Цветущее сердце

      Вот уже как почти час Вильям находился в особняке рода Менсен. Здесь он чувствовал себя чужим: косые взгляды слуг и холодные неприветливые стены нагоняли тоски. Но гостем он был почетным: Роланд Менсен, глава рода, пригласил художника написать портреты его повзрослевших детей, ведь в особняке хранились лишь их детские изображения.       Окна гостевой комнаты выходили на сад. Когда-то он пестрел разными цветами и кустарниками, но сейчас... Дорожки заросли сорняками, клумбы потеряли чёткие формы, лавочки сгнили. Лишь у самого края сад отличался: деревья были аккуратно подпилены, клумбы прополоты, стояла новая лавочка.       Вильям удивился: он не ожидал, что после смерти Маргарет кто-то начнёт снова ухаживать за садом, которой был нужен только ей.       Воспоминания захлестнули его ледяной волной, он не выдержал: схватил блокнот и карандаш, быстрыми шагами спустился по лестнице, вышел во внутренний двор и наконец достиг входа в сад.       Солнце ярко светило, по небу плыли пышные белоснежные облака. Вильям сел на ту единственную новую лавочку, открыл блокнот и принялся делать набросок клумбы, засаженной лавандой и белыми нарциссами. Они источали пьяняще-сладкий аромат вокруг. Карандаш легко скользил по бумаге, художник, полностью погружённый в свои мысли, даже начал напевать какую-то мелодию. Но вдруг раздались чьи-то близкие шаги.       Перед гостем встал удивленный юноша в потрепанной соломенной шляпе, запачканной рабочей одежде, с забранными в неаккуратный низкий хвост волосами, держащий в руках ведро. –Я не помешаю? – художник уже хотел встать и уйти. –Нет-нет, не ожидал встретить здесь кого-то. Ничего страшного, делайте, что делали, – он опустился на колени и принялся пропалывать заросшую грядку, расположенную по соседству с лавандой и нарциссами. Гость удивился, насколько красивым был юношеский голос.       "Так вот, кто здесь работает..." – Вильям, стараясь не слишком пялиться на садовника, перелистнул страницу и, завороженный его внешностью, начал осторожно набрасывать портрет. Ровный нос, острые скулы, чёрные волосы – слишком уж он был красив для обычного рабочего.       Когда солнце достигло середины неба, художник понял, что пора возвращаться в особняк и идти на обед с хозяевами. Он с большим удовольствием сидел бы и дальше в тени раскидистого дерева, наслаждаясь головокружительным ароматом цветов, но некультурно так пренебрежительно относиться к проявлениям гостеприимства.       Вильям почти бегом поднялся в свою комнату, спрятал в ящик стола блокнот и уже хотел спускаться в столовую, как раздался стук в дверь: –Господин, обед подан. Пройдёмте.       "Вовремя."       В сопровождении миловидной улыбчивой служанки он явился в трапезную.       За столом уже сидела вся аристократская семья, но пустовали два стула: один для гостя, а второй... –Позволь, я представлю, – Роланд, улыбаясь, встал со стула. –Вильям, это моя жена, Амалия, это Маркус и Камилла, а младший... Алан всегда приходит позже, можем его не ждать, – он пренебрежительно махнул рукой и повернулся лицом к семье. –Это наш почётный гость Вильям Рейвен, художник.       Правила приличия требовали дождаться всех и лишь тогда приступать к еде, но в этом доме всё было немного по-другому: все принялись неторопливо есть. –Алан всегда опаздывает. Плюёт на нас, да, Маркус? – Роланд обратился к своему главному наследнику, тот смущённо кивнул.       Вильяму было противно находиться здесь, но он понимал, что ещё чуть-чуть и его мучения прекратятся. Он не мог слушать, как родной отец так отзывается о собственном младшем сыне: в семье художника всегда царила любовь. Пусть их род был не столь древним и знатным, как Менсен, но Рейвен всегда жили дружно и радостно. Вильям грустил по умершим родственникам.       Художник, совсем не голодный, скучающе ковырялся в своей тарелке. Он, старательно скрывая своё отвращение, незаметно рассматривал присутствующих.       Старший сын, Маркус, похож на отца как две капли воды. Хотя на вид ему чуть больше двадцати, он уже был толстым и усатым. Убогий – как приметил художник – вкус в одежде он явно унаследовал от Роланда. Но держался Маркус гораздо скромнее отца.       Амалия скромно опускала глаза, но гостю отчего-то показалось, что она не так проста, как кажется. Было в её глазах что-то такое смутное и необъяснимое, нагоняющее тревогу.       Камилла отличалась от всех остальных своим мечтательно-задумчивым видом и нежной внешностью. Она была совершенно не похожа на отца. Она ела, но не обращала внимания на реальность, витая в облаках – заметно по глазам.       Дверь открылась и в комнату вошёл длинноволосый, зеленоглазый юноша, чем-то похожий на Камиллу. Вильям сразу узнал в нём садовника, которого недавно встретил. Юноша распустил волосы, сменил одежду на праздничную, надел множество украшений, поблескивая в свете лучей, проникающих в комнату через высокие окна.       Художник встретился с ним взглядом, но Алан ничуть не оробел. Он, не теряя ни грамма уверенности, сел на стул напротив гостя, подвинул к себе тарелку. –Сестра, представишь нас? – художник вот уже второй раз удивился, насколько приятным был голос этого юноши: певучий, но в то же время слегка хриплый, будто вызванный больным горлом.       Камилла, слегка вздрогнувшая, когда к ней обратились, пару секунд недоуменно хлопала глазами, но затем, сообразив, что у неё попросили, представила гостя своему младшему брату. –Рад знакомству, – кротко кивнул Алан. –Взаимно, – художник кивнул ему в ответ.       Вильям радовался, что сидит напротив третьего сына - так он мог незаметно рассмотреть его получше: длинные каштановые волосы, спадающие на плечи; длинный, но прямой нос; чётко очерченные скулы; губы, слегка подкрашенные помадой; и пронзительные зелëные глаза, похожие на два изумруда.       Он словно сошёл с великих картин. Изящность проявлялась даже в обыкновенных движениях рук. В груди художника что-то затрепетало, подскочило: он, бесспорно, признавал красоту юноши, но не более того.       Неожиданно Алан поднял голову, поймав неморгающий взгляд гостя. Вильям, словно пойманный на краже вор, уставился в тарелку, резко отведя глаза. –Вильям, чей портрет вы напишите первым? – вдруг заговорила с ним Амалия. –Как господам будет удобнее. Если кто-то из детей не занят, могу приступить сразу после обеда. –Камилла, тогда пойдёшь ты, – дочь, снова вздрогнув, закивала головой. –Тогда приходите в мою комнату. Я пойду подготовлю инструменты, – Вильям аккуратно встал из-за стола. –Благодарю за обед.       Он удалился из столовой, в дверях чуть не столкнувшись со служанкой, которая и позвала его есть. –Извините, можно вас? – его с детства приучили относиться уважительно даже к слугам. – Как к вам обращаться? –Аннет, господин, – она слегка поклонилась. –Чего изволите? –Два ведра в мою комнату, одно с водой. И пару стаканов. –Будет сделано, – она тут же побежала исполнять просьбу.       Художник шагал по коридорам, устланным дорогими коврами, и рассматривал картины, висящие на стенах. Всё это были первоклассные пейзажи – изображения морей, лесов, этого особняка. Вильям не мог не признать, что Роланд ценил искусство во всех его проявлениях: особняк был украшен колоннами и лепниной, где-то стояли небольшие скульптуры, все его жëны являлись редкостными красавицами...       "Маргарет была лучшей!"       Комната встретила художника солнечными лучами на полу и сладким запахом. Пока он, возвращаясь к себе, рассматривал картины, Аннет уже успела выполнить своё задание – здесь уже стояли два ведра, а на столе блестели в солнечных лучах три стакана. А на столе и лежал источник аромата, витающего в комнате – слегка увядший букет нарциссов из сада. Очевидно, их сюда принёс Алан.       "Ну что за ребячество..." – художник улыбнулся и пошёл наливать воду. Зачерпнув стаканом воды из ведра, Вильям поставил в него цветы, и через пару минут те заметно посвежели.       Он приготовил своё рабочее место: выложил на табуретку возле себя краски, набрал воды в оставшиеся два стакана, поставил холст на мольберт, достал новую, ещё неиспользованную палитру.       В ожидании Камиллы Вильям выглянул в окно: слуги снуют туда-сюда, солнце нещадно палит, вишни чуть покачиваются от ветра.       Особняк звался Вишнёвым именно из-за ягодных деревьев, аккуратно растущих по всей территории. Некоторые говорили, что их посадила лично вторая жена Роланда, Лаура, но мало кто мог это подтвердить: слуги приходят и уходят, дети тогда были совсем маленькие, тогдашняя леди Менсен давно в монастыре, а спрашивать о таком главу рода никто не осмеливался.       Вдруг из небольшой двери, ведущей из коридора напрямую в сад, вышел человек в соломенной шляпе. Он, остановившись на минуту и взглянув на небо, отправился работать.       В дверь тихонько постучали. –Входите, – равнодушно бросил художник, увлечённый мыслями о том, что сейчас там делает Алан: продолжает полоть ту грядку или поливает куст лаванды с нарциссами?       В комнату осторожно зашла Камилла, переодетая в нежно-зеленое платье, подходящее ей гораздо больше, чем предыдущее синее. –Присаживайтесь, как вам удобнее, только поближе к окну.       Она, расправив подол, села на стул и восхищённо взглянула на стол, заваленный материалами и инструментами. –Как у вас много красок... –Всё для того, чтобы ваш портрет получился идеальным, – художник произносил эту фразу всем своим натурщикам, но лишь одной женщине она звучала по-особенному.       Только Ретте.