше, чем нужно, а может, дело в одиночестве, которое неизбежно приходит с Рождеством. Но она продолжает разговор — ради того, чтобы он ещё немного побыл рядом, ради того, чтобы разобраться, что происходит у него в голове. — Хитч на днях писала мне про неё. — Это правда, но Хитч говорила не самые лестные вещи об этой девушке, так что, возможно, не стоило было и упоминать. Но Эрен тут же устремляет на неё внимательный взгляд, и в его глазах загорается детское любопытство. — Серьёзно? — Ага. — И что она сказала? — Что, какая-то левая девица заявилась к тебе домой, и ты её из-за этого выставил? О, и что, ты прикидываешься, будто у тебя нет телефона, когда она рядом? С её стороны воздух начинает казаться немного напряжённым и неловким, словно она вторгается в его личное пространство. Но Эрен опускает взгляд, выдыхая с коротким смешком. Он сегодня как-то странно весел. Ну, почти. Определённо выглядит гораздо более живым, чем она привыкла его видеть. — Ага. — Зачем? — Она не может сдержаться. Любопытство сегодня явно берёт верх. — Чтобы заманить её к себе домой, — признаётся он, пожав плечами. — Так у неё есть только адрес, а не номер телефона, и единственный способ поговорить со мной — это прийти самой. В любом случае, план сработал, так что… — То есть ты просто играешься с ней? — Ничего подобного, — он даже не кажется обиженным её комментарием. — И какая она? И вот в его глазах снова появляется то детское волнение, та живость в голосе, из-за которой он кажется на десять лет моложе. — Девушка? — Ага. — Оооо, боже… Иногда у Эрена просто нет фильтра. Ну, на самом деле, это всегда так. Но бывают моменты, когда это особенно заметно. Он говорит и говорит, не умолкая, пока кто-то не остановит его; слова льются из него, как только появляются в его голове. Обычно это происходит, когда он невероятно увлечён чем-то. А Эрен — человек страстный, и когда что-то его трогает, то трогает до глубины души. Энни, хоть и строгая, но временами проявляет терпение. Поэтому, когда он разражается длинным монологом, она слушает его с лёгким уважением. — Она просто не похожа ни на кого, — начинает Эрен, и пауза, которая следует, так же мимолетна, как его тихий смешок, полный лёгкого восхищения. — Знаешь, Энни, она такая странная смесь всего. Я хрен знает, как это объяснить. Вот она тихая, такая вся серьёзная, а потом вдруг её прорывает на болтовню, и она просто не может заткнуться. После стесняется и замыкается в себе, будто жалеет, что так много выдала. И у неё самый фриканутый юмор на свете, честное слово. Её вообще ничем не рассмешишь, если только это не какая-то фигня вроде того, как мокрая губка шлёпается на пол. Один такой «шлёп» — и она уже в истерике, чуть не описалась от смеха. Но как это, блин, может быть смешным, а? Она часто витает где-то в облаках, но при этом у неё глаз как у ястреба, замечает абсолютно всё. Её не обманешь, и даже не пытайся ей соврать — она сразу раскусит. Иногда она тихонько напевает себе под нос, и если её застукать, то она тут же краснеет до ушей. Да, это ещё одна её фишка! Она так сильно краснеет. И когда она не охуеть какая бледная, то охуеть какая красная. А когда она сильно смеётся, начинает похрюкивать — и это прикольно. Чихает так мягко, словно котёнок. Это вообще пиздец как странно. И голос… Боже, её голос! У неё самый успокаивающий голос на свете. Спокойнее просто не бывает, клянусь Богом. Даже когда она злится, всё равно говорит таааак спокойно. Я не знаю, как у неё это получается. И ещё у неё есть эта, как бы сказать… королевская аура, что ли? Люди сворачивают себе шеи, когда она заходит в комнату, но она сама этого даже не замечает! Она остра как лезвие, но в некоторых вещах такая беспомощная! Не видит, когда ею восхищаются, как будто не верит, что у кого-то есть на это причины. К тому же, она хороша практически во всем, что делает. В детстве я серьёзно думал, что у неё было много прошлых жизней, и все они слились в одну, поэтому она знает и умеет всё на свете. Она такая мудрая, это просто безумие. Но при этом она может вести себя как ребёнок, с самыми дурацкими привычками. Я, наверное, несу какой-то бред, но ты понимаешь, о чём я. И ещё, хоть она и не выглядит так, но она могла бы убить человека голыми руками. Ну, кто бы поверил, глядя на неё? Такая тихоня разве способна выбить всё дерьмо из человека? НО ОНА МОЖЕТ! Я своими глазами видел! Руки у неё такие нежные на вид, но она этими руками носы ломала, даже не представляешь, как! Её шутки ужасны — серьёзно, они просто кошмарные — но её улыбка такая, что прощаешь даже самые тупые анекдоты. А ресницы… Энни, её ресницы такие длинные, будто до небес. Когда она плачет, слёзы застревают на них, и они слипаются, как паучьи лапки. Она постоянно заправляет волосы за уши, но каким-то чудом они всё равно оказываются у неё на лице. И, кстати, у неё такой милый маленький носик! Наверное, поэтому она так тихо чихает. Он такой маленький. И остренький. А ещё она делает вот так только одним плечом… — Эрен. Он смотрит на неё, пытаясь перевести дух. — Что? Энни почти открывает рот от удивления. За все четыре года, что она его знает, она никогда не слышала, чтобы он говорил о какой-то девушке с таким пылом. Ей даже немного жаль, что она спросила. — Я имела в виду как она… выглядит? — И она про себя молится, чтобы он в этот раз ответил покороче. — О. — Он смеётся над собой. Она не уверена, покраснели ли его щеки от того, что он слишком быстро говорил, или от смущения. — Блять, точно, ладно. Ну, она… высокая. Наверное. Вроде. Ну, типа того. И у неё очень бледная кожа и очень чёрные волосы. Глаза как ночное небо, но иногда они немного серые. Видимо, от дня зависит, но иногда они темнее чернил, а иногда сверкают как серебро. У неё самые розовые губы на свете. Она японка… наполовину, по крайней мере. И, эм… Тишина повисает в воздухе. И тогда, посреди своих слов, Эрен вдруг замолкает, будто его разум вспомнил что-то ужасное. Он начинает тупо смотреть в пустоту, и всё тепло его черт исчезает. Энни невольно начинает задумываться, что с ним не так. Что случилось? Мысли уносят его в тот день, когда она была в его квартире. Микаса. Ему всё ещё сложно поверить в это, будто весь тот день был создан его собственным воображением, реальностью, рождённой его отчаянием. Но она действительно была там, он действительно говорил с ней, и она действительно обещала вернуться. Правда. Она обещала. Ну так как она выглядит, Эрен? Она — самое прекрасное, что он когда-либо видел. Всё в ней настолько красиво, что причиняет ему боль. Её голос, её руки, её глаза, её губы, её лицо, её тело. Её сердце, её душа, её разум. Мысли, которые заполняют её удивительный мозг. Она тиха и нежна, как гладь воды, но внутри неё есть глубина, которая бурлит и крутится, как тайфун. Это никогда не прекращается. Это всегда в движении. Внешность обманчива. Её спокойные глаза могут заставить тебя думать, что ей всё равно, но она чувствует всё очень остро. Если ты не будешь смотреть достаточно пристально, ты никогда этого не поймёшь. Она не из тех, кто выкладывает все карты на стол. Это та девушка, за которой нужно побегать. Иногда она заноза в заднице, да. Но она такая потрясающая. Потрясающая во всех смыслах. Это делает охоту стоящей того. Ну так как она выглядит, Эрен? Её волосы теперь такие длинные, что доходят до середины спины — это охренеть как необычно. Когда она тянется, из-под её рубашки проступают косточки лифчика, да и рёбра тоже. Её присутствие настолько тихое, что иногда ты забываешь, что она вообще здесь — и твой разум начинает лихорадочно искать её, потому что она всегда в одном шаге от того, чтобы исчезнуть. Физически ты понимаешь, что нуждаешься в ней. Её присутствие затягивает. У неё такой мягкий, сладкий аромат, который заполняет тебя до краёв. И руки, которые ощущаются как шёлк на коже. А её глаза… Они заставляют осознать, что один лишь взгляд может украсть куда больше, чем ты думал: твоё дыхание, твою сущность. Она как роза со всеми шипами. Завораживает, но стоит сжать слишком крепко, и ты поранишься. Ну так как она выглядит, Эрен? Он вспоминает, как её маленький ротик медленно приоткрывался, когда она с беспокойством вздыхала перед тем, как направиться в его ванную. Плечи были напряжены, будто высечены из камня, но всё же слегка дрожали, когда звонил телефон, застав её не в том месте, чтобы ответить на звонок своего fiancé. А те джинсы, которые она надела ради встречи с ним — дорогие и идеально сидящие. Он соврал бы, если бы сказал, что не наслаждался тем, как они на ней смотрелись. Потому что, хоть она и стала значительно стройнее, и это его действительно беспокоит, его взгляд всё равно скользил вниз снова и снова, и где-то в глубине души возникало тихое рычание, потому что её задница в этих джинсах выглядела пиздецки круто. Всегда выглядела круто! — В общем, — наконец прочищает он горло, — Ты поймёшь, когда увидишь её, ладно? — Мне стоит знать, какие у вас с ней отношения? — Нет, — он отвечает устало, закрывая глаза. — Не стоит. — Тогда не буду спрашивать. «И правильно,» — думает Эрен. Потому что последнее, что ему сейчас нужно, — это думать о Микасе Аккерман больше, чем он уже это делает. Но Энни всё ещё стоит рядом, с руками в карманах и этим выражением лица — одновременно равнодушным и раздражённым. — Выглядишь так, будто есть что сказать, — он откручивает крышку от бутылки с водой, чтобы глотнуть то, что осталось от растаявшего льда. Энни, с её ярко-синими глазами, льняными волосами и резкими чертами лица, встречает его взгляд и слегка приоткрывает губы, чтобы заговорить. «Эрен, у тебя всё в порядке?» — ей хочется спросить. «Потому что ты иногда замолкаешь, и я начинаю беспокоиться, но не знаю, как спросить, о чём ты думаешь. И мне кажется, что что-то не так. С тобой всегда что-то не так. Ты просто мастерски скрываешь это, я так чувствую. И мне это не нравится. Совсем не нравится.» Может, если бы она была другой — добрее, теплее — ей бы удалось сказать это вслух. Но вместо этого она загоняет эти слова обратно в себя, глубже в горло, и вместо этого говорит: — Мне вот еще что интересно, поводу всей этой истории… После второго глотка воды, Эрен кивает. — Что? — Зачем тебе это нужно? — Потому что эта девушка… Ладно, проехали. — Просто скажи мне. Эрен вздыхает, как будто устал от этой темы или просто не хочет продолжать разговор. Но он не из тех, кто оставляет дело незаконченным или слова несказанными, поэтому объясняет: — Короче, у неё есть fiancé. Она его любит. И никогда не сделает ничего, что могло бы ему навредить. Он — тот, к кому она возвращается домой, с кем она хочет провести свою жизнь. — Ну и?.. — Дело в том, что в моём присутствии… ну, из-за особенностей наших странных отношений, о которых я сейчас вообще не хочу говорить… она думает будто поступает с ним несправедливо. Понимаешь, типа, быть в компании мужчины, которого её жених не знает и, скорее всего, не одобрит. — А почему её жених не одобрит тебя? — Опять же: странный характер наших отношений. — Дай угадаю, она твоя бывшая? — Всё сложнее. — Бывшая жена? Он качает головой, морщится: — Всё гораздо хуже. — Ясно. В любом случае, это не моё дело. — Спасибо. Она готова оставить тему, честно. Но ей нужно сказать ещё одну вещь. — То есть, если я правильно понимаю, причина, по которой мне нужно притворяться твоей девушкой, заключается в том, что это как-то даст ей чувство безопасности. Мол, «О, у него кто-то есть, значит, он не пытается вернуться ко мне». И это поможет ей убедиться, что она не делает ничего плохого… ну или, по крайней мере, ничего такого, чего ты сам не делаешь. Это такая психологическая уловка без обязательств? Эрен разводит руки, будто собирается её обнять, но у него хватает ума остановиться. — Видишь? Вот за что я тебя люблю. — Но почему я? — Она надеется, что в её голосе не звучит тот коктейль из удивления, лести, смущения и возмущения, который она на самом деле испытывает. — Почему не попросил кого-нибудь другого сыграть твою девушку? — Ты первая, кто пришёл мне в голову, — просто отвечает он, пожимая плечом, как бы завершая этим разговор. — Плюс, я уже описал тебя ей. Думаешь, у меня много знакомых невысоких блондинок, кроме тебя? — Есть же Хистория, — замечает Энни, подходя к нему и опираясь на столешницу рядом с его ногой. Эрен продолжает говорить, строя свои привычные гримасы. — У которой есть Имир. Хочешь, чтобы она меня прикончила? — Тоже верно. Они снова погружаются в молчание. Эрен поворачивает голову, чтобы взглянуть на неё, и когда Энни поднимает глаза, чтобы встретить его взгляд, она замечает, что синяк на его щеке начинает приобретать фиолетовый оттенок. Ей становится жутко стыдно. Он всегда был с ней таким добрым, а она отблагодарила его за одну единственную просьбу о помощи тем, что врезала ему по лицу. Господи, Энни, что с тобой не так? Она думает, что он что-то скажет, но он молчит. Просто смотрит на неё какое-то время, будто пытается найти что-то в её глазах — узор, знакомое лицо, отражение, воспоминание, хоть что-то. Ей уже хочется спросить, что он там увидел, но он резко отводит взгляд, словно её глаза напомнили ему о чём-то, о чём он совсем не хочет думать. Что такого в их цвете могло его так выбить из колеи? Может, их форма? Или, может, то, что они такие холодные, синие и, на первый взгляд, безжизненные? И… чёрт возьми, серьёзно? Энни вдруг чувствует себя неуверенно? — Ладно, мне пора, — выдыхает он, вскакивая на ноги так быстро, что она едва успевает осознать, что он сказал. Он закидывает ремень сумки на плечо и одаривает её маленькой, почти незаметной улыбкой. — Спасибо за помощь. И запомни: смотри мне в глаза, как будто это самое прекрасное, что ты когда-либо видела. Вот и всё. Только это. Энни требуется несколько секунд, чтобы осознать, что он собирается уйти. — О. — И, возможно, она всё ещё хочет, чтобы он остался. Может быть. А ещё он, возможно, единственный человек, которому она доверяет во всей этой чёртовой жизни. Может, он для неё как брат, и, возможно, ей хочется спросить его, понять, что же такого в ней, что заставляет его так на неё смотреть. Он говорил, что она напоминает ему кого-то, кого он когда-то знал. Кого любил. Но при этом в его глазах всегда сквозила боль. Почему это его так ранит? Как ей вообще реагировать на то, что она напоминает ему о чём-то, что причиняет ему такую боль? — А ты в мои так же будешь смотреть? — она собиралась просто подколоть его. Но Эрен наклоняется к ней настолько близко, что их носы почти касаются, и это даже немного пугает. Она остаётся на месте, несмотря на свой небольшой рост, и даже не вздрагивает, когда он говорит: — А вот твои глаза уже самые красивые, что я когда-либо видел. — Ты такой слащавый романтик. — Ты любишь меня. — Тебе так кажется. — Счастливого Рождества, малыш. — Я тебя прибью, клянусь. До неё доходит, что она собирается притворяться девушкой Эрена. Доходит, что он уже повернулся и уходит. Доходит, что она вообще не имеет ни малейшего представления о том, что значит быть чьей-то девушкой, пусть даже фиктивной. И уж тем более она не понимает, почему её сердце на мгновение сжалось, когда он ушёл, оставив её словно парить в воздухе, пока гравитация снова не вернула её на землю. Она бы, может, и задумалась над тем, что за чувства у неё к нему, если бы сама мысль об этом не вызывала тошноту. Да и вряд ли это любовь — слишком уж много раздражения и неудобства она к нему испытывает. Да, у неё раньше были лёгкие увлечения, которые превращались в интрижки и даже отношения, но её сердце и разум никогда не заходили так далеко с ним, да и не зайдут. Но между ними возникла сильная связь — нечто похожее на защитный инстинкт, на необъяснимое понимание и родство, которое делает её уязвимой. И вот сейчас Энни думает, что, наконец, поняла. Да, поняла. Вся эта ситуация настолько трудна для неё, потому что она никогда не сталкивалась с тем, что скрывается в этом странном, почти чёрном провале его прошлого. Ведь, несмотря на то, что она единственная из их компании, кому Эрен хоть немного открылся, рассказал, откуда взялись некоторые шрамы и почему синие глаза и светлые волосы иногда сбивают его с толку, она всё равно не была частью его прошлой жизни. И тут она осознаёт, что притворяться его девушкой — это мелочь, не имеющая особого значения. То, что действительно заставляет её нервничать и чувствовать себя неуютно, — это страх, что этот осколок его прошлой жизни, эта Микаса, эта привязанность, за которую он так отчаянно цепляется, в конечном итоге откроет правду, к которой она не уверена, что готова. Ведь ей совсем не хочется ещё больше беспокоиться о нём, ещё больше хотеть его защищать или ещё больше хотеть заботиться о нём. Или вообще о ком-либо. За секунду до того, как исчезнуть за дверью, Эрен оборачивается через плечо. — Увидимся на вечеринке сегодня! — Не дождёшься! — почти выкрикивает она, и сама смущается того, как прозвучал её голос. Но двери уже закрылись за ним, щёлкнув замком с гулким эхом, которое всегда остаётся после его ухода, а затем тишина заполняет пустое пространство, где он только что стоял. Энни думает, что он её не услышал.

***

Шампанское — это просто завораживающий напиток. Эти пузырьки — крошечные сферы, танцующие в море кристально-розовой жидкости, закручиваясь в идеальных пируэтах, стремительно поднимаются вверх и исчезают в беззвучной вспышке. Микаса даже не знала, что шампанское может быть розовым. Но Микаса не пьёт, и её fiancé не упускает шанса подшутить над её восторгом. Он целует её в нос и говорит, что она у него «самое милое создание на свете, моя роза». Её взгляд задерживается на бутылке «Moët Rose», одиноко стоящей на одном из столов с закусками, прямо за тарелками, полными сыров, крекеров, клубники в шоколаде, сэндвичей, макарунов и печенья… Господи, эта клубника в шоколаде выглядит просто божественно — но нет, так, стоп, надо взять себя в руки. Нет, не смотри на это. Смотри на Жана. Любуйся своим fiancé. Да, умница. Не смотри на шоколад. Не делай этого. Её ладони потеют. Микаса нервничает сегодня вечером, и на то есть веская причина. Одному Богу известно, кто все эти люди. Большинство из них носят лица, как маски, меняя выражения каждую секунду, болтая, словно марионетки с пронзительными, комичными интонациями. Её тонкие пальцы сжимают изысканный бокал с шампанским, который она держит лишь для того, чтобы смачивать губы и создавать видимость, что пьёт. Внезапно её другую руку хватает fiancé, и она волей-неволей тащится за ним сквозь эту театральную толпу, где он, конечно же, собирается познакомить её с кем-то новым, чьё имя она точно не запомнит, и кто точно не запомнит её. Но вечеринки — это всегда про то, чтобы казаться заинтересованным и интересным. Они о том, как ты выглядишь, а не о том, как ты себя чувствуешь. И, возможно, именно поэтому они такие до чёртиков скучные. Всего пара минут улыбок, кивков и попыток удержать Жана за руку — и она уже потерялась в разговоре, погружаясь в созерцание изысканных украшений вокруг. Она любуется рождественскими огоньками, мерцающими на стенах, и величественной люстрой, свисающей с потолка. Бла-бла-бла, люди всё продолжают извергать свои пустые слова. Бла — фондовый рынок. Бла — кто-то сделал ринопластику. Бла — кто-то изменил супругу. Бла — и она уже не уверена, о чём они вообще говорят. Она прихватила с собой книгу Эрена на случай, если станет скучно. Хотя, если честно, скорее как своего рода талисман, потому что сидеть в одиночестве в углу и погружаться в чтение здесь — не самая лучшая идея. Все и так уже таращатся и шепчутся больше, чем обычно, а сегодня у неё просто нет ни желания, ни терпения выдерживать это дольше. Микаса заправляет прядь волос за ухо, но та всё равно снова падает на лицо, и она решает оставить всё как есть — маленький бунтарь в её обычно безупречном облике. Её волосы собраны в гладкий хвост, концы которого уложены в крупный завиток, нежно касающийся центра обнажённой спины. Платье, которое она выбрала на этот вечер, имеет глубокий вырез сзади. Оно не похоже ни на одно из тех, что она когда-либо надевала в общественных местах. Угольная ткань обволакивает её фигуру не слишком плотно — не так, чтобы казалось, будто оно нарисовано на теле, но достаточно, чтобы сидеть как влитое. Вырез горловины напоминает чокер: достаточно узкий, чтобы открыть немного ключицы, но всё же прикрывающий большую часть груди. У платья полностью отсутствуют рукава, и создаётся впечатление, будто материал был «съеден» с обеих сторон на уровне груди. Из-за этого, когда она двигается, чуть приоткрываются рёбра и округлости груди. Спина платья элегантно обнажена, вырез заканчивается чуть выше поясницы, скрывая маленькие ямочки, но подчёркивая форму ягодиц. Подол почти достигает колен, но в передней части есть разрезы, позволяющие видеть немного больше ног. Платье не настолько откровенное, чтобы шокировать, но и не скромное. Оно скрывает ровно столько, чтобы оставить простор для фантазии, и при этом показывает достаточно, чтобы свести с ума любого мужчину. Неудивительно, что Жан предложил ей надеть именно его. К тому же, оно прекрасно сочетается с бриллиантовыми серьгами, которые он подарил ей сегодня, и серебряным браслетом, инкрустированным драгоценными камнями, на её запястье (тоже подарок). И, конечно, с её туфлями от «Gucci» с ремешком на щиколотке, прозрачным верхом и металлическим каблуком. На этих туфлях она молча молится не сломать ноги, потому что они, чёрт возьми, слишком высокие. Вокруг пахнет дорогими смокингами и духами «Chanel No. 5». Часы на мужских запястьях сверкают, как рождественские украшения, а улыбки женщин с блестящими губами светятся, словно лакированный фарфор на богатых обеденных столах. Хвастливые речи состоятельных мужчин раздувают праздничное настроение громким смехом, а их робкие жёны следуют за ними, как послушные тени, гордо демонстрируя щедрые подарки от мужей. Столько жизни вокруг, а Микаса чувствует себя бесконечно одинокой. Именно в переполненных местах одиночество ощущается сильнее всего. За высокими окнами городские огни размываются и поют, словно хор маленьких детей. Одни мерцают, другие горят ровно, все они, как звёзды, не затенённые снежными тучами. Бесснежное Рождество — худшее из всех возможных, правда. Но в том, как сияют эти огоньки, есть что-то обнадёживающее, в их отдалённости и эфемерности, они светят с какой-то целью, даря ей в эту одинокую ночь ощущение защиты. Если бы она захотела, то смогла бы их сосчитать. Один, два, три. Зелёный, синий, золотой. Но их кажется тысячи. И вскоре они размываются в маленькие пятнышки и теряют свою магию, исчезая под её взглядом. Жан замечает, что она задумалась. Твёрдый поцелуй в щёку возвращает её к нему. — Ты в порядке? — спрашивает он, и его медные глаза встречаются с её взглядом. Она кивает, приоткрывая рот, чтобы что-то сказать. Но что? Ничего важного. Поэтому она снова его закрывает, дарит ему спокойную улыбку и закрывает глаза от его прикосновения, когда он аккуратно убирает ту самую непослушную прядь волос с её лица, на этот раз успешно заправляя её за ухо. На мгновение ей кажется, что он возьмёт её лицо в свои руки и скажет что-то важное. Она открывает глаза и встречается с его взглядом, будто видя в них отражение всех этих огней — зелёных, синих, золотых. Но затем она понимает, что ищет то, чего там нет и чего он не может ей дать. Жан убирает руку и делает глоток шампанского, возвращаясь к разговору с окружающими, пока она смотрит, как его губы формируют слова, которых она не слышит, вызывая смех у людей, уже растворившихся в этом шуме. Через несколько секунд он тянется к её руке, переплетает их пальцы и целует помолвочное кольцо, бросая на неё вопросительный взгляд, на который она отвечает лёгкой улыбкой. Он делает ещё один глоток своего напитка. Спустя мгновение её взгляд снова возвращается к тем странным маленьким огонькам. Они кажутся такими близкими, но при этом недосягаемыми, словно оптические иллюзии на экране. Зелёный. Синий. Золотой. Они мерцают. Сосна. Лимон. Дерево. Она вдыхает. Добро пожаловать домой, Микаса. Добро пожаловать домой. Древесный аромат с цитрусовыми нотками, что-то органическое. «Chanel No. 5» и лакированные улыбки. Горячий шоколад с взбитыми сливками и аромат «Creed Royal», смешанный с «Old Spice». Страницы старых книг, потрескивание огня, розовое шампанское и дорогой запах новеньких туфель. Дом и дом. И там и там что-то знакомое. Головокружительно и ошеломляюще. Прежде чем она успевает понять, что происходит, Микаса сжимает руку Жана, чтобы привлечь его внимание. — Я пойду прогуляюсь, — шепчет она, наклоняясь к нему. Жан хмурит брови и моргает, не понимая. — Прогуляешься? Детка, на улице холодно, — его слова вызывают у неё улыбку, так как они напоминают ту самую песню Фрэнка Лессера из 50-х. — Всё будет нормально, — успокаивает она его, и, изучив её взглядом, её fiancé прикусывает щёку изнутри и кивает. — Ладно. Будь осторожна. Позвони, если что. — Обязательно. — И возьми моё пальто, — он легко поддевает её подбородок согнутым пальцем. — Оно теплее твоего. — Хорошо. — Микаса быстро кивает, и поворачивается, чтобы уйти. Как только она отходит, в голове начинают роиться вопросы. Появляется волнующее чувство свободы. В её новой самостоятельности возникает любопытство: куда она пойдёт? Что будет делать? Как она проведёт это бесснежное Рождество? Но её fiancé хватает её за руку, прежде чем она успевает сделать хотя бы шаг. Она думает, что он остановит её, попросит остаться с ним. Но нет. — Эй, — шепчет он, поднимая руку, чтобы действительно коснуться её лица, чтобы поймать отблеск тех маленьких огоньков, когда смотрит на неё, — я люблю тебя. Расслабляясь под его прикосновением, Микаса в последний раз закрывает глаза. Я буду хорошей fiancée. Я буду хорошей женой. Я буду хорошей матерью. Я буду счастлива. — Я тоже люблю тебя, Жан. И она говорит это искренне. Говорит от всего сердца.

***

Эрен ненавидит выносить мусор. И как назло, пакет, который он тащит к контейнеру у входа в своё здание, набит не только всяким гнилым дерьмом, но и какой-то чужой блевотиной. Почему он вообще позволил девчонкам уговорить его это сделать? Наверное, потому, что он единственный трезвый этой ночью. Единственный, кто не блюёт, не ревёт и не клеится к людям, рядом с которыми завтра утром он не хотел бы просыпаться. Уже почти полночь, и в нём ещё ни капли алкоголя. Пока что. На миг он замечает, что на улице нет снега. Это отстойно. Не то чтобы он любил снег, но Рождество без него слишком сильно напоминает моменты в его жизни, которые он хотел бы забыть. И это сегодня его откровенно бесит. Ещё мельком он думает об одной девушке. Да, о той самой. С розовыми губами, тёмными волосами, аккуратным носиком и шикарной задницей. Усмехаясь про себя, он швыряет мусорный пакет на вершину горы других пакетов, которые утром подберут мусорщики. Но его неспокойный разум замирает, когда он осознаёт, какой сегодня день. Сегодня ровно шесть лет с той ночи, когда Микаса ушла от него. Не то чтобы он считал, но да, считал. Он вытирает руки о джинсы, будто этого достаточно, чтобы стереть мерзкое ощущение от чужого мусора. Из квартиры Хитч доносятся музыка, перемешанная с хохотом и болтовнёй его друзей. Кто-то орёт во всё горло, что осилит всю бутылку водки залпом. Наверняка это Имир, хотя он не может разобрать. Все перекрикивают друг друга, беря на слабо, и кричат на того, кто вызвался уговорить целую «Grey Goose». Эрен поднимает взгляд на небо и тяжело вздыхает, выпуская облачко холодного пара. Может, ему стоит вернуться и сказать, чтобы все заткнулись, пока не нагрянули копы с жалобой на шум? А может, и нет. Может, просто покурить? На улице холодно, и пальто он не взял, но можно перетерпеть. Верно? Да, он сможет. Почему бы и нет? Всё равно никто не заметит его отсутствия. Зажигалка в заднем кармане, сигареты в… Стоп. На краю его зрения мелькает фигура. Эрен резко поворачивает голову. Он уверен, что это плод его воображения. Слишком рано для такого. Но эта фигура ему знакома. Чертовски знакома. Он узнаёт этот цвет волос, эту фигуру и стук каблуков по асфальту. Да, в мире полно людей со светлой кожей, тёмными глазами, чёрными волосами и длинными ногами, но он уверен в том, что видит. Возможно, не глазами, но как ещё объяснить это яркое волнение внутри? Рой бабочек, рвущихся к его сердцу? Внезапный свет, который ослепляет его, и дыхание, срывающееся с губ? Он узнаёт этот образ не зрением, а душой. Имя ложится на язык, как молитва, как божественное откровение, утоляющее жажду потрескавшейся земли его сердца. Произнося его, он ощущает тепло солнца на своей коже после долгой зимы. Потому что кто ещё? Кто ещё может заставить его почувствовать это? Есть только одно имя, один маяк, одна путеводная звезда, которая указывает ему дорогу домой: — Микаса?