Без тормозов

Прошёл месяц…

Жизнь Кати Макаровой дала трещину. Она это чувствовала, видела и прекрасно понимала, чья в том вина, но ничего не могла с собой поделать. Каждый день для неё превратился в серую, бесполезную рутину: девушка даже успела пожалеть, что её выписали из больницы, потому что там, в отличие от дома, у неё была возможность увидеться с Костей. Правда, встреча эта состоялась лишь один раз в стенах палаты — Гарик, который самолично Катю наблюдал, тому поспособствовал. И последующие несколько ночей Катя подолгу не могла нормально уснуть, прокручивая их разговор в своей голове.

— Скажи, — Катя в лицо Кащеево смотрит, эмоции счесть пытается и с вопросом медлит, боится того, что может услышать в ответ, — ты правда со мной всё это начал, будучи с другой в отношениях?

Кащей смотрит на неё, губы поджимает. И Макарова уже знает, что в её вопросе ответ кроется, однако, помнит, что Кащей горазд из сложных ситуаций выпутываться, слова в свою сторону перекручивая.

— Это кто тебе поведал?

— Та, другая, взяла и поведала. Правда, я её имени не знаю, она как-то не представилась, когда налетела на меня, — Катя чувствует, что Костя напрягается, видит это по глазам и мысленно надеется, что Вечный в голове не образ мести гоняет, потому что, если бы Катя того хотела, она могла бы прямо и начистоту рассказать всё следователю, как есть. — Так правда или нет?

— Кать, ты же сама понимаешь, что я монахом не был? — Костя на неё смотрит, очевидные вещи спрашивает. Конечно, она понимает, она не дура, в конце концов. Хотя, возможно, что ошибается, и всё-таки в свои года ещё наивная да доверчивая слишком?

— Понимаю.

— Ну, вот у одной дуры клему и сорвало. Признаю, надо было тебя предупредить, но кто ж знал, что так получится? Кать, — Кащей её руку здоровую в свою берёт, сжимая пальцы, а потом переплетает их со своими. Катя смотрит на него, словно заворожённая, потому что до чёртиков хочет верить в то, что он говорит ей правду, — я сам за тебя испугался, когда понял, что случилось.

Обижалась ли она на него за то, что он ей не поведал обо всём с самого начала? Пожалуй, да. Но это было скорее неприятно, чем действительно обидно, ведь Катя всё понимала.

И, положа руку на сердце, ей бы самой стоило готовиться к любого рода последствиям.

Испугают ли они её теперь? Как минимум, одно её точно страшит:

— Папа узнал о нас…

— Он меня видел. Был не в восторге.

— Это ещё мягко говоря… Кость, — Катя в глаза Кащеевы смотрит, понимая, что сейчас сказать нужно, потому что непонятно, когда ещё случай представится им увидеться, — он запретил мне общаться с тобой.

Вечный на эти слова губы поджимает и кивает коротко. В принципе, другого приёма он и не ждал. Спросить только охота: что ж вы, дядь Серёжа, не меняете ход? По второму кругу идут — сколько раз он Кате в юности запрет на это общение выписывал? Помогло?

Но вслух об этом не говорит, не желает расстраивать девчонку, которой и без того досталось.

Хирург оказался хорошим человеком и мудрым собеседником, что тоже немаловажно — в один вечер они разговорились о том, что произошло, и мужчина дал ей весьма дельный совет, который, к Катиному сожалению, не срабатывал на практике. Гарик заверял, что пройдёт время и её отец, возможно, изменит своё отношение, когда поймёт, что его дочь выросла и вполне способна нести ответственность за свои поступки. Катя была готова отвечать за то, что обманывала, но отец, казалось, после того разговора в палате раз и навсегда закрыл тему о Косте. Сколько бы Катя ни пыталась поговорить с ним, Сергей Андреевич сворачивал любой разговор, который мог бы хоть косвенно привести к личности Кащея; отгораживался стеной от дочери, не желая принимать того факта, что его девочка могла и вправду влюбиться в такого проходимца. Единственное, чего Кате удалось добиться — не без помощи Татьяны — это уговорить отца, чтобы он забрал своё заявление. А дальше начался ад. Нет, с одной стороны, всё было вполне сносно — у неё была возможность передвигаться по квартире, дышать свежим воздухом через распахнутое настежь окно, есть, пить, лежать на кровати, потому что, видите ли, после сотрясения нельзя было напрягаться. К телефону отец её не подпускал и Катя, лелея надежду, что сможет поговорить с Костей хотя бы в тот момент, когда он уйдёт на работу, была вынуждена смириться с поражением: Сергей Андреевич перехитрил дочь, взяв отпуск на целых две недели. Учитывая тот факт, что до этого он несколько лет пахал без продыху, то на работе его отпустили и даже не подумали отказать. Отец серьёзно подошёл к своему запрету и делал всё, чтобы у неё не было ни одной возможности связаться с Костей. В какой-то момент Кате показалось, что ещё немного и на её окно тоже повесят замок, потому что абсурд ситуации докатился до того, что, уходя в магазин, Сергей Андреевич запирал её в квартире. Аргументировал тем, что Кате не стоит никуда идти, постельный режим никто не отменял, а сама Катя в голове меняла ему название — домашний арест был куда более ёмкой формулировкой. Ей хотелось взвыть от тоски в этих четырёх стенах. Она понимала, что в такой перемене виновата, прежде всего, сама: именно её ложь спровоцировала отца на это, он перестал ей доверять и стал контролировать. Катя понимала прекрасно, что отец переживает; понимала, что он желает ей добра; но, вместе с тем, ужасно задыхалась без нормального общения, без прогулок, без Кости. Этот месяц стал для Кати Макаровой чёрным. Один раз к ним в гости зашёл Вова — принёс Катьке яблоки сочные и конфеты её любимые. Сергей Андреевич его приходу порадовался, чайник поставил да наедине их оставил, а Суворов в этот момент взял и сообщил, что яблоки с конфетами Кащеем переданы. Волновался Костя за неё и это осознание Кате душу грело, но как выбраться из-под пресса тотального контроля она не представляла. С бывшим товарищем и соседом отношения, можно сказать, чуточку наладились. Однако, уходя, сказал, что навряд ли ей стоит со старшим «Универсама» ходить, слишком скользкая эта дорожка, как бы Катя на ней коленки в кровь не разбила, да мечты свои с розовыми очками. Катя в советах Вовиных не нуждалась, но эмоции при себе сдержала, попрощавшись только. Неужели непонятно ему, что она на этой дорожке скользкой уже давно, в самом начале пути застряла? Когда Костю ревновать начинала, но ещё не осознавала причин. И хоть Вова ясно ей дал понять, что Макаровой ещё есть, куда отступать, сама Катя не собиралась давать задний ход. Решила ждать — то ли окончания отцовского отпуска, то ли каких-то действий со стороны Кости. Отпуск закончился раньше, чем что-то существенно изменилось к лучшему. Катя рассчитывала, что тогда сможет вздохнуть спокойно, но отец и здесь сумел её обвести вокруг пальца: он попросил тётю Дилю помочь. Теперь она ежедневно видела её в стенах их квартиры, иногда ещё Марат заглядывал, пытаясь развлечь Катю разговорами, да без толку. Каждый раз девушка вздрагивала, когда раздавалась трель стационарного. Тётя Диля, правда, была гуманнее отца и, расслышав имя Кати, спросила, не хочет ли она подойти к телефону, чтобы поговорить. Она подскочила с кровати, едва ли не прожогом выскочила из комнаты, чтобы оказаться в коридоре. Сложно было не выдавать собственных эмоций, но, услышав на том конце провода голос Кащея, ей показалось, что она вот-вот разревётся. Делать этого было нельзя, но голос нет-нет, да дрожал. Дурацкие бабочки в животе порхали, её изнутри распирало от желания увидеться с ним. За всё то время, что они не виделись и не могли никак пообщаться, Катя много раз обдумывала случившееся. Злости на Костю почему-то не было — ей просто хотелось его увидеть и побыть рядом, однако, она понимала, что такой возможности сейчас им не представится. — Ну наконец-то, я уж думал, тебя там в клетке закрыли и держат, — Кащей, сколько ни посылал свою скорлупу спрашивать Катьку Макарову, терпел поражение раз за разом, потому что трубку брал её отец и будничным тоном сообщал, что Катя не может подойти к телефону. Вечный не на шутку психовал, осознавая, что он даже не может заявиться на порог квартиры Макаровых — Суворов его предупредил о том, что у Кати сплошной контроль, и даже выход отца на работу не очень-то расширил её рамки свободы. Костя, никогда не сталкивавшийся с таким явлением, как родительские запреты на почве огромной любви и заботы, был вынужден искать выход из сложившейся ситуации, притворившись, что он играет по чужим правилам. — Удачное сравнение… — Голос у Кати хмурый и это ему особенно не нравится. — Кто на сей раз сторожит? — Соседка. Это не так уж и важно, просто… Кость, что нам теперь делать? — Понизив голос до шёпота, Катя пытается выяснить, есть ли какой-то план. — Я ума не приложу, сколько ещё это продлится… — Тёть Диля, благо, убежала к себе на несколько минут, оставив дверь приоткрытой. — Спокуха, не раскисай. Твой батёк же на работу вышел? Вышел. Значит, теперь у нас есть возможность увидеться. — Ты забываешь, что ключей у меня нет. — Зато всегда есть окно. — Ты серьёзно? — Катя слабо представляет себе, что Кащей приедет к ней под окна и они вот так будут переговариваться друг с другом. На потеху соседям! — Или ты хочешь залезть ко мне? Не боишься, что кто-то придёт? — Катя боится не столько прихода кого-то, сколько того, что отцу обязательно доложат о подозрительном проникновении через окно. Четвёртый этаж — ничего необычного, будничная дверь для нежеланных (для кого как) гостей. — А ты меня пригласишь? — Катя на месте оторопела от этого вопроса и в груди сердце быстрее забилось. — Ты уже дошёл до той стадии, когда тебе нужно официальное приглашение? — Помнится ей, раньше он всегда любил свалиться как снег на голову, и их обоих это устраивало. Последний раз привёл к тому, что у неё теперь домашний арест и вся голова забита мыслями о Косте Вечном. Не дождавшись его ответа, Катя молчание прерывает, добавляя: — Я соскучилась. Это одновременно так легко и просто слетает с языка, и волнение её накрывает, и бабочки в животе порхают. Катя боится, как бы никто их разговор не услышал, а вместе с тем сама прислушивается к звукам с лестничной площадки — тётя Диля не слишком-то торопиться возвращаться. Может, она всё поняла?.. Кащей на том конце провода от этих слов усмехается хрипло. Где-то слева у него топит, улыбка от уха до уха растягивается, так что Дёма в его сторону косится, заглядывая в каморку. На его памяти ему ещё не удавалось увидеть такую радостную мину на лице универсамовского старшака. — Вот это уже другой разговор! Не хмурь бровей из-за ударов рока… — Упавший духом гибнет раньше срока. Ты ещё, оказывается, помнишь Хайяма? Костя не помнит Хайяма, но прекрасно помнит, как Катька ему эту фразу однажды сказала. Вот в его голову и врезалось. Их разговор прерывается так же резко, как и начался. Катька трубку кладёт на рычаг без предупреждения, потому что тётя Диля снова возвращается в квартиру. — Всё нормально? — Женщина, кажется, улавливает перемены в настроении девушки, которая ей давно сродни племянницы стала. — Всё отлично, — и Катя впервые за последнее время искренне улыбается, а потом удаляется к себе. Диляра Суворова взглядом её провожает. В голове у женщины догадки определённые строятся. Сергей, прося её присмотреть за Катей, не сильно вдавался в подробности происходящего в их семье, но от мужа она кое-что всё-таки слышала. Влюбилась Катя, причём, судя по реакции отца, не совсем удачно. Диля, с одной стороны, конечно же, понимала, что своими действиями только что она потакала Катькиному общению с тем парнем, но с другой — Катя уж выросла, сама должна принимать свои решения в жизни. Она согласилась помочь, хоть и её подмывало сказать Сергею, что поводок затягивать нет смысла, врубая тотальный контроль. Как правило, те, кто сталкиваются с таким, рано или поздно срываются со своего поводка, потому что, если человек по-настоящему чего-то захочет, ничто и никто не сумеет его удержать. Вон, Кирилл пытался Вову на путь истинный направить, и что с того? Пасынок вылетел из института, не сдав первую сессию — теперь они только пререкаются меж собой, не находя компромисса. Сама Диля, глядя на них, вмешиваться не решалась: понимала, что для Вовы она, как бы там ни было, матерью так и не стала. Хватало того, что он относился к ней по-хорошему, с уважением, и она стремилась отвечать взаимностью. Сердце порой сжималось от того, что подрастающий Марат с каждым днём всё больше приближался к подростковому периоду, а ей оставалось лишь надеяться, что он пройдёт более спокойно. — Тёть Диль, — Катя на кухне появляется, нарушая молчание. Диляра к ней оборачивается, сталкиваясь с Макаровой взглядом. Видит уже, догадывается, о чём та попросить её хочет, по глазам читает, — мне твоя помощь нужна. Катя знает, что Диляра добрая, что к ней можно и за советом прийти, и в помощи она не откажет. Правда, в этом щекотливом вопросе прослеживается двоякость: помочь Кате — значит, наплевать на просьбу Сергея. При любых других обстоятельствах девчонка бы не стала её вмешивать в их семейные проблемы, но просто выхода другого нет. Женщина её выслушивает внимательно. Катины слова догадки подтверждают, она просит отпустить её ненадолго, с молодым человеком увидеться хочет. — Кать, отец будет недоволен, я не могу… — Да он не узнает ничего, я обещаю, вернусь вовремя. Тёть Диль, пожалуйста, на тебя вся надежда, я месяц здесь сижу без нормального общения, ну, отпусти хотя бы на час. Со мной ничего не случится, вон, гипс сняли уже, рука почти что не болит… — Катя тараторит, пытаясь на сторону свою склонить, руки сжимает ладошками друг к другу в надежде, чтобы только получилось. И Диляре бы отказать, уйти, закрыв Катю на замок, но глаза у Макаровой больно жалобные. Слишком уж она выворачивает её изнутри этим взглядом своим, заставляя согласиться. — Хорошо. — Когда-нибудь эта слабость погубит её, но Диляра не может по-другому. — Но только на час и ни минутой больше, ты меня поняла? Катя в улыбке расплывается и кивает, а затем ближе подходит, обнимая Суворову. — Тёть Диль, ты — лучшая! Макарова убегает в коридор, чтобы Кащею позвонить и новость сообщить, а потом — в комнату, чтоб успеть собраться за то время, пока он к дому её подъедет. Снова в благодарности сыплется, в прихожей обуваясь, и уходит — вся такая радостная, окрылённая и счастливая, что сомнения Суворовой раствориться должны, да только совесть не дремлет и о Серёже напоминает. Если он узнает, что его дочка из дома укатила, не поздоровится им обеим. Понимает Диляра, что решать ничего не может, нет у неё такого права, но просто посмотрела в глаза Кати, которая месяц дома безвылазно находилась и никуда в одиночку не выходила — и сдалась. Диляра из окна наблюдает, как Катя из подъезда выскакивает, расстояние до морковного ижа бодрым шагом преодолевает и на переднее сидение садится. Иж тут же отчаливает с дороги и Суворова, провожая его взглядом, надеется лишь, что Катя слово своё сдержит, несмотря на то, что гласит народная мудрость. Влюблённые часов не замечают…

***

Рабочий день закончился и Сергей Андреевич возвращался домой вместе с Татьяной. Женщина шла с ним рядом, держа за локоть, и мужчина чувствовал себя счастливым. С той ссоры, которая у них случилась, прошло уже больше месяца — Макаров честно признал свою вину, что сорвался на любимую, и она его простила. Однако, жизнь всё равно нельзя было назвать счастливой: в их отношениях с Катей пропало доверие. Он чувствовал, что дочь от него ускользает, что она постоянно в мыслях своих, что у них не получается поговорить по душам. Катя, конечно, пыталась ему что-то объяснить про Костю, но всякий раз мужчина сворачивал этот разговор — он не мог принять того, что случилось. Не мог смириться с тем, что его дочь действительно влюбилась в человека, которому он и руки бы не подал, которого искренне презирал за то, кем он является. Татьяна замечала перемены, пыталась сгладить острые углы конфликта. Даже сейчас, идя с ним рядом, она пыталась его молча поддержать — он чувствовал это. Он видел, как сильно она старается, чтобы у них всё было хорошо, но сам раз за разом возвращался мыслями к дочери. Не одну ночь он провёл в своих мыслях. Воспоминания одолевали его. Он вспоминал, как в первый раз взял свою дочь на руки, стоя в палате роддома; вспоминал, как видел её первые шаги, слышал первые слова. Вспоминал, как радовался, когда она его обнимала и рассказывала о том, что и как у неё происходит в жизни. Вспоминал, как каждый раз ждал её приезда в Казань после своего развода с Клавдией. Катя была для него всем — была его смыслом жизни, была его поддержкой, была той, ради кого он жил так много лет, преодолевая пустоту в душе, которая заполнилась лишь с появлением Татьяны. И он переживал за неё. Он боялся, что она погубит себя, он пытался, как мог, отгородить её от этого Кости, но всякий раз признавал, что все его действия бесполезны. В конце концов, она уже выросла, он не сможет всегда ей указывать, как жить. Совсем скоро у неё начнётся взрослая студенческая жизнь, он просто не в состоянии будет контролировать каждый её шаг. Он останавливается и Татьяна останавливается вместе с ним, всматриваясь в серые глаза напротив. — Тань, я запутался, — перед ней Макаров может снять все маски, может признать свою слабость, — я не знаю, как мне быть. Может, я плохой отец? Она улыбается ему, прикасаясь к волосам, в которых уже была видна седина. — Серёж, ты же знаешь, что это не так. Ты хороший отец. — Она видела, как ему тяжело было всё это время, и сейчас снова становится той поддержкой, которая ему так нужна. Макаров прикрывает глаза, прижимаясь своим лбом к её. — Может, стоит подумать о том, чтобы отменить этот домашний арест? — Я об этом тоже думаю, — признаётся Макаров, — думаю и боюсь, что будет только хуже. — Катя обязательно тебя поймёт. Она тебя любит и знает, как сильно ты любишь её, я уверена, что всё наладится. — Тань… — Что? Сергей Андреевич всматривается в глаза Татьяны и в этот самый момент понимает, как сильно он любит её. Их свадьба приближается с каждым днём и Макарову хочется верить, что после случившегося они наконец смогут быть счастливы. Она права — ему стоит поговорить с Катей, сказать всё, как есть. — Спасибо тебе за то, что ты у меня есть. Татьяна улыбается от этих слов и целует его в губы. А затем, отстранившись, отвечает: — Мы со всем справимся вместе, слышишь? — И Сергей Андреевич кивает, потому что ей он верит. Если бы не Татьяна, он бы, наверное, не справился ни с чем. — Ну всё, пойдём, нас Катя ждёт. Будем отменять домашний арест, да? Сергей Андреевич только кивает в ответ.

***

— Слушай, ну, соседке твоей особая благодарность, с пониманием отнеслась, — Кащей взгляд в сторону бокового зеркала бросает и затем к Кате поворачивает голову, улыбнувшись. — Да. Кость, я не знаю, что мне делать, — Катя боится, что рано или поздно ситуация приобретёт совсем плачевный поворот и тогда ей не останется ничего, кроме как сделать выбор. И страшно то, что в глубине души она не сомневается, каким будет ответ. Катя любит отца и безгранично уважает его, но… — Не забивай себе голову, мелкая, прорвёмся, — она уже почти что не обращает внимания на то, что он её так называет; ей даже начинает нравиться. Кащей к её щеке прикасается, слегка поглаживая, и Катя взгляд поднимает, прямо в болотные глаза всматриваясь напротив, — я всё решу. Чёт придумаю. Ты мне веришь? Ему действительно важно, чтобы Катя верила ему, верила в него. Костя на её вере продержался, может, полжизни своей, а как только веры этой не стало, так всё по наклонной и понеслось. Он в колонию угодил — Вечный понимает, что такие, как он, не в почёте у честных передовиков труда по типу Макарова, но кто сказал, что ему отступать нужно? Кащей никогда не сдаётся, он своего привык любыми путями добиваться. Тем более, что он видит, небезразличен ей сам, так с хрена ли ему руки опускать? Катя будто завороженная, под гипноз попавшая, но ей это нравится. Дыхание задерживает, когда большой палец левой Кащеевой руки ниже спускается, к шее, ключицам. К впадине небольшой посередине прикасается, на миг всего взгляд вниз опуская и снова на неё глядя. Всё ещё ответа ждёт на свой вопрос и она, горло прочистив, отвечает тише: — Верю… И Кащей расстояние сокращает, губами своими к Катиным льнёт. Катя на поцелуй его отвечает, руку на плече устраивает, гладит несмело — всё никак привыкнуть не может, что это на самом деле, у них поцелуев-то было: один раз после его ранения и второй — там, в палате. Быстрый и смазанный, потому что Гарик опять к ним влетел фурией и сказал, что Вечному пора ноги уносить, если он не хочет столкнуться с родственниками в часы для посещения. Им рисковать было нельзя, Катя отпустила тогда Костю, а сейчас время есть — целый час с ним в вечность растянуть хочется, да только минуты плывут одна за другой, унося отмеренное им время, которого всё меньше и меньше остаётся. Кащей руку на Катину коленку опускает, прикасается нежно и неспеша — хоть ему за этот месяц, будто девственнику какому, снилось не раз, что они вдвоём, но вживую это всё иначе, ощущения ярче. Кащей тоже скучал по Кате, он хотел её увидеть и убедиться, что с ней всё хорошо, потому что самого его пугало то, что с ним происходит. Он за этот месяц, если бы не Гарик да Вадим, может, вконец бы свихнулся. Желтухин, узнав о случившемся с Катей, выразил свои соболезнования и предложил найти гниду, которая сотворила зло, но Кащей отмахнулся — гнида была наказана. Ильдар ему ещё тогда, в участке, перед тем, как отпустить, вопрос задал про Людку. Бывшая любовница, которую сжирало чувство мести, сполна поплатилась за свой поступок. В лесополосе её нашли, задушенную и изнасилованную — Кащей понятия не имел, кто, а следствие, наверное, на него бы это повесило, если бы не тот факт, что Ильдар самолично его задержал возле больницы в ту ночь, когда всё случилось. Самому Кащею без интереса было узнавать дальше, что да как. Бумеранг прилетел и злость в нём отпала, оставив желание находиться как можно ближе к Кате Макаровой — чтобы, вопреки мнению её отца, уберечь, а не навредить. У Кати кожа гусиной становится, мурашками покрываясь, когда Костя начинает медленно вверх вести, приподнимая чуть юбку чёрного платья с ромашками. Катя для него так принарядилась и про духи не забыла — от неё пахнет приятно, Кащею отрываться совсем не хочется, а у Макаровой дыхание перехватывает, когда поцелуи его резко на шею переходят. Плавно всё ниже спускается, опаляя кожу горячим дыханием, пока сама она пальцами левой руки в кудри его зарывается. Чувствует, как его правая рука её за талию обнимает, прижимая ближе к себе, а сама левой в плечо цепляется ноготками и ведёт ниже, к локтю, лишь раздраконивая его тем самым. У неё разум отключается, в голове всё сменяется чистым листом, сознание дымкой окутывает, а внизу живота в узел скручивает. Для Кати такое ощущение совершенно в новинку, оторваться от Кащея не может, к губам его своими прикасается снова и ловит кайф от того, что он ей отвечает; от того, как он пахнет; и от того, как его руки её расслабляют. Чувствует, как он подушечками пальцев, едва ощутимо, по её позвонку проходится, а следом мурашки бегут, сознание ещё больше отключается, Катя поцелуй углубляет. В лёгких кислорода меньше становится, в кровь адреналин выбрасывается, и сейчас Кате кажется, что перейти черту слишком легко, понимает, к чему всё идёт. Тормоз найти пытается, чтоб остановить себя, потому что рано, не время ещё совсем, да только коленкой в ручник упирается. А Костя её продолжает целовать, на ухо что-то шепчет, но Катя слов не разбирает — всё будто за толщей воды какой-то происходит, только собственное сердцебиение остаётся, в ушах набатом бьющееся. Того и гляди, что вырвется с корнем, угодив в чужие руки. — Катя! — Внезапно раздавшийся голос отца и стук в окно нарушает их уединение. Кащей резко отстраняется от неё, потому что сама Катя вскрикивает от неожиданности и ей кажется, что душа в пятки уходит, потому что отец стоит рядом с припаркованным ижом и Татьяна позади него вглядывается в салон сквозь окно, понимая, что ситуация приобретает нежелательный поворот. — Катя, вылезай живо! — Папа… — И вам здрасьте, дядь Серёж, — Костя в улыбке расплывается, цирк какой-то, словно он и вправду рад встрече с Катиным отцом, который его терпеть не может уже не первый год. — Какой я тебе «дядь Серёжа», урка! — Лицо Кащеево напрягается под этим оскорблением, но он не предпринимает никаких действий. — Я тебя предупреждал, чтоб рядом с дочерью моей тебя не видел? Сучоныш, ты ей жизнь покалечить решил?! — Макаров бросается на него с кулаками, за ворот хватает. — Пап, отпусти его! — Катя в стороне стоять не может, бросается меж них, поперёк отцовской руки. — Что ты тут устраиваешь? Мы просто разговаривали! — Разговаривали? — Сергей Андреевич переводит взгляд с дочери на Кащея и обратно. — Видел я, как вы разговаривали! — Я думаю, ваша дочь уже достаточно взрослая, чтоб сама могла выбирать, с кем ей говорить. И не только говорить, — Костя Кате подмигивает, успокаивая. А на деле на нервы Катиному отцу действует, который рвётся снова: — Если ты ещё хоть раз к ней приблизишься, я тебя… — Папа! Прекрати! — Катя отца насилу оттаскивает, разворачивая в сторону подъезда. — Не надо устраивать сцен на обозрение соседям! — Видите, какая мудрая у вас дочь, всё понимает. Не парите горячку, дядь Серёж. — Костя руки в карманы ветровки засовывает, сжимая их в кулаки. Злость, конечно, даёт о себе знать, но участвовать в мордобое с отцом Кати он не планирует. — Пап, пойдём домой. — Катя хочет увести отца как можно скорее, потому что, того и гляди, на его крик сбежится детвора, а соседи из окон будут выглядывать, особенно бабки, которым делать нечего. Ох и появится ж у них тема для бесед на лавочках потом! — Пойдём… Сергей Андреевич на Кащея смотрит, и сквозь зубы проговаривает: — Это было последнее предупреждение, щенок. — Я тоже был искренне рад вас видеть, — Костя не агрессией отвечает, Костя улыбается. И улыбка эта ещё больше выводит из себя Макарова-старшего, — не прощаюсь! Катюх, держись! — Вечный взглядом их провожает, Катя отца держит, оглядываясь в последний раз на Костю. Следом и Татьяна уходит, Кащей ей только кивнуть успевает, да в ответ уж ничего — ни кивка, ни здрасьте. По глазам видит, что перепугалась дама конкретно. Дверь подъезда закрывается и Кащей остаётся на улице наедине со своими мыслями.

***

Выбор — это разрешение неопределенности в деятельности человека в условиях множественности альтернатив. В процессе решения практической задачи всегда возникает несколько вариантов: это происходит и случайно, в силу неоднозначности и неопределенности процесса решения, и целенаправленно, как основа поиска лучшего результата. Если она сделает выбор в сторону Кости, то отец может ей этого не простить — она видит его старания, видит его попытки оградить её от неугодных, по мнению родителя, отношений. Она прекрасно его понимает, но она устала чувствовать себя какой-то принцессой, заточенной в башню, будто та самая Рапунцель из сказки, которую ей в детстве бабушка читала… А если Катя сделает выбор в сторону отца? Она вдруг представила, что подчинится, станет снова примерной дочкой — причём, теперь уже во всех смыслах: будет исправно радовать его послушанием, а потом, через несколько лет, услышит, что пора бы, распрощавшись с учёбой, жизнь личную налаживать. И в мужья, конечно же, отец ей будет пророчить кого-то хорошего, кого-то правильного, но нелюбимого ею человека. Катя не строит иллюзий, что сможет в кого-то влюбиться так сильно, как в Костю — за те четыре года, что его не было в её жизни, можно было найти новый объект для симпатии и увлечения, но у Кати не вышло. Катя металась, возвратившись в Казань, потому что боялась того, что сидело в ней внутри, а стоило дать этому волю, как в жизнь тут же стали врываться проблемы, одна за другой. Но будет ли Катя счастлива, если сделает всё так, как от неё того ждёт отец? Положа руку на сердце, Макарова готова признать, что была неправа — не стоило ему врать. Именно её ложь пошатнула между ними доверительные отношения, но всё это время, проведённое взаперти, помогло ей понять, что она не хочет отказываться от Кости. Она не хочет снова учиться жизни без него — эта идея кажется заранее провальной. Один раз попробовала и всё равно ничего не вышло, так какой смысл пробовать снова? — Пап… — Восемнадцать лет я «папа»! И что? Теперь стоять и смотреть, как этот уголовник тебя обхаживает?! — Взрывается опять. Не может спокойствия себе найти в переживаниях за дочь единственную. — Пап, пожалуйста, не надо так, — Кате неприятно, но она пытается как-то сгладить острые углы. Беда в том, что, когда тема заходит за Костю, отец до жути упрям, — я знаю, знаю всё, что ты мне скажешь. Что он всегда был хулиганом, что у него на лице написана вся его натура, и что от таких держаться подальше надо. И что негоже мне, дочери твоей, умнице и красавице, с таким рядом стоять, но ты даже не пытаешься как-то узнать его… — Ещё чего! — Вот, вот я тебе об этом и говорю, — Катя ближе подходит, отца обнимая. Сергей Андреевич злится, — пап, он — не такое сущее зло, каким ты его видишь… правда! Макаров объятья дочери обрывает, на выход из кухни направляясь. — Не понимаю, чем он тебя зацепил… Хоть убей — не понимаю, Катя! И Кате обидно становится. За чувства свои, за Костю, на которого отец всех собак готов спустить, обвиняя в каждой беде. Нельзя так, нельзя так с людьми. — Он уголовником родился, уголовником и подохнет, помяни моё слово. — Каждый имеет право на ошибку. — Такие, как он, после ошибок исправления не ищут. — Откуда тебе знать? — Катя смотрит отцу прямо в глаза. Видит же, что Сергею Андреевичу и самому этот разговор неприятен, что он уже даже не кричит, а скорее отвечает с разочарованием. — Ты с ним хоть раз поговорил нормально за десять лет? Хоть раз, пап! Нет. Ты на него ярлык повесил, как и многие вокруг. Хулиган, задира, теперь уголовник. А ему зачем тогда меняться, если в него никто не верит? Если все в нём зло видят! — Ты поверила — и чем это закончилось, а? Ворованной шапкой и колонией! Нечего сказать, Катя? Потому что понимаешь, что я — прав! — На Катю ступор нападает, она первые секунды действительно слов подобрать не может, чтоб ответить отцу. — Пойми ты, что я не ради своего какого-то желания бубнить тебе это всё говорю, я просто жизнь прожил и знаю, что такие, как он — потерянные для нормального общества. Да, да, потерянные, и не смотри на меня так, — у Кати глаза округляются, и медленно, но верно слезами наполняются, — я тебя в последний раз предупреждаю: не связывайся с ним! — Иначе что? — Сергей Андреевич от её голоса вздрагивает. — Проклянёшь? Из дома выставишь? — У Кати речь без тормозов вырывается, она молчать уже не может. — Катя, — предупреждающе, — не доводи до греха. Несколько секунд в колючем молчании проходит. Сергей Андреевич к окну отворачивается, во двор смотрит. Морковный иж как раз скрывается с глаз долой, а мужчина вспоминает слова Марьи Абрамовны. Права, выходит, была — не обозналась… Только как же это она не рассмотрела в том «статном» ухажёре бывшего уголовника? Сердце сжималось от волнения за дочь, от того, что они перестают понимать друг друга. Что ему нужно сделать, чтобы до неё наконец дошло, насколько бесперспективны эти отношения и что ничем хорошим они не закончатся?! — Хорошо, — он оборачивается, а Катя вздрагивает, сталкиваясь снова взглядом с отцом, — ты мне расскажи, как ты видишь ваше будущее? Ты вот сейчас в институт пойдёшь учиться, а он на улице своей будет «править», прости Господи, а потом что? Думаешь, он тебя замуж позовёт? И ты за него выйдешь, нарожаешь ему кучу детей, и у вас будет дом полон чаша, а быт построен на ворованном? Так ты себе это представляешь?! А когда его в очередной раз посадят, ты будешь врать своим детям, что их папа в длительной командировке! Она замирает, потому что слова отца режут по сердцу. Да, она прекрасно знает, кто такой Костя Вечный, чем он дышит и что у него на уме может быть всё, кроме этого. — Ты думаешь, ради тебя он откажется от своей улицы? — Сергей Андреевич пытается держать себя в руках, но эмоции внутри зашкаливают. Катя губит свою жизнь, а он, как отец, не может спокойно смотреть и реагировать на это всё так, как ей бы того хотелось. Мысленно мужчина уже успел не раз проклясть камень преткновения, который встал между ними. Чёрт бы его побрал! — Думаешь, он встанет на путь исправления и вы проживёте долгую, счастливую жизнь?! У Кати слова в горле комом застревают. Она прекрасно понимает, что отец по-своему прав, но легче от этого не становится. Что ей сделать, что? Расшибиться головой о стену? С крыши пойти прыгать? Что ей сделать?! Если она всё равно мыслями к нему возвращается, если она не может выкинуть его из своей головы, если ей нравится то, как он к ней относится, если она ни с кем и никогда такого не испытывала и, возможно, что и не испытает?.. — А ты хочешь, чтобы я всю жизнь жила так, как угодно другим? — Я хочу, чтобы ты её прожила! — С нажимом произносит отец. Катя смотрит на его лицо красное от злости, на сжатые кулаки и понимает, что он вот-вот может сорваться. — А он тебя или в могилу сведёт, или погубит в своей улице… — Что, в принципе, одно и то же. — Даже если рядом со мной будет человек, которого я никогда не полюблю? Даже если я никогда с ним не буду счастлива? Даже если я всё равно буду думать о Косте? — Вопросы сыплются, как из рога изобилия. — Даже если я хочу быть с ним? — Это сейчас тебе кажется, что хочешь. Катя, ты не видела ещё ничего в этой жизни, у тебя будет таких Кость — сотни, причём, в сто раз лучше! — Хорошо, — Катя кивает, на призрачную долю секунды Сергею Андреевичу даже кажется, что ему удалось достучаться до дочери, но нет, её следующие слова его в том разубеждают, — давай представим, что ты встретишь женщину лучше, чем Таня. Она будет красивее, она будет успешнее, она будет моложе, не знаю там, веселее. И что, ты к ней уйдёшь? Если ты её не любишь — уйдёшь потому, что та, другая, лучше? — Не смей сравнивать Таню с этим уркой! — Пап, я не сравниваю, я просто спрашиваю, — Катя знает, что невеста отца и её молодой человек это небо и земля. Но ей вот просто интересно услышать от него ответ, по-честному, — знаешь, кто-то сказал, что любить — это принимать человека таким, какой он есть. — Таким, какой есть? Очнись! Тебе мало того, что тебя избили и ты в больницу попала, ты хочешь ещё приключений? Между прочим, избили такие же, как и он, будущие уголовники, он себе приёмников выращивает на улице этой треклятой! Меня поражает, что даже после всего случившегося ты с ним, ты закрыла глаза на всё! Как, объясни мне? Как моя дочь докатилась до такого позора — обжиматься с ним на глазах у всего двора?! — Можно подумать, весь двор в парандже ходит и никто, никогда… — Не утрируй! — Этот, как ты выразился, урка, защитил меня от отчима, пока ты, папа, был здесь. А почему тебя не было рядом, скажи? Не потому ли, что, когда вы с мамой развелись, я умоляла тебя не уезжать от нас, не бросать, но ты вернулся в Казань? Тебе напомнить, при каких обстоятельствах я с Костей познакомилась? Если бы мне не нужно было мотаться к тебе, чтобы получить крохи внимания, то, может, я бы не знала его сейчас, у меня был бы шанс на эту спокойную и счастливую жизнь с кем-нибудь другим! Лицо Сергея Андреевича мрачнеет. Это была уже не злость, а боль. Катя знала, что здесь и сейчас сделала своему отцу больно, что эти слова он явно будет ещё не раз прокручивать у себя в памяти, но ей оттого самой легче не становилось. Ей тоже было больно. Проблема была в том, что всякий раз, когда кто-то произносит какие-то слова, забрать их потом обратно нереально. Невозможно взять и вычеркнуть их из чьей-то памяти и сделать вид, будто ничего не было. Есть слова, после которых уже нет пути назад. Сергей Андреевич уходит из кухни, Катя за стол садится, руки на столе в замок складывает. Но она не успевает толком ничего обдумать, как он возвращается, смотрит на неё и Кате кажется, что в отцовском взгляде её собственный приговор сейчас. Звенящая тишина, которую и нарушить-то страшно. — Вот, что я тебе скажу, Катерина. — Катю передёргивает, потому что полным именем отец её не называл. Это было материной привычкой. — Я — твой отец и пока я жив, с ним ты не будешь. Только через мой труп. — Да? — Катя губы поджимает. Ну, вот, кажется, они и пришли к точке невозврата. — А как ты узнаешь, был он со мной или нет? За ручку меня будешь водить в институт и обратно? — Смотрит отцу в глаза, прямо говорит, как есть. Сергей Андреевич ещё больше мрачнеет. — Домашний арест с пожизненным сроком и конфискацией права выбора? — У Кати такое ощущение, что вместо медицинского стоило бы выбрать юридический, чтобы права свои отстаивать. Сергей Андреевич руками в стол упирается и точно так же, глядя прямо в глаза дочери, произносит: — Если мне понадобится, я найду способ и сделаю это, чтоб выбить из тебя дурь по имени Костя Вечный. Это моё тебе последнее слово. — А затем разворачивается, уходя к себе. Катя на кухне оставаться тоже больше не может. В коридоре сталкивается с Татьяной, которая немой свидетельницей скандала стала — в комнату к себе заходит, закрывая дверь и тут же на кровать падает, чувствуя, как её начинает трясти изнутри от непролитых, но уже скопившихся в уголках глаз, слёз. Катя ведь не хотела так обидеть отца, она надеялась, что он её поймёт, что он хотя бы попытается её услышать, но, видимо, не судьба. Их отношения стремительно рушились, и в том была её вина, да, она этого не отрицает. Катя знает, что поступила неправильно, но у неё была своя причина, которая и сейчас есть — она просто влюбилась, неужели так сложно понять и принять её выбор лишь просто потому, что это её решение? Или он думает, что она не осознаёт всех последствий? Принимая Татьяну и выбор отца, Катя в глубине души хотела верить, что получит от него такую же поддержку, но нет. И сейчас эта ссора — первая настолько трагичная в их взаимоотношениях с отцом — ставила жирную точку в Катиных надеждах. Прежде они никогда так не высказывались друг с другом, даже в тот раз, когда отец её увёз силком в Москву, не было такого. А здесь… Катя одновременно чувствовала себя и предательницей, и преданной. Сжимала до побелевших костяшек подушку, уткнувшись лицом, и раз за разом прокручивала в голове слова и воспоминания.

— …Я — твой отец, я тебя люблю, ты — это мой смысл в этой жизни, самое дорогое, что есть у меня на этом белом свете. Ближе тебя у меня никого нет. Но ты уже выросла, пройдёт год, два, не знаю, три, может быть, и ты встретишь своего человека, ты захочешь быть с ним, а я не смогу, просто не вправе буду тебя удерживать от этого. Я всегда буду на твоей стороне, чтобы ни случилось.

Не всегда.

— Я тебя отблагодарила за твою помощь и могу сказать спасибо ещё раз, но это ничего не изменит, Кость. Если тебя Вова попросил узнать, то я не собираюсь ничего рассказывать и…

Катя чувствует, как пальцы Кащеевы к её руке тянутся, накрывая ладонью своей. И в одном этом прикосновении тепла больше, чем Катя за все эти четыре года видела. Рука у него шершавая, кожа грубая, но прикосновение всё равно такой нежностью отдаёт, что Кате зажмуриться хочется.

— Мне похрен на Адидаса. Думаешь, я ради него сюда припёрся? — С издёвкой и усмешкой. — Время идёт, а ты, мелкая, всё такая же…

Дура она. Влюблённая. Только вот, любовь её никому не нужна, всем костью поперёк горла стоит. Изо всех сторон ей с детства твердят, чтобы она отказалась от него, а Катя не может. Не может она уже!

— Нехорошо врать старшим, мелкая…

Действительно, нехорошо.

— Кать, я хочу, чтобы ты была жива и здорова, это для меня главное, — он сжал её руку в ответ, подбирая слова. Катя слабо улыбнулась, сжав его пальцы, вслушиваясь в слова отца, — прости, но я не верю в искренность его поступков и я запрещаю тебе поддерживать с ним всяческое общение. Я сейчас пойду к врачу и попрошу его, чтобы он никого постороннего не впускал к тебе в палату.

— Пап…

Нет. Он бы всё равно ей запретил. Катя от подушки отстраняется, глядя на ткань, пропитанную её слезами.

— Не забивай себе голову, мелкая, прорвёмся, я всё решу. Чёт придумаю. Ты мне веришь?

Катя будто завороженная, под гипноз попавшая, но ей это нравится. Дыхание задерживает, когда большой палец левой Кащеевой руки ниже спускается, к шее, ключицам. К впадине небольшой посередине прикасается, на миг всего взгляд вниз опуская и снова на неё глядя. Всё ещё ответа ждёт на свой вопрос и она, горло прочистив, отвечает тише:

— Верю…

Отец не хочет её услышать, он не хочет её понять. Он никогда не примет её выбор, если она останется с Костей, а значит, в таком случае их отношения обречены на провал, потому что всякий раз в разговоре будут всплывать упрёки; потому что всякий раз он будет пытаться её переубедить в том, что нужно сжигать мосты, а Катя всякий раз будет либо вступать в конфликт, либо врать? Врать Катя больше не хочет, она слишком устала от той лжи, которую уже натворила в своей жизни. И ей стыдно, да, но вместе с тем она понимает, что у неё просто не было другого пути.

— Я испугалась за тебя. — Признаётся. — Ты меня больше не пугай так, ладно?

— Да чё со мной случиться-то, так, подумаешь, царапина. — Кащей на неё смотрит, на позитиве такой, улыбается, а Кате совсем не до улыбок и не до шуток. — Я ж Кащей бессмертный. Меня просто так не убьёшь. Ты ж без иголки?

— Дурак ты, а не Кащей.

Ложь — это цепочка, целая вереница: одна тащит за собой другую; они накладываются друг на друга, обрастая фактами, переворачивая ход событий. Ложь живёт в голове, держа под напряжением мозг, который всякий раз должен прокручивать каждое слово, которое человек собирается произнести; каждую эмоцию, которую собирается показать; каждый взгляд, который будет направлен на окружающих. Потому что глаза — это зеркало души, глаза не умеют врать. Но, случается, что человек, придумывая ложь, начинает со временем путаться и уже мало отличает реальность от выдумки. Не может разделить своё от чужого, былое от слепых грёз в розовых очках. Не может выстроить чёткое видение будущего, какое ждёт его впереди, потому что каждая ложь, будь то маленькая или большая, меняет его жизнь, влияет на отношения с окружающими, накладывает свой отпечаток. Человек осознаёт, что уже не может остановиться, поначалу убеждает сам себя, что это вынужденная мера, пока, наконец, не осознаёт, что это вот-вот станет частью его личности, и он просто не умеет уже жить по-другому. Ложь всегда всплывает наружу, вынуждая расплачиваться по счетам втридорога.

— …ты мне расскажи, как ты видишь ваше будущее? Ты вот сейчас в институт пойдёшь учиться, а он на улице своей будет «править», прости Господи, а потом что? Думаешь, он тебя замуж позовёт? И ты за него выйдешь, нарожаешь ему кучу детей, и у вас будет дом полон чаша, а быт построен на ворованном? Так ты себе это представляешь?! А когда его в очередной раз посадят, ты будешь врать своим детям, что их папа в длительной командировке! Ты думаешь, ради тебя он откажется от своей улицы? Думаешь, он встанет на путь исправления и вы проживёте долгую, счастливую жизнь?!

И каждый из нас в своё время встаёт перед выбором: окунаться в эту ложь или всё-таки идти следом за правдой. Однако, каким бы ни было решение, важно понимать, что рано или поздно ты должен быть готов столкнуться с последствиями, когда винить, кроме себя самого, будет уже попросту некого.

***

Звонок в квартире раздался внезапно. Вадим уж не ждал никаких гостей — день был до того загруженным, что хотелось лишь выспаться. Желтухин подошёл к двери, гадая, кого там черти на ночь притащили к нему, глянул в глазок — все сомнения отпали. Увидев Кащея, домбытовский повернул ключ в замке. — Здорова. — Кащей только усмехнуться успевает, приветствуя, а Вадим в сторону отступает, давая пройти, чтоб этот кудрявый лишний раз на виду у соседей не отсвечивал. Вон, бабка напротив его особенно невзлюбила, всё жаловалась после последнего Кащеева визита в эти стены. Они тогда, кажись, отмечали что-то, песни до утра горланили. Гитара в руках Кащея была мощным инструментом. — Чё, не спишь? — Собирался, — Вадим дверь за ним закрывает, следом проходя в гостиную, в которой Кащей уже на диван уселся. Чувствует себя как дома, что неудивительно, в принципе: Жёлтый человек гостеприимный. Во всяком случае, для тех, кому доверяет, как себе. Вадим в Кащее деталь подмечает: он какой-то напряжённый. Сидит, сцепив руки в замок, взглядом комнату обводит. — Я прервал «спокойной ночи, малыши», получается? — Ха-ха. Смешно, блять. — Вадим бы поржал с подкола, но не в этот раз. Кащей, конечно, иногда позволял себе заявиться к нему в жилище, но чаще предварительно предупредив о своём визите. Мало ли, вдруг, Жёлтый бы к матушке пожаловал? Здоровье у неё слабеет с каждым годом, Вадим старается помогать, чем может, обеспечивает мать, с работы еле уговорил уйти на пенсию. Всё делает, чтоб она век своей старости доживала, не зная забот, а ей ничего по большому счёту было не нужно, кроме того, чтобы сын себя уберёг на улице. Чтобы жизнь к нему в один момент не повернулась задом, отправляя в лапы к старухе с косой. Чтобы ей до своей собственной смерти удалось подержать внука или внучку на руках, увидев, что её сын семью создал, что он не останется один. — Я так понимаю, ты ко мне не ради этого умопомрачительного подъёба припёрся, — даже не спрашивает, а утверждает. Кащей диву даётся, ничего-то от Жёлтого не скрыть, — давай, вещай, в эфире программа «полнейший пиздец». Я ж правильно название подобрал? — Вадим просто исходил из взгляда Кащеевого. На лице ухмылка, а в глазах — смесь боли и каких-то режущих осколков. Кащей заместо ответа вопрос задаёт: — У тебя выпить есть? — А чё, без ста грамм твой язык не развяжется? — Вадиму, честно говоря, не особо-то охота пить. Он же Кащея, как облупленного, знает. Сначала одна рюмка, потом вторая, третья. Бутылку приговорят минимум. Кащей из своей ветровки достаёт сосуд, протягивая ему в руки. «Столичная». Вадим взгляд на него бросает, будучи неуверенным до конца, что оно того стоит. И, зная заранее, что он может пожалеть об этом завтра утром, с места своего поднимается, бутылку отставляя на небольшой столик рядом. — Жди, закусь гляну… Дружба — понятие круглосуточное, поэтому, доставая из холодильника банку солёных огурцов и кильку в томатном соусе, он хлеба нарезает, в комнату со всем этим добром возвращается. Кащей же успел из серванта рюмки достать, да беленькую по ним разлить. Чокаются в тишине, а у Вадима в голове мысль — как бы не чокнуться ему головой от того, что у Кащея приключилось. Зная его опыт, влипать в задницу разных передряг — это прям по его душу. Ну, а если он там окажется, то незамедлительно следом за ним и сам Жёлтый попадёт под прицел. По-другому никак, друг другу подъёб бросить — это святое, но коль приключилась какая-то фигня, то проблему сообща решать нужно. — Короче. Помнишь, я тебе про Катьку рассказывал? — Это которая с дискача, что ли? — Кащей кивает. — Помню. Вадим же её лично подвозил тогда до дома, когда они от Гарика возвращались. И Наташке она, вроде как, понравилась — впечатление хорошее оставила, плюс, упоминала потом, что они обе в мед поступили. Большего о ней Вадим-то и не знал, остальное краем уха от Кащея улавливал, но не думал, что там что-то серьёзное. — Что у вас, закрутилось? Жёлтому даже интересно становится. Не думал он, что когда-то Кащей ему вот так будет рассказывать о том, что кто-то в душу ему запал. Он, по правде говоря, вообще грешным делом думал, что ему с Людкой нормально живётся, в тех недоотношениях, а тут, здрасьте, полная смена ориентиров. Впрочем, о Люде как раз Вадим тоже слышал. — Проблема закрутилась. — Кащей снова наливает, чокается с ним рюмкой и в себя содержимое опрокидывает. Жёлтый, тяжело вздохнув, за ним повторяет. — Батя её покоя не даёт. Ну, под замок посадил, стережёт, как пёс цепной, всё такое. Сегодня, вон, свиделись на час – и это за месяц, блять – так это чудо-юдо увидел нас и уволок её домой. — Ну, если по-честнухе, я б такого потенциального зятя тоже с лестницы спустил. — Спасибо, нахуй, утешил! — Я не по части утешения, я по части правды. — Правда у каждого своя. Вон, батя её лезет, а по факту не видит, что Катька уже выросла. — Ну, ты не зарекайся, вдруг сам когда-то отцом дочки станешь. Ох, не повезёт же потенциальным зятьям, которые свататься придут… Отыграешься по полной программе, — потому что, если доживёт к тому времени, наверное, и сам понимать будет, что это и каково, когда твою родную кровиночку какой-то ушлый с улицы обхаживать начинает. Вот только Кащей не какой-то, он, на секундочку, Катьку десять лет знает. Да, четыре года были упущены из этого количества времени, смазаны, стёрты, но сейчас, когда у них, вроде как, всё начало налаживаться, её папаша теперь палки им в колёса вставляет, заставляя дочь свою выбор сделать. На путь истинный наставляет, блять. — А чё ты удивляешься? Ты, конечно, на улице вес имеешь, но для него это роли не играет. Кто он сам? — На заводе горбатится. — Вот! Он человек труда. Конечно, хочет рядом с Катей своей видеть более перспективного. — Класть я хотел на то, что он там хочет. — Не сомневаюсь, класть ты всегда мастак, — Жёлтый по плечу его похлопывает. Алкоголь в крови разгоняет мысли в голове, — но ты ж ко мне за советом притопал? Я тебе его дам. Ты, если не хочешь девчонку свою потерять, так найди способ с отцом её договориться. Ну, или возьми и предложи ей съехаться. Говоришь, совершеннолетняя уже? Значит, имеет право решать, с кем и где. Но я б тебе рекомендовал первый пункт, чтоб папаша её на тебя по второму кругу заяву не накатал, а это только усугубит и твои, и её с ним отношения. — Так и знал, что услышу от тебя подобную хрень. — Попрошу заметить, умную, — Вадим указательный палец приподнимает, — и вообще, считай, голосом разума подрабатываю. Здравого смысла. — И чё ещё мне твой здравый смысл подскажет? — Кащей на него смотрит, выжидая. Желтухин, бросая взгляд на часы, проговаривает: — Утро вечера мудренее. Так что давай, ступай дрыхнуть. И да, Кащей. — Чё? — Уже в дверях оборачивается, а Вадим смотрит на него внимательно и как бы между прочим бросает: — Ты только помни, что не ради себя это будешь делать, а ради неё. Ей-то отец важен, так что сделай, как умеешь. — Кащей ведь на улице мастак договариваться, разруливать вопросы. Нет, конечно, это совсем другое, но суть от этого не меняется. — Может, он оценит твою решительность и поймёт, что у тебя серьёзные намерения. Кащей в эти слова, по правде говоря, не очень-то и верит, но шутки ради кивает. Во всяком случае, хуже уже точно не будет.