Без тормозов

***

Первое, что увидела Катя, открыв глаза — Костино лицо. Он спал, повернувшись к ней, а его рука по-хозяйски обнимала её за талию. Чувствуя его дыхание на своей щеке, Макарова внезапно улыбнулась. Это было так странно: она уже и не помнит — когда в последний раз её день начинался с улыбки? Когда она в последний раз чувствовала себя счастливой? Несмотря на всё то, что случалось в последнее время; несмотря на все те слова, которые ей говорили окружающие, она всё равно ни о чём не жалела, и в особенности — о прошедшей ночи. Словно бы всё было правильно, всё так, как должно было быть, рано или поздно они с Костей всё равно бы к этому пришли. И даже боль внизу живота, до сих пор напоминавшая о себе короткими спазмами, не портила этого настроения. Катя не чувствовала похмелья, но она по-прежнему была пьяна, и в том была заслуга не вина, выпитого ею накануне, а человека, который лежал сейчас рядом с ней и тихо сопел, вызывая трепетное чувство внутри неё; заставляя сердце сжиматься и одновременно разгонять по венам вместе с кровью щекочущее чувство, вызывающее улыбку. Бабочки в животе? Должно быть, это именно они; но Кате плевать, потому что впервые за последние несколько лет она может почувствовать себя по-настоящему счастливой. Осторожно, чтобы не разбудить, Катя приподняла Костину руку, выскальзывая из-под захвата и покидая одеяло. Он перевернулся на живот и обнял подушку. Одеяло скользнуло вниз — теперь Катя с точностью могла рассмотреть одну из татуировок, которая отметиной украшала его тело. Паук, обвитый клубками паутины. Ей на секунду даже стало интересно: а что это значит? Наверняка ведь у каждой из его отметин есть своё значение… Взгляд скользнул чуть выше — Катя зацепилась за следы едва заметных, красных полос и тут же смутилась. Эти отметины были уже её рук дело, вернее, ногтей: в какой-то момент она настолько сильно вцепилась в его плечи, что, наверное, не заметила, как расцарапала их. А ему, наверное, было больно. Макарова поджала губы и осторожно провела подушечками пальцев по одной из полосок. Костя никак не отреагировал — лишь слегка сморщил нос, а затем тут же расслабился и даже улыбнулся сквозь сон. Не ухмыльнулся, не оскалился, а именно улыбнулся. С ума сойти. И Катя готова была сойти с ума от одной только мысли, что улица его таким не знает, а она знает. Она видит его сейчас абсолютно таким, какой он есть — настоящим. Не Кащеем — дерзким, грозным и авторитетным, а просто обычным Костей Вечным. Костя Вечный, который стал её первым мужчиной и останется единственным. Потому что ей больше никто не нужен. Ни один хороший парень или просто сосед, которого она знает с детства, не сможет сравниться с ним. С человеком, которого она знает уже десять лет; с человеком, в которого она влюбилась, как девчонка, ещё четыре года назад; с человеком, с которым её теперь так много связывало, что, даже если у кого-то возникнет желание разрубить эти узлы — не выйдет. И кто бы что ни говорил, ей уже плевать. Для неё не имеет значения ни мнение других людей, ни их попытки её разубедить в том, что она права в своём желании жить своей жизнью. Катя Макарова выросла, причём, теперь уже во всех смыслах. Воспоминание о прошлой ночи закралось в голову, вызывая на щеках румянец.

Катя чувствовала его, кажется, каждой клеточкой своего тела. И хотя движения Кости приносили ей боль, она всё равно стойко терпела, закусывая нижнюю губу. Стеснение уже успело отойти на второй план, вместо этого Макарова, распахнув глаза, смотрела прямо на него, нависающего над ней. И взгляд болотных глаз в темноте, несмотря на пляшущих чертей на дне радужки, казался ей заботливым.

Вечный наклонился ближе, соприкасаясь своей обнажённой грудью с Катиной — казалось, что от эпицентра их соприкосновения во все стороны по коже разбежались мурашки. Катя почувствовала поцелуй в шею — медленный, сладкий и манящий. Толчки в какой-то момент чуть приостановились и он замер, находясь в ней, а её руки скользнули по его плечам выше и снова ниже, оставляя после себя полосы. Рука Кости скользнула по её бедру ниже, подхватив за лодыжку. Макарова обхватила его ногами за торс и откинула голову назад, зацепившись взглядом за стену с потолком — перед глазами всё плыло, но это было опьянение не от алкоголя, а от момента, который накрыл её с головой. Именно сейчас Катя осознала со всей ясностью, что пути назад у неё не будет, что она не хочет убегать от себя и от своих чувств — не хочет больше давить их в себе или стеснять под гнётом того, что могут сказать другие. Ей стало совершенно плевать на всё, когда она услышала, как с губ Кости сорвался стон, пока он продолжал вбиваться в неё. И забив на всё к чертям, Катя обхватила его руками за шею и притянула снова ближе к себе, на сей раз впечатываясь поцелуем в его губы. И, видимо, от переизбытка эмоций и ощущений, даже не заметила, как прикусила его губу до крови. Костя усмехнулся, когда она на секунду прервала поцелуй, чтобы полюбоваться на результат своих деяний.

— А ты, мелкая, оказывается, кровожадная, — и скользнул поцелуями снова к шее, в отместку несильно прикусив мочку уха, из-за чего Катя уже не смогла сдержать стон.

Она стала выгибаться ему навстречу, пытаясь подстроиться под его ритм движений, осознавая, что с каждой секундой боль, беспокоящая её с самого начала, становиться меньше, уходя так же на второй план. А потом, когда остался едва ощутимый след от непривычных ощущений, их обоих накрыло. Катя чувствовала щекочущее наслаждение, которое в момент достигло своего пика, вызвав дрожь, волнами расходящуюся по всему телу. Мозг отключился, остались только эти ощущения лёгкости и, казалось, бесконечного удовольствия. Секундой позже она скорее почувствовала, чем увидела, что Костя слез с неё, откинувшись рядом на подушку. Сознание было затуманено сладкой дымкой, Катя лежала на простыни, которая сейчас уже казалась не холодной, а горячей от их тел. Костя обнял её, накрыв их одеялом, и она, почувствовав кончики его пальцев на своём животе, провалилась в сон.

Если бы полгода назад ей кто-то сказал, что у неё будет тот день, когда она проснётся рядом с этим человеком в одной постели — Катя бы, конечно, не поверила. Она бы, возможно, рассмеялась и покрутила пальцем у виска, но сейчас ей хочется смеяться над той собой, которая носила маску и притворялась, будто бы оставила всё в прошлом. Неужели она и в самом деле была настолько глупой? Зато сейчас Катя понимает, что она, встретив Костю, в какой-то момент резко упала в пропасть, без тормозов. И если поначалу эта пропасть её пугала, то сейчас она могла бы сказать, что больше нет. Нет ни страха, ни капли сомнения. Катя уверена в том, что всё сделала правильно. И какая разница, что скажут другие, если они в любом случае захотят её осудить? Не поймут просто потому, что не знают Костю Вечного, зато очень хорошо наслышаны о Кащее. А это два совершенно разных человека. Оглянувшись, Катя подхватила с пола свою одежду и тихо, стараясь всё так же не разбудить Костю, отправилась в душ. В зеркало на неё смотрела совершенно другая девушка. Горящие глаза были лучшим доказательством того, насколько прошедшая ночь изменила её жизнь. На шее красовался припухлый красноватый след от засоса — стоит его чем-нибудь замазать, прежде чем показываться в институте на людях, но с этим Катя разберётся позже. Приведя себя в порядок, она зашла на кухню, где остались следы вчерашнего празднования в виде бутылок, тарелок с закусками и стаканов. Следующие минут двадцать Катя потратила на то, чтоб убрать всю еду в холодильник, а грязную посуду отмыть начисто и выложить сохнуть на полотенце, которое нашла на батарее около холодильника. Невольно бросив взгляд в окно, наткнулась на стену напротив подъезда, где крупными буквами был выведен рисунок. Три буквы — УКК, от которых расходились в разные стороны полоски, похожие на маленькие лучики, а сверху — корона. Универсам — короли Казани. Приоткрыв форточку на проветривание, чтобы избавиться от запаха алкоголя в помещении, Катя вернулась к холодильнику, достала оттуда несколько яиц и пошарила по тумбочкам в поисках сковородки, которая обнаружилась в духовке. Подпалив плиту с помощью спичек, она налила на дно сковороды немного масла. Дальше дело было за малым: разбив яйца на сковороду, Катя наблюдала за тем, как начинает поджариваться белок, становясь насыщеннее с каждой секундой. К порывам свежего воздуха сквозь форточку добавился запах трёх жареных яиц. Выложив их на тарелку и сменив сковородку чайником, Макарова ещё раз скользнула взглядом по кухне в поисках хлеба, но не обнаружила его. По всей видимости, он закончился ещё вчера. Достала из холодильника тарелку с консервированными огурцами и помидорами, выложенными ещё для вчерашнего «банкета». Внезапно, она очутилась в захвате крепких мужских рук. От неожиданности Катя чуть вздрогнула, но тут же столкнулась взглядом с Костей, который выглядел сонным, но довольным. — Доброе утро, — она улыбнулась. — Утро и вправду доброе, — он обвёл взглядом кухню, которая уже выглядела более-менее чисто, — погоди, а ты во сколько встала, что уже красоту здесь навела? — Ну, надо же было как-то прибрать то, что оставили вчера. Заодно и завтрак приготовила, — Костин взгляд упал на стол с яичницей, — только хлеба не нашла… — А тарелка чего одна? — Я не голодна. — Уверена? — Да. Но, если я тебе ещё не надоела, то могу посидеть рядом и подождать, пока ты позавтракаешь. — Её руки обвили его за шею. — Отвезёшь меня потом в общагу? — Костя кивнул и рукой уже хотел подцепить себе огурец, но Катя стукнула его по пальцам. — Сначала умываться. Вечный усмехнулся только и, оставив поцелуй за ушком, развернулся, удаляясь в ванную. Катя при этом почувствовала, как по телу снова пробежал табун мурашек — всё ещё было непривычно, но приятно. Она улыбнулась, отвернувшись к окну в ожидании его появления. А сам мужчина, оказавшись наедине с собой, бросил взгляд в зеркало. Кащей сам себя не узнавал сейчас — внутри него что-то неотвратимо изменилось после сегодняшнего. Нет, он уже давно испытывал к Кате трепетные чувства, если так можно вообще выразиться, но теперь понимал, что всё зашло ещё дальше. На секунду он даже прочувствовал этот уют, которым она окутала его, вместе с запахом яичницы и чистой, прибранной кухней. Для него никто никогда так не старался: ни родители, которым всё детство было плевать, чем и когда он питался в последний раз; ни те, с кем он делил постель — обычно, не считая Люды, это заканчивалось одной ночью; а здесь и сейчас… Здесь и сейчас была она — Катя Макарова, которая старалась специально для него. И это осознание согревало его душу, творило с ним невообразимое. Кто бы мог подумать, что грозный авторитет Универсама способен растаять от обычной яичницы?

***

Это утро в квартире у Макаровых тоже можно было бы назвать уютным, если бы не одно «но». Татьяна, приготовив для них с Сергеем завтрак, сидела теперь напротив своего мужа и наслаждалась их семейной идиллией. Настроение, в целом, было приподнятым, хоть она и чувствовала, что некоторые мысли до сих пор не дают мужчине покоя. Гадать особо не приходилось — дело, конечно же, было в Кате. И хоть та ушла с их свадьбы без скандала, пожелав им всего хорошего, Татьяна видела, что это немало расстроило Сергея. Даже сейчас, спустя почти месяц, он продолжал о том думать, в чём, конечно же, не спешил ей сознаваться, делая вид, что всё прекрасно. — Серёж, я тут подумала, — она коснулась его руки, накрыв её своей ладонью и перетягивая внимание супруга, — Новый год ведь не за горами, правда? Давай мы Катю к нам пригласим? Вместе с её молодым человеком… — Выражение лица Сергея тут же изменилось. — Таня… — Я знаю, что ты о нём думаешь, — об этом вообще, кажется, уже все знали, — ты, как отец, имеешь право на своё мнение, но ты же любишь свою дочь. Любишь? — Люблю. — Вот, — Татьяна кивнула, — а если ты её любишь, то попробуй принять её выбор. Она же твоя дочь, Серёж. Я прекрасно вижу, как ты по ней скучаешь… Думаешь, легко смотреть на тебя такого и понимать, что я более ничего сделать не могу? — Проблема с алкоголем, кажется, осталась в прошлом, Сергей не позволял себе ни капли после свадьбы, но у Татьяны всё равно сжималось сердце, когда она видела, что супруг скучает по своей дочери, частенько заходит в её комнату, пересматривая фотографии в альбоме. — Поверь, Катя это оценит. И ты сможешь наладить ваше общение, сможешь, в случае чего, защитить её… — Я уже пытался её защитить. — Знаю. Но, Серёж, Катя ведь девочка умная. Ты вырастил отличную дочь. Давай… давай попытаемся узнать больше о её молодом человеке, узнать его как-то получше… Ну, в конце концов, если она с ним, то что-то должно быть в нём хорошее? Сергей Андреевич со звоном откинул вилку в сторону и поднялся с места. Татьяна поджала губы, бросив взгляд супругу вслед, когда он вышел в коридор. — Подумай об этом. И обнадёживающее чувство закралось в душе, когда до неё долетело одно слово в ответ: — Подумаю… Оставшись наедине, женщина вздохнула. Какова вероятность, что Серёжа, подумав над её словами, всё-таки согласится? Нельзя утверждать, нельзя быть уверенной в этом — она знает о его принципиальности. Вот только, в сложившейся ситуации картинка была донельзя двоякой: перед ним стоял выбор между принципами и родной дочерью. И Татьяна искренне хотела верить, что ради Кати Серёжа сможет поступиться своими принципами. В конце концов, она доказала, что может быть самостоятельной и нести за себя ответственность. Может, пора бы уже закопать этот топор недовольства и принять правду таковой, какая она есть? Положа руку на сердце, Таня не сомневалась, что, если бы этот Костя действительно позволил себе обидеть Катю, то она бы не стала это терпеть. Да, у него есть тёмное пятно в биографии — сидел. Но, что ж это, приговор для человека? Каждый имеет право на второй шанс, каждый может измениться к лучшему. А, может, как раз благодаря Кате он и изменится? Покончив с завтраком, она прибралась на кухне и подошла к стационарному телефону. Бросив взгляд в сторону гостиной, в которой сейчас находился супруг, Таня осторожно подняла трубку и принялась прокручивать диск, вводя цифры. Пока он будет решать, пройдёт слишком много времени, а здесь нужно действовать.

***

Наташа с детства отличалась хорошей интуицией — и пускай окружающие порой посмеивались над её «шестым чутьём», которое лишний раз заставляло тщательнее держать дистанцию с другими, но внутренний голос её никогда не подводил. Вот и сегодня, когда она проснулась утром в гордом одиночестве, не застав соседку и одногруппницу на её законном казённом месте, Рудакова всё сразу смекнула. Видела же, как Катька накануне собиралась к своему Кащею на день рождения, принаряжалась специально для случая — и, хоть вслух они ничего не обговаривали, но уже сейчас Наташа могла с уверенностью подумать, что эта ночь лихо изменила жизнь её… подруги? Пожалуй, она могла себе так позволить её назвать — во всяком случае, между ней и Катей Макаровой зародились хорошие, тёплые приятельские отношения. И, зная, пусть и не всю, но большую часть подноготной того мира, к которому относился не только Кащей, но и её собственный брат, Наташа приходила к неутешительному выводу. Влипла Катя, причём, влипла конкретно. Оно и понятно, разве что слепой бы не заметил горящие глаза и улыбку, которая то и дело проскакивала на лице, стоило морковному ижу появиться под окнами — втрескалась, бесповоротно и сильно. Хотя, вспоминая летнюю дискотеку и то, как они возили Кащея к Хирургу, Наташа думает о том, что чувства там зародились гораздо раньше их знакомства. Рудаковой не хочется вмешиваться в личную жизнь Кати — опять же, интуиция и наблюдательность подсказывали, что не без помощи Кащея Макарова в общежитие переехала, стены отцовской квартиры сменив на необустроенный и лишённый уюта блок. А то, что здесь было сейчас, устраивали уже вдвоём, своими силами пытаясь как-то ужиться и придать помещению подобие того, что можно было бы назвать домом. И всё же, это было не то и не о том, настоящий дом — там, где ждут и любят. А это — временная петля… Вот только, собираясь на занятия, кудрявая не может отделаться от собственных мыслей, а взгляд синих глаз подмечает следы на девичьей шее, которые явно оставили не жалящие насекомые. Катя стоит, смотрит в зеркало, приделанное к дверце шкафчика, и тщательно пытается замаскировать всё то, что не предназначено для любования. Наташа несколько секунд молча наблюдает за её стараниями, а затем, поднявшись с места, ближе подходит, вкладывая в руку соседки тональный крем, который ей ещё мать купила в родном городе. Наташка от природы бледная, а раз в месяц стабильно сталкивается со всякого рода высыпаниями на лице, вот и приходится подмазывать, чтоб не так сильно заметно было. — Держи. — Катя, узрев тюбик, взгляд на Наташу поднимает, с сомнением и смущением. — Это поможет получше, чем постоянно ворот кофты дёргать. — Спасибо. — Приняв помощь, Макарова откручивает крышечку и выдавливает на указательный палец немного крема. Наташа молчит, выжидая, когда с маскировкой будет покончено, и в тот момент, когда Кате приходится по вкусу собственное отражение напротив, удовлетворённо кивает головой. Принимает обратно крем и, поставив его на собственную тумбочку, подхватывает сумку, уже набитую конспектами. Сегодня у них будет четыре пары, среди которых — нелюбимая Катей латынь, так что сидеть придётся долго, и писать — немало. На выходе из общаги, Наташа подмечает ещё одну деталь: уже примелькавшийся её взору, паренёк, то и дело сопровождающий Катю, стоит, с пакетом семечек, которые щёлкает, кажется, двадцать четыре на семь — ни разу она не видела его без этого атрибута. Разбросанная по земле шелуха ассоциируется исключительно с этим бритоголовым — и, ни капли сомнения нет — группировщиком. — Давно у тебя ещё один провожатый завёлся? — Катя, услышав этот вопрос, головой по сторонам вертит. И вправду: Зима, вышагивающий позади них, свой «пост» бдит. — Интересно, он знает, что ты уже ходишь с одним из старших? — Знает. — Макарова на месте тормозит и Наташа тоже останавливается. Останавливается и Вахит, уловив, что спутницы на месте о чём-то переговариваются, да только Катя взглядом к нему обращается без слов, и тот всё же ближе подходит. — Ты чего за нами плетёшься? Соседку мою пугаешь. — Чё я, страшный такой? — Вахит, кажись, на секунду даже смущается, пересекаясь взглядом с Наташей, которая губы поджимает. — Сама знаешь… — Наташ, это брат Костин. — Всего четыре слова Рудакову медленно, но верно поражают. Брат? — Зима. — В подтверждении этих слов парень кивает ей, а Рудакова, продолжая смотреть на него, заключает: — Что-то вы несильно похожи, как для братьев. — Универсамовский авторитет-то обладает тёмной, густой, кудрявой шевелюрой, а этот… Даже на двоюродного с виду не тянет. Троюродный, что ли? Впрочем, в глубине души она сама не понимает, зачем ей эта информация — ведь самой Рудаковой нет никакого дела до родственных связей в уличной группировке. Просто в один момент подумала, что на Кате это может нехорошо сказаться, в их время стоит лишний раз перестраховаться. А Макарова, наблюдая за чужой реакцией, не испытывает удивления: схожие эмоции у неё тоже были, когда Костя ей эту правду озвучил. — Сводный брат. — Поправляет Зима. — Насчёт напугать — такого в замыслах не было. — Он, в отличие от Наташи, знал, кто она и чья сестра. Минутное знакомство попахивает неловкостью, но Катя спешит разорвать тишину. — Иди тогда уж рядом, что ли. Может, что-то весёлое расскажешь? Вахит мог бы сказать, что он не нанимался весельем развлекать, но вовремя язык прикусывает, ловя себя на мысли о том, что Макарова его не раздражает ведь. Просто в факте её влияния на Кащея есть что-то такое непривычное и странное. — Анекдот могу рассказать… Получасом позже, сидя уже в аудитории и записывая лекцию по истории медицины под монотонный голос Льва Георгиевича, Наташа украдкой возвращается мысленно к пареньку, который их провожал. Интересный такой экземпляр у Кащея в сводных братьях — вроде бы, хулиган, на первый взгляд, но, идя в его компании к институту, блондинка пару раз позволила себе улыбнуться, внимая его анекдотам, которые были вполне себе цензурными. А вот сама Катя, сидя рядом с Наташей, о лекции, кажется, мало думает — записывает через раз, то и дело зависая в своих мыслях о Косте. Рудаковой даже приходится едва заметно толкнуть её в бок, когда взгляд преподавателя останавливается на одной из студенток. Придя в себя, Катя благодарно кивает приятельнице и сжимает ручку в пальцах, а Лев Георгиевич, вздохнув, продолжает рассказывать дальше.

***

Первое, о чём подумала Дана, открыв глаза — это о том, что прошедший вечер она могла бы назвать самым лучшим за последнюю неделю. Причина заключалась в том, что вечером она смогла спокойно накормить младшую сестру и уснуть, не участвуя в скандалах и не наблюдая в стенах квартиры пьяного Дамира. О том, где его носили черти, Хасанова предпочитала и вовсе не задумываться — у неё уже давно отпало всяческое волнение за этого человека, который превратился в законченного алкаша. Вместо этого она, отведя сестру в детский сад, шла через парк на работу. Погода была не из приятных: город застилал туман, лишая видимости дальше, чем на двадцать метров. В воздухе пахло пожелтевшими листьями и сыростью. Осень Дана никогда не любила, но сейчас она вовсе не обращала на неё внимания. Улыбка сама собой появлялась на лице, когда она вспоминала о прогулке, случившейся несколько дней назад. Вадим встретил её после работы и предложил подвезти, но Дана заявила, что хочет пройтись. Желтухин не растерялся, вылез из машины и сказал, что составит ей компанию. Шли через этот же парк, под уже зажёгшимися фонарями, и Дана слушала его шутки, порой даже смеясь или улыбаясь. Вадим вёл себя так, будто бы для него вообще не имеют значения ни наличие отца-алкаша у Даны, а вместе с тем — и кучи проблем, ни её собственных тараканов, которые порой могли дать о себе знать скверным словцом или упавшим настроением. И Дана соврала бы, если бы сказала, что подобное её не подкупило. Конечно, она не могла не видеть и не понимать, что Вадим оказывает ей знаки внимания уже давно — и долгое время она надеялась, что он переключится, найдёт себе другую девчонку, но после той ситуации с Гулей… В тот вечер Дана испытала самый настоящий ужас, бегая по улочкам Казани, а Вадим в это время, найдя её сестру, позаботился о ней. Ещё и Дамира на себе тащил до их квартиры… Дана чувствовала по отношению к нему благодарность. Чувствовала рядом с собой крепкое, сильное мужское плечо, на которое можно положиться. Всё это было интуитивно, хоть и не признавала вслух — как чувствовала и то, что он ей нравится. Своими мыслями Хасанова не спешила делиться ни с кем, однако, Гуля, несколько раз видящая Вадима рядом с сестрой, тоже расцветала. Желтухин приносил ей конфеты и, несмотря на протесты Даны, закармливал её сладким, аргументируя тем, что все дети любят сладости и все должны ощущать себя иногда балованными. А у Даны было такое ощущение, что её судьба баловать начала только сейчас. И детства будто бы не было… Потому что её детство было наполнено руганью, пьяными побоями отца, достающимися маме, её криками и слезами, и страхом. Страхом за то, что в один день отец перешагнёт черту и убьёт их, находясь под властью зелёного змея. Дана не врёт себе — она боится мужчин, как огня, но Вадим Желтухин каким-то чудом не относится к этой категории. Он не внушает ей страха, но порой Дана чувствует именно его при мысли, что ничто не вечно. Ей нравится чувствовать себя под защитой, нравится это расслабление, которое находит на неё, когда он рядом. Она может позволить себе побыть слабой, может не переживать ни о чём. Но что, если в один день это всё пропадёт? И тогда Дане становится по-настоящему страшно — при мысли, что она может его потерять.

***

Во время краткого перерыва между историей медицины и латынью, Катя достаёт из сумки конспект и тщетно пытается повторить материал, который они проходили на прошлом занятии — Макарова знает, что Анатолий Николаевич, преподающий у них этот предмет, её обязательно вызовет на семинаре, и не побрезгует потратить львиную долю времени, мучая бедную первокурсницу вопросами с терминологиями и переводом. Всякий раз, когда Катя оказывалась с ним в аудитории, ей хотелось забиться в далёкий угол, откуда её не будет видно, и не высовываться до окончания пары. Затее мешал тот факт, что у Таллаха — такова была его фамилия — было феноменальное зрение и превосходная память. Как-то раз он даже уличил студента в том, что тот пытался списать, хотя в этот момент он вообще стоял лицом к доске. Многие с их курса, откровенно говоря, начинали шутливо молиться или бросать фразочки по типу «Спасибо Таллаху за счастливое детство» — а, судя по его методике преподавания, он старался дать понять, что у всех присутствующих не только счастливое детство закончилось с поступлением в институт, но и просто беззаботная жизнь. Вот и сейчас, стоило ему появиться в аудитории, а уже все, как один, напряглись. Даже Наташка, которую, время от времени, Таллах хвалил — и та опустила голову к конспекту, пытаясь прочесть последнюю тему максимально незаметно. Взгляд Анатолия Николаевича скользнул по странице журнала — со стороны это напоминало хищника, который выбирал себе жертву. И каждый, кто видел его выражение лица с острым, ровным носом, молился в эту секунду, чтобы цепкий взор не зацепился за его имя. — Макарова. Даже без переклички. У неё дар предсказания, ей-Богу. Катя шумно втянула носом воздух и поднялась с места, внутренне сжавшись от ощущения, будто её не для ответа вызвали, а для расстрела. Хотя, учитывая её взаимную нелюбовь к латыни с первого дня, то это можно назвать именно так. — Esne paratus ad nostrum Seminarium? — Ещё одной особенностью Таллаха было то, что он в любую секунду мог перейти на латынь, проверяя уровень знаний студента. Катя, хоть и плавала в этом предмете, но что-то уже успела запомнить с начала учебного года, поэтому, осознав, о чём он её спрашивает, кивнула. — Ita. — Translatio in tabula scribe. — Таллах взял в руки какую-то книжку и на мгновение замолчал, выжидая, когда Катя возьмёт мел и остановится у доски. — Cor, renes, pulmones, sanguis, cerebrum. Катя записывала перевод, однако, стоило ей написать «головной мозг», как Таллах, увидев её ответ, остановил её. — К вашему сведению, Макарова, «cerebrum» переводится просто «мозг». Вы уверены, что готовились? — Катя поймала себя на мысли, что сейчас стоит абстрагироваться куда подальше. Таллах горазд на то, чтоб наговорить лишнего, и придирается он ко всякой мелочи. — Латынь для медика — всё равно, что воздух для человека, а вы не можете запомнить простейшие терминологии, так как вы собираетесь в будущем работать? — Она промолчала, но, видимо, и этого Таллаху показалось мало. — Пишите дальше. Systema circulatorium… — Катя написала «кровеносная» и хотела дописать «система», но была опять остановлена: — Это система кровообращения. — Но это одно и то же. — Вы собираетесь спорить с преподавателем? Катя сжала зубы. Спокойно, только спокойно… — Садитесь, Макарова, ставлю вам tres. Надеюсь, здесь ваших знаний достаточно для понимания оценки? — Казалось, на неё вылили ушат с дерьмом, причём, абсолютно незаслуженно, резко и хлёстко, как пощёчина. Катя сжала губы в упрямую тонкую линию, пытаясь заставить себя молчать. Однако, на этот раз тишина прервалась: — Анатолий Николаевич, зачем вы к ней на пустом месте придираетесь? — К источнику голоса разом обернулись студенты, засевшие в аудитории. Казалось, кто-то был ошеломлён, а кто-то уже, откровенно говоря, пытался представить, какая участь будет ожидать смельчака, который решился высказать Таллаху претензию. Катя успела заметить, как Лера Сорокина, сидящая рядом с Кириллом Щукиным, дёрнула его вниз за рукав, чтобы тот сел, но безуспешно. — Щукин, поскольку здесь я преподаватель, я буду оценивать знания студентов, а лично ваши замечания в данном случае считаю неуместными. Fortasse vis ad tabulam ire et omnem scientiam tuam ostendere? — Да пожалуйста. Когда спустя полторы минуты, Таллах взглянул на ответ Кирилла на доске и поставил ему два, Щукин с чистой совестью покинул аудиторию. Катя проводила одногруппника сожалеющим взглядом — видела, что он написал тоже всё правильно, в последнем слове ошибся на одну букву, и Таллах вот так срезал баллы. Казалось, в аудитории не было ни одного, кто не понял бы истинной причины такого оценивания. — Кто-нибудь ещё желает у нас поразглагольствовать на тему моего метода оценивания? — Лес рук отсутствовал. — Я так и думал… По истечению этой полуторачасовой каторги, Катя вместе с остальными двинулась на выход из корпуса — дальше по расписанию у них должна быть анатомия с Ингой Борисовной Шульц, женщиной немолодой, но весьма терпеливой. Она, в отличие от Таллаха, относилась к студентам более лояльно и старалась лишний раз объяснить, а не подколоть или снизить балл. Увидев Кирилла Щукина, который стоял около ступенек в направлении к соседнему корпусу, Катя не смогла просто взять и пройти мимо. — Спасибо, что вступился, но не стоило. Щукин, услышав эти слова, покачал головой. — А как по мне, то в самый раз. Некоторые мнят себя преподами и считают, что это делает их выше других. — Катя передёрнула плечами. — Так что единственный вариант — это ставить их на место. — Просто теперь он явно тебе это припомнит во время сессии, могут быть проблемы… — Плевать. — Щукин не выглядел уже ни обозлённым, ни обиженным, сохраняя хладнокровное спокойствие. — Не впервой сталкиваться с подобным, так что прорвусь. Ты тоже выше нос держи и всяких козлов поменьше слушай. — Кирилл! — Оклик отвлёк его и, обернувшись, Щукин заметил идущую к ним Леру Сорокину. Заметила её и Катя. — Извини. — Улыбнувшись напоследок, одногруппник стал отдаляться. Кивнув, Макарова направилась дальше, а внизу, у подножья лестницы, её уже ждала Наташа, которая имела честь пару секунд понаблюдать за их разговором. — Я бы на твоём месте с Щукиным была осторожнее. — В смысле? — Не стоит быть с ним милой. — Наташ, это был минутный разговор с благодарностью человеку, который за меня заступился, не более того. — Катя поражалась тому, как люди могут воспринимать в штыки абсолютно безобидные, человеческие моменты общения. Что ей, надо было плюнуть ему в спину? Или сказать, что он — дурак, если пошёл против Таллаха? Она не собиралась делать ни того, ни другого. — Да я-то понимаю, а вот Сорокина, боюсь, не поймёт, — и, когда Катя непонимающе нахмурилась, Наташа добавила: — встречаются они, не знала, что ли? С первого дня чуть ли не за ручку ходят… — Катя, которой было не до чужой личной жизни из-за собственной кучи проблем и загруженности, не почувствовала ни капли вины. — Ну и пусть встречаются себе на здоровье. Наташа только усмехнулась и головой покачала, оглянувшись. Похоже, Катя не понимает всех масштабов проблемы, которая может грянуть. А учитывая то, что Рудакова заметила всё недовольство Сорокиной сразу, и сейчас уловила то, как она высказывала своему парню, то, пожалуй, повторись подобное ещё раз — и грянет буря…

***

— Это что сейчас было? — Как только Кирилл подошёл к своей девушке, тут же услышал вопрос. Интонация в девичьем голосе подсказывала ему, что настроение у неё явно не из лучших. — Ты о чём? — Вот только не надо на дурачка съезжать, — Лера прищурилась, горько усмехнувшись. Кирилл вздохнул, предчувствуя новую ссору. Сказать по правде, они с Лерой были вместе уже третий год, их отношения тянулись ещё со школы. Вместе учились там, вместе поступили сюда — и Щукина, правда, всё устраивает, кроме одного пунктика, который порой выводит из себя. Лера мастерски раздувает из мухи слона всякий раз, когда ей что-то не нравится. И если раньше Кирилл списывал всё на подростковый возраст, то теперь, когда они, вроде как, должны были повзрослеть, с наступлением совершеннолетия, он всё чаще задумывался о том, что её характер сложно принять. Нет, она не плохой человек, отличная девчонка, у которой есть масса своих хороших качеств, но вот эти мозгоёбки, случающиеся с регулярной периодичностью, ему поперёк горла стоят. И всякий раз Кирилл, как мужчина, делал шаг к примирению первым — так его воспитывал собственный отец, который внушил, что перед женщиной порой лучше извиниться, чтобы загладить конфликт. Его собственные родители живут уже двадцать лет душа в душу, а сам Кирилл, глядя на Леру в такие моменты, начинает сомневаться, что они дотянут до такого срока. — Скажи мне, тебе было принципиально за эту Макарову впрягаться перед Таллахом? — Кирилл, услышав этот вопрос, не может сдержать смешка. — Ты серьёзно? — Да, Щука, я серьёзно, — и взгляд серых глаз тоже серьёзен. На дне зрачков без труда улавливается ревность и обида. Щукин бросает взгляд в сторону, и Сорокина подходит ещё ближе, обращая его взор на себя. В голубых глазах Кирилла Лера пытается найти для себя ответ на вопрос, которого внутренне очень боится услышать, но который, конечно, уже сформулировала как единственно-верный. Женскую логику сложно понять не только мужчинам, но порой даже самим представительницам прекрасного пола. Вот сейчас она устраивает ему скандал, а потом — сама ведь, прокручивая в голове эти моменты, будет знать, что была неправа. Вот только на примирение шаг первой не сделает, как и никогда не делала до этого. — Весь поток сидел смирно, а ты один выперся, герой, — выплёвывает пренебрежительно. Кирилл взгляд на неё бросает, острый и предостерегающий. — Весь поток язык в жопу себе засунул, когда он начал к ней докапываться на пустом месте. А у меня своя голова на плечах есть, и я не хочу тупо поступать так же, как и остальные. — Их гляделки длятся секунд пять, не больше, но этого времени достаточно, чтобы Лера заметила его раздражительность, которая вспыхивает, подобно спичке, загораясь внутри. Нет дыма без огня, а если даже самую маленькую искру вовремя не погасить, то со временем она обязательно раздуется до размеров настоящего пламени. И тогда уже не факт, что что-то сможет уцелеть, оказавшись на его пути, и не превратиться в пепел. — А, может, дело не в этом? — А в чём? — В том, что ты на неё запал, — Кирилл поражается тому бреду, который в моменте вырывается изо рта его девушки. Он замолкает на секунду, не зная даже, как реагировать. И смешно, и грешно, так сказать. Лера за его реакцией наблюдает и усмехается шире, как будто бы его поведение сию секунду подтверждает в её голове теорию, согласно которой её парень на другую смотрит. — Чё за бред? — Разве? А, по-моему, всё очевидно, — у Леры нет других причин, чтобы объяснить поступок Кирилла, а у него заканчивается терпение, чтобы выслушивать её фантазии. — Слушай, давай ты успокоишься, и мы потом поговорим на трезвую голову? Сейчас ты, по-моему, не совсем соображаешь, — впервые он позволяет себе высказаться настолько прямо, потому что его достало происходящее. Серьёзно. Три года они вместе, а если она сейчас с такой лёгкостью выносит ему мозг, то, по всей видимости, за три года так и не научилась ему верить. Кирилл знает истинную причину, почему так, и в глубине души, ему хочется верить, что Лера сама всё понимает. Вот только она перекручивает по-другому, так, как удобно ей, чтобы он потом бегал и извинялся. В очередной раз. — Сначала ты за неё грудью на амбразуру лезешь и пару схлопотать умудряешься, а затем эта овца с тобой мило щебечет на улице, а я — не соображаю, что говорю, да? — Лера качает головой, поражаясь его актёрскому таланту делать вид, будто бы ничего такого не произошло. — Кто из нас двоих свихнулся — ещё большой вопрос… — Короче! — Он перебивает её словесный поток, понимая, что они могут долго так стоять и препираться друг с другом, а время перерыва не резиновое. Шульц, конечно, тётка классная, но даже она не приемлет нарушения дисциплины, и просит студентов вовремя появляться на занятиях. — Она подошла ко мне, чтобы просто сказать спасибо, нормальная человеческая реакция, это понятно? А если ты меня собираешься мести под одну гребёнку со своим батей, то делать этого не надо. Не веришь — я тебе доказывать ни черта не собираюсь. — Давай, вали, защитник обиженных и оскорблённых! — Эти слова уже доносились ему вслед. Лера привыкла всегда оставлять последнее слово за собой, всегда находить в разговоре какую-то ниточку, потянув за которую, она заставит его чувствовать себя виноватым, но в этот раз Кирилл может с уверенностью констатировать, что его вины в произошедшей ссоре нет. Она сама раздула этот скандал, сама придумала себе чёрте что на пустом месте — будь заместо Кати Макаровой любой другой человек из их потока, и Кирилл поступил бы точно так же. Потому что он заступался в этот момент не за одногруппницу, а за справедливость. И если Лера этого не понимает, то, наверное, они слишком разные, и им всё-таки не по пути.

***

Когда рабочий день подошёл к концу, Хасанова и сама не заметила, как около прачечной остановился знакомый жигуль. Зато Зоя хорошо рассмотрела его даже сквозь ткань занавесок, после чего лицо Павловой растянулось в удовлетворительной улыбке. — Можешь ничего не говорить и просто промолчать? — С надеждой спросила Дана, заранее зная, что её план спокойно уехать домой, конечно же, обречён теперь на провал. Угораздило же подругу заявиться к ней под самый конец и задержаться! Если бы она ушла минут десять назад, то они бы ожидаемо разминулись с Желтухиным, а теперь Дане светит ближайшее время выслушивать её лестные отзывы и эпитеты, которыми она станет награждать Домбытовского авторитета. Будто сватает их друг к другу, как в детском саду! Тили-тили тесто, жених и невеста… Так, стоп. Какой ещё жених, какая ещё, к чертям, невеста? Дана не собирается даже в мыслях думать о таком — одно дело, быть рядом с человеком, и совсем другое — решиться связать свою судьбу, а так далеко заглядывать, однозначно, рано. Вот только в глазах Зои она уже видит не то, что статус невесты, а едва ли не бегущей строкой на лбу её план по поводу выкупа и прочих свадебных моментов. Так и подмывает её что-нибудь эдакое бросить, но удивительным образом она прикусывает свой язык — от греха подальше, а то мало ли, Вадиму потом придётся разгребать последствия скверного настроения, а Данкин характер не каждый выдержит. Что ни говори, а красочно выражаться и портить тем самым настроение окружающих подруга умеет. И где-то совсем глубоко в душе, появляется м-а-аленькая обида на то, что Дана ей ничего не рассказала о своём потеплении между ней и Желтухиным — Зоя-то сейчас подмечает, как Хасанова в окно взгляд бросает, тщательно скрывая подобие улыбки, промелькнувшее в уголках губ. Дверь открывается, разнося по помещению небольшой звон музыки ветра. Зоя, обернувшись, натыкается взглядом на Вадима, который, в свою очередь, замечая Павлову, приветственно кивает и подходит ближе, не подозревая, что сию минуту между двумя подругами мог бы состояться очень непростой разговор о его участии в чужой судьбе. Дана чувствует себя неловко, бросая взгляд на Зою, которая, в свою очередь, спешит испариться куда быстрее, дабы не повторять ошибок прошлого. Один раз они уже поссорились и более повторять тот сценарий ей не хотелось. — Ну, я так понимаю, теперь ты от скуки не загнёшься, так что мне пора. Гулю я заберу, как и договаривались, так что хорошего вам вечера. — Неслыханная акция щедрости от Зои Павловой, хочется добавить: только сегодня и только сейчас, чтобы вы провели побольше времени наедине. Дана думает о том, что, не будь здесь Вадима, она бы высказала Зое всё, что думает по этому поводу. Но та, как ни в чём ни бывало, взгляд на Жёлтого переводит: — Надеюсь, ты её потом довезёшь в целости и сохранности. — Непременно, — Вадима это, похоже, умиляет, а вот Дана ставит у себя в голове галочку, что, если Зоя её дождётся дома, то она не ручается за целостность и сохранность подруги при встрече. Скрываясь за спиной Вадима, Зоя показывает Дане большой палец, поднятый вверх, а Хасанова теряется между желанием собраться и, наконец, покинуть рабочее место, и запустить в подругу чем-нибудь из подручных средств. Сваха, блин, №1 Советского Союза. — Ну что, поехали? Кинотеатр ждёт нас. — Да, мне нужна ещё минута, сейчас… — Дана принялась перебирать последнюю стопку белья, пересчитывая простыни и пытаясь не сбиться со счёта, но, чувствуя на себе его взгляд, осознавала, что дело это провальное. — Можешь не торопиться. — Вадиму, по правде говоря, было не так уж и важно, где провести это время: хоть в кино, хоть в кафе. Да хоть здесь, среди кучи комплектов постельного белья! Если рядом будет Дана, он готов на любое условие. — Ты красивая, знаешь? — Комплимент, озвученный так резко, вгоняет в краску. Хасанова не может сказать, что она привыкла слышать это в свой адрес; по всей видимости, всему требуется время. — Перестань меня смущать… — Просто констатирую, — и эти его глаза, эти чёртовы глаза, которые смотрят на неё, будто кот на сметану… У Даны мурашки от этого взгляда, ясно? Она не может быть спокойной, начиная нервничать, а Вадима эта её реакция умиляет. — Каждая девушка заслуживает комплименты, и она должна уметь их получать. — Оказывается, Вадим Желтухин тот ещё джентльмен. — Ты сомневалась? После этих слов улыбку сдержать уже нереально. Дана взор поднимает, позволяя себе заглянуть прямо в зелёные глаза Желтухина, и в моменте, когда он ей улыбается, взглядом цепляется за ямочку, появившуюся слева в уголке губ. И в моменте он кажется ей каким-то по-домашнему милым. — И чертовски скромен. — Видишь, как много положительных качеств в одном человеке, а ты не хотела со мной на свидание идти. — А у нас, что, свидание сегодня? — В повисшей тишине мозг Желтухина быстро соображает над ответом. Промахнуться не охота. — А ты согласишься назвать это так? — Вадим впервые проявляет запрещённый ход, отвечая вопросом на вопрос. Дану в тупик загоняет, но Хасанова не хочет говорить о серьёзном, принимая решение просто расслабиться. Пускай всё идёт своим чередом. — Поехали? — Заместо этого она устремляется к выходу, позволяя Вадиму самому додумать её ответ. И Желтухин, провожая её секунду взглядом, по-доброму усмехается. Она не сказала «нет» — и это уже очень хороший знак.