Без тормозов

— …Значимость Гиппократа заключается в том, что он сумел связать воедино все разрозненные течения — храмовую медицину, её философские школы и медицину в гимназиях, поэтому его иногда называют «отцом медицины». На сегодня всё, можете быть свободны. — Лев Георгиевич, преподававший у них историю медицины, дал отмашку, что студенты могут расходиться. Поток хлынул из аудитории, Катя же задержалась дольше остальных, не желая попадать в этот водоворот. Сложив конспект в сумку, Макарова покинула аудиторию вместе с преподавателем и, попрощавшись, направилась к выходу из стен института. В целом, ей всё ещё не верилось, что жизнь так сильно изменилась. Вместо привычных сорока пяти минут приходилось теперь выслушивать полуторачасовые лекции, готовиться к семинарам и зубрить, зубрить, и ещё раз зубрить. К концу учебного дня рука просто отваливалась от количества написанного, а мозг, казалось, грозился вскипеть. Особенно тяжело давалась Кате латынь: сколько бы она ни пыталась, её язык отказывался нормально произносить то или иное слово, коверкая его во время ответов. Наташе в этом плане было куда легче — ей латынь давалась с лёгкостью и кудрявая блондинка лишь улыбалась, когда преподаватель подмечал эти способности. С первых дней они ходили вместе, поскольку уже немного знали друг друга и обе не чувствовали такого сильного дискомфорта в заполненной битком аудитории студентов. Чаще всего у них присутствовал весь поток на занятиях и вот тогда стоило постараться прийти пораньше, чтобы занять себе мало-мальски доступные, и не слишком отдалённые места, потому что с задних рядов практически ничего нельзя было расслышать: туда обычно садились те, кто хотел либо посмеяться, либо поболтать, но уж точно не научиться чему-нибудь новому. Выйдя на улицу, Катя поёжилась от порыва ветра — за воротник упало несколько капель — и смахнула со лба прядь волос, которая тут же полезла в глаза. Осень в этом году выдалась холодной, с первых же сентябрьских дней заливая Казань дождями. Листва на деревьях уже успела пожелтеть, готовясь к наступлению октября, а ветер с каждым днём усиливался, намекая на то, что солнечная погода осталась в ушедшем августе. Наташи сегодня на парах не было, поэтому Катя только от души позавидовала соседке, что отправилась к тётке на юбилей. Сидит сейчас в тёплой квартире, в кругу семьи, а вечером наверняка брат привезёт её к общежитию. Ей, в отличие от Наташи, придётся сейчас топать своими ножками, а по прибытию в комнату — провести вечер в обнимку с конспектом по анатомии. Окончание лета ознаменовалось для Кати началом взрослой, самостоятельной жизни. После того злополучного скандала с отцом, она уже не пыталась с ним поговорить о Косте, не пыталась его переубедить — на следующий день Катя поехала в институт, нашла кабинет ректора и попросила выделить ей место в общежитии. Пахомов Виктор Анатольевич поначалу удивился, почему студентка обратилась именно к нему с этой просьбой, но Катя объяснила, что её направили от деканата, заявив, что списки на расселение утверждает ректор. Мужчина пожаловался на свою забывчивость и заявил, что Кате, как иногородней студентке из Москвы, должны были и так предоставить общежитие, и оповестил, что она может заселяться туда со дня на день. Сергей Андреевич, только расслышав о переезде, сначала был категорически против — по всей видимости, подумал, что дочка его к бывшему уголовнику переехать собралась, и лишь после того, как Катя предложила отцу самому довезти её до общежития, мужчина поверил, что всё это всерьёз.

— Кать, я же тебя не выгонял из дома…

— Не выгонял, — подтверждает Катя, сидя на заднем сидении машины. Таксист за рулём бросил взгляд в зеркало, нет-нет, да прислушиваясь к чужому разговору.

Уж больно лица у его пассажиров были мрачные, особенно у мужчины.

Когда они подъезжают к месту назначения, Катя первая вылезает из машины, подходя к багажнику. Таксист помогает достать ей сумку с вещами, вручая её Кате в руки. Отец стоит, смотрит на неё, и девушка, чувствуя его взгляд, понимает, как сильно всё изменилось.

— Я вас здесь подожду, — таксист отцу кивает, удаляясь снова на своё законное водительское место, а Сергей Андреевич к дочери ближе подходит. Катя голову поднимает, всматриваясь в глаза отцу.

— Ты из-за него решила съехать, — констатирует, как факт, мужчина.

— Нет, пап, не из-за него.

— Из-за меня?.. — Надтреснутый голос и вопрос, ответа на который Макаров боялся.

— Из-за себя, — честно отвечает Катя.

Она думала об этом всю ночь после того, как они тогда поссорились. Понимала, что, если останется под одной крышей с отцом, будет вынуждена считаться с его правилами, будет вынуждена следовать его мнению. Она знает, что отец любит её и желает добра, но он упрямо не замечает того, что Катя выросла, и их взгляды на некоторые вещи могут расходиться, могут не совпадать, и это, пожалуй, абсолютно нормальное явление. Процесс сепарации рано или поздно должен начаться, и пусть уж лучше так, чем всё превратится в историю Кати с матерью. Она не хочет, чтобы их отношения стали точно такими же.

Вдобавок ко всему, Катя понимала, что отец изначально ведь не был готов к её окончательному переезду в Казань. У него были планы жить вместе с Татьяной, совсем скоро они поженятся и Катя не хочет им мешать строить свою счастливую жизнь, а ей пора повзрослеть по-настоящему. Возможно, теперь, когда она станет самостоятельной и перестанет зависеть от него в любом плане, он посмотрит на неё по-другому и сможет понять, что Катя, даже если совершает свои ошибки, то имеет на них полное право. Имеет право жить так, как ей того хочется.

Она уже не ребёнок.

— Ладно, пап, мне надо идти, — Кате ещё нужно зайти к коменданту общежития и узнать, в какую комнату её расселили; получить постельное бельё; разложить вещи. Привыкнуть к тому, что теперь всё будет именно так, а уже послезавтра ей выходить на занятия в институт.

Отгораживалась всем этим, а на самом деле понимала, что ей слишком больно. И отцу тоже нелегко.

Долгие проводы — лишние слёзы.

— Кать… — Сергей Андреевич поднял на неё взгляд и Катя увидела, что он полностью разбит происходящим. — Неужели он того стоит?

— Пап, пожалуйста, не начинай…

— Я просто понять хочу… — Сергей Андреевич оглядывался на прошлое и не понимал, когда его дочка так сильно изменилась. Когда в их отношениях появилась ложь, появились тайны. Неужели он упустил её ещё тогда, в детстве? — Ты действительно не видишь того, какой он? Я ведь не могу не переживать за тебя, я понимаю, да, что я перегибаю с этим контролем, но я когда увидел вас тогда… Будто перемкнуло. Вспомнил, как ты лежала там, в палате, без сознания… С ним ты не будешь в безопасности, рано или поздно он подведёт тебя под монастырь. Люди видят, какой он, ты ж жалеть будешь сама потом.

Каждое отцовское слово в Катю будто ножом под кожу проникает, лезвиями по сердцу режет. А ведь ещё совсем недавно всё было совсем по-другому и Катя, если бы ей кто-то сказал, что она так лихо перевернёт свою жизнь, снова, уже в который раз за последние месяцы, не поверила бы в это.

— Пап, я всё это уже слышала, правда. Давай не будем об этом, — все эти разговоры похожи на переливание из пустого в порожнее. Они по кругу ходят, но к единогласию прийти не могут.

Не примет отец Кащея и их отношения, а Катя не может подчиняться ему и идти по жизни только с теми людьми, кого отец одобрит.

— Я тебя очень люблю, правда, но я не могу так. Ты же видишь, что у нас происходит. — Сергей Андреевич видит, понимает, но не осознаёт того, когда всё так успело испортиться? — Я буду жить здесь, в общежитии. Я не собираюсь переезжать к Косте, можешь об этом не волноваться. Просто хочу начать жить своей, самостоятельной жизнью. Буду получать стипендию, устроюсь в больницу на работу, медсестрой, санитаркой… да хоть кем. Пап, я выросла, и у меня должна быть своя жизнь, — Катя понимает, что сейчас им обоим тяжело, но так будет правильно.

В конце концов, это не конец света, они остаются в одном городе и смогут видеться.

— Я пойду.

Катя на прощание отца обнимает, но объятья эти холодом отдают. Зажмуривается крепко.

Горько от этого на душе, но поделать с этим ничего нельзя. Возможно, со временем станет легче.

Отстранившись и попрощавшись с отцом, к общежитию лицом разворачивается, направляясь ко входу.

В голове мысль бьётся: «Главное — не обернуться». Иначе будет ещё сложнее.

И Катя не оборачивается, хоть и продолжает чувствовать на себе его взгляд, пока не скрывается за дверью.

От института до общежития надо было пройти целый квартал, и если раньше Кате казалось, что это немного, то в нынешнюю погоду с каждой секундой ей всё больше хотелось ускориться, чтобы поскорее преодолеть эту полосу препятствий из луж. Хорошо хоть, что зонт у неё оказался при себе, но, учитывая сырость, от холода это её не спасало. Кутаясь в свою джинсовую куртку, Катя перепрыгивает через лужи, параллельно следя за тем, чтобы никакая мимо проезжающая машина не оказалась к ней слишком близко — не очень-то хочется быть окаченной брызгами грязи. Пальцы на ногах постепенно замерзают и Макарова пеняет на себя за то, что надела балетки — пожалуй, пора уже перейти на полноценный осенний сезон гардероба, а то так недалеко и слечь от простуды. Шум дороги постепенно становится всё более отдалённым, когда она сворачивает во дворы, решая срезать путь. Они с Наташкой здесь как-то проходили после пар, Рудакова ей дорогу показывала, впереди замелькал гаражный кооператив в конце улицы — ходить там одной ей, после пережитой летом «пробежки» от местных универсамовских ребят, было, откровенно говоря, страшновато. Но сейчас Катя ловит себя на мысли, что в данный момент для неё это мало имеет значения — лишь бы поскорее очутиться в тепле, даже несмотря на то, что, по мере приближения к этому гаражному кооперативу, воздух будто бы густеет в пространстве и Кате, скорее, только кажется, что она чувствует запах крови. Эта территория района — как вольер, в котором отовсюду можно почувствовать на себе чей-то скрытый, хищный взгляд. Группировщики, словно те самые волчата, рыскают по периметру в поисках добычи, а тем, кому не посчастливится с ними столкнуться, придётся побороться, чтобы вырваться из их лап и не угодить в капкан. У Кати, впрочем, вроде как, преимущество есть, она с Кащеем ходит и, как он ей объяснил, для улицы это — всё равно, что печать неприкосновенности. Если её кто-то тронет, то расплата последует незамедлительно. Впервые услышав эти слова, Катя подумала о той бывшей Кащея, которая на неё напала. Что с ней случилось? Постигла ли её та расплата? Костя только раз услышал от неё вопрос о Люде и сказал, что ей не о чем переживать, а она всё равно невольно переживала. Если честно, то Макаровой было отчасти страшно, потому что, вспоминая о том разговоре, она всякий раз поддавалась сомнениям: а что, если когда-то Кащей точно так же поступит с ней? Что, если когда-то ему встретится ещё кто-то, кто сможет его заинтересовать, а ей, Кате, ничего не останется, кроме как давиться в своей тоске и сжимать от бессилия кулаки? Потому что она уж точно не повторит подвиг своей предшественницы с нападением — у неё, в отличие от Люды, крыша так не съедет. Эти мысли, в основном, подкрадывались к ней в ночное время суток, когда, закрывая глаза, Кате казалось, что она снова слышит отцовский голос, твердящий о том, что Кащей так и останется со своей улицей и никогда от неё не откажется ради Кати, которая жизнь свою погубит. А потом, стоило ей увидеть его щербатую улыбку и почувствовать крепкие объятья, как они исчезали, растворялись, точно их и не бывало. Хлюпающие шаги позади резко настигают её и кто-то касается плеча. Макарова вскрикивает, оборачиваясь, но тут же выдыхает — перед ней не чужак стоит, а вполне себе уже знакомый юноша. — Нельзя так к людям подкрадываться со спины. — Она, блин, подумала, что сейчас ноги рвать придётся, переходя на бег. Мало ли, может, тут не только универсамовские ходят? Поди разбери, все почти на одно лицо, побитое и грозное. — Я и ударить могу в следующий раз. — Учту. — Зима только кивает, грызя семечки и сбрасывая шелуху в завёрнутый пакет из-под какой-то старой газеты. — А чё ты тут одна вообще идёшь? Не боишься, что проблемы будут? — Катя только сейчас понимает, что её относительно новый знакомый слегка картавит и со стороны это выглядит умилительно, делает его облик не таким грозным. «Супер» в спортивных штанах, кроссовках, чёрной куртке и такой же чёрной, едва до ушей достающей, но прикрывающей лысую макушку, шапке. А вот нос на лице выделяется трещиной почти у самой переносицы — по всей видимости, поучаствовал недавно в очередной заварушке. — Ты, что ль, проблемы? — Да не, я, скорей, наоборот — защита. — В смысле? — В прямом. Пошли, доведу тебя до общаги твоей, личная просьба Кащея, — как-никак, сводному брату не откажешь. — И часто он тебе такие просьбы даёт? — Сначала Зима на дискотеке её караулил, теперь, вот, до общаги провожает. Интересно, а самого Кащея это не смущает? Того и гляди, что скоро на улице разговоры пойдут, будто Макарова не с одним, а с двумя сразу встречается. Вот веселье-то будет, особенно, в глазах отца, если он эти слухи от соседей уловит. — Это уж тебя не должно волновать, но, если с тобой чёт случится, башку открутит мне. — Катя лишь хмыкает на эти слова. Похоже, Кащей серьёзно подошёл к поручению, раз запугал одного из своих пацанов, хотя не сильно похоже, чтоб тот прямо трясся от страха. — И это, на будущее: ты мне скажи, до скольких у тебя занятия, чтоб я тебя не вылавливал в следующий раз на районе. — Звучит так, будто ты теперь каждый день меня сопровождать будешь. — Не каждый, а только тогда, когда Кащей не сможет. — Перспектива просто «высший класс». — Я б на твоём месте радовался, что он не Турбо это поручил. — Да уж, отблагодарю при встрече, — сталкиваться со вторым у Кати нет никакого желания, они с первой встречи друг другу, мягко говоря, не очень понравились. До сих пор, если она вдруг видела Туркина на районе, то её прошибало раздражение и Катя старалась как можно скорее уйти в противоположную от него сторону. И всякий раз она вспоминала тот хищный взгляд и дерзкое, пропитанное желанием унизить и растоптать:

— Карманы выворачивай.

Следующие минут десять они идут по улице молча. Катя под ноги смотрит, чтобы в лужу не угодить, да изредка взгляд в сторону Зимы бросает, который смотрит прямо перед собой и иногда — по сторонам, щёлкает семечки с характерным звуком и сплёвывает шелуху с пухлых губ, делая вид, что непрекращающийся дождь нисколько его не волнует. — Ты б хоть капюшон, что ли, носил. — На хрена? У меня шапка есть. — Из твоей шапки уже, как из моего зонта, выжимать можно. — Не сахарный, не растаю. Катя губы поджимает только. Почему эти пацаны мнят из себя таких супер-героев, которым горы по плечо и море по колено? Они ведь такие же люди, как и остальные советские жители, и у каждого из них есть своё уязвимое место, которое они тщательно прячут от чужих глаз. Гробят своё здоровье или в уличных потасовках, или вот так, из-за погоды, не задумываясь о том, что оно не железное, может ручкой махнуть и раствориться в горячке. — Дело твоё. — Катя, в конце концов, ему не мать и не сестра, чтоб указывать да заботиться, просто хотелось как-то по-человечески, но, раз её порыв не оценили, то будет так. Зима же, шагая рядом с Макаровой, вспоминал ту злополучную дискотеку. Кащей, получив ножевое, а следом угодив на несколько дней в участок — события завертелись со страшной силой — пришёл на их базу дней через пять, уже пойдя на поправку. Сходу, увидев младшего брата, врезал ему по зубам так, что Вахит сперва не сообразил, за что, а потом понял: оплеуха нашла своего проштрафившегося. Зиме ведь ясно было сказано, с Катьки Макаровой глаз на дискотеке не сводить и, если появятся смельчаки, которые посягнут на её безопасность, либо самому растолковать, что по чём, либо Кащея звать. Но откуда он мог знать, что её и в туалет надо сопровождать? Вообще то, что этот Фахрутдинов попрётся в женский туалет, просчитать заранее было нельзя, а Зима, вроде как, на тот дискач шёл, чтоб повеселиться, а не сторожем быть. Понятное дело, эти слова вслух произносить было чревато, поэтому он промолчал. И весь последующий месяц наблюдал за тем, как универсамовский авторитет ходит мрачнее тучи, а всё потому, что Катя Макарова под домашним арестом была. Знал Зима, что старший брат неровно к ней дышит, допёр уже, причём, давно, но чтоб до такой степени… Кащей стал ещё более раздражительным, чем обычно; глотал водку в подсобке, запираясь ото всех; а когда, протрезвев, подзывал к себе скорлупу и говорил заученный текст, вручая трубку к уху, и получал один неудовлетворительный результат, то свирепел ещё больше. Оплеухи летели за малейшую оплошность и, можно сказать, не только авторитет, но и добрая половина «Универсама», получившая от него за это время по мордасам, ждала момента, когда зазноба Кащеева в норму придёт. Потом подобрел, вроде, отлегло — нет, оплеухи не закончились, но стали как-то более редкими. И сегодня, вот, уходя из качалки, подозвал к себе Вахита. Заявил, что у Зимы есть шанс загладить свой косяк, встретив Катьку после учёбы и доведя без приключений до общаги. И вот, он идёт по улице, оглядывается по сторонам, вылавливая каждый звук и шорох, который может подозрение вызвать — выполняет данное ему задание. Причём, на всё про всё, по подсчётам Вахита, у него остаётся меньше получаса, у них собрание на коробке сегодня, а значит, всем надо быть, несмотря на плачевную погоду. Уже подходя к зданию общежития, Катя вдруг резко останавливается, увидев знакомое лицо. Татьяна стояла неподалёку от двери и, заметив Макарову, если и напряглась, то никак того не показала. Посмотрела в сторону Зимы, а тот, уловив, что Катя остановилась, быстренько сообразил, почему. — Ну всё, я пошёл. В понедельник до скольких занятия? — До трёх. Зима удалился восвояси, а Макарова, вздохнув, сделала несколько шагов вперёд, преодолев расстояние до будущей мачехи. — Здравствуйте. — Здравствуй, Кать, — голос у Татьяны был мало похож на радостный. Женщина стояла под небольшим козырьком общежития, тщетно пытаясь спастись от капель, которые всё равно падали на лицо из-за порыва ветра. Облачённая в чёрное, длинное пальто, она держала одной рукой сумку, закинутую на плечо. Тёмно-каштановые волосы были собраны в строгий пучок — в такую погоду с распущенными волосами не пощеголяешь особо, да и она пришла сюда сразу, как только освободилась на работе, понадеявшись застать Катю. Вахтёрша, встретившая Татьяну на пороге, развела руками и сказала, что Макаровой сейчас нет в общежитии, а просто так впустить её в комнату она не может — Татьяна ведь даже родственницей ей не приходится по документам, впрочем, это только пока. Пришлось стоять на улице и ждать её здесь. Если честно, Татьяна сомневалась, что поступает правильно, вмешиваясь в отношения Сергея и его дочери, но последний месяц, живя с ним под одной крышей, она каждый божий день видит, как он себя изводит тем, что случилось. У неё больше не осталось сил стоять в стороне, поэтому она приняла решение поговорить с будущей падчерицей начистоту. — Ты не могла бы уделить мне пару минут? Мне нужно с тобой серьёзно поговорить. — Насколько Катя могла судить, серьёзные разговоры в пару минут не укладываются. Да и вид Татьяны наталкивал на пугающие мысли. — О тебе и об отце. В большей степени, об отце. Сказать, что Катя растерялась этому визиту — не сказать ничего. В последний раз она виделась с Татьяной месяц назад, когда переехала в общежитие. С отцом изредка пересекалась на нейтральной территории, чаще созванивалась, но все их разговоры были пропитаны какой-то напряжённостью. Он предлагал Кате финансовую помощь на ту же еду, но она отказалась, заявив, что ей всего хватает и, конечно же, не став уточнять, что некоторые продукты ей приносит Кащей, а некоторые Наташа таскает периодически от Вадима или тётки. Остальных каких-то массовых нужд у Кати и не было. К тому же, она искала работу, а вместе с ней, так сказать, за компанию, к этому делу и Наташка подключилась. Через Вадима им удалось договориться с Хирургом, который сказал, что возьмёт их медсёстрами к себе в травматологию — сначала, конечно, на испытательный срок, но потом, если они хорошо себя проявят, то можно будет поговорить и об официальном трудоустройстве. Катя, памятуя о своём времяпровождении в больнице, уже сейчас понимала, что работать будет сложно, но зато явно впечатлений наберутся с лихвой, да и в карманах деньги появятся. Так что, уже с понедельника у Кати начнётся ещё более серьёзная, взрослая жизнь. Но серьёзный разговор, похоже, ждать не будет. — Конечно, — Макарова кивнула в сторону двери, — только давайте не здесь. Погода вон какая… — Хорошо, — Татьяна согласилась и они вместе вошли в общежитие. — Здрасьте, Вера Семёновна, — Катя кивнула вахтёрше, которая сидела на своём посту и двадцать четыре на семь бдительно следила за порядком, не впуская никого постороннего, — это ко мне. Вера Семёновна лишь кивнула, получив подтверждение, что женщина не чужая — теперь с неё и спросу-то не будет никакого, если вдруг что, а то мало ли. Время нынче неспокойное, по телевизору только и твердят, что криминал повсюду нарастает, а откуда ей знать, как эти преступники выглядят? Маскируются, поди, под интеллигенцию. Катя поднялась на третий этаж, замечая, что Татьяна периодически скользит взглядом по полу, по дверям в комнаты, следуя за ней. Повсюду царила чистота — у лестницы висел график с дежурствами. На прошлых выходных Катя собственными руками драила здесь пол вместе с Наташкой, потому что чистота должна быть везде, а их комендант, Илья Петрович, на ней просто до жути помешан. Чуть что лишнюю пылинку увидит, соринку — сразу же заставит прибираться, приговаривая, что выселит за беспорядок каждого. Несколько раз Катя видела своими глазами, как он наказывал тех ребят, что курили в неположенном месте, а в их общаге неположенное место — это вся его территория. Бедняги потом по всему двору вокруг общаги бычки собирали, а Наташка, глядя на их усилия, только посмеивалась, приговаривая, что будут знать, как портить чужой труд! После этого Катя поведала историю Кащею и он сказал, что эту идею от Петровича можно подхватить в качестве наказания за курение для скорлупы.

— Ты, конечно, страшный человек, — больше с сарказмом, чем с искренностью произнесла Макарова.

— Ну так и надо, чтоб меня боялись, — Кащей кивает, — ты вон говоришь, что этого вашего Петровича боятся, а значит, он всё правильно делает. Страх рождает уважение.

Сама Катя, вспоминая своё детство, навряд ли могла бы сказать, что страх перед матерью и отчимом внушил ей уважение к ним, однако, спорить не стала. У Кащея своё мнение на этот счёт, а то, как «Универсам» решает свои дела и каковы у них внутренние распорядки, законы и прочее — её совершенно не волнует. Она, как могла, пыталась отгородить себя от той части Костиной жизни, не признавая вслух, что ей это не сильно-то и удаётся. Повернув ключ в замке, Катя открыла дверь комнаты, пропуская Татьяну внутрь первой. Женщина вошла, оглядевшись по сторонам: прямо напротив двери было большое окно, по бокам от которого стояли две односпальные кровати, застланные одеялами. Справа у одной из них стоял массивный шкаф из тёмного дерева — Катя с Наташей поделили полки пополам, сложив туда имеющуюся одежду. В центре, около окна, кровати разделял большой стол, устланный клетчатой клеёнкой, который, при желании, можно было использовать и как письменный, и как кухонный одновременно. На нём стояла лампа, подключённая к розетке — по всей видимости, девчонки, зачитываясь конспектами допоздна, частенько ею пользовались. Под ним — две табуретки. Дополнял комнату большой советский ковёр на полу, с известным, пожалуй, каждому жителю рисунком — такой можно встретить едва ли не в каждой квартире, да и дома у Макаровых он тоже имеется, в гостиной. — У вас тут уютно, — Татьяна взглянула на Катю, которая уже успела сбросить с себя джинсовую куртку и повесить её на крючок, красовавшийся на входной двери с внутренней стороны комнаты. — Может, чаю? — Ты знаешь, я б с радостью, но у меня не так много времени, — Татьяне не хотелось надолго оставлять Сергея одного и она предпочла бы сразу перейти к сути разговора, — если ты не обидишься, в другой раз. — Да нет, не обижусь, — Катя сбросила балетки, оставив их на небольшой тряпке, постеленной слева от двери, а затем вытащила из-под стола табуретку, — присаживайтесь. — Спасибо. — Татьяна опустилась на предложенное ей место, а сама Катя села напротив, на своей кровати, слева от входа и посмотрела на женщину, давая понять, что она готова к разговору. — Сразу хочу сказать, что я знаю, у вас с отцом не лучший период в отношениях и мне, возможно, не стоило бы вмешиваться, ты уже взрослый человек, но… — Женщина вздохнула, поняв, что подбирать слова так будет до вечности, и выпалила уже решительнее: — Кать, я не знаю, что делать с твоим отцом. — В каком смысле? — Брови Кати сузились. — Послушай, я помню наш тот разговор на кухне, — Татьяна не раз прокручивала в своей голове те слова, которые сказала тогда Кате. Что, если именно в тот день всё и порушилось? Ведь она потом уехала куда-то, а вернулась уже поздно вечером по словам Сергея. Мысленно женщина корила себя за то, что могла быть причастна к тому, что Катя приняла такое решение, ведь она не знала, как ситуация обстоит на самом деле, но, вместе с тем, никто Катю насильно не заставлял быть с тем Костей. Она сама приняла это решение, а Таня просто дала ей совет, чисто по-женски. И с этим фактом бессмысленно спорить, потому что Макаровой не пять лет, она сама принимает и понимает все последствия такой жизни для себя. — И я ни в коем случае не хочу указывать тебе, как стоит жить, правда. Твой выбор — это только твой выбор, на который ты имеешь право, — глупо отрицать этот факт, Татьяна всё понимает, — но отец… Ему нелегко сейчас. И я бы не пришла к тебе с этим разговором, если бы не была уверена в том, что это именно из-за этой ситуации. — Что с ним? — Он пьёт, Катя. — Пьёт? — Да. Катя, чтобы там ни было, ожидала услышать многое, но не это. Да нет, ну не может этого быть — чтобы её папа, такой всегда жизнерадостный, не слишком, конечно, чтящий здоровый образ жизни, потому что курить — да, но чтоб приложиться к стакану?.. Этого не было даже после их с матерью развода — отец всегда, если и позволял себе выпить, то лишь по какому-то поводу, при этом знал меру, когда остановиться и никогда бы не повёлся на чьи-то подначивания. В глазах Макаровой промелькнул неподдельный шок. — Я тоже поначалу не верила, что когда-то у него будет такая проблема, но она есть, — Татьяна уже не раз, возвращаясь с работы, находила в квартире опустошенные бутылки из-под алкоголя, чаще водки, а порой — коньяка, и это её немало беспокоило. Будущий супруг буквально менялся на глазах кардинально: он не улыбался, не рассказывал ей, что у него на душе, он просто с каждым днём всё больше и больше в себе замыкался, и в тот единственный раз, когда ей удалось до него достучаться, мужчина подтвердил её догадки и опасения, что это из-за Кати. Сергей Андреевич настолько тяжко переживал случившееся, что полез топить своё горе в стакане, а Таня, глядя на это, пыталась сперва самостоятельно помочь ему справиться, но сейчас уже понимала, что у неё ничего не выходит, а значит, и выхода другого не остаётся, кроме как обратиться с этой проблемой к Кате. — Сначала он пил по выходным, а теперь пьёт даже в рабочие дни. Кать, если так и дальше пойдёт, то у него начнутся проблемы на работе, а я не могу на это спокойно смотреть, — Катя не верила своим ушам. Нет, она знала, что отцу тяжело, она видела это, но она, пересекаясь с ним несколько раз, так и не смогла заметить, что он был после попойки, а Сергей Андреевич говорил, что у него просто выдалась тяжёлая ночная смена на работе. — Я всё понимаю: ты сделала свой выбор, ты влюбилась, это со всеми было хотя бы раз в жизни. Но я очень тебя прошу, — Катя смотрела в глаза Татьяне и видела там полную безнадёгу, и это, признаться, пугало, — поговори с ним. — Вы же знаете, как он реагирует на эту тему… — Татьяна знает. Она всё слышала и всё помнит. — Боюсь, если я с ним ещё раз об этом заговорю, то будет только хуже. — Ты меня не поняла. Я не прошу тебя говорить с ним о твоём молодом человеке, просто объясни ему, что ты по-прежнему его дочь и что ты его любишь. Кать, он себя погубит быстрее, чем мы поженимся, я очень тебя прошу. — Катя опустила взгляд в пол. Поверить в услышанное было трудно. — Со своей стороны я стараюсь, как могу, но и у меня силы уже на пределе. Честно скажу, я не думала, что твой отец настолько сильно сломается, но он действительно переживает из-за того, что ты съехала и что он не может тебя контролировать. — Катя хотела было возразить, но Татьяна не дала ей этого сделать, добавив: — Да, ты по-своему права, ты взрослая и у него уже не получится водить тебя отовсюду за ручку, рано или поздно ему придётся смириться с твоим выбором. И он смирится, потому что ты слишком многое для него значишь, просто сейчас главное — чтобы он прекратил пить. У нас свадьба в следующую субботу. Да уж. Если отец до следующей субботы не придёт в норму, то гостям, скорее всего, вместо дворца бракосочетания будет прямая дорога в вытрезвитель. А потом отец ещё больше замкнётся в себе, потому что вся его репутация рухнет, а он ею всегда дорожил, только теперь, из-за неё, грозится поставить крест на том, что выстраивал годами. Катя, признаться честно, и не думала, что он дойдёт до такого состояния. В памяти всплывают те редкие Костины рассказы о родителях, о том, как они выпивали и как ему, мелкому шкету, приходилось самому о себе заботиться, поэтому в его жизни и появилась улица. А кто знает, может, если бы детство у него было нормальным, то сейчас бы Катя вполне беспрепятственно могла бы с ним встречаться и отец бы не переживал, что дочь его с уголовником связалась? Всё ведь, как ни крути, именно из детства идёт. Это единицам удаётся не сорваться, выстоять и выйти достойно в люди, у Кости — не вышло. И тем не менее, для Кати он человеком остаётся, несмотря на своё уголовное прошлое и те слова, которые она в запале ему летом бросала. — Он сейчас дома? — Дома. Пьёт вместе с Кириллом. Час от часу не легче, конечно. Катя уже представила себе, что дядя Кирилл прекрасно осведомлён теперь о её личной жизни, а вместе с тем и все остальные Суворовы. Вовка, который знал обо всём изначально — не в счёт. — Я вас поняла. — Макарова вздохнула, размышляя над планом действий. Действовать нужно было, чем скорее, тем лучше. — Давайте так: сегодня он пусть уже отоспится, а завтра я приду и постараюсь с ним поговорить. Всё равно бесполезно что-то объяснять, если они там сейчас напиваются. Татьяна кивнула. Она тоже об этом подумала, сейчас этот разговор будет абсолютно бесполезен, а вот завтра — другое дело. Нужно будет позаботиться о том, чтобы в квартире не было ни одной капли, а затем можно уже и поговорить спокойно, без истерик, скандалов и прочего. Ей ведь и самой не хотелось с ним ссориться, но руки постепенно опускались, глядя на то, как Серёжа себя губит, и её мучит. — Спасибо, я знала, что ты меня поймёшь, — в любом случае, откажись Катя и Таня не знала бы, что ей дальше делать, потому что даже Кирилл не мог повлиять на Макарова. Ему оставалось лишь пить с ним, чтобы тот не вливал в себя алкоголь в таких массовых количествах, но даже он уже приходил к ним через раз, понимая, что товарищу следует остановиться и как-то подумать о жизни с более положительного ракурса. Поднявшись с места, Татьяна останавливается уже около двери и невзначай интересуется: — Кать, не моё, конечно, дело, но… Тот, кто тебя провожал… — Знакомый. Не волнуйтесь, его Костя попросил. Ну, мало ли, что, так безопаснее. Таня кивнула. — Буду ждать тебя завтра. — Я приду. До свидания. — До свидания, Катя… Закрыв за ней дверь, Катя подошла к окну и открыла его на проветривание. Холодный воздух хлынул в помещение. По телу прошёлся озноб, но Катя не отстранилась от окна, вглядываясь сверху вниз в улицу. Отец пьёт из-за неё. В голове не укладывалось, что это так, но у Кати не было причин не верить Татьяне. Да и какой той смысл врать? Она ведь пришла, чтобы поговорить начистоту, честно сказала, как есть, хоть и понимала, что будущему супругу может не понравиться тот факт, что она Кате обо всём рассказала. А Кате — как и любой другой нормальной дочери — не понравится тот факт, что её отец губит себя в стакане. Нет, она определённо должна с ним поговорить. До свадьбы осталось всего-ничего и Катя не может позволить отцу так втоптать себя в грязь перед остальными, не потому, что она сама себя не простит за это, а потому, что отцу от этого потом станет только хуже. Алкоголь не лечит душевные раны, он всего лишь помогает забыться, но это не выход. Это не решение проблем и если отцу кажется, что он уже оказался на самом дне, то он ошибается — ему есть, куда падать. Но он ведь не один, у него по-прежнему есть те, кто его любит — и Катя, и Таня, какие бы ни были неурядицы. Пожалуй, стоило бы ей почаще с ним видеться за это время, но начало учебного года свалилось с кучей заданий и докладов, на которые уходили уйма сил и времени. «А теперь, вот, пожинай плоды, Катя.» — Внутренний голос не внушал особого оптимизма. Снова вздохнув, Макарова отошла от окна к шкафу, чтобы переодеться. Нужно поскорее садиться за анатомию, чтобы завтра день был максимально свободным. Но, как назло, мысли не обрывались. Вчитываясь в строчки конспекта, Катя повторяла особо важные части материала вслух, но всё равно продолжала думать об отце.

***

Тишину на кухне прервал звон рюмок. Мужчины, сидящие за столом, опрокинули в себя горячительную жидкость и потянулись к закуси в виде солёных огурцов, разложенных на тарелке. — Вот так вот, Кир, и выходит, — Сергей Андреевич откусил от огурца, кривясь и вспоминая разговор с дочерью, — что никудышный я отец… Не смог её удержать, — осознавать данный факт было сложно, но Макаров не мог перестать приходить к этому выводу. На сердце ныло, чувство вины затапливало отеческую душу. — Да перестань, — Кирилл Суворов, сидя рядом с другом, всячески пытался подбодрить и поддержать, — хороший ты отец, ничем не хуже других, ты, вон, Катьку каждое лето к себе забирал… Вот только слова его не имели такой весомой силы, как те, что продолжали звучать в голове у Макарова-старшего.

— Этот, как ты выразился, урка, защитил меня от отчима, пока ты, папа, был здесь. А почему тебя не было рядом, скажи? Не потому ли, что, когда вы с мамой развелись, я умоляла тебя не уезжать от нас, не бросать, но ты вернулся в Казань? Тебе напомнить, при каких обстоятельствах я с Костей познакомилась? Если бы мне не нужно было мотаться к тебе, чтобы получить крохи внимания, то, может, я бы не знала его сейчас, у меня был бы шанс на эту спокойную и счастливую жизнь с кем-нибудь другим!

— Да вот именно, Кирюха, что на лето, а ей отец нужен был не только на каникулы… — В груди заныло с новой, нестерпимой, силой и Макаров наполнил рюмки снова, отправляя в себя ещё одну дозу алкоголя. Бутылка водки на столе уже опустела наполовину, а внизу стояла ещё одна — пустая. Сергей Андреевич, казалось, хотел вытравить из себя это воспоминание, засевшее в нём прочной занозой. Он столько лет винил себя, что у Кати не было должного счастливого детства в нормальной семье и, как мог, пытался исправить это упущение, но ничего не получалось. Их брак с Клавдией рушился на глазах и не сказать, что он был поражён данным поворотом событий. Любви между ними как таковой никогда не пробегало, только искры какие-то были, которые они по дурости своей в молодости приняли за высокое чувство, а в результате заигрались и появился ребёнок. Сергей, делая Клавдии предложение руки и сердца, понимал, что в первую очередь делает это ради малыша, которого намеревался воспитывать, выводить в люди, и Клавдия тоже это прекрасно осознавала. Почти восемь лет они жили с надеждой, что всё так, как должно быть, но были несчастны друг с другом, а когда начались скандалы и дочь стала подмечать всё это дело, Сергей первым же попросил Клавдию о разводе. Как сейчас помнит день, когда завёл с бывшей женой разговор на кухне.

— То есть, ты хочешь развод, да? — Клавдия смотрела на него во все глаза, поражённая таким раскладом событий. — Ты будешь жить и радоваться жизни, а я с твоим ребёнком носиться буду, так ты себе это представляешь?

— Я разве говорил о том, что оно так будет? Катя была, есть и останется нашей общей дочерью, я имею на неё точно такие же права, как и ты, и я буду помогать. — Женщина на этих словах только фыркнула, продолжая натирать морковь на крупной тёрке для борща. Сергей, наблюдая за её выражением лица и поджатыми губами, вдруг спросил уже гораздо более спокойно и как-то обречённо: — Скажи мне, неужели ты сама не видишь, что мы с тобой превращаем жизни друг друга в ад? Ладно, я — тебе может быть плевать на мои чувства, но каково Кате видеть наши ссоры? Она становится взрослее и от неё уже многого не скрыть.

Клавдия застыла, держа в одной руке огрызок моркови, а другой прижимая тёрку к доске.

— О дочери забеспокоился? А раньше, чего ж не подумал головой своей, когда предложение делал? На что рассчитывал?!

— Клава, ну ведь ты сама меня не любишь.

— Да какая разница! Люблю, не люблю, развёл тут, понимаешь ли, театр! У нас семья с тобой, и дочка наша, как ты выразился, общая, поэтому я не позволю, чтобы ты меня вот так кинул, ты услышал меня? Вместе накосячили в молодости, вместе со мной теперь этот крест и будешь тащить по жизни! — А, может, проблема была как раз в том, что для Клавдии их семья и Катя была "крестом", тяжкой ношей, и Сергей Андреевич видел это.

А потом, в один день, Клавдия сама взяла и согласилась на развод. Сергей даже не уловил какой-то причины или события — жена пришла к нему прямо на работу и сказала, что готова оформить всё максимально быстро и точно, если он выделит нужную сумму, дабы их не заставляли ожидать какой-то там месяц, дающийся на примирение. Примирения и восстановления семьи быть не могло, потому что по-настоящему они, как ни старались, семьёй стать не смогли. Вот и получается, что была у Кати сперва иллюзия, а затем — жестокая реальность, когда отец вернулся в Казань, а они с матерью остались в Москве, и вскоре Клавдия второго мужа себе нашла, за которого замуж выскочила да в дом привела. Сергей не судил, не вмешивался — его это, по правде говоря, не интересовало, но напомнил о своём условии, что он волен видеть свою дочь тогда, когда захочет. Пока училась, Катя проводила время в Москве, а на лето обязательно приезжала к отцу. И всё бы хорошо, мужчина полагал, что у них нормальные отношения и что на Катю не так сильно повлиял развод, — гораздо хуже было бы, если бы она росла в обстановке их каждодневной ругани, как он себя успокаивал — но в её жизни появился этот вшивый пацан, который никогда Сергею не нравился. Этот, чёрт бы его побрал, Костя, от которого так и веяло плохим, несло с такой силой, что нельзя было не почувствовать, хотя бы раз взглянув в хитрый прищур глаз или на самодовольную ухмылку. Сколько раз Сергей говорил ему, что спустит с лестницы, если тот посмеет водиться с его дочерью? И однажды он это обещание сдержал, да вот только Катька, дурёха, выбежала следом за ним, ахая и охая. На лице без труда переживание читалось — за того змеёныша, а ещё тень страха и обиды.

— Папа, как ты мог?! Он — живой человек, он не заслуживает такого к себе обращения!

— Что? Это его ты человеком называешь? Он — шпана подзаборная, по которому колония плачет, а ты…

— Да вы, что, сговорились с мамой?! Вы из одного теста выражения подбираете, как будто знаете его, хотя на самом деле — нет!

— Послушай, я с твоей матерью во многом не согласен, но тут…

— Нет, папа, нет! Ты меня не заставишь, слышишь? Я всё равно буду с ним общаться!

Он тогда сглупил страшно, психанул. Усадил её в машину тем июльским вечером и увёз в Москву, чтоб неповадно было перечить и переступать через его слова. А Катька, упрямая, так и не вернулась к нему в то лето больше, хоть он и извинялся потом за свой поступок. Зато, по словам Клавдии, с которой у них состоялся весьма нелицеприятный разговор на эту тему, он мог судить, что дочка их продолжала непотребное общение с этим хулиганом, который ездил к ней на выходных, мотался. Он думал, что у него руки тогда опустились, а теперь понимал, что по-настоящему они опустились сейчас, когда Катя ушла. Сама ушла — сначала от матери, а теперь и от него. А это значило только одно: не получилось из них с Клавкой толковых родителей. Дело — дрянь. — Серёг, — Кирилл, видя страдания друга, пытался поддержать, но понимал, что у него выходит, мягко говоря, хреново на сей раз, — ну чего ты? Она ж в общагу съехала, а не к нему, наоборот, самостоятельной быть хочет… — Самому Суворову такое разве что в сне могло присниться, когда он на старшего сына смотрел. Вовка до сих пор на их с Дилярой шее сидит, ни учиться, ни работать нормально не хочет, целыми днями не пойми где шляется. — Общага… А что общага, Кир? Это сейчас она там, а завтра уж и к нему может… — Кулаки сжимались при одной только мысли, что этот урка к его дочке притрагивается, что он её в свои сети, как паук муху, утащит, и от Катьки ничего со временем не останется. Будь он проклят, этот Кащей. Как болячка какая-то, как клещ вцепился в Катьку и не отпускает её, голову задурил, а она, наивная, на его сказки повелась и ушла. Ушла, выбрала его, а не отца родного, который добра ей желает, который всю свою жизнь пахал, как не в себя, чтоб у Кати было всё, в чём она нуждается. Да, его нельзя назвать отличным отцом, его подолгу не было рядом с ней, но он всегда за неё переживал, он всегда о ней думал и он всегда хотел для неё лучшего. А этот чёрт её к худшему приведёт. Сергей Андреевич никогда не поверит, что с Кащеем Катя счастлива будет, потому что рано или поздно его образ жизни, его гниль, которая внутри сидит и которую дочка, из-за очков розовых, не замечает — всё это скажется, обязательно даст о себе знать и тогда его Катя будет заливаться слезами, вспоминая слова отца, и жалеть, что не послушала. Молодым часто кажется, что родители лезут к ним со своими советами зазря — нет, бывают и такие, конечно, — но в основном-то все эти советы, нравоучения, наставления, запреты — не ради того, чтоб навредить, а ради того, чтоб уберечь. Чтоб образумить, чтоб спасти от пропасти, чтоб на дно дитя собственное не пустить, потому что выплыть оттуда будет тяжко. Не каждый справится с таким, не каждый ошибки свои признает и откреститься от неправильного пути. А Катькина голова светлая забита Кащеем и Сергей Андреевич этого ему никогда не простит. — Она мне врать из-за него начала, понимаешь? — Язык уже порядком заплетается, однако он всё равно говорит эти слова, потому что в себе всё держать нереально. — Моя дочь врала мне, глядя в глаза, только чтоб этот моральный урод с ней находился… — Сергей Андреевич горько усмехнулся. — И я ещё, дурак старый, я же думал об этом, но потом решил, что быть такого не может, чтоб Катька с уголовником связалась… Кирилл только вздыхает печально. Тяжкая ситуация, нечего сказать. Мало приятного — осознавать, что твой ребёнок, ради которого ты всё делаешь в этой жизни, — разве что звезду с неба не достал ещё — закрывается от тебя, а ложь вообще сама по себе очень разрушительна, в этом Суворов уже не раз убеждался на собственном опыте. Теперь, оглядываясь на прошлое, мужчина понимал, почему вдруг на Катю напали тогда. Это уже не казалось простым совпадением, потому что там, где группировщики — там всегда и разбои, и смерть. Не дай Бог, конечно, чтоб её постигла такая участь. — Серёг, хватит тебе уже на сегодня. Давай, — Кирилл бутылку из рук товарища забирает, закручивая крышку, — на боковую. — Да куда мне спешить, Кир, я завтра выходной, — Макаров снова тянется к бутылке, но Суворов уводит руку назад, отставляя сосуд на столешницу позади себя. — О Татьяне подумай, у вас же свадьба через неделю. — Свадьба… — Тихо проговорил Сергей Андреевич, облизал пересохшую верхнюю губу. — Какая свадьба, Кир, если я родную дочь на неё не позвал? — Он хотел с Катей поговорить об этом, но думал, что снова в скандал всё выльется. Если она заявится в ресторан, где будет полно коллег и знакомых, вместе со своим Кащеем, он не сдержится и на свадьбе точно драка будет. А этот щенок всегда был горазд на то, чтоб всё портить. — Серёг, ну ты даёшь, конечно. Позови её обязательно. Давай, вставай. — Кирилл помог ему подняться, перекинув руку через плечо. Его тоже шатало от количества выпитого, но на ногах он держался более стойко, чем его товарищ, поэтому взял на себя бразды правления, чтоб довести Макарова до койки, протиснувшись в дверном проёме. — Сейчас проспишься, протрезвеешь, а завтра к Катьке поедешь. Хочешь, отвезу. Поговоришь с ней. Как это, чтоб дочка к отцу на свадьбу и не пришла? Ты давай, завязывай с этими мыслями, слышишь? — Слышу… Завязать хотелось, но не получалось.

***

На территории детского сада было шумно. Дети играли, бегая по площадке: кто в догонялки, кто в песочнице рылся, лепя куличики, а кто в классики, которые были нарисованы воспитательницей Тамарой Ивановной. Сама она, к слову, стояла поодаль от детворы, сунув руки в карманы своей жилетки и ловя себя на мысли о том, что погодка её мало радует. Дождь закончился, но в воздухе всё равно сырость, в такую погоду лучше дома отлёживаться в постели, чем по улице шастать, но распорядок дня не она составляла — тихий час прошёл и наступило время вечерней прогулки. Изредка, женщина бросала взгляд на небольшие наручные часики, сверяясь со временем. Стрелки уже приближались к половине пятого, скоро родители начнут являться за своими чадами, чтобы забрать их по домам, а ей можно будет, наконец, выдохнуть от этого бесконечного ора и череды нескончаемых вопросов по кругу обо всём на свете: а почему это, а почему так — к концу дня уже язык изрядно напухает либо от крика, либо от ответов, и хочется просто помолчать. Желательно, в тишине и с чашкой чего-то тёплого. Двери позади неё громко скрипнули — и воспитательница поёжилась. Этот звук выводил её из себя, она уже сто раз здешнему дворнику жаловалась на то, чтоб он петли смазал, а этот алкаш в запой уходил чаще, чем на смену являлся, и всякий раз забывал. — Что, Том, выгуливаешь спиногрызов? — Рядом с ней остановилась Лида, которая нянечкой работает в младшей группе и, в отличие от Тамары, уже может со спокойной душой идти домой, так как рабочий день у неё закончился ещё полчаса назад. — Ага, скорее бы уже их разобрали, — она скоро здесь зубами стучать начнёт от холода, мерзлячка по натуре, — а ты чего сейчас только идёшь? — Да я не одна, — эти слова вызвали небывалый интерес. Тамара покосилась на Лиду и та, улыбнувшись, многозначительно добавила: — меня сейчас Паша подвезёт. Вот, жду, когда он спустится. — Да ладно. Клюнул таки? — Тамара до последнего не верила, что у Лидки получится очаровать их заведующего, который в свои сорок пять ну очень хорошо сохранился, больше тридцатки ему на глаз не дашь. — Я тебя умоляю, когда на меня не клевали? — Лида блузку поправляет с декольте, которое уже нараспашку вовсю. Это в рабочее время она вынуждена в закрытой одежде париться, а здесь — свидание, можно сказать, надо выставлять всё на показ. — Моя фигурка ещё никому не давала покоя! Тамара губы только поджимает, усмехаясь. Что правда, то правда: фигура у Лидки была отменная, с талией, и вдобавок — третьим размером. Ну, просто клад для мужчин. Причём, как женатых, так и нет — Лидкин послужной список можно было сравнить со списком всех детей в их детском саду, а это, на секундочку, число трёхзначное. В свои тридцать пять с таким багажом по жизни шагает и не парится, когда у Томы, наоборот, лишь два-три ухажёра за всю жизнь было, и ни один её до ЗАГСА не довёл. Где, спрашивается, справедливость? — А завтра вообще на дачу меня везёт к себе, понимаешь? — Заговорщически понизив голос, Лида поиграла бровями, наталкивая сразу на те самые мысли. — Тамара Ивановна! — Резкий оклик со стороны заставил женщину закатить глаза. — Симонов, ну что у тебя за привычка вечно вмешиваться в чужие разговоры?! Ты не видишь, что я занята? Иди, играй! — Мальчишка вернулся к площадке, а Тамара обернулась к Лиде и обречённо произнесла: — Достал уже, за весь день ни минуты покоя… Лидка только хмыкнула, глядя на неё. — Да, подруга, тебе бы развеяться. — Развеешься тут, как же… Дверь снова резко открылась и на порог вышел тот самый Паша, вернее — Павел Сергеевич. — Ну всё, не скучай! — Лидка просияла и, развернувшись, подошла к своему ухажёру, взяв его под локоть. — До свидания, Тамара Ивановна. — Проходя мимо неё, мужчина попрощался, тепло улыбнувшись, и Тамара не смолчала в ответ: — До свидания, Павел Сергеевич. Лидка, виляя бёдрами, вырвалась вперёд возле калитки, а потом направилась прямиком к припаркованной ладе. Тамара проводила Павла Сергеевича унылым взглядом — хороший мужик, видный, а всё туда же, на Лидку клюнул. И почему одним всё, а другим — ничего? — Тамара Ивановна! Одним — вечер в приятной компании, а другим — кучка орущих спиногрызов. Последующие полчаса женщина мечтала о том, чтобы этот день закончился и выходные растянулись на вечность. Эти дети ни на секунду не желали хотя бы потише разговаривать, не то, что вообще молчать и отлипать от неё со своими разговорами. У одних — сопли, у других — куличи развалились, у третьих — ножки болят. Дурдом какой-то, честное слово, лучше бы она послушала мать в своё время и вместо дошкольного образования выбрала бы какой-нибудь университет. Да, выучивалась бы дольше, но там зато никому не надо разжёвывать, там пришёл, отработал, а остальное, как усвоили или не усвоили материал — не твоя проблема. И никакой ответственности! — Здравствуйте, Тамара Ивановна, — калитка открылась и в свете фонарей, уже загоревшихся на улице, женщина рассмотрела девушку. — Здравствуй. За сестрой? — Дана кивнула и Тамара Ивановна, обернувшись, крикнула в сторону площадки: — Хасанова, пришли за тобой, дуй домой! Дана окинула взглядом детскую площадку, ожидая, когда сестра к ней подбежит. Гуля обычно всегда сразу же, только завидев Дану за забором, шла к воспитательнице, чтоб предупредить, что её забирают. Детвора продолжала беситься, а она всё никак не выбегала. — Гуль! — Дана подошла поближе к площадке, чтоб рассмотреть детальнее, где среди всей этой оравы её сестра, но взгляд, за кого бы ни цеплялся, не мог её найти. — Хасанова, ну где ты там? Не заставляй сестру ждать! — А её нет, — какой-то мальчишка, пробегая мимо, обронил эти слова. Дана остановила его, положив руку на плечо. — То есть, как нет? — Ну она ушла давно. — Симонов, куда ушла? — Воспитательница тоже оказалась поблизости, услышав эти слова. — Ну домой. Она сказала, за ней дядя пришёл и просила вам передать. Сердце, казалось, на секунду остановилось и перестало биться. Вдохнуть воздух стало тяжелее обычного. Она присела на корточки перед мальчишкой, взглянув прямо в глаза. — Послушай, ты точно уверен, что она именно так сказала? — Да, — мальчишка кивнул, — она сказала, что знает его и он пришёл за ней, — от этих слов внутри всё похолодело. Дана буквально почувствовала, как душу сковал липкий страх, который, будто щупальцами, зажал все внутренности в тиски. — Симонов, и ты молчал?! — Тамара Ивановна взорвалась, повысив голос, а Дана зажмурилась, потому что крик этот был слишком близко к её собственным ушам. — Так я ж к вам подходил, чтоб сказать, но вы меня прогнали, потому что разговаривали с тётей Лидой. Что-то там про дачу… Дана поднялась, встретившись глазами с воспитательницей, и тоном, в котором не было ни намёка на спокойствие, прорычала вопрос: — Где. Моя. Сестра?!