Это ещё не конец / Not Over Yet

Они встретились, когда им было по девять лет. Их познакомил Армин, общий друг, в один летний полдень. Ветер в тот день был пронзительным, а воздух — полон предвкушения, словно он знал, что вот-вот начнётся нечто новое, нечто чудесное. Шорох колышущихся деревьев нашёптывал о таких встречах, каждый качающийся лист рассказывал истории о королях и королевах, которые встречались в дни, очень похожие на этот. Что-то важное назревало. Что-то необыкновенное готовилось случиться. Солнце стояло в зените, облака разошлись, природа вокруг них словно специально подстроилась. Обещания звенели в воздухе. Микаса не могла бы объяснить это словами, но она чувствовала мистическую реальность происходящего. Эмоции бушевали внутри неё, угрожая разрушить спокойствие, которое она старательно пыталась сохранить. Но, несмотря на повороты судьбы и обещания ветра, она всё же была всего лишь девочкой, и в её голове жили лишь сказки. А сказки, к сожалению, не реальны. Даже девятилетняя Микаса была скептиком. Её волосы прилипли ко лбу, но винить за это влажность было бессмысленно. Она нервничала. На самом деле, она была напугана. Она была в полном раздрае. Разве принцессы нервничали, когда встречали своих будущих королей? Они заикались и потели? Дрожали и забывали, как произносить слова? Насколько Микаса помнила, принцессы всегда знали, что сказать и как себя вести. Но, увы, это было не про неё в тот день. Микаса была перепугана до смерти. И в этом страхе она запиналась, сомневалась, рассыпалась на части. Переезд в другой город означал встречу с новыми людьми, необходимость заводить новых друзей — то, к чему она совсем не была готова. Город гудел от движения машин, взрослых людей, визжащих детей и лающих собак. Она привыкла к тишине леса, к рыбалке с Папой, к помощи Маме на кухне и засыпанию с чувством удовлетворения от полного живота под постоянное стрекотание сверчков и, иногда, вой койота. Но в лесу не потанцуешь балет, а работа Папы стала требовать больше, чем просто визиты три раза в неделю. Так они переехали. И вот она там, стоящая на пороге нового мира. Её будущее простиралось перед ней, сверкая обещаниями и волнением. Но когда она стояла рядом с Армином в тот день, перед каким-то незнакомым мальчишкой, его маленькая тень оказалась для неё неожиданно тяжёлой. Потная, дрожащая, забывшая, как говорить, Микаса тосковала по безопасности своего старого дома, где деревья были единственными чужаками, с которыми она когда-либо общалась. По крайней мере, деревья не судили её. По крайней мере, деревья не требовали, чтобы их впечатляли. Она сделала глубокий вдох. — Микаса, — сказал Армин, делая движение рукой между ней и мальчиком, — это мой друг, Эрен. Её платье танцевало на ветру. Она прижала его к себе, пытаясь усмирить юбку, крепко сжав края. Но чёрные горошины на ткани продолжали плясать в своём ритме. — Здравствуй, — произнесла она, смахнув чёлку с лица и тут же вернув руку обратно к подолу платья, чтобы снова его прижать. — Очень приятно с тобой познакомиться. Мама научила её хорошим манерам, и это было очень кстати, потому что именно на них она сейчас и полагалась, чтобы не сказать что-то лишнее. Микаса почувствовала себя немного гордой за это маленькое достижение. Деревья вдруг перестали казаться такими привлекательными друзьями. Но мальчик не спешил отвечать. Он медленно моргнул, прищурив глаза, будто пытался разглядеть её через какой-то непонятный туман. Она тоже смотрела на него. Его выражение озадачило её и вдобавок заставило чувствовать себя ещё более неуверенной. Его брови сошлись в хмуром раздумье, взгляд пронзал её насквозь, так что она невольно опустила глаза к его коленям и увидела ссадины, подсохшую кровь и грязный пластырь, едва державшийся на его левой голени. Он был, в прямом смысле слова, странным. Армин неловко стоял между ними, ожидая, когда его друг наконец вытрет нос тыльной стороной ладони, шмыгнет и заговорит. — Привет! И всё. Это всё, что он ей сказал. Первое, что Микаса заметила в этом необычном ребёнке, была его причёска. Она была дикой. Волосы жили своей жизнью, торчали в разные стороны и разлетались на ветру, швыряя челку на лоб; некоторые пряди сверкали жёлтым на солнце. Второе, что поразило её, были его ресницы. Она всегда думала, что у мальчиков не бывает длинных ресниц. Тогда она поняла, что была неправа. Третье, что привлекло её внимание, — румянец на его щеках. Они были ярко-розовыми от физических упражнений и, возможно, от слишком громкого крика. Щёки у мальчишек тоже могут становиться розовыми? Кто бы знал. Он был странным экземпляром. Существом, с которым ей впервые пришлось столкнуться и которое она никак не могла понять. Его внимание прыгало, как мячик, от одного предмета к другому, никогда не задерживаясь на одном месте. Ярко-зелёные глаза, блестящие от возбуждения, метались от Армина к ней, обратно к Армину, а потом вниз к грязному футбольному мячу в его руках, прежде чем снова уставиться на друга с вопросом: — Эй, так это значит, что она может играть с нами? — Играть с вами? — эхом повторила Микаса, всё ещё сжимая платье. Её голос дрогнул, но мальчишка, похоже, не обратил на это внимания, слишком увлечённый своими мыслями, чтобы заметить её неуверенность. — Ага! — Его восторженное внимание тут же сосредоточилось на ней. Её волосы снова упали на лицо, но она не стала их поправлять. — Ты можешь быть в моей команде! — Эрен, — укоризненно произнёс Армин. — Она не может. Тогда Микаса заметила Четвёртое важное обстоятельство: его глаза были необычного зелёного оттенка с голубым отливом. Этот цвет вспыхнул, когда он с трагическим удивлением воскликнул: — Почему нет? — Потому что, — таинственно прошептал их друг, поднеся руку к губам, — она в платье. — И что? — Значит, она не может играть в футбол. — Не понимаю. — Она может споткнуться и упасть. Её платье может зацепиться за что-нибудь. — Но поле же открытое! — Она может пораниться, Эрен. Эта мысль заставила его надуться. Лицо помрачнело, плечи опустились. — Во дерьмо. Микаса ахнула, прикрыв рот рукой от услышанного. Это слово было табу в её доме. Если бы родители услышали, как он так выражается, у него были бы серьёзные неприятности. Её уши словно замарались от этого, и его присутствие внезапно начало её беспокоить. Но когда она повернулась к Армину, тот, казалось, совсем не обращал внимания на грубость друга. — Эрен, — вздохнул он, — пожалуйста, — но больше ничего не сказал. Когда мальчишка снова повернулся к ней, Микаса заметила не только то, что его глаза были зелёными с синим отливом и окружены длинными ресницами, которые касались его румяных щёк каждый раз, когда он моргал. Она увидела в них крохотные искорки огня, яркие, ослепляющие, сверкающие золотом. Это было Пятое важное обстоятельство, которое она отметила. — Ладно, найду кого-нибудь другого в команду, — решил Эрен. И, как ни в чём не бывало, мальчишка развернулся на пятках и убежал. Казалось, что листья на деревьях снова завертелись, но теперь уже в обратную сторону. Разве принцы бросают своих принцесс вот так? В её сердце возникла боль. Глухая, как разочарование, которое она испытывает, когда Мама печёт яблочный пирог вместо шоколадного торта. Она не понимала этого чувства, но словно что-то внутри неё протестовало против происходящего. Она осталась стоять, запутавшись в своих странных эмоциях, а её губы приоткрылись, будто она собиралась что-то сказать. Её взгляд следовал за отдаляющимся силуэтом мальчика, пока тот внезапно не повернулся, отбросил волосы с глаз и улыбнулся ей. В этот момент она заметила последнее, Шестое важное обстоятельство: Ямочка. Очень маленькая. Его зубы были ровными, за исключением одного слегка кривого резца, который выделялся как единственное несовершенство, когда его губы растянулись в широкой улыбке, создавая крошечную ямочку в уголке рта. Его улыбка была яркой и немного дерзкой, настоящей взрывной эмоцией, которую она редко видела у других детей (не то чтобы она часто встречалась с другими детьми). По какой-то причине её взгляд задержался на этой странной ямочке. Казалось, что она вообразила её себе. Микаса несколько раз моргнула, пытаясь понять, была ли она реальной. — Рад был познакомиться, Аккерман! — выкрикнул он, прежде чем исчезнуть, бегом возвращаясь к шумной толпе детей в парке, оставив её ошеломлённо смотреть на Армина, который лишь пожал плечами и вздохнул. — Он немного диковатый, — сказал он ей. — Но ты привыкнешь. Всё, что она могла сделать, это кивнуть, перебирая в уме список важных вещей, которые она только что отметила, и размышлять над тем, откуда мальчик узнал её фамилию. Она не помнила, чтобы когда-либо называла её ему. Тот мальчишка произвёл на Микасу неизгладимое впечатление. Солнце продолжало светить, облака плыли по небу, листья шептали на ветру, а она всё никак не могла понять, что с ней не так. Его отсутствие словно навалилось на неё, заставляя почувствовать себя странно больной. Но его присутствие, как дым после угасшего костра, всё ещё витало вокруг, окутывая её своим таинственным следом, даже когда его самого уже не было рядом.

***

Школа была настоящим кошмаром. Ни добродушные выражения лица Мамы, ни подбадривающие жесты Папы с поднятыми большими пальцами не могли её успокоить. В море незнакомых лиц Микаса была словно белая ворона. Маленькая рыбёшка среди акул. Слабая. Одиночка. Даже учителя, казалось, прятали за улыбками акульи зубы. Казалось, что каждый хотел на неё напасть. В первый день четвёртого класса Мама, по доброте своей, отвезла Микасу в школу на машине, потому что опасалась, что поездка на школьном автобусе может вызвать у дочери приступ паники. Конечно же, Мама была права. Она всегда во всем была права. Это, видимо, одно из тех таинственных умений, которые приходят с возрастом, — предвидеть всё наперёд. Выйдя из машины и поправив лямки рюкзака на плечах, Микаса сделала глубокий вдох, стараясь успокоить своё дрожащие сердце, и мысленно попросила Бога помочь ей прожить этот день. Она поклялась, что если Он это сделает, то она съест все овощи за ужином. Микаса не верила в сказки, но в Бога верила твёрдо. Шёпотом она произнесла: «Дай мне силы, Ками, и я обещаю съесть весь брокколи сегодня вечером». Ками — так она называла Бога. Несколько лет назад она спросила Маму, как Бог называется на японском. Мама ответила: «Ками». И так у неё появился Ками, её собственный Бог. Микаса была ребёнком с множеством вопросов, но дикая обстановка начальной школы заглушила её любознательность и спрятала её глубоко внутри. Её голос, казалось, замер в горле. Те яркие вопросы, что когда-то пульсировали в ожидании ответов, теперь увядали и рассыпались внутри неё. Микасе хотелось плакать. После того как Мама дала ей прощальный поцелуй, Микаса с трудом сглотнула ком в горле, пытаясь заглушить страх и боль. Мама тихо шепнула ей слова ободрения, слегка подтолкнула вперёд и наблюдала, как её маленькая девочка медленно удаляется. Микаса постоянно оборачивалась, каждый раз видя мамину широкую ободряющую улыбку и её глаза, которые тем сильнее светились, чем дальше она отходила. Чем дальше Микаса удалялась от Мамы, тем сильнее ей хотелось развернуться и бежать обратно. Шаг за шагом она шла вперёд, пока Мама не исчезла из виду. Микасе очень хотелось плакать. «Дай мне силы, Ками. Дай мне силы». Она чувствовала себя невесомой, как будто её подхватило течение и понесло в толпу, в море акул, в океан ужаса. Горло сжалось в узел, а в глазах защипало от слёз. Ей было страшно. Её охватывало ужасное чувство, но вместе с тем — какое-то странное возбуждение. Она молчала. Всё утро Микаса молчала. Она не говорила ни слова, если её не просили. Тихо что-то рисовала в тетрадках, выводя цветочки и пони (два кружка, палочки вместо ног и длинный хвост — вот и пони), и изучала окружающий мир быстрыми, скользящими взглядами. Единственный раз, когда её голос вырвался наружу, был момент, когда настала её очередь представляться классу. — Микаса Аккерман, — выпалила она на первом уроке так громко, что несколько детей аж подскочили. Мысленно она отметила: в следующий раз надо говорить потише. Естествознание, математика, английский — все уроки прошли по одному и тому же сценарию. Как её зовут? Микаса Аккерман. Она новенькая? Да, новенькая. Первый раз в частной школе? Да. И вообще в школе первый раз. До этого она училась дома. Есть ли у неё друзья? Да, есть. Друг по имени Армин, но он сегодня не пришёл — заболел. Армин всегда болеет. Урок за уроком напряжение Микасы постепенно ослабевало. Она поняла, что школа — это не так уж и сложно, как ей казалось. Нужно просто сидеть тихо и слушать. А когда становилось скучно и внимание уплывало куда-то вдаль, она начинала играть в свою любимую игру — воображение. В голове она строила замки, королевства, троны. Летала. Учителя ничего не замечали. Первый школьный день проходил гладко. С лёгким ощущением радости Микаса наблюдала, как акулы вокруг неё превращаются в друзей. Ей здесь нравилось. Она могла бы остаться. Ей не терпелось рассказать родителям, какой замечательный у неё был первый день. Но потом пришло время последнего урока. И это был урок рисования. Казалось бы, что может быть легче? Так думала и Микаса. Но она ошиблась. Учительница настояла на том, чтобы каждый по очереди написал своё имя на доске, а потом рассказал несколько забавных фактов о себе, чтобы остальные ребята могли лучше узнать друг друга. Это задание было одновременно ужасающим и бессмысленным. Услышав, что нужно делать, Микаса побледнела. Она начала молиться Ками, пересматривая их договор. «Дай мне силы, и я съем овощи. Дай мне силы, и я съем всё. Даже морковку. Даже горошек. Дай мне силы, Боже, и я это сделаю». Она была на середине своей четвёртой или пятой молитвы, когда вдруг услышала, что настала её очередь. В классе воцарилась тишина. Она отодвинула стул с оглушительным скрежетом, встала, сжала маленькие кулачки и изо всех сил старалась не обращать внимания на то, как они дрожат. Руки зудели от желания переплестись, как всегда, когда она нервничала, но она сдерживалась. Напомнила Богу о их уговоре и мысленно приготовилась к предстоящему испытанию. Глубоко вдохнув, она словно нырнула в пучину океана. Акулы её не тронут. Она справится. Она смелая. Всё просто: написать своё имя, рассказать что-то забавное о себе и больше никогда этого не повторять. Никогда. Она справится. Она сильная. Наконец, Микаса встала перед морем детских лиц. Учительница, миссис Рал, слегка кивнула. — «Давай», — одними губами сказала она ей. И Микаса начала. — Меня зовут Микаса Аккерман. — Её голос переходил от головы одного ученика к другому, от одних моргающий глаз к другим. Она видела, как слова достигали ушей каждого из её одноклассников, пока её взгляд не остановился на двух ярких сине-зелёных точках, которые наполнили её уверенностью до самой глубины души. Её сердце замерло. В животе разлетелся рой бабочек, и бедная Микаса забыла, что собиралась сказать или сделать. Она больше не помнила, почему стояла перед одноклассниками и миссис Рал. Листья кружились, солнце сияло, природа словно собралась воедино. Всё это она видела в этих глазах. Эрен уставился на неё. С его челкой, свисающей на лоб, длинными ресницами, медленно взмахивающими при каждом его ленивом моргании. Его щёки уже не были розовыми, но карандаш, который он жевал, был того же цвета. Она и не знала, что мальчики пользуются розовыми карандашами. Она не знала, что Эрен был в этом классе. Она вообще ничего не знала. Эрен продолжал пялиться на неё. Микаса отвела взгляд. Голос миссис Рал нарушил тишину. — Милая, — она указала на огромную доску за спиной дрожащей Микасы, — напиши своё имя. — Ой. — В классе раздался дружный смех. Дети начали хихикать, и миссис Рал пыталась их утихомирить. Перед тем как повернуться и взять в руки истёртый кусок мела, Микаса украдкой взглянула на мальчика, которого встретила всего несколько дней назад. Эрен не смеялся. Зато все вокруг него не могли остановиться. — Тишина! — шикнула миссис Рал на детей. Через несколько секунд они наконец замолкли. Скрип, скрип, скрииип! Мел издавал ужасные звуки, пока она выводила своё имя на доске. Как только аккуратные и чёткие буквы «Микаса Аккерман» появились на доске, она быстро развернулась, желая вернуться на своё место. Но учительница резко остановила её, не дав уйти далеко. — Постой, не уходи пока. — Дети снова расхохотались, на этот раз громче. — Тшш, ребята, пожалуйста. — Микаса с усилием проглотила комок в горле, сдерживая слёзы. — Ты ещё не закончила, дорогая. — Простите. — Не извиняйся. — Миссис Рал что-то записала в своём блокноте, наполовину сидя на краю стола. Её нога, свесившись, раскачивалась в воздухе, как стрелка часов. Тик-так. Вперёд и назад. Отсчитывая секунды. — Какое у тебя необычное имя, Микаса. — «Да неужели?» — Ты знаешь, что оно значит? Её губы приоткрылись. Она вдохнула через них. Закрыла глаза, пока слёзы не исчезли, а потом заговорила. — Папа говорит, меня назвали в честь военного корабля. — Военного корабля? — глаза учительницы расширились от удивления. Послышался тихий смех одноклассников. Микаса почувствовала, как её тело становится горячим от смущения. Разве она сказала что-то не то? Микаса сцепила свои маленькие ручки, делая вид, что не видит, как они дрожат, и кивнула, чтобы подтвердить. — Мм-м. — О. Интересно. Очень интересно. — Миссис Рал снова принялась писать что-то в своём блокноте, погружённая в свои взрослые дела. Микаса поправила прядь волос, выбившуюся из пучка, чувствуя, как на неё смотрят все — особенно те уникальные сине-зелёные глаза. — Можешь рассказать нам какой-нибудь факт о себе? — Эм… — Свет пробивался сквозь большие окна. Частицы пыли мерцали в лучах света. Микаса наблюдала, как они парят и танцуют… — Я сама научилась танцевать балет. — Правда? Это очень здорово! — Спасибо. — Ты только перевелась в эту школу, не так ли? — Миссис Рал улыбалась. Её зубы были ослепительно белыми и гармонировали с милыми чертами её лица. Выражение было мягким и привлекательным. Микаса с восхищением наблюдала, как она проводит пальцами по своим светло-рыжим волосам, которые спускались до плеч, как её стройная фигура наклонялась, когда она усаживалась более удобно на краю стола. От неё исходила какая-то воздушность. Она напоминала Микасе королеву. — Да. — Ребята, вы слышали? Это самый первый день Микасы в нашей школе. Скажите: «Добро пожаловать в нашу школу, Микаса». — Добро пожаловать в нашу школу, Микаса, — хором произнесли все дети. — Спасибо, — шепнула она в ответ группе. Миссис Рал продолжала улыбаться. Её глаза были цвета мёда и излучали тепло. Мягкие губы блестели от слоя блеска для губ, а ресницы, покрытые тушью, были длинными и изогнутыми вверх, напоминая перистые арки. Микаса никогда не видела взрослого человека, похожего на неё. Её грациозная аура напоминала Микасе Маму. — Есть что-то, что ты хотела бы сказать классу? — мягко спросила миссис Рал. Микаса покачала головой. — Нет, мэм. — Может ещё пара интересных фактов о себе? Ты новенькая, и нам бы хотелось узнать о тебе побольше. — Ну, я очень люблю шоколад. — Это здорово! А ещё что-нибудь? — Мой рост 130 см. — Ты выше моей дочки! Чем ты любишь заниматься, кроме балета? — Я люблю играть с куклами. — Она всё ещё играет в куклы? — Одна из девочек тихо захихикала. Микаса сглотнула, отчаянно стараясь не обращать внимания. — У тебя есть любимая? — учительница не отступала. — Простите? — Любимая кукла, дорогая. Есть такая? Её глаза метнулись к девочке, что шептала что-то своей подружке, улыбающейся и тихо хихикающей. Разве дети не должны играть с куклами? Она что-то не так сказала? Почему эти девочки смеются? Её взгляд скользнул к Эрену. Он больше не жевал розовый карандаш. Он смотрел на неё. На его лице не было никакого выражения, но его пристальный взгляд пронзал её насквозь, прижимая к месту. Даже когда мальчик позади него наклонился, чтобы прошептать что-то ему на ухо, Эрен не шелохнулся, полностью сосредоточенный на Микасе. Девочка продолжала смеяться со своей подружкой, и каждое её тихое «хи-хи-хи» резало душу Микасы. Она сглотнула. — Нет, — наконец выдавила она, — у меня нет любимой. Хотя на самом деле была. Нингё — старая кукла с поцарапанным телом и потрёпанными волосами, всегда была её любимицей с самого детства. Воспоминания о ней вызывали у Микасы тоску по дому, что только усилило её чувство неловкости. Она вспомнила улыбки Мамы. Большие пальцы вверх от Папы. И свою сделку с Богом. — Что еще ты можешь рассказать нам о себе, милая? — подбодрила её учительница, качая ногой и чуть склонив голову набок. — Какие-нибудь крутые умения? Может, умеешь свистеть или сворачивать язык трубочкой? — Нет, не умею. — Ну, а что ты умеешь? — Я знаю, как убить утку. Весь класс хором ахнул, даже миссис Рал испуганно вскрикнула. — Ого, — учительница прижала руку к груди. — Это правда? Глаза у всех были широко раскрыты. У всех, кроме Эрена. — Да… — Откуда ты знаешь как… эээ… это делать? — Мой отец ходит на охоту. Иногда он берёт меня с собой. В классе послышалось ещё больше удивлённых вздохов. Эрен теперь улыбался. — Лаааадно, — протянула миссис Рал, нервно хихикнув. — И, эм… откуда ты родом? Микаса опустила взгляд на свои маленькие руки, переплетённые вместе. — Она что, тупая? Глаза снова начало щипать от слёз. Почему мир такой жестокий? — Может, и правда тупая. Ей стало плохо от тоски по дому. Больше всего на свете хотелось сейчас оказаться в маминых объятиях. — Ага. Сто пудов. Она просто хотела домой. — Я на пятьдесят процентов японка, — выдохнула она, вдруг осознав, что является единственной азиаткой в классе. Это чувство давило на неё ещё сильнее, словно небо обрушилось на плечи. Она мечтала исчезнуть, просто раствориться в воздухе. Микаса ощущала себя абсолютно уязвимой перед всеми этими детьми, перед их шёпотом, будто вся классная комната наполнилась шипящими стрелами, летящими прямо в её сердце. Бессильная, маленькая девочка горела в этом огне, разжигаемом их жестокими словами. — Она ж жёлтая, — произнёс кто-то с задних рядов. — Фу. — А я думала, она китайка. — Да нет, она не похожа на китайку. — Да все они на одно лицо. — Это жёстко. — Что? Это правда. — У них ещё и имена смешные. — А её назвали в честь военного корабля. — Пффф! Корабль! — Она уродина. — Все азиаты уроды. И карлики. — Глянь, какая она мелкая. — А мне она кажется милой. — Ты, что, ослеп? — Зато у неё волосы красивые. — Она ж жёлтая. — Что это значит? — Фиг знает. Так папа всех азиатов называет. — Думаю, это значит курица карри. — Курица карри? — Ага. Жёлтая как курица карри. — Это не так, ты дебил! — Эй, это плохое слово. — Дебил? — Ага. — Вы можете все заткнуться нахуй?! — Эрен, ты материшься! — Потому что меня бесит твой голос, ты меня достал. — Я расскажу маме, что ты это сказал. — Попробуй. И я разобью тебе морду. — Эрен! — Эй, мы просто пошутили насчёт жёлтой. — И про курицу карри. — Шшш. — Как думаешь, она нас слышит? — Не знаю. Она выглядит так, будто вот-вот заплачет. — Так смешно. — Пусть плачет. — Япошкины слёзки. — Эй, это ж расизм. — А что такое расизм? — Пффф! Япошкины слёзки. — Жёлтые слёзки. — Куриные слёзки. Они все смеялись. Микаса закрыла глаза. Почему мир такой жестокий? Раздавленная, Микаса думала о Маме. О её миндалевидных глазах, шелковистых чёрных волосах, нежной белизне кожи, изящных пальцах и длинных ногтях. О той неземной красоте, которой мать обладала и которую передала ей, своей дочери, с гордостью. Микаса почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза, а душа растоптана жестокими словами детей. Неужели миссис Рал не слышала их? Неужели их шёпоты были недостаточно громкими, чтобы она могла их уловить? Микаса чувствовала их всей душой. Они резали её сердце, оставляя глубокие раны. «Жёлтая», «япошка», «уродина», «курица карри». Кто бы мог подумать, что дети способны на такую жестокость? Похоже, Ками бросила её. Прикусив дрожащую губу, она собрала всю свою силу и не позволила слезам пролиться. Она не даст им этого удовольствия. — А другие пятьдесят? — спокойно спросила миссис Рал, словно время застыло на миг, пока дети спорили, и теперь оно вновь потекло, как ни в чём не бывало. Микаса даже не взглянула на неё. — Пожалуйста, миссис Рал. Я просто хочу сесть, — прошептала она, открыв глаза. — О? — Учительница выпрямилась и внимательно посмотрела на Микасу. В паузе, которая последовала, было что-то странное. На секунду показалось, что она может ей отказать. Но этого не произошло. Миссис Рал взглянула на часы и сказала: — Хорошо. Спасибо, Микаса. Ты можешь сесть. И она села. Когда её тело опустилось на холодное сиденье, слёзы в глазах уже начали высыхать. Она не плакала, и это было хорошо. Но с каждым мгновением она ощущала, как её сердце рассыпается на крупицы, пока от него не остаётся ничего. Её нежный дух горел от ярости. Это было несправедливо. Она ведь никогда никому не сделала ничего плохого. Она не заслуживала такого отношения от сверстников. Она разорвала свой договор с Богом. Микаса смотрела в окно, прямо на солнце, не заботясь о том, ослепнет ли она. Она наблюдала, как листья на деревьях за окном покачиваются, и представляла, как ветер ласкает её кожу, как солнечные лучи согревают её щеки, как деревья шепчут ей свои тайны. Она притворялась, что снова в лесу, в своём старом доме, где гладит зверей, ловит жуков и показывает их Папе. Она представляла, как пахнет запекающаяся утка в духовке, как трава щекочет её босые пятки. Её пальцы невольно зашевелились в школьных туфлях. Она представляла, как на её голове весомо лежит корона, сплетённая её руками из цветов. Микаса была мастером в создании цветочных корон. Со вздохом, полным тоски, юная принцесса мечтала. Она скучала по дому. Она ненавидела школу. Она всё решила: как только вернётся домой, она убедит родителей забрать её из этой ужасной школы. Больше она не хочет видеть этих детей — да что уж там, даже миссис Рал. Она будет настаивать на домашнем обучении до конца своих дней. А после ужина, где она твёрдо откажется от ненавистных овощей, она расчешет волосы Нингё, нарядит её в одно из платьев, сшитых Мамой, и уложит куклу на подушку рядом с собой. Аккуратно подтянет одеяло до подбородка, чтобы Нингё не было холодно, поцелует её на ночь и уснёт с мечтой о новом дне, который больше никогда не вернёт её в это отвратительное место. С новым планом в голове, Микаса почувствовала лёгкое облегчение. Да, это именно то, что она сделает: избавится от этого места и сосредоточится только на балете. Улыбка постепенно озарила её лицо, и слёзы исчезли. Новая надежда расцвела в её сердце. Микаса так долго смотрела в окно, что её шея начала затекать. Её уже не волновало, что происходит вокруг, ведь она собиралась покинуть это место. Поэтому она продолжала смотреть на солнце, пока вдруг не услышала знакомый голос, который торжествующе воскликнул: — Ну наконец-то, моя очередь! Микаса мгновенно повернула голову. Эрен стоял у доски, и быстрыми, неровными движениями выводил своё имя. Буквы прыгали вверх и вниз, его почерк был хаотичным и неаккуратным. Он написал своё имя рядом с её, и корявый «Эрен Егер» выглядел особенно дико на фоне элегантной «Микаса Аккерман», что привело её в лёгкое замешательство. — Меня зовут… Стоп. Я пропустил букву. Он развернулся и добавил недостающее «й» рядом с «е» в своей фамилии. Буква едва уместилась, но теперь имя читалось как «Эрен Йегер». Микаса моргнула. Потом моргнула ещё раз. Она так долго смотрела на солнце, что перед глазами поплыли чёрные точки. Но она всё же увидела, как Эрен повернулся обратно, и на его лице появилась хитрая усмешка, которая быстро переросла в улыбку. — Меня зовут Эрен Йегер, — ухмыльнулся он (на этот раз, как заметила Микаса, без ямочки), — но вы все уже это знали. Моя мама говорит, что у моего имени тоже есть прикольное значение. Оно переводится «святой». Не смейтесь. Я знаю, это довольно иконично. — Иронично, — поправила миссис Рал, прерывая его. Он замер, слегка растерявшись, его рот всё ещё был приоткрыт. — Что? — Иронично, — повторила она. — Ты хотел сказать «иронично», Эрен, а не «иконично». — Точно, спасибо. — Он прочистил горло. В том, как он стоял и говорил, была какая-то стремительность, как будто он мчался со скоростью ста километров в час. По крайней мере, так это казалось Микасе. Его голос кружил ей голову. Каждый вдох, который он делал перед тем, как заговорить, приковывал её внимание. Она не отрывала от него глаз всё время, пока он говорил; каждое его слово лилось свободно и уверенно. Он совсем не нервничал. Все взгляды были направлены на него, но он словно наслаждался этим вниманием. Приветствовал все взгляды, как аэропорты приветствуют самолеты перед посадкой. — В общем, — продолжил Эрен, снова разгоняясь до ста километров в час и оставляя за собой вихрь, — мне нравится рисовать, и я пытаюсь научиться играть на гитаре, но пока получается полный отстой. — Следи за языком, Эрен. — Простите, миссис Рал. Моя любимая еда — пицца с двойным сыром. Я не умею убивать уток, но неплохо играю в футбол, так что, думаю, это тоже круто. Ещё я умею свистеть очень громко. — Эрен продемонстрировал громкий свист. — Вот так я свищу. Правда, язык свернуть в трубочку у меня не получается. Я не знаю, какой у меня рост, но в последний раз, когда проверяли, я был самым высоким в этом классе. — Нет, не был! — возразил кто-то. — Заткнись, я всё равно выше тебя. — Эрен, будь любезен. — Простите, миссис Рал. Мои родители оба немецкого происхождения, что делает меня чистокровным немцем или что-то в этом роде. Не то чтобы я умел говорить по-немецки, но знаю, как сказать «Я тебя люблю» — «Ich liebe dich». Круто, да? Я слышал, как папа однажды сказал это маме, и это звучало отвратительно. А ещё «dummkopf» значит «придурок». — Язык, Эрен. — Простите, миссис Рал. Я также знаю несколько слов по-японски, хотя и немного. И немного по-французски. Считаю, что языки — это круто. Кстати, про Германию говорят, что там делают лучший шоколад. Но для меня он противный. Я его ненавижу, и меня от него тошнит. — Ух ты, Эрен. Ты сегодня прямо-таки фонтан информации. — Спасибо, я знаю. — А по какому поводу? Он вздохнул с лёгкой долей драматизма, отбросив волосы с глаз. — Ну, знаете… И тут его глаза остановились на Микасе. Она замерла. — Я слышал, как вы задавали много вопросов новенькой, — начал Эрен, и в его голосе неожиданно прозвучали нотки смущения, что было для него нехарактерно. — И я подумал, что если она должна была так много отвечать, чтобы мы её узнали, то и мы должны сделать то же самое. Так она тоже узнает нас. — Это… интересная мысль, Эрен, — задумчиво произнесла миссис Рал. Он отвел от неё взгляд, и Микаса смогла снова вдохнуть. — Спасибо. Я знаю. — Что-то ещё? — Я однажды попробовал балет. Колено сломал. — Эрен… — Ладно, соврал, — рассмеялся он звонким смехом. — Но это было бы смешно. Представьте меня в пачке! — Садись на место, герой. — Хорошо. Он весело пронёсся к своему месту, и дети вокруг начали перешёптываться. Учительница усмехнулась, а затем тихо вздохнула. Следующий ученик поднялся, назвал своё имя и записал его на доске. Монотонность школьного дня продолжалась, но внутри Микасы что-то шевельнулось. Она поняла. Он ответил на все вопросы, которые задавали ей. Ответил на вопросы и даже посмеялся над собой, чтобы ей не было так неловко. Это было проявление доброты? Разве ему было необходимо рассказывать всё это? Судя по всему, все в классе и так прекрасно знали его. Эта информация никому не была особенно важна. Он что, действительно встал перед всеми и сказал это ради неё? Чтобы ей стало легче? Чтобы она узнала его? Микаса задумалась. Ей следовало почувствовать благодарность? Или, может, обидеться? Как она должна была себя чувствовать? Микаса нерешительно повернула голову и посмотрела через плечо на Эрена, который сидел, грызя свой розовый карандаш и уставившись на неё. На мгновение она задержала на нём взгляд, обдумывая, стоит ли как-то поблагодарить его или, может, отругать. «Рад был познакомиться, Аккерман!» Внезапно до неё дошло, что он уже знает её фамилию. В каком-то смысле это делало их связанными друг с другом больше, чем с остальными. В свои девять лет у Микасы было множество мыслей. Иногда они затуманивали её рассудок. И она отвернулась от него. Снова глядя на солнце, она размышляла о том, как иногда принцы спасают своих принцесс. Это не всегда происходит на лошадях, в сверкающих доспехах, с размахивающими мечами и громкими криками победы. Иногда это происходит скромно и незаметно, с шуткой, с улыбкой, с нежностью, которая кажется самой драгоценной. Микаса снова повернулась и посмотрела на Эрена. Он уже не смотрел на неё. Она подождала, пока его взгляд вновь встретится с её. Когда его зелёно-синие глаза с искорками огня наконец встретились с ней, она улыбнулась ему. Когда он улыбнулся в ответ, на его щеке мелькнула ямочка. Это было незначительно, но на данный момент это был её способ сказать ему спасибо. Она отвернулась обратно и почувствовала, как ёкнуло сердце. Микаса пообещала Ками, что их договор всё ещё в силе. Сегодня вечером она съест все свои овощи. Все до единого. Даже горох.