Keep the magic secret

      Одиночество. Холодное, сжимающее сердце костлявыми пальцами; от него не было спасение. Не было надежды и не было желаний. Хотя нет, желания все-таки были: убить Артура и получить корону. Только вот Моргана уже сомневалась, что это сделает ее счастливой. Дыру в груди не залатает это точно, да и холод — сковывающий душу и лишающий последней радости — никуда не денется. Последним человеком, кому она могла преподнести свою любовь и верность в качестве дара, была ее сестра. Но Моргауза мертва, и больше не осталось на свете никого, кто заботился бы о Моргане и принимал ее такой, какая она есть; не без собственных усилий, теперь дочь Утера Пендрагона олицетворяет собой все опасное и злое, что есть на свете, — наверное, даже ядовитой змее нашли бы больше приятных определений, чем той, которая стала для всего Камелота врагом номер один. Ее постель тоже была холодной. Чувственные желания редко просыпались в теле колдуньи, — желание вернуть себе власть возбуждало куда больше, чем вид обнаженного мужчины, — но иногда все же хотелось почувствовать себя в чьих-то объятиях и насладиться страстью, что сокрыта под покровом ночи. В этой жалкой хибаре, одетая в дырявое, драное платье, — такое же черное, как ее собственная душа, — уставшая от погони и питаемая только ненавистью, Моргана все же не была готова ложиться под каждого, чей взгляд задержится на ее тонкой талии или высокой груди. Она искала что-то светлое в том, кого собиралась использовать для своих нужд; ей хотелось напитаться этим, как цветку солнечной энергией, а потому, когда ей удалось вернуть из мертвых сэра Ланселота, Моргана поняла — это то, чего она так жаждала. От прежнего доблестного рыцаря мало что осталось, — жалкая тень, не более, — но все же его душа хранила воспоминания и о светлой любви, и о чувстве долга, и о крепкой дружбе. Колдунья тянулась к этим воспоминаниям, к этой слабой, но все еще светлой энергии, и чем больше Моргана проводила времени в Ланселотом, тем отчетливее понимала, как желает заполучить этого мужчину хотя бы на один день. Он был покорен ее прихоти и выполнил бы все без возражений, но приказывать провести с собой ночь — более чем унизительно и низко. Было необходимо пробудить в некогда благородном рыцаре совершенно не благородные чувства, и Моргана знала, как это сделать. Как создать слабую иллюзию чужой доброй воли, будто бы перед ней сидела не мертвая тень некогда живого и энергичного человека, а самый настоящий прежний Ланселот, который действительно мог бы возжелать ту, кем стала дочь Пендрагона. Она колдует над ним, когда они остались наедине: всего лишь небольшой ритуал, и вот уже в глазах Ланселота пляшут бесенята. В темном взоре появляется намек на осознанность. — Чтобы ты хотел сделать со мной, сэр Ланселот? Будь твоя воля, чтобы ты со мной сделал? Черное платье слетает с ее изящной фигуры, темным облаком упав возле ног. Никакой сорочки, никакого намека на скромность. Ланселот окидывает ее фигуру долгим, изучающим взглядом, и Моргана читает в нем то, что так надеялась увидеть. — Я бы предпочел показать, моя леди. Она улыбается, подойдя к мужчине ближе и опустившись между его широко разведенных ног на колени. Проведя ладонями по внутренней стороне его бедер, Моргана лукаво улыбается, услышав тихий вздох, вырвавшийся из груди Ланселота; она лишь громко смеется, когда он тянет ее на себя, схватив за запястья и приблизив свое лицо к ее — бледному и беспокойному. — Вы играете со мной? В его глазах — всепоглощающая, бездонная чернота, а губы изгибаются в почти волчьей ухмылке. Он никогда не был таким, умел любить всем сердцем; его чувства к Гвеневре были сильны и чисты, но при этом он преданно и верно защищал будущего короля, не взирая на любые опасности, а ради близкого друга и вовсе пожертвовал жизнью; и вот теперь все изменилось. Он смотрит на свою госпожу, которая вернула его к жизни, и тягучее, вязкое желание загорается в глубине его темных глаз. Моргана вся дрожит от предвкушения и нетерпеливо ерзает на полу, — колдовство будет длиться недолго, и скоро некогда великий рыцарь снова превратится в покорную ее воле жалкую куклу без чувств и желаний. — Ты против моей игры? — Я не знаю ее правил. — Тогда назови их сам. Он поднимается на ноги и тянет ее на себя. В их распоряжении только маленькое ложе, на котором вряд ли поместятся двое человек, да возможно еще и пыльный, старый стол, но у Ланселота иные планы. Подтолкнув Моргану к стене, мужчина любовно оглаживает ее тело ладонями, но в его касаниях слишком много животного, чтобы назвать их ласковыми. Когда его пах трется о ее ягодицы, колдунья царапает ногтями бревенчатую стену хижины и слегка подается бедрами назад. — Вы слишком нетерпеливы, моя леди. — Хмыкает рыцарь, ведя ладонью по плоскому животу Морганы, пока наконец не достигает венериного холма. — Нужно немного потерпеть. Когда его пальцы касаются ее между ног, колдунья уже не сдерживает стона, откинув голову любовнику на плечо. Другой ладонью он обхватывает ее грудь, с дикой нежностью лаская так, как давно мечтала Моргана; ей приходится закусить губу, дабы никто не услышал шума исходящего из лачуги, но чувство эйфории захлестывает с головой, и колдунья полностью растворяется в ощущениях. Ланселот как-то по-звериному рычит, споро стягивая с себя штаны, и вновь припадает к телу своей госпожи, с упоением вдохнув тонкий хвойный запах, исходящий от ее кожи. — Давай, — шепчет Моргана, отстраняя от себя рыцаря и отходя к хлипкому столику, который был обязан выдержать столько, сколько потребует того хозяйка лачуги, — не тяни… Ланселот не смеет ослушаться. Он кусает ее в изгиб плеча, тотчас зализав следы от зубов языком, хватает за бедра и сразу же входит в женское тело, зная, что Моргана уже давно готова принять его. Ее ладони скользят по поверхности стола, ноги дрожат от странной слабости; ей хочется еще, ей хочется больше, и она слегка сжимается внутри, вильнув бедрами так, что Ланселот глухо рыкнул, наваливаясь на нее всем телом и меняя темп проникновения. Теперь он двигался нарочито медленно, покрывая шею колдуньи чередой поцелуев, граничащих с укусами. Его ладонь вновь накрывает ее грудь, и Моргана смеется, позволяя любовнику то, что ей самой было столь по нраву. Когда он изливается в нее, и тонкая струя семени скатывается по внутренней стороне ее бедер, колдунья не позволяет рыцарю отстраниться, все еще наслаждаясь ощущением заполненности в своем теле. От мертвеца не понесешь, его семя такое же мертвое, как душа Морганы, зато сейчас она, сытая и довольная, испытала наконец желанное чувство удовлетворения, счастливо улыбаясь собственной проделке. Но когда она наконец позволяет Ланселоту покинуть ее тело и смотрит ему в глаза, тоска и холод одиночества вновь овладевают ее сердцем, поскольку во взоре любовника более нет ни похоти, ни страсти, — мертвецкое безразличие и щенячья покорность. — Миледи? — Полувопросительно бормочет мужчина, склонив голову перед Морганой, и та с трудом сдерживается, чтобы не отвесить ему оплеуху. Когда потом она видит в видении его тело, — теперь уже вновь мертвое, — в ее сердце нет места сожалению. А в душе вновь царит вечная мерзлота. На смену одной игрушке должна прийти вторая, но это происходит не скоро. Сэр Гвейн, попавший к ней в руки, кажется достойной забавой, и в этот раз колдунья не собирается прибегать к магии, чтобы заставить принести себе радость. Она очень давно не чувствовала мужского прикосновения, не наслаждалась страстью, что дарует слияние двух тел; этот рыцарь, что сражается за еду во благо своих друзей — идеальный вариант для укрощения. Только вот ощущение гадливости не покидает ни на мгновение: ей кажется, что она унижает себя, требуя то, чего желало ее черное сердце. — А если я скажу тебе, что твоих друзей накормят и напоят, как желанных гостей, — Моргана подходит к Гвейну ближе, бросив ему под ноги меч, — ты согласишься принять мой вызов? В большом зале нет посторонних — только он и она. Это кажется странным, особенно учитывая игривый настрой колдуньи, но Гвейн даже не думает показывать свой страх. Он подбирает оружие и согласно кивает. — Но у меня есть условие. — И какое же? — Если ты проиграешь, то ублажишь меня так, как я того захочу. Гвейн слегка вскидывает бровь, удивленный и обескураженный, но предусмотрительно лишь кивает вновь. — А если я выиграю? — Тогда я ублажу тебя. На губах рыцаря играет легкая ухмылка, и Моргана отзеркаливает ее, тотчас принявшись кружить вокруг него с мечом в руках. Он не задавал вопросов, не пытался ударить словами побольнее; она понимала, что в его сердце нет ни жалости, ни симпатии по отношению к ней, однако его чувства ее волновали мало. Ей было нужно всего лишь немного чужого тепла. — Почему я? — Наконец спрашивает Гвейн, нанеся очередной удар, который Моргана все же парировала. — Ты смеешься, глядя мне в глаза. И не опускаешь взгляд. Воистину, он не боялся ее. Немного презирал, ненавидел, абсолютно не сочувствовал и не стремился понять. Однако колдунья обещала помочь его друзьям, а значит стоило переступить через себя. Что, к слову, было вероятнее всего приятно, если он, конечно выиграет. Увидеть ее униженной хотя бы на мгновение — великое удовольствие. — А вдруг я плохой любовник? — Тебе же хуже. Придется постараться. Моргана всегда была хорошим мечником, однако по сравнению с Гвейном ее таланты — жалкое сотрясение воздуха. Когда он выбивает меч из ее рук, а острое лезвие царапает бледную кожу ее шеи, колдунья шипит точно кошка, однако не прибегает к магии. Она решает играть честно. — Ух ты. И никакого чародейства? — Удивлен? — Спрашивает она, гордо вскинув подбородок. — Я могла бы уничтожить тебя одним щелчком пальцев. — Но не сделала этого. — Гвейн отводит оружие от Морганы, самодовольно глядя на пораженную женщину. — Стоит ли ожидать, что ты сдержишь слово? — Которое именно? — Помоги моим друзьям, как обещала. Накорми их и дай хотя бы чистой воды. Другого я не прошу. Моргана чувствует себя отвергнутой, и это порождает злость, бурными толчками струящуюся по ее венам. Она проучит этого ублюдка и заставит просить о большем! Резко отшвырнув рыцаря в сторону импровизированного трона, на котором она восседала точно королева здешних земель, Моргана медленно приближается к нему, плавной, кошачьей походкой сокращая расстояние гибкими, пружинистыми шагами. Гвейн с трудом поднимается на ноги, уже готовясь к худшему, как вдруг колдунья толкает его в грудь, заставив рухнуть в кресло, беспомощно вскинув руки. — Другого ты не просишь, значит? Она встает перед ним на колени, стягивает с рыцаря штаны, царапая ногтями кожу его бедер. Гвейн шумно сглатывает. Неужели она правда сделает то, о чем он подумал? — Я… Чтоб меня… Ее пальцы скользят по всей длине, уверенно обхватив у основания и слегка сжав. Закусив внутреннюю сторону щек, дабы не издать не единого звука, Гвейн с силой стискивает подлокотники, не веря собственным глазам; Моргана несколько раз движет ладонью вверх-вниз, пока плоть наконец не твердеет, и медленно наклоняется, мазнув губами по головке и очертив языком узкую щелку. — Все еще не просишь, сэр рыцарь? Гвейн мычит, непроизвольно двигая бедрами навстречу чувственному рту колдуньи; от ее горячего дыхания воздбуждение становится почти болезненным, а потому, когда Моргана наконец обхватывает его естество губами, то остатки сдержанности позорно капитулируют под взглядом насмешливых зеленых глаз. Она позволяет ему толкнуться чуть глубже, дразнит пальцами, ласкает языком; слегка подув на твердую плоть, женщина гортанно смеется, упиваясь чужой реакцией, и, встав с колен, споро приподнимает подол платья, оседлав рыцаря и направив его возбуждение в себя. Гвейн застонал. — Не просишь, значит? — Мурлыкает она ему на ухо, держась за спинку трона и плавно опускаясь до основания. Рыцарь все еще крепко хватался за подлокотники, будто не желая касаться Морганы. Ее это злило ровно настолько, насколько возбуждала его непокорность. — А если подумать? Она виляет бедрами, выписывая круги и все скоряя темп; ее губы ловили чужие стоны, но до поцелуя дело так и не доходило. Это было бы слишком интимно. И вдруг она замирает, приподнявшись на коленях; Гвейн был в ней едва ли наполовину, и его взгляд — непонимающий и требующий продолжения — забавлял колдунью, которая решила поиграть с ним еще чуть-чуть. — Если хочешь, мы можем прекратить. Тебе ведь это так не нравится, — она снова слегка опускается, легонько сжав мышцы внутри, — тебе так противно… Попроси меня прекратить. Гвейн едва не зарычал от злости, желания продолжить то, что приносило столь острое наслаждение, и просто собственной слабости. Резко схватив колдунью, — мерзкую женщину, которой стоило отрубить голову, а не забавляться с ней в пустом зале, — за талию, он толкнулся бедрами вверх, уже сам задавая темп, и возбуждение накрывает его с головой, абсолютно лишая ощущения реальности. Гвейн утыкается лицом в вырез ее платья, мазнув языком по впадинке между грудей и слегка прикусив мягкую плоть, обнимает ее, притягивает ближе, глубоко вторгаясь в женское тело, которое против воли было приятно желать. Моргана застонала, обхватив рыцаря за голову, и позволила ему задать нужный ритм, слабо постанывая с каждым новым толчком. Когда они наконец доходят до кульминации и Гвейн орошает семенем молочно-белые бедра Морганы, она быстро прячет сожаление во взгляде, прекрасно понимая, что это первый и последний раз. Перед уходом, благородный рыцарь не упускает возможности деликатно о том напомнить. Она проявляет великую доброту душевную, действительно накормив и напоив пленников. Всех, кроме Гвейна. А на следующий день она велит избить его так, что он едва уносит ноги после поединка, который все же выигрывает, потому как знает — ее собственное сердце должно быть холодным и не знать жалости ни к себе, ни к другим. У нее нет иного выбора. Ее судьба уже давно предопределена.