Без тормозов

В лёгких жёсткая нехватка кислорода — Дане кажется, что она вот-вот задохнётся, то ли от своего непрекращающегося метания, то ли от страха, который внутри неё с каждой секундой усиливается. Шутка ли — её пятилетняя сестра пропала, ушла с каким-то дядей из детского сада, на улице уже вечереет, а Дана понятия не имеет, где она сейчас и с кем именно находится! А всё почему? Да потому что эта дура-воспитательница, вместо того, чтоб за детьми смотреть, своим языком чесала! У Хасановой так и сжимались руки в кулаки, чтоб ударить эту суку, которая проворонила её сестрёнку, но Дана понимала, что так она делу не поможет. Ей было гораздо важнее найти Гулю, целую и невредимую, а потом собственноручно открутить голову и тому дяде вшивому, и воспитательнице, которая со своими обязанностями не справилась. Дана уже оббегала всю территорию поблизости с детским садом, но сестрёнки нигде не было. В ужасе от происходящего, она даже звонила с автомата соседке домой — в порядке бреда ей пришла мысль в голову, что отец сам забрал Гулю, но соседка сказала, что Дамир не объявлялся, она не слышала ни шорохов с лестницы, ни пьяной ругани, которая обычно сопровождала Хасанова-старшего, когда тот пересчитывал своим лицом ступеньки в подъезде, спотыкаясь. У Даны колени подкашивались со страху и сердце бешено в ушах стучало. Она, точно та муха, загнанная в ловушку и чувствующая приближение паука, изо всех сил выпутаться пытается, сестру найти, то туда, то сюда бегая, а без толку. У людей на улице спрашивает, надеясь, что кто-то видел, кто-то слышал, но все лишь головами качают, плечами пожимают. Как сквозь землю провалилась!.. — Господи, что ж теперь будет-то… — Воспитательница уже успокоительные себе организовала, сбегала в здание, глотает воду и чуть ли слезами не захлёбывается. Дана видит, как ту трясёт изнутри, и тем не менее жалости не испытывает. — Если с моей сестрой что-то случится, если хоть волосок с её головы упадёт, я вас всех здесь заставлю за это ответить, вот, что будет! — Дана взрывается, потому что терпение у неё не железное, у неё руки банально трястись начинают, внутренности скручивает, она себя не контролирует в данный момент, а в голове только мысль одна бьётся: пожалуйста, пусть найдётся; пусть, блять, выяснится, что она решила просто в прятки сыграть; потому что если с ней действительно что-то случилось, то для Даны смысла больше нет. Судорожно перебирая в голове кандидатуры, Хасанова позвонила даже Зое. Павлова, как и ожидалось, подтвердила, что ни она, ни тем более Антон Гулю сегодня в глаза не видели, да и потом — реши она её забрать, то уж точно бы предупредила сперва, потому что это очень злая шутка была бы с её стороны, вот так поступить, не обмолвившись ни словом. По итогу, узнав, что Гуля пропала, Павлова сразу подкинула Дане идею, что звонить нужно не ей, а в милицию, а ещё лучше — Желтухину, который ради неё весь район точно на уши поставит, в два счёта найдут. И вот как только фамилия Вадима прозвучала, у неё в голове щёлкнуло. Дядя.

— Ну что, Гуля, не грусти, кушай сладости и слушайся сестру. А если кто будет обижать, смело говори, что дядю Вадима позовёшь.

Блять. Дана не знала, во что хочет верить больше: что её сестру Желтухин забрал, или в то, что у него на это не хватило идиотской фантазии и он не пошёл на подобное просто ради того, чтоб в очередной раз Дану зацепить и увидеться с ней. Он же в адеквате, да? — Ну, если это ты, пизда тебе, Жёлтый. — Произнеся эти слова тихо, но отчётливо себе под нос, Дана приспустила со всех ног в сторону «Снежинки». Если где-то и было место на их районе, где можно было найти Желтухина, то это там.

***

Часом раннее.

— Сынок, ну, посиди ещё, — женщина подвинула к нему тарелку с холодцом, приготовленным ею накануне для застолья. Знала, что единственный сын любит его, для него старалась, как и для остальных немногочисленных гостей, собравшихся за столом. — Мамуль, правда, мне надо идти уже, — Вадим и сам понимал, что ему хотелось остаться, побыть в семейном кругу, но те разговоры, которые раз по разу затевались в такие моменты, были ему уже поперёк горла. Дядя Вагиз, материн брат, приехавший к ним из области, не унимался, спрашивая племянника о том, когда же он уже, наконец, приведёт невесту в дом; Наташка с этого вопроса молчаливо пожимала плечами, когда взгляды присутствующих направлялись в её сторону, будто так и хотела сказать, что её эта тема вообще нисколько не интересует сейчас; а мать вздыхала, когда кто-то из её подруг начинал делиться рассказами о своих внуках, зятьях и невестках. Азиза Рустамовна только вздыхает, глядя на Вадима. Спорить с ним бессмысленно, это женщина поняла уже давно — ещё с той поры, когда сын, удивив её, связался с улицей. Сердце болело за родную кровь, но разве могла она что-то поделать с его решением? Азиза приняла позицию молчаливого понимания, однако, всякий раз, когда в её голове проскакивала мысль о том, что сыну пора жениться и семью свою завести, остановить её было так же трудно, почти что невозможно. — С праздником тебя ещё раз, ты у меня самая лучшая, — Вадим позволяет себе не скупиться на ласку к матери, обняв и поцеловав её в пухлую щёку, потому что для него эта женщина приравнивается к святой. Именно Азиза привила своему сыну все хорошие черты воспитания и Желтухин, несмотря на свой грозный статус авторитета на улице, рядом с ней менялся до неузнаваемости. Что ни говори, а мать была для Вадима одной из главных женщин в его жизни и он старался делать всё, чтобы не расстраивать её. Однако, сегодня ему действительно нужно было идти. — Наташ, ты посидишь ещё? — Посижу. — У двоюродной сестры нет желания покидать застолье, тем более, что второго отсоединения Азиза Рустамовна могла бы и не стерпеть. — Ты ж потом вернёшься? — Да, заеду и отвезу тебя в общагу, — сказав это, Вадим пожал руку дядь Вагизу, который только печально вздохнул, осознав, что снова завёл разговор не в ту степь, в которую следовало бы, — ну всё, не скучайте. — Ну вот тебе обязательно надо было поднимать эту тему, — Азиза Рустамовна с досадой упрекнула брата, как только за её сыном с характерным звуком захлопнулась дверь, — ты же прекрасно знаешь, как он к этому относится. — Ой, — Вагиз на это лишь махнул рукой, — я в его возрасте уже двоих поднимал, а он на улице своей… Вадим же, оказавшись на улице, с облегчением выдохнул. Всякий раз, когда за столом заводилась тема о его личной жизни, Желтухину казалось, будто он сидит не в кругу семьи, а в кругу многочисленных сватов, у которых первым пунктиком стоит в списке свадьба. Мать когда-то уже пыталась на него повлиять, знакомила с дочками своих подруг, а Вадим, глядя на них, не чувствовал ничего, кроме простой вежливости. Да, его учили всегда относиться к противоположному полу уважительно, помогать им, поддерживать, и он был таковым в отношении к ним, вот только всякий раз ситуация выходила из-под контроля, когда мать на него наседала с вопросом: как ему его знакомая в качестве спутницы по жизни? Желтухин открещивался от каждой из них, один раз, конечно, палку пришлось особенно перегнуть, потому что одна дочка маминой подруги в него влюбилась по уши. Вадим с ней старался быть вежливым и объяснить доходчиво на словах, что между ними ничего не может быть, но его не услышали. И только тогда, когда он заявил это во всеуслышание обеим семьям, — чем, понятное дело, вызвал скандал, — мать оставила попытки намеренно сводить его с кем-то, но разговорами действовать не прекращала. Вадиму не хотелось портить этот вечер и этот праздник, а потому будет лучше, если сейчас он вовремя оставит застолье. Он был уверен, что мать не обиделась и прекрасно поняла причину такого поступка, а у них и без того будет возможность переговорить обо всём, только уже без его участия. Идя по улице, Желтухин прокручивал в голове свои неутешительные мысли по поводу семейной жизни, о прелестях которой ему твердили все вокруг. Вадим, пожалуй, соврёт, если скажет, что он не мечтал о том, чтобы встретить ту самую, которая растопит его сердце, — более того, ему на полном серьёзе кажется, что он уже её встретил — да вот только сама девушка будто в упор его не замечает, не воспринимает всерьёз, что бы он ни делал, как бы ни пытался с ней поговорить. Дана Хасанова оставалась для Вадима какой-то недостижимой, далёкой звездой, которая, то появлялась поблизости, озаряя своим присутствием всё вокруг, то исчезала, оставляя его снова рыться в догадках и искать новые пути столкновения. В памяти невольно всплыл тот поцелуй у подъезда, с которого прошло уже почти два месяца. И всё это время Дана усиленно избегала его на улице, играла с ним в кошки-мышки, а Вадим, глядя на её такие старания, лишь усмехался и ждал. Ждал момента, когда она сама поймёт, что уже взрослая девочка и перестанет играть в эти глупые, детские игры. В конце концов, он не собирался так просто сдаваться и отступать — просто решил дать ей время.

— Найди себе другую девчонку, которая будет рада такому вниманию, уверена, такое многих зацепит. А меня оставь в покое.

— Не могу. — Вадим усмехается рвано, смотрит на Дану, которая взгляд на него вновь поднимает. — Ты меня уже зацепила.

На лице сама собой промелькнула тень улыбки. Вадим не мог объяснить самому себе, почему его так тянет к Хасановой, но её образ, прочно засевший в голове, отказывался выходить оттуда даже на перекур. Жёлтый понимал, что он в её глазах совсем не тот, кого она бы хотела видеть рядом с собой, но всё равно не мог ничего поделать с каким-то внутренним магнитом, который сталкивал его с ней. И каждое это столкновение потом откладывалось в памяти, как кадр киноплёнки, проносясь потом по сотню раз и вызывая странное, неведомое ему прежде, трепетное чувство. А ведь когда-то он и подумать не мог о том, чтобы влюбиться в неё. Когда-то он не замечал Дану Хасанову, которая была младше его почти на пять лет, бегающую по школьным коридорам с коленками, измазанными зелёнкой. Только потом Вадим восстановил длительную часть воспоминаний, связанных с их короткими пересечениями на переменах, когда они проходили мимо друг друга; либо же, когда он стоял в кругу своих пацанов, Дана бросала на него короткие взгляды, оказываясь поблизости — раньше он их не чувствовал, а теперь вспомнил и осознал, что, на самом-то деле, девчонка, в которую он мог влюбиться, всегда незримо была где-то рядом. Когда мать Даны умерла и он узнал об этом, — случайно услышал от кого-то из домбытовских — ему просто захотелось помочь ей. Сперва его поразил тот факт, что сёстры Хасановы остались одни, если не воспринимать всерьёз отца-алкоголика, которому до них не было никакого дела. Тогда вся улица собирала каждую копеечку, чтобы как-то помочь, были об этом разговоры, были тяжкие вздохи и горестные слова бабулек около подъездов. И Вадим понял, что он не может пройти мимо всего этого. Да, ему было жаль Дану — поначалу, только это чувство он испытывал по отношению к девчонке, которая в свои шестнадцать потеряла мать и была вынуждена столкнуться с настоящими взрослыми проблемами, чтобы заботиться о четырёхлетней сестрёнке. Он взял на себя организацию похорон и большую часть материальных затрат, видя, что у Хасановых попросту нет никаких возможностей, чтобы сделать всё как полагается. Он чувствовал, что Дане неудобно принимать его помощь, но между собственным стеснением и данью памяти родной матери, девушка выбрала второе. А потом он был рядом: первое время они частенько виделись, общались, и в один день она, находясь на грани какого-то отчаяния, и разбитого состояния, поцеловала его. Именно тогда Желтухин понял, что пропал. Вернее, у него внутри что-то ёкнуло вдруг, он сперва в шок пришёл оттого, что это всё реальность, потому что Данка ж девчонка совсем ещё, а он уже взрослый бугай. И, кажется, у неё проскочили тогда схожие мысли, потому что после того случая Хасанова стала намеренно держать между ними дистанцию. Вадим стал помогать материально, так, что она, конечно же, не догадывалась о том напрямую, — деньги из его рук она больше не принимала — но он нашёл способ. Дана получала материальную помощь на них с сестрой, как наполовину сирот, этих денег было не так уж и много, но лучше, чем совсем ничего. И он тщательно скрывал, что каждый месяц выкладывал определённую сумму из своего кармана, потому что знал, что в таком случае Хасанова лучше землю начнёт есть, чем, по её мнению, влезать в долг перед Жёлтым. Если бы пацаны его узнали об этой авантюре, они бы покрутили пальцем у виска и спросили, почему Вадим тратился всё это время на девчонку, которая даже с ним в отношениях не состоит, но вот насчёт этого факта он бы поспорил. Отношения у них с Даной были — непонятные, запутанные и сложные, строящиеся на поддержке и отторжении, на заботе и тайне. Но для него это почему-то имело значение, почему-то он не мог поступить по-другому и всякий раз находился рядом, когда ей это было нужно. И вот, сейчас, по прошествии уже больше года с того момента, Вадим всё ещё не оставляет своих попыток добиться расположения этой девчонки, которая вынимала наружу свои иголки, смотрела на него колючим взглядом — чаще старалась смотреть так, чем на самом деле хотела. Желтухин дал самому себе слово, что он не отступится от своей цели, что пройдёт время и Дана, повзрослев, осознает, что он не такой уж плохой, совсем не злой и не ужасный, каким рисует его образ статус — группировщик. Из собственных мыслей его вытолкнул резкий звук — будто детский плач. Вадим замедлил шаг, прислушавшись. Вокруг улица была пустынной, не было видно ни души, но звук не прекращался. Желтухин пошёл вперёд, подозревая, что источник находится где-то поблизости, и не прогадал. Да вот только, от увиденной картины сердце его внутри дрогнуло, потому что около одного из деревьев в парке, куда его занесли ноги, сидела, прислонившись к столбу, маленькая девочка. Её ручки тщетно пытались растормошить чьё-то тело, лежащее на земле, а голос, раздавшийся после, больно резанул по ушам: — Папа, папочка, проснись! — И это навеяло воспоминание из, казалось бы, давно ушедшего прошлого.

— Пап… Пап, проснись, слышишь? Пап! — Вадиму пять и он стоит около гроба, в котором лежит его отец. Желтухину всё кажется каким-то страшным сном вокруг: и бабки, шепчущие свои молитвы да заговоры; и свечи; и завешенные зеркала; и мать, лицо которой красное от слёз. Вадиму по-настоящему страшно, потому что отец не просыпается, не встаёт — так и лежит с закрытыми глазами, и руки у него холодные, сколько бы Вадим ни пытался их отогреть, растирая ладони. Тщетно.

А потом кто-то подходит к нему, кажется — дядя Вагиз. Он уводит Вадима в сторону, хоть Желтухин изо всех сил сопротивляется, но у него не хватает силёнок противостоять взрослому мужчине. Кто-то из женщин начинает уже громко рыдать, не сдерживаясь. У Вадима и самого на глаза наворачиваются слёзы, да только он старается их стереть рукавом незаметно, потому что отец всегда ему говорил, что настоящий мужчина не должен плакать. Никогда и ни при каких обстоятельствах не должен позволить женщине увидеть себя слабым, потому что женщина должна чувствовать себя под защитой.

Уже на улице, выведя из его дома, дядя Вагиз садится перед ним на корточки и, глядя в глаза, произносит:

— Твой отец не спит, мальчик мой. Он умер. — И эти два слова оказываются для Вадима настоящим, первым болезненным ударом. Приговором. — Крепись. Ты должен быть сильным ради матери, которой нелегко. Ты обязательно вырастешь достойным человеком, как он того и хотел, а я помогу тебе справиться с этой болью.

И если у Вадима была по-прежнему мать, был дядя, который, действительно, старался о нём заботиться, то у сестёр Хасановых не было никого. В два счёта он преодолел расстояние, разделявшее их. — Гуля? Девочка встрепенулась и, казалось, испугалась. Вадим попытался её успокоить, присев на корточки рядом. Гуля выглядела напуганной и заплаканной, а перед ней — Вадим опустил взгляд вниз и стиснул зубы от осознания — лежал их с Даной отец, Дамир. Пьяный в хлам. — Ты чего здесь делаешь? — От этого вопроса на глаза Хасановой-младшей навернулась новая порция слёз. Вадим огляделся вокруг: парк был пустынным, единственным освещением на его территории служили фонари, но и они горели не повсюду. И там, где была темнота, каждую секунду могла промелькнуть для маленькой девочки опасность: какая-то такая же пьянь, как её папаша, или, чего хуже — настоящее зверьё, которое не пощадит. И под этим «зверьём» Желтухин подразумевал далеко не животных по типу стаи злых собак, хоть и от них хрупкая девочка могла бы не отбиться в случае чего. — Ну-ну, тихо, не плачь, — Вадим протянул к ней руки, обняв и прижав к себе. Гуля сопротивляться не стала, по всей видимости, почувствовав, что Желтухин не собирается причинять ей вред, — я Вадим, помнишь меня? Собаку тебе подарил. — Гуля слабо кивнула и Вадим выдавил из себя ободряющую улыбку, стерев девичьи слёзы. — Расскажи мне, как ты тут оказалась так поздно? — Я домой шла. — Так, а ты одна шла? Где твоя сестра? — Вадим ни в жизнь не поверит, что Дана позволит младшей сестре свободно разгуливать по улице в столь раннем возрасте. — Нет, я… Я с папкой… От детского сада… — Он тебя забрал? — Нет. Нас вывели на прогулку вечером, я увидела за забором его. — Так. — Он упал, потом поднялся и пошёл дальше. И снова упал. И я подумала, что он сам не дойдёт, — от этих слов у Вадима всё внутри переворачивалось. Он смотрел на Гулю и не представлял, что должно быть в голове у пятилетней девочки, чтобы не ждать, когда её заберут из детского сада, а пойти самолично провожать пьяного отца до дома, опасаясь, что тот сам не доберётся. — И тебя отпустили одну? — Я Диме Симонову сказала, что за мной дядя пришёл. Если бы воспитательница узнала, что папа, она бы не отпустила. — Гуля шмыгнула носом. — А Дана не разрешает рассказывать в садике про папу, она говорит, что если чужие о нём узнают, то нам будет плохо. — Снова шмыгнула носом и, выдержав паузу, добавила, понизив голос почти до шёпота: — Это наш с ней секрет. Сердце сжалось. — А ты… Ты умеешь хранить секреты? Вадим посмотрел ей в глаза и увидел на дне зрачков страх. Страх того, что он расскажет всё остальным взрослым, и тогда им с Даной будет плохо, а Гуля ведь не хотела этого. Она просто испугалась, что с папой что-то случится по дороге, поэтому решила пойти вместе с ним, а Дамир был настолько пьян, что, упав в очередной раз, уже не сумел подняться. Сил маленькой девочки, чтобы помочь ему в этом, не хватило. — Ты же добрый, да? Дана говорила, что ты хороший. — Правда? Она тебе так говорила? — Не мне, Зое. Я случайно подслушала… — Гуля покраснела, не то от смущения из-за слов, что сказала, не то от слёз, которые только сейчас, наконец, прекратились. — Пожалуйста, не рассказывай про папку никому, он… Он просто болеет. Желтухин осторожно взял Гулю за руки — бедняга совсем замёрзла, уже ведь не май месяц, а у неё и одежда-то не сильно тёплая для сегодняшней погоды, — и, посмотрев в глаза, произнёс тихо, но уверенно, так, чтобы рассеять детские опасения: — Я никому не скажу, — а затем, улыбнувшись, добавил: — я же добрый. — Гуля едва заметно улыбнулась в ответ. — Так, получается, сестра не знает, где ты? — Девочка отрицательно покачала головой. Да уж, ситуация, мягко говоря, дерьмо. Вадим на секунду представил, что было бы с ним, если бы его пятилетняя сестра потерялась — Дана, поди, там три шкуры сдерёт с воспитательницы и со всех, кто ей встретится на пути, чтобы вытащить правду о том, где её маленькая сестрёнка, и что с ней. — Она будет ругаться на меня… — Не бойся, я с ней поговорю и не будет. Твоя сестра тебя очень сильно любит, Гуль, — Гуля смотрела на Вадима, внимая каждому его слову, — но ты должна пообещать мне, что никогда больше не будешь сама вот так уходить, никого не предупредив и не получив разрешение от воспитательницы или сестры. Ты ещё слишком маленькая, чтобы ходить по улицам в одиночку, понимаешь? Обещаешь? — Обещаю. — Кивок. — Всё, пошли, я тебя отведу домой, — Вадим поднялся, выровнявшись во весь рост. Гуля растерянно посмотрела на лежащего на земле Дамира. — А папка?.. Я без него не пойду. Желтухин вздохнул. — И его тоже с собой возьмём. Только ты иди рядом и ни на шаг от меня не отходи, хорошо? Хасанова-младшая снова кивнула.

***

В «Снежинке» было полно народу. Дана слышала голоса посетителей, которые наведались в кафе в этот вечер — она знала, что это место, в основном, обеспечивается за счёт молодых людей, состоящих в группировке Домбыта. Это было их место, их база, и чужакам тут были не рады. Однажды Вадим привёл её сюда, вскоре после смерти матери, но Дане заведение мало понравилось: здесь не было уюта. Приглушённый свет в зале, барная стойка, за которой обычно находился один из группировки, который разливал по рюмкам или бокалам алкоголь. Было и несколько официанток-девчонок, но они, если верить слухам, надолго не задерживались и всякий раз уходили, сменяясь другими. Истинной тому причины Дана не знала, да и её, признаться, это никогда в принципе не волновало, а сейчас — и подавно. Войдя в зал, Хасанова отметила про себя, что, если увидит в этом месте Желтухина и Гулю, то она лично разорвёт его при всех остальных, и ей будет абсолютно плевать, каков авторитет у Вадима и каково мнение о нём потом сложится. Однако, заместо Жёлтого ей подвернулся на пути Цыган. — О-па, какие люди и без охраны, — брови пацана удивлённо взлетели вверх, что было понятно: он ожидал увидеть здесь кого угодно, но не Хасанову, которая обходила «Снежинку» прежде десятой дорогой, — привет, Хасанова. — Вадим здесь?! — Нет его. — Цыган жевал какую-то жвачку, поглядывая в её сторону, пока сама Дана взглядом пробегалась по залу. Слова подтверждались — Желтухина среди присутствующих не было. — А ты чё, больше не здороваешься при встрече? — Где он? — А тебе зачем? Дана метнула в Цыгана настолько убийственный взгляд, что он понял: дело, походу, пахнет керосином. — Раз спрашиваю, значит, надо! — Нет его, он на материн юбилей пошёл. — И давно? — Объясни хоть, чё стряслось-то. Выглядишь, как будто с пожара прибежала. — У меня сестра пропала, звони давай ему! — От требовательного тона Даны хотелось зажать уши. Цыган на долю секунды даже дара речи лишился, но, когда Хасанова толкнула его в бок, вопреки всему, всё же пошёл в сторону телефона. Жёлтый предупредил заранее, чтоб его не дёргали без причин, но тут, блять, без шуток, серьёзно. А если с этой девчонкой что-то случится, а сеструха потом заявит, что прибегала сюда? Цыгану не улыбается проштрафиться перед авторитетом лишь только потому, что он вовремя не соизволил в известность его поставить, а каждый член Домбыта мог подтвердить, что Вадим к Хасановой-старшей как-то слишком уж неровно дышит. Оберегает, блин. Длинные гудки сменились девичьим голосом Наташи, сестры Желтухина, которая только сказала, что Вадим уже ушёл и его нет. Когда она спросила, нужно ли что-то передать, Цыган от греха подальше попросил её сказать, чтоб Вадим либо перезвонил в «Снежинку», либо заехал, если будет такая возможность. Наташа сказала, что всё передаст, когда он вернётся. Дана, стоящая рядом с ним, уже и без того поняла всю суть разговора, поэтому, развернувшись, побежала куда-то в сторону выхода. — Нормально… — Цыган, провожая её взглядом, поймал себя на мысли, что он вообще не понял, чё это только что щас было. — Ни «здрасьте», ни «до свидания»…

***

Вадим поднимался по ступенькам, проклиная тот факт, что в пятиэтажных домах не было лифта. Дамир, повисший на его плечах, совсем никак не приходил в норму и не желал самостоятельно передвигать ноги, а Гуля, послушно шедшая рядом, молчала. В планах Желтухина было как можно скорее добраться до дома, а затем постучаться к соседке Хасановых и попросить присмотреть за Гулей до той поры, пока Дана не вернётся, однако, из-за внушительного веса пьяного тела время на дорогу как-то растянулось. Интересно, когда и где Дамир отъел себе такую задницу? С учётом того, что обе его дочки — сухие тростиночки, которых едва ветер не сдувает, страдающие от явного недоедания. Наконец, дотащив пьяное тело до нужной двери, Вадим останавливается и позволяет себе скинуть с себя вес Дамира, устроив его у стенки. Шарит по карманам куртки, потёртой и испачканной сотню раз всем, чем только можно — ключи обнаруживаются в левом. Вставляет в замочную скважину, поворачивая дважды — пропускает Гулю вперёд и просит включить свет. Хасанова-младшая послушно выполняет просьбу, облегчая Вадиму задачу в том, чтобы увидеть диван. На него, собственно, и скидывает пьяного вусмерть мужика, а сам позволяет себе отдышаться. Ему бы после такой «прогулочки» водички бы выпить, с физической точки зрения, а с моральной — водки. Однако, двоякая сторона ситуации отрезает желание употребить что-нибудь горячительное и высокоградусное, у Вадима в голове понимание вырисовывается: если это тело Данка видит перед собой двадцать четыре на семь в подобном состоянии, то понятно, почему она так от мужского пола шарахается, будто чёрт от ладана. — Кухня у вас где? — Он в квартире Хасановых ни разу не был, не довелось как-то, а теперь видит, почему. Данка его в гости не звала, потому что квартира их ну слишком уж бедно выглядит: и обои поцветшие, во многих местах уж откосы видны; и лампа на потолке вместо люстры какой-то, голым проводом зияющая. Видно, что девичья рука, как может, чистоту поддерживает, да только батёк всё исправно заставляет углы пивными бутылками. У Вадима в голове мысль плещется: кажись, ему кто-то говорил, что Данка эти самые бутылки периодически носит сдавать, чтоб хоть какие-то деньги были с папашкиного запоя в кармане. Желтухин взгляд на Дамира бросает: судя по его пониманию, тот проспит до утра, как медведь в спячке. Надо бы потом этому животному объяснить, что бухать надо в меру, и желательно так, чтоб твоя пятилетняя дочка за тобой по улицам не волочилась, сбегая безо всякого предупреждения. — Там, — Гуля проходит в сторону входной двери обратно и налево сворачивает, выключатель щёлкает. Вадим видит стол, накрытый старой клеёнкой — новая просится; видит холодильник, в который, заглянув, не обнаруживает толком никакой нормальной еды — поди, глава семейства выжирал, но запасами пополнять не хотел; и мойку с шкафчиками, в которых посуда наверняка хранится. — Я водички попью, — Вадим достаёт какую-то чашку с полки и воды набирает из-под крана, жадно несколько глотков делая, — ты, небось, голодная? — Немного, — признаётся Гуля, а затем добавляет: — нам в садике сегодня давали печёночную запеканку, — выражение лица при этом говорит само за себя: Гуля подобное не любит. Вадим усмехается, на миг вспомнив собственное детство и то, как он сам отказывался от подобной трапезы, потому что печёнку с детства его организм отторгает. Сколько бы ни пытались в него её впихивать, всё без толку. А она ещё такая твёрдая была, как щас помнит. Ему, совсем мелкому шкету, казалось, что об неё легче вилку погнуть, чем кусок отломать. В рот положишь — будто резину какую жуёшь, так и просится рвотный рефлекс. — У вас еды тут нет, в магазин надо идти. Но сперва я тебя к соседке отведу и сестру твою пойду найду, а то она там, наверное, собак скоро всех спустит на твои поиски. — Убрав чашку обратно на полку и прикрыв дверцу, Вадим к Гуле оборачивается, кивая в сторону выхода. Девчушка на него смотрит глазами большими своими, синевой отливающими, и робко спрашивает: — А можно я с тобой? — Ты разве ещё не устала по улицам бегать? — Нет, — неправда ведь, он по глазам видит, что Гулька уставшая уже. Но, по всей видимости, не хочет ни к соседке идти, ни с отцом один на один оставаться. И Желтухин сдаётся, потому что, по всей видимости, детям отказывать просто не умеет. Не так его воспитывали, да и девочкам уступать нужно. — Ладно, — улыбается по-доброму, — что с тобой делать, пошли.

***

Хасанова же, выбежав обратно на улицу, не знала, куда деть себя. Глаза вовсю заволокла пелена слёз. Данка не вспомнит, как оббегала дворы, продолжала выкрикивать имя Гули, надеясь, что та вот-вот отзовётся и всякий раз боясь услышать в ответ тишину. Люди, встречавшиеся ей на пути, продолжали отнекиваться, заявляя, что они никого не видели. Добравшись до продуктового магазинчика, забежала к бабе Тосе, чтобы спросить у неё, но и старушка лишь покачала головой, а затем, услышав, что Гуля пропала, ужаснулась. — В милицию звони, что ж ты одна-то её ищешь! Ох, Господи помилуй, что ж это творится-то, не иначе, как какое-то проклятье на вашу семью свалилось… — Баба Тося едва ли не хваталась за голову, ахая и охая, но Дане от этого ужаса и сочувствия, промелькнувшего на лице, легче не стало. — А если её какой-то маньяк украл?.. Бедная девочка… Ты знаешь, у меня сын рассказывал, что такие случаи были уже в столице, якобы какой-то мужик заманивал девочек к себе домой и там… — Баб Тось, стоп, у меня сейчас крыша съедет уже! — Дана не могла слушать эти слова, её воображение мигом нарисовало образ отбивающейся Гули. Хасанова выскочила обратно на улицу, в поисках телефонного автомата. Лёгкие жгло, ноги болели от этих сумасшедших пробежек по всему району, сердце бешено колотилось, но ужас и страх были сильнее физической усталости. Если с Гулей случилась беда, если она угодила в руки и правда к какому-то психу или маньяку, она никогда себе этого не простит. Ни себе, ни другим. Однако, когда до телефонного автомата остаётся метров десять, Дана вдруг слышит оклик — и сердце на секунду останавливается, потому что до ушей голос сестрёнки доносится. Развернувшись, убеждается: Гуля стоит, ручкой ей машет, а рядом с ней — Желтухин. И праведный гнев за секунду разгорается в ней, преподнося новые силы. Дана стремительно расстояние преодолевает и бросается сестре. — С тобой всё нормально? — Осматривает её всю, с ног до головы; Гуля кивает, и Дана вмиг отстраняется от сестры, на Желтухина взгляд переводя. Сдержаться ей сложно, Хасанова его в плечо толкает, налетая сходу: — Ты вообще охренел?! Как ты додумался, блять, до такого?! — Из-за эмоций обо всём забывает, даже о том, что рядом сестра, при которой не следовало бы так выражаться. — Я чуть не поседела, пока все улицы оббежала в районе, я, мать твою, уже собиралась в ментовку звонить, думала, с ней что-то случилось, а ты…! Желтухин от её ударов уворачивается и руки в хватку заключает, да только Дана не упускает возможности снова попытаться его ударить. — Успокойся! — Голос на неё повышает, ну надо же! — Я чё, по-твоему, псих какой или самоубийца? — Более спокойно спрашивает, глядя прямо в глаза. Дана руки одёргивает, чтоб вырвать запястья из железной хватки — не отпускает. — Я твою сестру в парке нашёл, ясно? Она за батей вашим увязалась, который пьяный в стельку уснул прям на земле, а она его разбудить пыталась. Не веришь — у неё спроси. — Это правда? — Взгляд на сестру переводит. — Да, — Гуля выглядит расстроенной, у Даны с одной стороны сердце кровью обливается, а с другой ей впервые в жизни хочется сейчас выписать оплеуху собственной сестре. Она руки из хватки Вадима вырывает, наклоняясь к ней. — Я тебе сто раз говорила, чтоб ты никуда не ходила без спросу одна! Говорила?! — Успокойся! — Вадим её на себя тянет, Дана от него отбиться пытается. — На меня смотри! — Нет, он её точно доконать решил, взглядом своим как минимум. Желтухин почти по слогам произносит следующие слова: — Она уже всё поняла. Не ори. Главное, что всё обошлось. Я её привёл домой, батю вашего дотащил, хотел идти за тобой, чтоб предупредить. Дана руки его чувствует на плечах своих, ладони тёплые греют. Жёлтый смотрит прямо ей в глаза и понемногу буря внутри утихать начинает. Хасанова успокаивается, признавая, что ещё десять минут назад она молилась о том, чтоб с её сестрой было всё хорошо. Всё хорошо, да. Если не брать в расчёт то, что это опять из-за него. Как же она ненавидит этого чёртового алкаша и мечтает о том, чтоб он сдох! От него одни проблемы только… От эмоций этих её потряхивать начинает, да только Дана заставляет себя успокоиться. — Гуля, домой, — тон приказной, да, но поделать с собой ничего не может, за руку сестру хватает. — Дан… — Молча! Эмоции в ней утихают окончательно только тогда, когда она порог квартиры переступает, Гулю сходу спать отправляя, а сама на кухню идёт. В холодильнике мышь повесилась, Данка на стул садится и чувствует, что разреветься охота от того, что сегодня был очередной ужасный день её жизни. Дверной звонок раздаётся спустя минут десять — на пороге Желтухина видит с пакетами. — Зачем ты это принёс? — Увидел, что у вас в холодильнике шаром покати, — Жёлтый не смущается абсолютно, протягивает ей пакеты, а Дана понимает, что у неё абсолютно нет никаких сил уже, чтобы пререкаться. Если бы кто-то ей сказал об этом ещё недавно, она бы не поверила, а сейчас просто спрашивает: — Чай есть, чёрный… Будешь? Уже позже, когда чайник вскипает, Дана сидит напротив Желтухина на кухне, смотрит на чай, к которому притрагиваться желания никакого нет. Вадим ещё, будто чувствовал, пряников взял, мятных. У Даны нет желания спорить о том, что ей не нужна ни поддержка, ни все эти, как ей всегда казалось, подачки. Сейчас у Даны внутри шторм, её накрывает так, что поделать с собой ничего не может. От одной только мысли о том, что, если бы не Вадим, всё могло бы закончиться гораздо хуже, плечи её потряхивать начинает. Желтухин, словно заметив это, ладонью своей к пальцам её прикасается. И рука у Вадима тёплая, почти как у мамы в детстве. И этот взгляд, которым он на неё смотрит, всю душу Данке выворачивая наизнанку — это становится последней каплей, которая добивает. Горячие слёзы, застывшие в глазах, по щекам скатываться начинают. Дана не знает, что на неё нашло, она ведь не хотела при нём реветь, но почему-то не сдержалась. — Знаешь, я так устала от этого всего, — признаётся, глаза прикрывая. Снова порция солёных слёз по щекам скатывается, — иногда утром просыпаюсь, думаю: зачем? А потом на Гулю смотрю и понимаю, что ради неё только и пытаюсь всё это время как-то… — Голос дрожит, Дана останавливается, чувствуя, как ком в горле собирается совсем рядом, ей ни слова произнести нормально нельзя никак, и давит так больно, будто жжёт. — Я чуть с ума не сошла, когда пришла сегодня, а… а её там не было. Я уже успела представить себе всё самое, блять, стрёмное на свете, я на секунду подумала о том, что если с ней что-то… Я б не вывезла. После мамы… — Носом воздух шумно втягивает, успокоиться ей нужно, но легче почему-то не становится. Перед глазами всё плывёт, силуэт Желтухина и половина кухни размытыми кажутся. — А иногда вот, как сейчас, мне кажется, что я хреново всё равно справляюсь. Наорала на неё, хотя сама по факту виновата не меньше, да ещё и на тебя сорвалась… Я подумала, что это ты её специально забрал, а сейчас понимаю, что нет, что ты просто помочь хотел, а я даже спасибо тебе там не сказала за это, а ты вот, принёс эти продукты и, вообще… Истерика. У неё руки опускаются, потому что сил уже никаких не осталось. За один вечер столько всего навалилось — да что там вечер, за весь год последний. А Дана ведь не железная, хоть и пытается таковой казаться, но неправда это всё. Маска только, чтоб близко к себе не подпускать, чтоб не допускать того, чтоб ей больно смогли сделать. А по факту ей так не хватало рядом порой какой-то поддержки. Да, у неё есть подруга, Зоя, которая, конечно же, знает о её проблемах, да только Павлова ей не раз предлагала у неё пожить с Гулей, а Дана отказывалась. И есть Вадим — вот этот вот Вадим Желтухин, который сидит сейчас рядом с ней, которого Дана отталкивала всеми возможными способами, которому она столько раз пыталась показать, что он её никак не интересует, разве что прямым текстом не послала, а он — он всё равно, блять, рядом с ней сидит. Всё равно мимо сестры её не прошёл и помог. В какой уже раз он её выручает? В какой раз пытается поддержать? Дана не знает, в какой момент она в объятьях его оказывается. Наверное, не вспомнит, то ли сама она поддалась к нему, то ли он её к себе притянул, но уже в плечо утыкается, слёзы горячие роняя и чувствует, как её изнутри колотит. Трясёт. А Вадим её по спине гладит, молчит просто и гладит, ничего не говорит, позволяя ей выплакаться. Ебаное дежавю — она только единожды вот так ему в плечо ревела, сразу после маминых похорон, когда он её отвёз в «Снежинку», а Гуля у Зои тогда осталась. Дане нужно было выпустить из себя эти эмоции, чтоб сестрёнка их не видела, потому что для Гули ей нужно было держаться, казаться сильной, а не слабой. Переборщила Данка, переоценила свои силы. — Посмотри на меня, — голос у Вадима тихий уже, успокаивающий. Желтухин её за подбородок приподнимает, Дана смотрит на него красными и опухшими глазами. — Ты хорошая сестра, слышишь? Ты её любишь, ты всё для неё делаешь. И она это ценит, поверь. Не всякому так по жизни повезёт, чтоб иметь подобную поддержку, а ей с тобой повезло, потому что ты ради неё всё это терпишь. Я, может, не знаю в полной мере, как тяжело тебе тащить на себе всё, но я правда хочу помочь. И это не из жалости, о которой ты всё время думаешь. Дане его слова кажутся такими пронзительными, такими тёплыми. В груди у неё теплеет от этих слов, которые в голове продолжают эхом разноситься, когда Желтухин уже заканчивает свою речь, продолжая смотреть на неё. Правая рука касается мужского плеча. Взгляд Даны падает на губы Желтухина. Она носом шмыгает, чувствуя на щеках липкость после слёз. Его палец внезапно по её щеке проводит, не то разглаживая кожу, не то стирая след от дорожки. Дана на секунду взгляд поднимает, снова глазами с Вадимом сталкиваясь. И понимает, что, если не сделает этого сейчас, то потом будет жалеть, но он опережает её: первым губы девичьи своими накрывает, сминая их несильно. И Дана на поцелуй отвечает, глаза закрыв, руками по плечам проводит, чувствуя под подушечками пальцев силу его подтянутого тела. Ещё бы — не каждый Дамира в одиночку на себе дотащит, его дружки, вон, порой не справлялись и вдвоём осилить путь, а он не только его дотащил, но и Гулю довёл. Хотя, в моменте Дана на секунду думает о том, что лучше б их папаша остался в парке — может, и вправду его бы загрызли псы голодные, или ещё какое зверьё, человечье. Но мысль эта быстро теряется, уносится куда-то прочь, потому что она чувствует, как Вадим её ближе к себе прижимает, руки вокруг талии обвивает и его пальцы куда-то ей возле рёбер упираются почти что щекотно. И ей почти что уютно становится вот так, рядом с ним. Какое-то странное, трепетное чувство в груди появляется, по всему телу волнами тёплыми расходится во все стороны, от макушки до пяток. Ладонь скользит чуть выше, касаясь его щеки, за шею обхватывает — Дана чувствует волосы Вадима, мягкие пряди меж её пальцев проходят легко. Сердце собственное в ушах стучит громко. Хасанова первая поцелуй прерывает, отстраняясь от Вадима. Глаза открывает, снова сталкиваясь с ним взглядом. Стеснение сразу волной накатывает — Дана не знает, что говорить, а Желтухин молчит, дышит часто и тяжело, но взгляда своего с неё не сводит, точно кто-то его приклеил. И Дане снова хочется смеяться и плакать одновременно. — Что ты со мной делаешь, а? Вадим усмехается хрипло в ответ. Он не знает, что. Но знает точно, что ему это, определённо, нравится. Как и ей.

***

— Проходи, он в гостиной, — Татьяна с порога встречает её этой фразой. Катя кивает, заходя в квартиру. Сергей Андреевич на диване сидит, укрыв ноги пледом, и Катя взглядом по лицу скользит. Опухшее уже от выпитого накануне алкоголя, а рядом — стакан с водой и графин, который Таня ему принесла несколько минут назад. Мужчина взгляд на дочь переводит и, увидев её, в ломаной улыбке расплывается: — Здравствуй, дочка. Пришла навестить? — Морщится, потому что головная боль всё ещё накатывает. Таблетка, выпитая после пробуждения, ещё не успела подействовать. У Макаровой сердце сжимается, потому что видеть отца в таком состоянии не хочется, она и представить себе не могла, что он докатится до такого, внутреннее чувство вины просыпается в ней. — Привет, пап. — Катя рядом садится на диван, рукой ко лбу отца прикасается. Горячий, будто с температурой. — Разве я могла не прийти? — Ну, за последний месяц что-то ни разу… Он вздыхает, снова делая глоток, а Катя наблюдает за ним и после вопрос задаёт: — Ты из-за этого пьёшь? — А кто тебе сказал, что я пью? — Взгляд Сергея Андреевича останавливается на Татьяне, которая следом за Катей в гостиную теперь входит, останавливаясь за спиной у будущей падчерицы. — Понятно. Можешь не отвечать. Катя оборачивается, сталкиваясь взглядом с Татьяной. В её глазах немая просьба плещется, которую женщина выполняет, чуть кивнув — покидает гостиную, оставляя их наедине. Есть разговоры, которые не предназначены для третьих ушей, и хоть Татьяна в их доме не лишняя, и не чужая, но всё же Катя хочет поговорить с отцом наедине, и это решение следует уважать. Снова переведя взгляд на мужчину, она руку свою на его кладёт, чуть сжимая в знак поддержки. — Пап, ну, что с тобой? — Со мной всё нормально. — Я вижу… — Катя на стакан кивает. — Послушай, я знаю, что тебе тяжело. Мне тоже нелегко сейчас, правда. Но я прошу тебя: подумай о том, что у тебя на носу важное и ответственное событие, в конце концов, ты ведь так ждал этой свадьбы, я знаю, ты любишь Таню, — в глаза отцу заглядывает, стараясь там найти хоть что-то прежнее из того, что их связывало. Ведь не могло всё так просто исчезнуть, — а она любит тебя. Она переживает за тебя, правда. Я хочу, чтобы у вас с ней всё было хорошо, ты заслуживаешь этого, особенно после того, что у вас было с мамой… — Кать, — он перебивает её и она останавливается, замолкая, — неважно. Это всё неважно. — А что важно, пап? — Спрашивает и ловит себя на мысли, что боится услышать ответ. По-прежнему. — То, что я сделала свой выбор? — Ты выбрала его. — Я никого не выбирала. — Катя качает головой. — Пап, правда. Я не могу выбирать между вами двумя, пойми ты. Потому что каждый из вас по-своему очень дорог для меня. Я это понимала тогда и понимаю это сейчас. Всё утро и полночи накануне Катя думала о том, что скажет отцу, но всё никак не могла подобрать в голове подходящих слов, а сейчас те сами появлялись в её речи, с лёгкостью срывались с языка, будто так и надо. Она говорила искренне, желая достучаться и не переставая надеяться, что в этот раз всё-таки получится. — Может, тебе кажется, что я ошибаюсь, если подпускаю Костю к себе, но, пожалуйста, не думай, что я от этого перестаю быть твоей дочерью, перестаю переживать за тебя или думать о тебе. Пап, я правда очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, я готова тебя поддержать всегда так же, как и ты меня поддерживал, но я не могу выбрасывать из своей жизни другого человека, лишь только потому, что он не устраивает тебя. Я знаю, что ты за меня переживаешь, но это моя жизнь и даже если это будет ошибка, то это будет моя ошибка и мой выбор, за который буду нести ответственность только я одна, и никто больше. Ты говорил, что родители должны уберечь своих детей от этих ошибок, но они не могут уберегать их вечно от всего, что есть в этой жизни, и ты тоже не сможешь вечно вести меня за собой. Рано или поздно ведь всё равно наступит момент, когда мне придётся принимать свои решения, идти своей дорогой. Разве ты меня не сможешь понять и осудишь за это?.. Сергей Андреевич смотрит на неё, и Катя произносит последнее: — Ты, конечно, можешь не принимать мой выбор, но ты всё равно не сможешь заставить меня его изменить. И это не значит, что я не ценю твою заботу и попытку как-то помочь, я просто имею своё мнение, и хочу жить своим умом. Но, как бы там ни было, я всё ещё остаюсь твоей дочерью и я очень сильно люблю тебя, правда. От чистого сердца. Катя не знала, что ещё может сказать отцу, но больше у неё не было никаких аргументов. Никаких доводов. А Сергей Андреевич в ответ просто обнял её, и Катя поняла, что они уже и не нужны. Кажется, помогло. Попустило?.. — Катя-Катя… — Он вздохнул и она грустно улыбнулась, уткнувшись ему подбородком в плечо. — Когда ты успела так быстро повзрослеть? — Пообещай мне, что ты не будешь больше пить, — отстранившись, озвучивает эту просьбу. Смотрит в глаза отцу, ожидая ответа. Сергей Андреевич прислоняется лбом к холодному стеклу и медленно выдыхает, произнося всего два слова в ответ: — Не буду. И Катя улыбается, признавая, что первый, самый трудный, шаг сделан. — Ты придёшь на свадьбу? — Конечно, приду. — Только… — Сергей Андреевич паузу выдерживает, но Катя уже понимает, о чём именно отец её попросить хочет. Хоть его и тронули её слова, но в вопросе Кащея он по-прежнему остаётся на своей позиции и Катя принимает это, уважая его выбор. Всё, чего ей хочется — такого же уважения в ответ. — Не волнуйся, я приду одна, — обещает. В конце концов, Катя бы не смогла пропустить такое событие, как свадьба родного отца, а с Костей… С Костей она как-нибудь решит этот вопрос. И ей почему-то кажется, что он её поймёт.