Без тормозов

Вадим монотонно стучит пальцами по деревянной поверхности стола, рассматривая убранство кабинета. Всё довольно скудно и строго — неизменный стиль Советского союза: шкаф с бесчисленным количеством различных папок; рабочий стол, на котором царил идеальнейший порядок; навесной календарь около окна, на котором красовалось уже двадцать четвёртое число последнего месяца; деревянный пол, от каждого шага по которому раздавался неимоверный, раздражающий слух скрип; несколько стульев, стоящих у противоположной стены, и один — прямо напротив стола, на котором он, собственно, и восседал в данный момент. Несмотря на всю свою беззаботность, которая, на первый взгляд, сквозила у него на лице, мозг Желтухина тщательно продумывал и взвешивал каждое слово и действие. Вадиму в принципе были не присущи по жизни эмоциональные поступки, он, как говорили многие в кругах Домбыта — авторитет с холодной головой, привыкший вести дела по-честному. Если случалось так, что кому бы то ни было он давал своё слово, то этому слову верили без сомнений, зная наверняка, что Желтухин не любит ни врать, ни хитрить. Однако, порой, сам Вадим ловил себя на мысли, что ему не мешало бы научиться даже хитрости: вон, Кащей, в отличие от него, со своим умением изворачиваться, сумел как-то удачно провести вечер в кругу семейства своей девчонки, чем непременно поделился с товарищем. Вадим не знал, как именно тому удалось расположить к себе мачеху Кати, но, вслушиваясь в чужой рассказ, мог от души порадоваться за друга — и возникновению безусловной лёгкости мешал лишь факт того, что у самого Вадима всё было не так гладко, как ему бы того хотелось. Вернее, даже не у него, а у Даны. С той самой поры, как он узнал о случившемся с сёстрами Хасановыми, прошло уже два дня, и за всё это время Дана ни разу не то, что не улыбнулась — она даже не притронулась к еде. Жёлтый не мог смотреть на неё спокойно, не испытывая ни капли тяжести на сердце: Хасанова-старшая превратилась в тень. Она будто стала воплощением призрака, который даже не бродил по квартире из угла в угол, нет — Дана просто лежала, глядя в потолок, и молчала. И это было ещё хуже, чем если бы она бесилась, если бы она поминала своего отца всевозможными лихими словами или рвалась бы в опеку, чтобы добиться встречи с сестрой. Единственные слова, которыми она наградила его за всё это время, была произнесённая фраза в тот жуткий вечер, когда он обнаружил её возле собственной квартиры прямо на лестнице — Дана сидела, запустив испачканные кровью ладони в волосы, и смотрела перед собой невидящим взглядом в темноту пыльной бетонной лестницы. Поначалу, обнаружив её в таком состоянии, да ещё и с разодранными в кровь коленями, Желтухин предположил в голове наихудшее. Если бы его догадки подтвердились, он бы лично убил того, кто посмел бы коснуться её — потому что даже сам Вадим себе не позволял подобного, и к любому, кто попытался бы взять силой, незамедлительно воспылал бы ярой, обжигающей ненавистью. Каждый, кто входил в круг его группировки, знал, что их авторитета просто нереально вывести из себя, но, как известно, нет ничего страшнее, чем терпеливый человек, который в один момент теряет самообладание — потому что тогда никому мало не покажется, и каждый, кто хоть мало-мальски причастен к причине подобной метаморфозы, захлебнётся собственной кровью. Всё это лишь вопрос времени. Но на его немой вопрос в глазах Дана ответила совершенно другое, то, чего Вадим и представить себе не мог:

— Моего отца сегодня зарезали, а Гулю забрали в детдом…

И как ни пытался, Вадим не смог больше добиться от неё даже пары слов, чтобы она объяснила ему ситуацию. Он даже привлёк Зою — зная о том, что Павлова приходится Хасановой близкой подругой, понадеялся, что та сумеет как-то если не разговорить, то хотя бы поддержать Дану, будучи рядом. Девушка, услышав подобные новости, пришла в ужас и заверила, что постарается сделать всё возможное, пока сам Вадим, тщательно выстраивая в голове дальнейший ход действий, занимался двумя делами сразу: организацией похорон и попыткой выяснить, в каком детском доме находится Гуля. Собственно, второй пункт и привёл его сегодня в кабинет Кожевниковой Инги Леонидовны. И в данный момент она сейчас сидела напротив него, вчитываясь в каждую строчку документов, которые он ей предоставил. И, естественно, находит, к чему придраться. — По документам вы никем не приходитесь сёстрам Хасановым. — Я их близкий друг, товарищ и брат. — Желтухин улыбается, включая всё своё обаяние. — Инга Леонидовна, ну, посудите сами: девочки и без того пережили немало. Я со всей ответственностью могу поручиться, что Дана прекрасно справляется с ролью своей старшей сестры, а всё то, что вы описали в своём заключении… Не более, чем результат образа жизни их отца. — Этот, как вы выразились, «результат» привёл к тому, что у Гульназ Хасановой сильнейший шок! — Отбросив бумажки на стол, инспекторша, точно разъяренная гарпия, раздувает ноздри, шумно выдыхая воздух. — К тому же, ваши слова ничем не подкреплены, а вот у меня, в отличие от вас, есть вполне себе законный, официальный документ. Пожалуйста, ознакомьтесь, из детского образовательного учреждения, с печатью и подписью заведующей, где чёрным по белому сказано: «Хасанова Гульназ Дамировна — ребёнок замкнутый, не идущий на контакт со взрослыми лицами. Беспрерывно нарушает дисциплину, самовольно покидает территорию…» — Её взгляд скользит по строчкам, выискивая определённые моменты. — Или, вот: «За последние полтора года, по многочисленным просьбам воспитателей, отец Хасановой Гульназ Дамировны ни разу не появился в нашем учреждении, что позволяет сделать вывод о его наплевательском отношении к собственным родительским правам.» Или вы думаете, что я сама это всё от скуки здесь сидела и писала? — Инга Леонидовна, я нисколько не сомневаюсь в вашем профессионализме, но здесь же идёт речь исключительно об отце, а не о старшей сестре. Которая, к вашему сведению, работает, не покладая рук, чтобы обеспечить Гулю всем необходимым. — Необходимым, значит? — Инспекторша кивнула, перебирая листки документов. — Вот, пожалуйста, медицинское заключение. Согласно ему, шестилетняя Гульназ Хасанова недобирает в весе, имеет запущенную форму воспаления лёгких. Это так, чтобы вы понимали всю серьёзность ситуации, наш медработник, как только увидела девочку, вообще перекрестилась от ужаса! — Послушайте, мы же оба с вами знаем, что все дети болеют, тем более, сейчас за окном — не май месяц. — Болеют, бесспорно, все, но вот оказать надлежащий уход ребёнку способен далеко не каждый, и согласно увиденной мною картине, Дана не справляется с воспитанием своей младшей сестры. В конце-концов, она сама ещё — ребёнок, ей вот-вот только исполнится восемнадцать, неужели вы думаете, что девушка в таком возрасте может справиться в одиночку с ребёнком? — Может быть, другие имеющиеся аргументы сумеют переубедить вас изменить решение в данном вопросе? — И прежде чем инспекторша успевает хоть глазом моргнуть, на столе появляется открытка с неприметной надписью крупными буквами: «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!» Женский взор с недоверием косится на кусок картонки, затем — на самого Вадима, после чего тонкие пальцы всё же приподнимают край открытки, убеждаясь в своей догадке. Купюр внутри, по меньшей мере, хватит на несколько её месячных зарплат. Дорого же нынче ценятся её услуги. — Вадим Николаевич, вы отдаёте себе отчёт в своих действиях? — А у вас всё ещё имеются сомнения? Я готов их развеять, вы назовите ваши условия. Щёки инспекторши заливает румянец. Вадим на мгновение выдерживает паузу, ожидая ответа. Искренне надеясь на то, что хотя бы это сработает. И хоть сам Желтухин противник подобных решений, но в сложившейся ситуации он уже не видит другого выхода. И если сейчас ему назовут сумму, с помощью которой он сумеет купить нервные клетки Даны и своё собственное спокойствие за неё и за Гулю, он будет готов их достать каким угодно способом. К счастью, с деньгами у него проблем не имеется, стабильности дохода позавидовал бы любой заводской рабочий. — Я не могу гарантировать благополучный исход, всё зависит не только от меня, — наконец, отвечает. Губы Вадима растягиваются в удовлетворительной улыбке — он не ошибся в ней. — Это для меня не проблема, я готов посодействовать. Вы просто поговорите с соответствующими людьми. — Как вы себе это представляете? — Я уверен, что у вас достаточно опыта и дара убеждения, дабы разъяснить всё правильно. Этот разговор напоминал игру с теннисным шариком, отскакивающим от одного игрока к другому — точно так же отскакивали их слова, слетая с языка, к стенам. И даже если у этих стен были уши, то Вадим не сомневался, что их точно так же при желании можно будет заткнуть. Инспекторша хмыкнула и уже собиралась сказать, что дар убеждения, как раз таки, у Вадима, но в ту же секунду запнулась на первом слове, потому что в дверь постучали. Рука цепко ухватила открытку, спрятав её под стол. Надо сказать, весьма вовремя, потому что в следующее мгновение в дверях показалась голова молодой сотрудницы, недавно устроившейся к ним на работу. — Инга Леонидовна, там по делу Пархоменко пришли усыновители. — Передай им, что я приму их через пару минут. — Рад, что мы с вами поняли друг друга. Хорошего дня, — Вадим, поднявшись со своего места, направился к выходу из кабинета. Инга Леонидовна бросила ещё один взгляд на свою руку под столом — купюры, казалось, обжигали сквозь картон открытки. А ведь когда-то она пришла сюда работать и была убеждена, что взятки — это не про неё, что она никогда в жизни не позволит себе взять даже копейку лишнюю у кого бы то ни было; никогда не поступится своими принципами ради наживы или собственной выгоды. Как в народе говорится, «никогда не говори никогда». Злодейка-судьба преподала свой урок, выкрутив все принципы наизнанку и наградив ребёнком, которому просто необходимы были деньги на дорогостоящее лечение. И ради своего сына Инга Леонидовна была готова замарать не только собственную репутацию с совестью, но и, возможно, даже убить. Оставшись на руках с ребёнком и столкнувшись с жестокой правдой о том, что у него не будет отца — легкомысленному изменнику никогда не нужен был ребёнок, а вкупе с ним и жена, — Инга Леонидовна быстро перевоплотилась в так называемого «оборотня». И хоть погон при ней не было, зато были служебные полномочия, которыми она умело научилась пользоваться, чтобы выжить. Ничего в этом мире не делается просто так, и даже этот Желтухин, который только что выложил ей такую сумму на стол, оказался вполне серьёзен в своих мотивах — она сперва уж подумала, что её специально проверяют! Каков смысл ему, как это говорят сейчас, «вписываться», «впрягаться» за совершенно чужого ему ребёнка? Однако, наличие собственного плачевного жизненного опыта мешало понять этой женщине простую истину: для некоторых мужчин не бывает чужих детей, и Вадим — из их числа. Жаль только, что для её бывшего мужа собственный сын оказался и чужим, и ненужным. Но ничего, зато у него есть мать — и эта мать сделает всё, чтобы добиться желаемого. Даже если ради этого придётся быть «на побегушках» у авторитета, который весьма… щедро за это платит. Каждый ведь живёт и крутится так, как может, если помощи и поддержки ждать больше неоткуда?

***

Дожив до первой в своей жизни сессии, Катя Макарова всерьёз полагала, что этот факт можно посчитать её первым подвигом на медицинском поприще. Нет, серьёзно — если раньше ей только на словах все говорили, какая сложная у будущих врачей учёба: учителя в школе, одноклассники, и даже отец, на пару с Кащеем, то с того самого момента, как начался учебный год, она убеждалась в этом, так сказать, на собственном опыте. А после того, как время перевалило за середину ноября, на них и вовсе свалилась такая нагрузка — мама не горюй! Катя старалась сдавать все лабораторные, самостоятельные в срок, готовилась к семинарам, просиживая вечерами в обнимку с конспектами, но как только началась сессия, Макарова осознала, что самое страшное ждёт впереди. Как предугадать то, какой именно билет тебе попадётся на экзамене? Когда Шульц объявила, что на кафедре распечатали сто тридцать вопросов к экзамену по анатомии, добрая половина их потока захотела перекреститься от греха подальше. Кате и самой стало боязно, несмотря на то, что отметки ниже четвёрки у неё за весь семестр ни разу не было, но Наташка, сидящая рядом, только ободряюще шепнула, чуть пихнув локтем в бок: — Прорвёмся! Собственно, выбора-то у них, как такового, и не было — пришлось напрячься. И во всей этой суматохе, семейный ужин, на который их пригласила Татьяна, только подлил масла в огонь Катиной нервной системы. Сказать, что она переживала о том, как пройдёт тот вечер, это всё равно, что промолчать в тряпочку, но, к её собственному удивлению, всё было сносно. Во всяком случае, отец старался держать себя в руках и не нападать на Костю, а тот, в свою очередь, явно понравился Татьяне. И хотя с той самой минуты, как они вчетвером сели за один стол, в воздухе не прекращала царить атмосфера напряжённости, Катя поймала себя на мысли, что даже это — лучше, чем то, что было раньше. А когда в какой-то момент отец изъявил желание выйти на перекур и позвал вместе с собой Костю, Макарова и вовсе не поверила своим ушам.

— Тань, как думаешь, сейчас грянет гром?.. — Провожая их удаляющиеся из-за стола фигуры взглядом, она обратилась к мачехе, которая сидела по правую руку от неё весь этот вечер.

— Думаю, твой отец не настолько сумасшедший человек, чтобы всё вот так испортить. — Татьяна не простила бы Сергею подобного факта, ведь сама она чертовски старалась весь вечер рассеивать напряжение. И, надо сказать, за эти усилия Катя была ей премного благодарна. — Ладно, пока их нет, давай отнесём эту посуду и накроем к чаю…

Катя кивнула, поднявшись с места.

И пока они с Татьяной справлялись с посудой, на лестничной клетке разгорелся свой, жаркий разговор.

Едва за ними закрылась дверь, Сергей Андреевич с силой притянул Кащея за грудки. Вечный от такой хватки, надо сказать, не растерялся — весь вечер ожидал чего-то подобного. Это, вон, пусть Катька верит, что всё хорошо, а ему этих басней не надо, он и без них чует, какое к нему отношение у её отца.

Неизменное!..

— Решили попрактиковаться в рукопашном?

— Слушай меня сюда, и слушай меня внимательно, — то, что Макаров-старший был специфическим мужиком, Кащей знал всегда, но что он так мастерски способен отыграть свою роль на глазах у дочери и новоявленной супруги — это был секрет.

Нельзя ли за такое старание его Оскаром, что ли, наградить? Ей-Богу, такой талант пропадает…

— Да я уже само внимание, — Кащею язвительности не занимать. Пускать в ход кулаки он по-прежнему не планирует, но вот словесно ответить — это всегда пожалуйста.

Этого добра у нас хоть жопой жуй! — Вы только скажите, записывать надо? А то, может, я б сбегал за листиком с ручкой…

— Если ты обидишь Катю, я сам на твоём надгробии всё, что надо, напишу, ты меня понял? Учти, я не шучу, — за свою родную и единственную дочь Сергей Андреевич готов был даже убить. Да только сдерживал себя, понимая, что она ему дорога, и что она, к его большому сожалению, любит совсем не того, кто этого заслуживает.

— На вашем месте я точно так же поступил бы с любым её обидчиком, но у меня нет в планах обижать вашу дочь.

— Знаю я, какие у тебя планы… — А вот это уже интересно. Даже сам Кащей не всегда о своих планах знает, а тут, гляньте-ка, прям экстрасенс какой-то. — Если я хоть раз от неё услышу, что ты ей сделал больно, я тебя вот этими вот руками…

— Да-да, знаю, придушите и в землю зароете. Дядь Серёж, а может, новое чёт придумаете? Старая пластинка — она, небось, заедает…

— Я тебя предупредил. — После этих слов Макаров-старший вмиг от него отстранился. — И не думай, что когда-нибудь я тебя приму. Я это всё делаю не ради тебя, паршивца, а ради своей дочери и своей жены, чтоб они жили спокойно.

— Это я тоже понял. Поверьте, ради вашей дочери я сыграю не менее блестяще.

О чём конкретно они говорили между собой, выяснить Кате не удалось, — Костя умело сменил тему, увильнув от любых расспросов — но, прощаясь, отец как-то странно посмотрел на Кащея. Их рукопожатие, состоявшееся перед самым уходом, вообще со стороны напоминало незримую борьбу — порядком затянулось, заставив Катю переглянуться с Татьяной. И только Макарова хотела уже что-то сказать, как мужчины разошлись по сторонам прихожей. Уже в машине, Катя вслух сделала вывод о том, что вечер, наверное, можно было назвать удавшимся — Костя согласился. Тяжеленный камень будто упал с её плеч: да, отец не улыбался во все тридцать два; да, по его глазам до сих пор было видно недовольство; но он никак не позволил себе пойти в открытый конфликт. Как, впрочем, и Костя — ведь Катя видела, что ему было неприятно ловить на себе чересчур строгий, «рентгеновский» взор Сергея Андреевича, прожигающий насквозь; зато Татьяна явно сумела сгладить все неудачные моменты затяжного молчания. Какие только темы не затрагивались за столом — списку позавидовала бы сама Золушка: единственным табу, по вполне понятным причинам, было прошлое Кости, и все это прекрасно понимали. Сидя в душной аудитории на экзамене по анатомии, Катя, как ни пыталась, не могла выбросить из головы тот вечер — за последнее время это было единственное мало-мальски приятное воспоминание. С этой сессией время на встречи с Костей значительно сократилось, и приходилось выкручиваться с помощью коротких разговоров по телефону. В качалку, где он торчал львиную долю каждого дня, к нему особо не дозвонишься: если пацаны увидят, что их авторитет часами с кем-то «лясы точит» — на смех поднимут; а к тому моменту, когда Кащей доползал в свою личную обитель, Катя уже либо видела десятый сон, либо, обложившись конспектами, пыталась не уснуть, повторяя по кругу заученные терминологии. Строгий взор преподавательницы, сидящей внизу за столом, скользил от одного студента к другому — будто специально желая убедиться, что никто не списывает. Халявщиков, посмевших рискнуть всем и попавшихся в согрешении, ожидала незавидная участь пересдачи. И если поначалу кто-то воспринял эту информацию, озвученную перед началом экзамена, как шутку, то спустя двадцать минут им выпала наглядная возможность понаблюдать за тем, как сразу трёх человек из потока «засекли» со шпорами. Оценив креативность и время, потраченное на такую подготовку, Инга Борисовна забрала «орудие знаний» и попросила покинуть аудиторию. Спорить и наживать себе ещё больше проблем — крайне глупо, поэтому этих «везунчиков» в течении минуты и след простыл, а Катя, отвлёкшаяся на эту ситуацию, снова погрузилась в свой билет.

Билет №23

1) Виды соединения костей. Синартроз. Факторы, влияющие на строение, развитие и соединение костей. 2) Онтогенез. Его этапы и закономерности. 3) Биологические законы развития организма. Основной биогенетический закон. Казалось бы, ей ещё повезло — на первый вопрос Катя ответила в голове сходу, но на всякий случай набросала ответ на черновик. На второй она записывала уже вдумчиво, хотя особых сложностей тоже не возникло. А вот на третьем память её подвела: из головы напрочь вылетела фамилия основателя. И как она ни пыталась, кажется, всё было тщетно. Стрелка на часах отсчитывала время экзамена, подходившее к концу. — Молодые люди, неужели никто до сих пор не готов отвечать? Наташа, сидевшая рядом с ней, уже успела накатать две с половиной страницы на свои вопросы. Вздохнув, Рудакова бросила на неё взгляд и шепнула: — Пожелай мне удачи. — Ты случайно не помнишь, кто основатель биогенетического закона? — Наташа с сожалением покачала головой и Катя поняла, что её удача в этом вопросе отпала. — Ну, ни пуха, ни пера. — К чёрту. — Блондинка поднялась со своего места, спустившись с яруса вниз. Катя проводила её взглядом и вновь вернулась к своему билету, стараясь всецело сосредоточиться на третьем вопросе. Они же ведь только недавно это проходили, она должна помнить. Но в голове, будто нарочно, всплывала только первая буква — «Г». Позади прокатились шёпотки — преподавательница оторвалась от увлечённой беседы с Рудаковой и вновь подняла голову, пробежавшись взглядом по галёрке. — Неужели у всех вдруг разом прорезался голос? В таком случае, можете уже выстраиваться в очередь для ответа, а не шептаться друг с другом. Продолжайте. — Последнее уже было адресовано непосредственно Наташе. — Строение человеческого скелета… Катя, уже было решив вслушаться в ответ подруги, внезапно отвлеклась, почувствовав, как в спину ей уткнулось что-то твёрдое, оказавшееся колпачком от ручки. Убедившись, что Инга Борисовна не акцентирует на ней внимание, Макарова незаметно повернулась корпусом вправо, пересекаясь взглядом со Щукиным. Тот без лишних слов указал кивком на лавочку, на которой она сидела. Катя метнула взгляд вниз и заметила клочок бумажки. Осторожно развернув её, Макарова облегчённо выдохнула. На листке была написана та самая фамилия, которую она пыталась вспомнить. По всей видимости, он слышал, как она спрашивала об этом у Рудаковой, и решил помочь. Прошептав одними губами «спасибо», Катя записала фамилию на своём черновике и едва заметно улыбнулась в ответ, когда Кирилл, словно невзначай, подмигнул ей. …И где-то на галёрке сидела Лера Сорокина, которая, в отличие от Шульц, оказалась более наблюдательной. От зоркого взгляда серых глаз не укрылось ни одно малейшее движение, а при осознании того, что её парень откровенно помогал другой при сдаче чёртового экзамена, внутри поднялась буря ревности и злости. С той самой ссоры, после одной из пар по латыни, прошло уже достаточно времени, но в их отношениях так и не наметилось положительного примирения. Лера ждала, что Кирилл поймёт свою ошибку и извинится первым, но, судя по его поведению, Щукин не только не собирался это делать, но и, вдобавок ко всему, теперь решил открыто проявлять свою симпатию. Лера метнула злой взгляд в спину Макаровой, когда та поднялась со своего места, сменяя подружку на месте возле преподавателя. «Мы ещё посмотрим, чья возьмёт…» — Злорадствующий голос внутри подсказывал, что так просто это всё оставлять нельзя. И она, конечно же, не собирается это делать. Кажется, настал момент серьёзно преподать кому-то урок.

***

Время застыло. Дана не замечала ничего и никого вокруг, ни до чего ей не было дела. Лёжа на диване, в квартире Желтухина, и глядя в одну точку, Хасанова никак не могла перебороть внутреннее опустошение, которое появилось в ней после того, как забрали Гулю. Все мысли были только о ней, но сил на то, чтобы бороться, просто не осталось. Всякий раз, как только она закрывала глаза, перед ней всплывала картинка уезжающей машины, внутри которой — шокированная увиденным кровопролитием Гуля. Младшая сестрёнка настолько испугалась, что даже не обратила на неё внимания, пока Дана тщетно пыталась убедить чёрствых взрослых отдать ей сестру. К её мольбам они остались безучастны. Если бы кто-нибудь спросил её, как она добралась в тот жуткий вечер до дома Вадима, Дана не смогла бы ответить — всё было, словно в тумане: она брела по улицам, не глядя по сторонам. Кажется, несколько раз люди окликали её, когда на пути появлялась машина; какой-то водитель даже крикнул ей вслед несколько «ласковых» словечек, но Дана их не слышала. Не смогла разобрать из-под толщи того купола, в котором она оказалась — замкнувшись в себе, она перестала замечать весь мир и просто брела, глотая беззвучно скатывающиеся по щекам слёзы. Истерика, накрывшая её с головой, закончилась пустотой и беспрерывным молчанием — Дана ни с кем не хотела разговаривать, ничего не хотела делать. Апатия накрыла её настолько, что даже сейчас, когда Вадим пытался утрясти вопрос и решить дальнейшую судьбу Гули, сама Дана находилась в своей прострации, выбраться из которой без Гули не могла. В какой-то момент Хасанова даже допустила мысль о том, что все старания Желтухина бесполезны — что он сможет сделать против той системы? В этих кабинетах сидят бесчувственные снобы, которым абсолютно плевать, сколько всего Дана сделала в своей жизни ради Гули; и плевать на то, что если её не вернут, ей… просто незачем будет жить. Барахтаться. Пытаться. Быть сильной. Гуля — не просто её младшая сестра, Гуля — это вся её жизнь, весь смысл; единственный человек, которого она безоговорочно любит всем своим сердцем; которому она, блять, доверяет больше, чем себе; и которого она боится потерять. Дане никогда в жизни, с того самого момента, как мамы не стало, не было страшно потерять кого бы то ни было — знакомых, друзей, любовь — да что угодно! Но не её. Не Гулю, которая порой могла раздражать, но чаще смешить своими вопросами; которая боится засыпать одна в темноте, и не может уснуть без сказки на ночь; которая прижимала к себе чёртового плюшевого пса всегда, а теперь даже этой игрушки при ней не было — зайдя в квартиру, Дана застала разорванный подарок Желтухина со следами отцовской крови. И от одной мысли только, что именно увидела Гуля, и как это всё выглядело со стороны, у неё волосы на голове вставали дыбом. — Дан, тебе нужно поесть, — Зоин голос едва долетал до неё, выворачивая остатки сил наизнанку. Павлова, кажется, была готова разбиться в лепёшку, чтобы затолкать в неё эти несчастные пару ложек каши с хлебом и яйцом, но все её уговоры — как об стенку горох. Есть не хотелось — хотелось сдохнуть. Или воскресить папашу, а затем убить его во второй раз, потому что это именно он во всём виноват. Если бы он не пил, всё было бы по-другому. Если бы он не привёл чёрт пойми кого в их дом, Гуля была бы сейчас с ней. «Хорошо винить тех, кого уже нет, неправда ли?» — Внутренний голос подливал масла в огонь в процессе её самобичевания. — «Посыпать свою голову пеплом и убеждать себя в том, что ты здесь совершенно ни при чём, хотя это не так. Если бы ты её не оставила, этого можно было бы избежать.» — Ты меня слышишь? Я с тобой разговариваю. — Ноль на массу. Зоя, наблюдая за ней, вздыхает и, подойдя ближе, садится рядом на диван. Дана даже на неё не смотрит, пока Павлова в голове действия прокручивает. Какие там варианты есть, чтобы людей выводить из такого состояния? Смотреть на подругу, когда она так убивается, нет уже никаких сил. Нервы не железные, оно, конечно, понятно, да только вот позволять Хасановой окончательно расклеиться и впасть в депрессию — себе дороже. Потому что нет ничего хуже, когда человек, который всегда барахтался, в одночасье теряет всяческий интерес к тому, чтобы жить дальше. И Зоя не собирается поддаваться на Данин драматизм и пессимизм, она, в конце концов, не Желтухин, чтоб с барского плеча подобные трюки пропускать. А посему, в мгновении пощёчину отвешивает. Возможно, способ не такой хороший, но зато действенный, потому что Дана в шоке на неё взгляд переводит, будто не верит, что перед ней именно Зоя сейчас находится. Обычно весёлая и беззаботная Павлова сверкает молниями во взгляде. — Ты чего тут устроила, а? Лежбище? Удобно устроилась? Хорошо, когда вокруг тебя хороводы водят? Ты посмотри, до чего ты Желтухина своего извела, он второй день пляшет вокруг инспекторов, выясняет информацию, дела твои разгребает, а ты тут улеглась и строишь из себя великомученицу! Сестре твоей сейчас в сто раз хуже, так какого хрена, спрашивается, ты руки опускать надумала? Где, мать твою, та Дана, которую я с первого класса знаю?! Вставай, блять! — Подобных нецензурных выражений эти стены из женских уст ещё точно не слышали. Как, впрочем, не слышала Дана ни разу от Зои. — Ни черта не ешь, ни хрена не пьёшь, лежишь бревном, надоело смотреть! Давай, вставай, вставай, я тебе не Вадим, спуску не дам, бегом! — Буквально силком её поднимает, на тарелку кивая. Дана смотрит на Зою, но всё так же молчит. — Чтоб когда я вернусь, пусто было, уяснила? Иначе я в тебя сама ложками запихивать буду, замучаешься отплёвываться! И кто-то скажет, что в данную секунду Зоя поступила слишком жёстко, но других методов у неё при себе уже не имелось. Она уже два дня наблюдает за подругой, которая буквально тает на глазах, не желая ничего предпринимать — и, если это действительно так, то каков смысл тогда бороться? Дане стоит быть сильной, как бы горько от этого ни было или тяжело, но Зоя упрямо пытается ей показать, что Хасанова не осталась одна. У неё всё ещё есть люди, на которых она может рассчитывать и положиться в этой жизни, но вдвоём с Вадимом они попросту не выгребут в сложившейся ситуации. Когда органам опеки понадобится удостоверится в словах Желтухина о том, что Дана может обеспечить Гулю всем необходимым, они должны увидеть перед собой адекватную и собранную девушку, а не призрачную тень… Когда, спустя минут семь, она возвращается в комнату, то убеждается в том, что её метод стрессовой встряски сработал: тарелка опустела наполовину — и то уже можно считать победой, если учесть факт, что во рту у подруги не было ни крошки на нервной почве. Но Дана по-прежнему молчит, глядя куда-то в пол, и это молчание колет и режет воздух — Зое и самой дышать не то больно, не то боязно в её таком разбитом присутствии. — Молодец, — и всё же строгость в голосе сменяется заботой. Не путайте с жалостью, — мы со всем справимся, слышишь? В ответ — кивок. Зоя обнимает её, пытаясь как-то поддержать. Навряд ли её слова в этой ситуации сделают весомый вклад — да и что можно сказать, учитывая то, что всё зашло слишком далеко? Павловой небезразлична судьба подруги, она её не бросит, но проблема в том, что Дана слишком гордая. И эта гордость всегда даёт о себе знать в самый неподходящий момент. — Я хочу побыть одна. — Фраза звучит хриплым, от длительного молчания, голосом. Но даже несмотря на это, в нотках прослеживается сталь. Дана непоколебима в своём намерении, и спорить с ней бесполезно. — Я буду на кухне. — И всё же, это — лишь частичная свобода действий. Зоя приподнимается на ноги, останавливаясь уже в дверях, чтобы добавить: — Завтра похороны… Вадим всё устроил. На это у Даны уже, кажется, нет никакого ответа. Похороны её отца — и страшно подумать, что, в глубине души, у неё ничего не дрожит при этой мысли. Ведь он был ей не чужим человеком, во всяком случае, с точки зрения закона. Но вот с моральной… Между ними была пропасть. И, в конечном итоге, как ни старалась Дана, эту пропасть они не смогли преодолеть, а теперь уже и не преодолеют. Потому что исправить, на самом деле, можно абсолютно всё, но лишь в том случае, если человек жив. А человека больше нет. И веры в то, что когда-нибудь что-то изменится — тоже.

***

Кладбище было пустынным. Провожать Дамира Хасанова в последний путь было практически некому: Дана, если бы могла, и сама бы не пошла на эти похороны, да только понимала, что это надо сделать. Надо — и всё тут. Вадим, в конце концов, действительно позаботился о том, чтобы всё было по-людски, договорился с людьми на кладбище о месте; нанял рабочих, чтобы те выкопали заранее яму; гроб, крест с табличкой, и даже венок какой-то купил… Дана стояла, вся в чёрном, и лишь молча смотрела на то, как гроб закапывают землёй. Она даже горсть земли не бросила — сказала, чтобы так закапывали. Рабочие недоумевающе косились на неё, всё же выполняя свою работу, но ей до этих взглядов не было никакого дела. Всё, что её волновало — то, что теперь она совершенно точно была в долгу перед Вадимом, и то, что будет с Гулей. Накануне, когда Желтухин вернулся домой, Дана слышала его разговор с Зоей о том, что наметились какие-то положительные сдвиги, однако, выйти сама к ним не решилась. Зоя была права — Дана поступила эгоистично, спихнув всё на Вадима, и теперь ей было стыдно за это. Сейчас, когда Вадим и Зоя стояли рядом с ней, по обе стороны, Дана мысленно признала, что они для неё, помимо Гули, самые близкие люди. Она не осталась одна. — Я подожду вас у машины. — Едва церемония закончилась и рабочие удалились, оставив их около могилы, Зоя решила отдалиться, чтобы дать им возможность поговорить. И Дана не смогла промолчать, оставшись с ним наедине: — Спасибо тебе, — хотя, никаких слов благодарности не хватит, чтобы сказать, как много для неё значит его поддержка, — правда, спасибо. Если б не ты, я… Я бы не смогла с этим справиться. Уже второй раз Вадим участвует в её судьбе, помогая пережить непростой период. Ради неё никто и никогда не делал столько, сколько сделал Желтухин за эти последние полтора года. — Пустяки, — Вадим не собирается её ни в чём попрекать, не собирается ничего требовать. Но её слова существенно греют ему душу, — я сделаю всё, чтобы помочь. Ты главное… держись. Дана отняла взгляд от чёрной сырой земли и посмотрела Вадиму прямо в глаза. — Я возьму себя в руки… я обещаю. И, прежде чем он успел что-то ответить, она поддалась вперёд, обняв его. Просто потому, что ей отчаянно этого захотелось. Уткнувшись носом в его плечо, Дана попыталась сдержать своё слово и не расклеиться окончательно до слёз — глаза уже болели от пролитой жидкости. Вадим обнял её в ответ, положив свою широкую ладонь на спину, и Дана вдруг облегчённо выдохнула, подняв глаза к небу. Свинцовые тучи понемногу расходились в стороны, позволяя прорезаться солнечным лучам. Вместе они сели в машину и покинули близлежащую к кладбищу территорию. Сначала завезли домой Зою — за последние несколько дней она практически не появлялась в стенах собственной квартиры и не видела брата, пропадающего на работе — перед ней Дане тоже было неудобно за этот срыв и своё состояние. Хасанова твёрдо пообещала себе, что с этой минуты не даст себе повода, чтобы расклеиться, и ни за что не опустит руки. Ей во что бы то ни стало нужно вернуть Гулю, и она сделает это, даже если на её пути встанет сам чёрт. Она просто не имеет права подвести тех, кто находится рядом с ней пытается помочь. Вадим притормозил неподалёку от подъезда — в салоне машины повисла жгучая тишина. С одной стороны, Дана понимала, что рано или поздно этот момент наступит; ей придётся вернуться к себе домой. Не для того, чтобы жить там — она не тешила себя мыслью о том, что они с Гулей смогут спокойно оставаться в этой квартире после всего случившегося, но в данный момент — хотя бы для того, чтобы прибраться там, отмыть всё и попытаться придать жилищу более-менее сносный вид. — Может, я всё-таки пойду с тобой? — Не стоит. Я должна сделать это сама и я справлюсь. — Дана понимала, что он не хочет отпускать её одну туда и оставлять в одиночестве в принципе, но не может же он вечно находиться рядом с ней. Есть вещи, в которых человек не может принимать чью-то помощь. И ситуации, которые стоит пережить одному, потому что так будет легче. А с ним, несмотря на всё… С ним — там — ей будет в разы сложнее. — Если что-то будет нужно, просто дай знать. — Боюсь, мне уже до конца жизни с тобой не рассчитаться за всё, что ты сделал, — на губах у Даны промелькнула горькая усмешка, а на лице у Вадима — тень улыбки. — Думаю, ты преувеличиваешь. — Ты — удивительный человек, — Дана отняла взгляд от своих переплетённых пальцев рук, которые сжимала от волнения, и посмотрела прямо на Вадима, произнося следующие слова: — в тебе сочетается несовместимое. — Желтухин усмехнулся. — Добрый и скромный группировщик. Таких вообще не бывает. — Наконец-то кое-кто это разглядел. — Давно уже… — Выходит, мы столько времени зря потеряли? — У Даны от этого вопроса душа в пятки уходит. Вадим вперёд поддаётся — не быстро, медленно, чтобы не спугнуть момент. И пусть это далеко не первый их поцелуй, но у Хасановой дрожь по рукам проходит. Раньше Дана думала, что всё, что у них происходит — это временно. Что рано или поздно они разбегутся, что Вадим просто переключится на какую-то другую девчонку. Дальше поцелуев дело не доходило, но сейчас, впервые в своей жизни, Хасанова подумала о том, что это было глупо. Потому что человек, которого она боялась подпускать к себе, по кирпичику разобрал все её стены, которые она выстраивала вокруг себя. И в какой-то момент она клюнула на эти уловки, стала отвечать взаимностью, но всякий раз незримо чувствовала, что это всё не навсегда. Боялась за Гулю, боялась, что жизнь, которой Вадим живёт, рано или поздно разрушит её мир точно так же, как отец разрушил жизнь мамы. Если бы тогда, почти восемнадцать лет тому назад, Асия и Дамир не встретились, Даны бы не было сейчас рядом с ним. Но она здесь. Рядом. Чувствует его дыхание на своей щеке, поднимает взгляд своих глаз-хамелеонов, чтобы пересечься с его зелёным взором — Вадим смотрит ей прямо в душу. И ощущение пропасти не исчезает, усиливаясь с напряжением, которое, кажется, физически можно пощупать в воздухе. Это всё уже слишком серьёзно, слишком далеко всё зашло — и это уже не шутки. Дана прекрасно осознаёт свою ответственность и хочет, чтобы Вадим тоже осознавал то, на что идёт. Но, кажется, Желтухин уже давно всё понял, гораздо раньше неё самой. Потому что с его стороны игр не было. Без тормозов — Дана падает в эту пропасть, теряя последние сомнения. С головой ныряет в эти ощущения, которые получает, чувствуя его губы на своих; его руку, зарывшуюся ей в волосы; и собственные мурашки, роем пробегающие по коже, когда она касается ладонью его груди. И даже сквозь ткань одежды может почувствовать бешеное сердцебиение. Без тормозов — Дана устала искать подвох, устала нести на себе свою ношу в одиночку. Именно здесь и сейчас, когда её жизнь в очередной раз рушилась, ломаясь на части, Вадим снова был рядом. Он терпеливо помогал ей восстанавливать то, что было Дане так дорого; он оправдывал каждую каплю доверия, которое в ней зарождалось всё это время. Медленно, но верно доказывал ей, что она может ничего не бояться рядом с ним; что даже если будет полнейший пиздец — он не уйдёт, не бросит и не оставит её барахтаться во всём этом одну. Если бы у неё были крылья, они, наверное, сейчас бы прорезались за её спиной и стали видимыми; потому что у Даны было полное ощущение, что она взлетает вверх. И сомнений в том, что Вадим не позволит ей больше разбиться, не было. Воздуха в лёгких становится слишком мало, и это заставляет Дану отстраниться от него, разрывая поцелуй. Щёки залило румянцем; сердце в груди и не думало успокаиваться, сбавляя пульс; а в ушах почему-то был крик чаек. Откуда им здесь взяться? Находясь в эту секунду в машине, Дана даже не подозревала, что крик чаек в её ушах — это отголоски счастья, переполнявшего её в эти секунды. Несмотря на весь пережитый ужас последних дней, всё случившееся помогло ей понять одну очень важную вещь. И молчать об этом вдруг показалось чересчур глупо. — Я люблю тебя… Вадим, кажется, не сразу осознал, что именно она сказала. У него в ушах тоже шумело — хотелось гораздо большего, но позволить себе лишнего он не мог. Не простил бы себе, если бы одной глупостью обидел бы её и испортил все свои, если можно так выразиться, титанические усилия, предпринимаемые в течении стольких месяцев. Но спустя секунды полторы, смысл всё же доходит, прокручиваясь в его голове эхом. И Желтухин чувствует, что мир его обретает новую, существенную деталь. Как будто недостающий кусочек паззла идеально подошёл, дополнив картинку его счастья. — Дан… — Он, если честно, не верил, что когда-нибудь испытает на себе это чувство. Трепетное и волнительное. Крышу сносящее. — Я тебя тоже люблю. Эти слова для Вадима были не пустым звуком. Он, в принципе, произносил их в своей жизни только двум женщинам — причём, одна из них когда-то в страшных муках и болях рожала его на этот свет, а вторая появилась на несколько лет позже него самого, став для Вадима не только двоюродной сестрой, но и таким же близким человеком, за которого он был готов рвать и метать. И вот, теперь, эти слова он сказал ей. Дана улыбнулась и Вадиму показалось, что солнце выглянуло, растопив целый мир. И в эту секунду они оба поверили в то, что всё наладится. Они смогут выгрести, смогут сделать всё, чтобы добиться желаемого. Потому что будут вместе противостоять всему, что приготовит им злодейка-судьба. Жаль, что в эти мгновения своего внезапного и странного счастья они не подозревали, что неприятный сюрприз уже ждёт их. Причём, очень и очень близко. — Увидимся завтра? — Да. Я тебе позвоню, как только они уйдут. — Ты точно уверена, что мне не нужно там присутствовать? — Я думаю, пока так будет лучше. Всё равно мы… Официально не имеем друг к другу никакого отношения. Я не хочу, чтобы они подумали что-то… не то. — Вадим кивнул. — Пока. — Пока. Покидая его жигули, Дана направлялась к подъезду со смешанными чувствами. Уходить от Вадима ей не хотелось, но так было нужно. Оставалось дожить до завтра, встретить комиссию, которая посмотрит на её жилище и примет соответствующее решение, а ещё… поехать к Гуле. Завтра Дана увидит её, и ради этого сегодня она готова разбиться от усталости, отдраивая каждый сантиметр квартиры. Переступив порог квартиры, Хасанова старалась отмахнуться от навязчивых мыслей и погрузиться в работу. И в тот момент, когда она, кажется, уже вошла во вкус, отмывая на полу пятна крови и старую, засохшую грязь возле линии плинтусов, в дверь внезапно раздался звонок. Гостей Дана не ждала, а жалостливых соседей, которые хотели бы ей выразить свои соболезнования, и вовсе видеть не желала. Но уж лучше бы это были они. Лучше бы это была бы даже баба Тося, которая могла бы замучить её своими бесконечными оханьями и аханьями вкупе с расспросами о том, как теперь будет жить Дана и что будет с Гулей. Возможно, она бы только накрутила Дану лишний раз на плохое, но на пороге была вовсе не она. От присутствия этого человека на лестничной площадке, Дана выпала в считанные секунды. Несмотря на прошедшее время, его образ таки отпечатался в её памяти — правда, вызывал исключительно плохие ассоциации. Хасанова сама не поняла, как открыла дверь. Это было ошибкой — не стоило этого делать, но ей очень сильно хотелось посмотреть в глаза человеку, который столько лет жил себе, припеваючи, и, кажется, вовсе не вспоминал о том, что в Казани у него есть родня. Однако, злодейка-судьба сделала свой ход, снова вернув его в её жизнь — и от этого появления Дана совершенно точно не ждала ничего хорошего. — Ну здравствуй, дорогая, — Мурат улыбнулся ей так, точно и не было последних семи лет. Точно они были близкими друг другу людьми, хотя на самом деле — чужими. Они всегда были друг для друга чужими людьми.