Без тормозов

— Спасибо, что подвезли, — когда жигули Желтухина останавливаются возле подъезда, Катя спешно прощается с Вадимом и Наташей, которая за всю дорогу до её дома успела немного разговорить Макарову. — Ещё увидимся, — Наташа улыбается ей, как-то поддерживающе, а Катя кивает в ответ. Кудрявая блондинка уже успела выяснить, что Катя в медицинское документы подала и заявила, что тоже там будет учиться с осени. — Тебя до квартиры провожать не надо? — Интересуется Вадим. Катя лишь головой качает отрицательно. — Ну, бывай тогда. Катя боится предположить, сколько сейчас времени. По ступенькам поднимается и перед пролётом на четвёртый этаж замирает, всматриваясь в сумерки за окном. Вечер, насыщенный событиями, в голове перекручивается, заставляя в каждой клеточке тела прочувствовать усталость. Катя сама себе напоминает выжатый лимон, из которого все соки забрали, но, вместе с тем, внутри какая-то детская эйфория, а губы до сих пор горят после поцелуя с Кащеем. В лёгких — переизбыток его запаха, ей кажется, что она до сих пор чувствует его одеколон, и оттого её накрывает ощущением, близким к головокружению. Он подействовал на неё так, словно алкогольное опьянение: накрыл волной, захлестнув всё остальное, заставил забыться и окунуться в этот дурман, а теперь она постоянно прокручивает в голове их поцелуй и приходит в восторг от того, что она это сделала. Катя никогда прежде ни с кем не целовалась, и оттого тот факт, что именно Кащей стал для неё первым парнем в этом смысле, грел душу. Макарова была влюблена в него с четырнадцати лет — и сейчас ей кажется, что никому другому свой первый поцелуй она бы просто не смогла отдать. Ни к кому другому не смогла бы почувствовать то, что почувствовала к нему. Около двери девушка останавливается, доставая из сумочки ключ. Катя осторожно вставляет его в замочную скважину — придерживает ручку, тянет чуть выше, и медленно проворачивает два раза, открывая замок. На цыпочках заходит в прихожую, прикрывая за собой дверь, и с точно такой же манипуляцией закрывает дверь изнутри. Сбросив с ног туфли, тихо, чтобы не разбудить отца и Татьяну, Катя проходит мимо двери их спальни и включает свет в ванной. Снимает с себя одежду и рассматривает своё тело в отражении зеркала — на шее едва заметные пятна багровые остались. Макарова подушечками пальцев проводит по ним, чувствуя, как к горлу липкий ком подступает — обрывает прикосновение и в ванную залезает. Ей хочется смыть с себя эти чужие прикосновения, она шею намыливает, подставляясь под струи горячей воды. Голову запрокидывает назад, чувствуя, как вода по телу стекает вниз, морщится, когда мыльные капли попадают на глаза, заставляя чувствовать жжение под веками. Катя не знает, сколько стоит так, но, когда она уже выключает воду, зеркало в ванной полностью запотевает. Катя проводит по нему рукой, всматриваясь в своё отражение: глазные яблоки немного покраснели из-за раздражения, волосы мокрые к плечам и шее прилипли, губы припухлые и щёки, румянцем отливающие. Обмотавшись полотенцем и намотав ещё одно на голову, Катя из ванной выходит и скрывается в своей комнате, так и не заметив позади себя силуэт в темноте кухни. Сергею Андреевичу не спалось, сердце было не на месте: когда стрелка часов коснулась десяти вечера, а его дочки так и не было дома, мужчина заволновался. Татьяна успокаивала его, убеждала, что у Кати, вероятнее всего, свидание с её молодым человеком и не стоит переживать — она вернётся, без сопровождения её не бросят. Макаров поначалу успокоился, а потом, когда женщина уснула, вышел на кухню и стал ждать. Свет включать не стал, чтобы разглядеть в темноте двора машину — ждал морковный иж, как и описывала Марья Абрамовна, вот только, вместо него во дворе жигули появились. Мужчина разглядел на водительском сиденье силуэт юноши, но в точности увидеть лицо не смог. Конечно, ему, как любящему отцу, было небезразлично, с кем общается дочь, и сейчас он бы мог справедливо устроить ей допрос с пристрастием, напомнив, что Катя для него всегда будет ребёнком, но он не стал. Видел, что дочка изо всех сил старается не разбудить никого и, видимо, не слишком настроена сейчас на разговоры, а потому остался тихо стоять на кухне, пока она принимала душ и не окликнул её, когда Катя вышла в коридор. Едва за ней закрылась дверь комнаты, он обернулся обратно, к окну — жигулей во дворе уже не было, как не было и понимания у Макарова во всей происходящей ситуации. «Утро вечера мудренее» — так всегда говорила его мудрая бывшая тёща, уж ныне покойная. И сейчас, прокрутив её слова у себя в голове, Сергей Андреевич согласился с ними, а потому, так же тихо, стараясь не выдать своего прежнего присутствия на кухне, мужчина прошёл мимо комнаты дочери и прикрыл за собой дверь собственной спальни. Татьяна спала в кровати, видя уже десятый сон и, стоило ему лечь рядом, как тёплые руки обвили за торс, а женская голова устроилась на его груди. Мужчина ласково погладил её по голове, убрав локон, спадающий на лицо и, поцеловал в макушку — она улыбнулась сквозь сон, и он почувствовал, как сердце затопило от нарастающей нежности. Если бы кто-то год назад сказал ему, что он ещё встретит свою любовь и сумеет быть счастливым, Макаров бы не поверил. Тем не менее — сейчас именно счастье лежало рядом с ним и тихо сопело на ухо. И это счастье мужчина поклялся себе оберегать, чтобы ни случилось. Сергей Андреевич откинулся на подушку и прикрыл глаза, чувствуя, как сон постепенно начинает овладевать им, затягивая в царство Морфея. Завтра будет новый день и он обязательно поговорит с Катей.

***

В комнате было темно. Люда лежала в постели, глядя в белый потолок. Она снова находится здесь — в этой чёртовой коммуналке, куда так не хотелось возвращаться. За стенкой беспрерывно раздаются чоканья рюмок и грубый смех, смешивающийся с чужими стонами и детским плачем. Люда ненавидит детей, проживающих с ней по соседству и мечтает, чтоб те сдохли уже от голода, пока их родителям нет никакого дела до их желудков, вот только эти мечты всё никак не воплощаются в реальность. Её мечты в принципе никогда не сбывались — пора было бы к этому уже привыкнуть, принять поражение, но тело скручивало от нарастающих внутри злости и негодования. Люда не видела справедливой жизни, не знала о ней ничего. Она проклинала собственную мать, которая родила её, будучи совсем молодой и глупой — ну, какого чёрта она попёрлась рожать, зная, что у неё нет ни приличной крыши над головой, ни денег для существования?! Так ещё и угораздило эту дуру помереть во время родов, будто специально дочь свою, единственную и родную, обрекла на эти мучения. Если бы саму Люду спросили, а хочет ли она жить так, как сейчас, то она, однозначно, потребовала бы вернуть прошлое и убить её прямо там, в зародыше — всяко лучше, чем мучиться на протяжении стольких лет. Ей было шесть, когда в двери детского дома вошла женщина, представившаяся Люде новой мамой. А она — тогда ещё доверчивая дурочка — обрадовалась, что у неё семья появится, и следующие пару лет, действительно, можно было назвать хорошими: у неё были и игрушки, и комната своя, и всё было хорошо, да только судьба щёлкнула по носу резко, безо всяких предупреждений и, когда ей только-только исполнилось девять, приёмная мать сгорела от онкологии, за пару месяцев из красивой ухоженной женщины превратилась в пыль. Муж её, прости Господи, отцом считавшийся по документам, подсуетился и Люду, как неугодную ему наследницу, возвратили обратно в детский дом — воспитательница сунула ей под нос бумагу об отказе только ради того, чтобы девчонка своими глазами увидела подтверждение и прекратила изводить всех вокруг истериками.

— Хорош реветь, судьба твоя от этого лучше не станет, смирись! Подумаешь, отказались — ишь, какое горе! В этой жизни не всё так, как мы того хотим, я вот твои истерики слышать уже не хочу, и если сейчас не угомонишься, разбудишь остальных — ночь в углу простоишь, поняла меня?!

Воспитатели не гнушались лупить её за малейший проступок: за дерзость, за неугодное поведение, за то, что Люда их раздражала своим фактом существования поблизости. Детский дом стал для неё адом, в котором она чётко усвоила несколько правил. Во-первых, за всё в этой жизни нужно бороться — либо ты, либо тебя. Во-вторых, никакой любви не существует — это всё сказка, обман, есть только взаимная выгода. В-третьих, никогда и никому нельзя доверять — всегда нужно полагаться только на себя и на свои силы. Люда ненавидела учиться, не выносила книжек и пафосных речей учительницы литературы, которая, придя в их детский дом, пыталась привить воспитанникам любовь к творчеству многочисленных поэтов, вот только Люда, слушая её речи, пропускала их мимо ушей — как они ей пригодятся в жизни? Можно подумать, знание стихов Есенина или художественный анализ «Евгения Онегина» обеспечил бы ей будущее, не смешите! Как только ей исполнилось восемнадцать, её выперли из детского дома, у неё не было ничего: ни денег, ни жилья, ни амбиций и, чтобы не помереть, пришлось идти и торговать собой во всех смыслах этого слова. Да, она стала шлюхой. Да, её имела половина Казани. Да, она не краснеет от этих мыслей, не отрекается от них и от того факта, что она получала удовольствие, а вместе с тем и какие-никакие деньги. Конечно, не то, чтобы большие, но именно благодаря им ей удалось снять себе эту комнату в коммуналке. Люда убеждала себя, что это ненадолго, что это всего лишь временные трудности: она накопит денег, она уедет в Москву, встретит там какого-нибудь мужика поприличнее да побогаче, чтоб век свой не доживать, копейки считая, и женит его на себе. План был гениальным, но всё решил случай — она встретила его. Харизматичный, дерзкий, с юмором, живущий по понятиям — Кащей поначалу стал всего лишь одним из клиентов. Люда помнит, как он захаживал к ней, оставлял щедрую плату и брал своё взамен, а потом вдруг резко пропал. Она даже не заметила поначалу, пока, спустя пару месяцев, одна из девчонок, с которой она работала вместе — Лена Куницына — не рассказала, что слышала, будто Кащея повязали за воровство. Ей, откровенно говоря, сразу стало жаль — не столько кудрявого юношу и его молодости, которую он коротает за решёткой, сколько себя: прибыльным он был клиентом! В какой-то момент она узнала, с помощью всё той же Лены, адрес колонии и отправила весточку — чисто ради интереса, подумала, может, приятно ему будет? Что кто-то его не забыл, что кто-то просто поинтересовался, как жизнь течёт. Она даже не надеялась, что он ответит, но всё же проверяла почтовый ящик, возвращаясь в коммуналку, и в один день обнаружила там конверт. Увидев, что адрес отправителя — исправительная колония Казахстана, поднялась к себе и, закрывшись изнутри, тут же распечатала: до того ей было интересно, что же он написал. Кащей не был лириком, признался, что Людкино письмо его удивило. О жизни за решёткой слишком много не разглагольствовал: дал знать, что жив и здоров, а это, мол, главное. И всё же, в последних строчках поинтересовался, как у самой Люды дела обстоят — закинул удочку, дав понять, что будет не против, если их переписка не оборвётся. Так, собственно, и началась их история. Люда сама не поняла, в какой момент его письма вошли для неё в стойкую привычку: с ними и дышалось как-то легче, и улыбалось проще, по-настоящему. Она, конечно, старалась не впадать в чувства, не испытывала бешенного умиления, но раз за разом ходила на почту, чтобы отправить письмо, а потом ждала ответа. И он отвечал — с переменным сроком, то чаще, то реже, но всё же. А потом вообще, взял и позвал к себе, на «свиданку». Люда сомневалась поначалу, будет ли их встреча возможной, ведь она ему не жена даже, но Кащею как-то удалось всё устроить. Может, авторитет, который к тому времени увеличился, поспособствовал, а может, ещё что — она не спрашивала. В дальнейшем и поездки эти стали привычкой. Люда осознавала, что уже начинает привязываться к нему, пыталась держать дистанцию, но Кащей, чёрт проклятый, её притягивал к себе, заставляя испытывать нечто такое, что у неё мурашки по телу пробегали от одного взгляда болотных глаз. Два года она прожила в этом режиме, мотаясь туда-сюда, так что все те деньги, которые накапливала на Москву, тратила на дорогу и на белье симпатичное, с кружевами — дорогущее, но ему это нравилось. Она знала, как вести себя рядом с ним, чувствовала, что они оба получают удовольствие и как-то так постепенно прикипела. Кащей на свободу вышел год назад, вернулся в Казань, и их связь продолжилась, только теперь уж она была не шлюхой для всех, а его личной игрушкой. Люда усмехнулась — да, пожалуй, игрушкой она и была всё это время, но не более. Кащей был рядом с ней и одновременно находился в своих заботах, в своей группировке. Когда ему было удобно, она оказывалась рядом, а когда нет — сидела в сторонке, не отсвечивая лишний раз. Принимала с благодарностью подгоны от него: то брюлики какие-то, то одежду, то ещё что, и радовалась. С ним она перестала считать копейки, перестала думать о том, что будет есть завтра и что носить. Москва стала стираться из головы, оставаясь призрачной мечтой: Люда ни разу не заговорила с Кащеем о том, чтобы он её отпустил. На самом деле, ей уже не хотелось уезжать — от него — и хотелось верить, что он не отпустит. А теперь, оглядываясь на прошлое, Люда хотела истошно хохотать, захлёбываться смехом до колики в животе, но в уголках глаз невольно скапливались солёные слёзы. Он её предал — прогнал, словно дворовую собаку, которая пришла кусок мяса со стола просить и наследила в доме грязными лапами; хотя, на самом деле, это он наследил у неё в душе — сначала привязал к себе, а потом вот так хладнокровно и безразлично послал на все четыре стороны. Этого она не смогла простить, она в принципе никому и никогда не прощала предательств. Думала, что он — такой же, в меру принципиальный, вот только оказалось, что у него этих принципов нет. Ему приглянулась новая игрушка — чистая, девственная, неопороченная, а Люда, которая всё это время была рядом с ним, стала ненужной. Тонкие пальцы разорвали пополам фотографию. Снимок был безвозвратно испорчен — Люда смотрела на две частицы, на одной из которых была она, а на второй — Кащей с сигаретой в зубах, руку ей на плечо закинувший. Она уже и не помнит, кто их тогда фотографировал, но она потом распечатала этот снимок и с тех пор он был у неё. Тогда она чувствовала нечто, близкое к нежности, а сейчас внутри поднималась ненависть. Люда хотела мстить, хотела крушить всё вокруг и с трудом заставляла внутреннюю бурю утихнуть. План, который проник в её голову, казался таким же идеальным: если Кащею так хочется играться чистой игрушкой, если он её так ценит, что перечеркнул и переступил через Люду, то Люда у него эту игрушку отберёт, в грязи заставит искупаться, а потом великодушно обратно швырнёт прямо под ноги — чтоб он любовался на свою серую мышь, которую от души трахнул другой. Подходящего кандидата долго искать не пришлось, он жил по соседству — Камиль. Договориться с ним было просто: Люда пообещала ему хорошо заплатить, вдобавок, она знала, что Фахрутдинов падок на девственниц. Такой же, как и Кащей, им всем эта грёбаная чистота важна. Скольких девчонок он изнасиловал, заманив к себе? Людка на этих дур смотрела с примесью насмешки и иронии, потому что они сами виноваты, у него на лбу разве что бегущей строкой не бежит «насильник». Глазами разденет, руками пощупает и в койку толкнёт, не задумываясь о вопросах морали, а даже если девчонка потом руки на себя наложит от отчаяния — только мимо пройдёт с безразличным видом. Догадаться, что Кащей свою серую мышку на дискотеку потащит, было несложно. И ведь она всё продумала: до мельчайших деталей Камилю разъяснила, показала заранее цель и сказала, что, как только получит доказательства, тут же заплатит. А этот придурок облажался — заявился к ней на ночь глядя, когда она уже не знала, куда девать себя от волнения, и сказал, что ему помешали. Додумался он, видите ли, трахнуть её в туалете ДК! Ещё и Кащей ему по зубам «ни за что, ни про что» врезал. Прихвастнул, что его товарищ ножиком пырнул, а Людка, услышав об этом, не на шутку разозлилась и приказала Камилю убираться из её комнаты, потому что денег в таком случае он не получит. Но Фахрутдинов оказался той ещё мразью, этого она не рассчитала, конечно — заломил ей руки в два счёта, приговаривая, что денег он и не потребует с неё. Окончательно в себя пришла только спустя пару часов, полуголая, с разодранной юбкой, на которой красовались следы его спермы, и пробивающей изнутри дрожью. Как там в народе говорят? За что боролись, на то и напоролись? Этот сучоныш изнасиловал её, хотя на её месте должна была оказаться другая. Сначала эта дрянь посягнула на Кащея, а теперь обставила всё так, что это она, Люда, стала ещё больше порченной девкой. И этого она тоже не намерена прощать. Резко осев на кровати, игнорируя боль в теле, Люда подняла взгляд на окно. В комнату, сквозь занавески, пробивался лунный свет — не такой яркий, но слепящий в глаза и заставивший зажмуриться. «Ничего, ты справишься, — шептал внутренний голос, словно подталкивая её к действиям, — ты им всем отомстишь. И Кащею-предателю с девкой, которая посмела встать у тебя на пути, и этому Камилю, который может теперь ходить по коммуналке и оглядываться, чтоб ему ничего в еду не подсыпали или ночью не задушили подушкой. Они за всё заплатят…» Причём, очень и очень скоро. Люда бросила взгляд на разорванную фотографию, которая уже валялась на полу. Кащея пырнули ножом — это, конечно, не планировалось ею, но так даже лучше. Поделом предателю. Значит, ближайшие несколько дней потребуется потратить на восстановление. Усмешка, больше похожая на оскал, промелькнула на лице. Ей этого времени хватит.

***

Катя проснулась, когда за окном уже рассвело. Поднявшись с постели, она бросила взгляд на зеркало напротив. Растрёпанные волосы спадали на плечи, но на лице, при воспоминании о вчерашнем вечере, возникала улыбка. Несмотря на пережитый стресс, всю ночь Макарова видела хорошие сны, в которых Костя был рядом — они снова и снова целовались, и он её обнимал, и Катя чувствовала такую лёгкость! Неподдельная нежность затапливала сердце, мурашки, продолжавшие бегать по телу, наталкивали на не совсем приличные мысли, из-за чего на щеках проступил румянец. Застелив постель, она вышла из комнаты и буквально тут же услышала голос с кухни: — Проснулась? — От неожиданности Катя едва не подскочила на месте, но обернулась и увидела отца. — Доброе утро, пап, — она подошла к отцу и чмокнула его в щёку, — а ты чего не на работе? — Выходной взял, — Сергей Андреевич, ещё только проснувшись, позвонил на работу и дал знать, что его сегодня не будет. За то время, что он работал, как Папа Карло, без отпуска, он мог позволить себе это, и на работе отнеслись с пониманием. Макаров хотел серьёзно поговорить с дочерью, потому что отцовское сердце чувствовало, что что-то с его Катей происходит. Мужчина понимал, что лучше он сейчас один день уделит дочери и поговорит с ней, чем потом столкнётся с кучей проблем, которая может возникнуть в их жизни, а ему этого не хотелось. — Как вчера погуляли? — Нормально. Сергей Андреевич взял её руки в свои и внимательно посмотрел в глаза. Он очень хорошо знал свою единственную дочь и видел, что она скрывает от него что-то. Он видел, в каком состоянии Катя вчера вернулась, а сегодня утром успел заметить сорванную пуговицу на джинсовом сарафане, который она сбросила в корзину с грязным бельём. Самые страшные мысли сразу пронеслись в его голове — он представил себе, что кто-то посмел обидеть его дочь, и внутри разожглась буря. Мужчина постарался успокоиться и сейчас хотел выяснить всё, поговорить с дочерью открыто, потому что, чтобы ни произошло вчера, он не собирался отрекаться от Кати, он не собирался её осуждать. Всё, чего он хотел — это защитить свою звёздочку, которая была смыслом его жизни. И если сейчас Катя ему скажет, что её действительно обидели, то Сергей Андреевич сделает всё, чтобы обидчик заплатил по счетам сполна. — Дочка, я очень прошу тебя, не скрывай от меня ничего. — Смотреть отцу в глаза было тяжело. Катя видела, что он переживает и, возможно, сам догадывается о чём-то. Что будет, если она скажет ему реальную правду? — Чтобы ни произошло, я хочу постараться помочь тебе. Этот твой молодой человек, он… Он приставал к тебе? — Сказать эти слова было сложно, но не озвучить этого он не мог. — Пап, ну, что ты такое говоришь, — Катя обняла отца, стараясь выдавить из себя улыбку, — тебе не о чем волноваться, правда. Вчера ничего такого страшного не произошло. — А почему тогда ты вчера так поздно вернулась? — Так получилось. — Влюблённые часов не замечают, да? — Сергей Андреевич искренне хотел верить словам дочери, но его внутреннее предчувствие никак не унималось. — Я обещаю, что больше такого не повторится. — Я тебе верю, — от этих слов одновременно накатывало и облегчение, и тяжесть. Катя знала, что соврала отцу, и от этого чувствовала себя ещё хуже, чем вчера, когда тот парень приставал к ней. Однако, следующие слова буквально выбили почву из-под ног: — но я переживаю за тебя и хочу познакомиться с твоим молодым человеком. — Катя отстранилась, взглянув отцу в глаза. — Обещаю, что не буду устраивать ему допрос, просто хочу с ним пообщаться и понять, кто он. Всё-таки, ты моя единственная дочь и в случае чего я хочу знать, кому мне стоит оторвать голову за то, что с тобой что-то случится. — Со мной ничего не случится. — И всё же. Я не тороплю тебя, ты поговори с ним и решите, когда. Мы с Татьяной устроим семейный ужин, пригласишь его и вместе пообщаемся. Она не успела ничего ответить — раздался звонок в дверь и Сергей Андреевич вышел в коридор, чтобы открыть. Катя замерла на кухне, глядя в окно. В голове проносились мысли, одна за другой. Что ей теперь делать? Нужно поговорить с Костей обо всём этом, но как он сам отнесётся к тому, что её отец хочет с ним пообщаться? Вернее, нет, не с ним, а с Катиным молодым человеком, потому что он не догадывается, что это именно тот самый хулиган, от которого всё Катькино детство пытался её отвадить. — А Катя Макарова здесь живёт? — Мальчишеский голос из прихожей поспособствовал тому, что сердце ушло в пятки. Катя вышла из кухни в коридор и увидела озадаченного отца, напротив которого стоял мальчишка лет девяти. — Кать, похоже, это к тебе. — Вам просили передать, — мальчишка протянул ей пакет с конфетами и растерянная Катя под не менее растерянным взглядом отца приняла сладости. Как только пакет оказался в её руках, мальчишка попрощался и скрылся из виду, а Катя подумала, что теперь вопросов у отца только ещё больше прибавится. Сергей Андреевич закрыл за внезапным гостем дверь и покосился в сторону дочери. — Ну, я надеюсь, твой молодой человек постарше? — Катя выдавила из себя напряжённую улыбку.

***

Дана в очередной раз вздохнула, плетясь следом за Зоей по улице. Вообще, у неё сейчас было время законного обеденного перерыва, но обеды она с собой не носила, а Павлова, заявившись к ней в прачечную, принялась уговаривать сходить вместе с ней за подарком. У Антона, Зойкиного старшего брата, намечался день рождения — целых тридцать лет! Юбилей, круглая дата, все дела. Зоя с ума сходила с выбором подарка, не будучи в силах определиться, а Хасанова, глядя на её метания, только губы поджимала всякий раз. К слову, они уже успели обойти рынок, где не нашли ничего подходящего, и теперь в голову подруги пришла мысль проверить в комке. У них на районе располагался один такой, но Дана бывала там от силы пару раз за всю свою жизнь, ещё когда мать была жива. Знала: что бы она ни увидела на прилавке, всё равно позволить себе не сможет, и лишний раз глаза мозолить этим всем не хотелось. — Я полгода собирала эти деньги и не хочу, чтоб они ушли на ветер, — Зоя, на пути к своей цели заполучить стоящий подарок, не собиралась останавливаться ни перед чем, шагая по улице в сторону пятиэтажных хрущёвок. Именно там, в одном из этих домов, на первом этаже, с другой стороны от входа в жилые подъезды, располагалась вывеска:

КОМИССИОННЫЙ МАГАЗИН

Павлова толкнула дверь, переступая за порог, и Дане ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Внутри помещение было заставлено практически под завязку. С одной стороны от входа стояли вешалки с различной одеждой — мужские пиджаки, женские кофточки, и даже пару джинсов; платья с блёстками, какие Дана прежде видела разве что в модных журналах, которыми Зоя любила зачитываться и мечтать о красивой жизни; была подставка с обувью, на которой находились туфли разных размеров. Данка на секунду даже остановилась около одних — красивые, чёрные, лакированные, на небольшом каблуке. И в углу носка — небольшой камешек, который точно будет ярко блестеть на солнце. Рука уже сама потянулась к ним, чтоб дотронуться, провести по поверхности носка и почувствовать наощупь материал, из которого они сделаны. — Вам что-нибудь подсказать? — Молоденькая девчонка тут же оказалась поблизости, привлекая внимание, и Дана опустила руку. — Это очень хорошая модель, совсем недавно привезли. Вы для себя выбираете или, может, в подарок? — Я здесь просто за компанию, — Дана повернула голову, чтобы найти взглядом Зою. Подруга зависла около прилавка напротив и, казалось, увлечённо рассматривала какую-то находку. Девчонка кивнула и переключилась на Зою, а Дана бросила на туфли страдальческий взгляд. Они ей понравились — да и размер её, сидели бы на ноге, как влитые. Чего уж греха таить, даже успела представить себя, идущей в них по улице, но сейчас первый морок впечатлительности спал и нужно было мыслить здраво. У неё таких туфель никогда не будет, видно же, что заграничные, не по карману ей это, помечтала — и хватит. — Данка, смотри! — Павлова ткнула пальцем на прилавок, подзывая её к себе, и Дана подошла поближе, чтоб рассмотреть находку. За стеклом, в свете лампы, блестело стёклышко наручных часов — мужских, с толстым чёрным ремешком. — Это ж «Амфибия»! Скажите, а они правда водонепроницаемые? — Да, — продавщица кивнула, — модель хорошая, я своему отцу такие же покупала. — Сколько? — Пятьдесят пять рублей. Но для подруги эти слова, пожалуй, уже никакого значения не имеют, она нужную сумму на прилавок выкладывает, скрепя сердцем и вместе с тем восторгаясь. Этот подарок уж точно не будет стыдно дарить! — О-па, девчат, привет, — резко раздавшийся со стороны, голос заставляет Дану мурашками покрыться. Она замечает, как на лице у Павловой улыбка кокетливая расцветает, когда та взгляд на Желтухина бросает. И Хасанова проклинает Павлову за то, что они именно сейчас пришли сюда. — Привет, — Зоя, тем временем, молчать в тряпочку не собираясь, в ответ здоровается. — Что вы, скупиться решили? — Подарок присмотрели для брата моего. — Это ему сколько уже, что такой подгон? — Вадим взгляд на часы бросает, пока девчонка за прилавком упаковывает их в коробку, оценить успевает. — Тридцать. — Нормально так, — Дана Зое на выход кивает, но Павлова будто не замечает сего, на месте продолжая стоять напротив авторитета домбытовского. Не иначе, как из праздного любопытства ждёт, когда же между ними диалог завяжется, но у самой Даны нет никакого желания с ним разговаривать. — А ты? — А я мимо проходил, дай, думаю, зайду, — Вадим взгляд на продавщицу бросает, та Зое пакет с коробкой всучивает в руки. «Как же, мимо. Может, у него с этой точки свой процент имеется» — скачет в мыслях у Даны, пока она старательно взгляд отводит, чтоб не смотреть на Желтухина и наоборот на подругу пристально пялится, давая понять, что им уже пора. — А ты ж чего молчишь, не здороваешься? — Привет. И сразу — пока, потому что нам уже пора, да, Зоя? — Да куда нам спешить? — Павлова улыбается широко, кивая в сторону вешалок напротив. — Я себе кофточку присмотреть ещё хочу, да и ты вон, на туфли те засматривалась, может, примеришь? — Тебе показалось, ни на какие туфли я не засматривалась. И вообще, у меня обеденный перерыв не резиновый, хочешь — оставайся, а я пойду! — Дана обходит Желтухина, застывшего на месте, и дверь толкает, выходя из комиссионки. Внутри неё негодование бьёт волной — почему Зое вечно нужно вставить свои пять копеек и так всё подстраивать, когда её никто о том не просит?! Специально же время тянула, зная, что Дана побыстрее уйти хочет, с Вадимом разговор завязала, выжидая, чтоб они и между собой парой слов перекинулись. — Дан! Дан, да погоди ты! — Зоя нагоняет её практически за углом дома, путь преграждая. — Чего ты так взъелась-то на пустом месте? — Не делай вид, будто ты не понимаешь, я тебе тысячу раз говорила, что хочу держаться от него подальше, а ты берёшь и разговоры с ним заводишь, как будто специально! — Дан, — Павлова усмехнулась, услышав её аргументы, — ну бред! Ничего я такого не планировала… — Видела я, как ты не планировала, — Дана вздыхает, пытаясь успокоиться, но это у неё плохо получается, — иди, кофточку выбирай, ты же хотела. Зоя смотрит на неё несколько секунд, попытку ещё предпринимает обнять, чтоб Дана не дулась, но безуспешно. И, в конце-концов, Павлова руки на груди складывает, вздыхает и выпаливает: — Знаешь, мне кажется, не во мне дело, а в тебе самой. Если тебе уже заговор мерещится, то подсознательно тебя к нему действительно тянет, ты уж извини, но я не слепая! А обижаться на меня за то, что я, как воспитанная девушка, с ним просто поздоровалась и разговор поддержала — глупо, хочешь играть в игнор — пожалуйста, но взрослые люди так себя не ведут. — Спасибо, учту, — Дана уходит, прибавляя шаг, а Зоя на месте остаётся, провожая подругу мрачным взглядом.

***

Под вечер в квартире Макаровых раздался звонок. Катя к телефону подскочила, оказавшись возле трубки раньше отца. На том конце провода звучал бодрый голос Кащея. Она даже толком порадоваться этому не успела, потому что весь день её дрожь нервная била оттого, что отец ей утром сказал. Выхода в сложившейся ситуации она не видела и прежде чем что-то делать, хотела с ним посоветоваться. — Ты уже дома? — Если бы. Гарик устроил мне постельный режим. Вот, отвоевал право на звонок, — она слышит, как он усмехается, — я тебе утром посылочку передал, получила? — Да. — Катя молчит, дышит напряжённо, и Кащей её настрой считывает на расстоянии по голосу. — Что-то ты темнишь. Случилось чё? — Смогу. Давай через полчаса, ладно? — Батя дома? — Угадал, соскучилась. — Ладно, жду. Скажу Гарику, пусть чайник греет. — До встречи. Когда дочка уже стояла в прихожей, собираясь уйти, Сергей Андреевич предпринял попытку отговорить её, но она оказалась безуспешной. Волнение подкрадывалось, мужчина не мог объяснить себе, почему, но оно снова напомнило о себе в этот момент. И хотя Катя пообещала, что с ней ничего не случится, для отца эти слова никак не могли перевесить плохое предчувствие. Девушка подошла к отцу и чмокнула его в щёку, пообещала, что всё будет хорошо и она вернётся совсем скоро. И когда за Катей захлопнулась дверь, Сергей Андреевич попытался успокоиться, всячески отгоняя плохие мысли. Безуспешно. Сама Катя неслась по улице, желая как можно скорее добраться до дома Гарика. У неё самой тоже было плохое предчувствие, но оно было основано исключительно утренним разговором с отцом. Ей не терпелось поговорить с Костей, посоветоваться, чтобы решить проблему, которая маячила на горизонте, однако, Макарова не подозревала, что это далеко не единственная проблема, которая стоит между ними. По дороге Катя продолжала думать о том, какую кашу она заваривала всё это время. Отец никогда не принимал Костю, не одобрял их общения и сейчас она не понимала, как им выпутаться из сложившейся ситуации. Волнение переполняло её изнутри, она действительно боялась потерять доверие отца, боялась того, что её жизнь, только-только начавшая налаживаться, снова разрушится, и она останется у разбитого корыта. Ей хотелось, чтобы Костя обнял её и успокоил, заверив, что он что-нибудь обязательно придумает, хотя в глубине души Макарова понимала, что не может просто так взять и переложить на него всю ответственность — потому что именно она обманывала отца, и именно ей придётся, в первую очередь, отвечать за это, когда правда вскроется. Их доверительные отношения всегда много значили для Кати, она не привыкла ничего скрывать от отца, но Кащей был единственной темой, которую Сергей Андреевич не разделял и не одобрял. И если он узнает, что всё это время Катя была с ним, что у них закрутились отношения и Катя влюбилась в него — что тогда будет? Она боялась, что отец никогда не простит ей этого обмана, боялась, что он осудит её и не примет этого, но ничего не могла с собой поделать. Сейчас она буквально сбежала из дома к нему навстречу, утром она в очередной раз обманула отца, не сказала ему всей правды, когда он её просил об этом. А если бы она рассказала, то сейчас он бы точно её никуда не отпустил. До нужного дома оставалось не так много — всего-то пройти через двор и заскочить в последний подъезд, но перед ней вдруг резко возникла какая-то девушка, словно из-под земли выросла. Катя попыталась её обойти, но незнакомка снова преградила путь. — Ну здравствуй, мышь. — Простите?.. — Катя не понимала, что происходит. — Мы знакомы? Незнакомка усмехнулась. «Простите» — это так невинно прозвучало, так наивно! Сейчас она впервые могла вблизи рассмотреть свою ненавистную соперницу, и её непонимание в глазах, смахивающее на невинность, только раздражало. — А мы сейчас познакомимся. Куда спешишь? К своему благоверному? — Она ткнула её в плечо и Катя пошатнулась, но устояла на ногах. — Правда, не думаю, что тебе это знакомство понравится, мышка, потому что ты перешла мне дорогу. — Я? — Катя хмыкнула. — Я вас впервые вижу. — Зато я тебя уже в который раз замечаю рядом со своим мужиком. Тебе, что, малолетка, сопляков твоего возраста мало? Катя зависла. Паззл в голове стал медленно, но верно складываться. — Заруби себе на носу, деточка: если я тебя увижу рядом с Кащеем, ты у меня не то, что ходить, ты даже встать не сможешь, поняла меня? — Наверное, ей стоило бы испугаться, но страха не было. Макарова смотрела в глаза неизвестной женщины и не чувствовала ничего по отношению к её словам, а потому выдала в ответ: — Я сама разберусь, с кем, где и когда мне находиться. Думаю, что и Костя — тоже. — Катя намеревалась пройти мимо, но Кащеева бывшая ухватила её за локоть, больно сжав и, приблизившись, прошипела на ухо: — Думаешь, я с тобой шутки шучу? — Мне плевать, разбирайтесь с ним, а не со мной! — Катя рванула руку на себя, чтобы сбросить хватку. — И впредь ко мне не приближайтесь. Катя развернулась и направилась прочь от неё, желая как можно скорее скрыться в подъезде. Нет, она, конечно, догадывалась, что у Кащея был кто-то, — с юности помнит, что он никогда не был обделён женским вниманием, — она это понимала, чёрт возьми, но чтоб вот так — это уж слишком. Интересно, это одна его бывшая или у него ещё кто-то имеется, кто вздумал ей диктовать, как жить? С одной стороны, от этой всей ситуации хотелось смеяться, а с другой, Катя чувствовала, что внутри её распирает от желания высказать всё, что она думает по этому поводу. — Куда пошла, я не договорила! — Мне с тобой разговаривать не о чем, — не останавливаясь, на ходу бросила Катя, переходя на такое же пренебрежительное «ты». До двери подъезда оставалось всего несколько шагов и она подняла руку, чтоб ухватиться за ручку, но резкий толчок в сторону помешал ей это сделать. Всё произошло слишком быстро: Катя почувствовала, как теряет равновесие, а потом — удар затылком. Несильный, но перед глазами появились мошки, в глазах всё раздвоилось на пару секунд. Пара секунд — и она почувствовала удар по лицу. Потом ещё, и ещё. Руку обожгло болью, когда Катя попыталась подняться. Во рту чувствовался металлический вкус крови. — Я тебя предупреждала, тварь. — Словно сквозь вакуум какой-то расслышала эти слова, наполненные лютой ненавистью и презрением и почувствовала ещё один толчок, после которого сил подняться уже не хватило. Щеку обожгло болью. А дальше всё вокруг резко погрузилось во тьму — она отключилась.

***

Кащей сидел в комнате рядом с телефоном, не находя себе места. Катя должна была уже давно дойти до него от своего дома — путь, конечно, не совсем близкий, но за то время, которое прошло с той поры, что они созвонились, можно было пешком весь их район вдоль и поперёк обойти. Вечный, чего уж греха таить, забеспокоился. Намеревался даже на улицу выйти, да только Гарик его отказался отпускать, заявил, что авторитет Универсама совсем уж совесть потерял, после ножевого скачет, как ужаленный, а ведь он ему постельный режим прописал, но самому Кащею все эти рекомендации до лампочки были. — Слушай, сядь ты, успокойся. Ну, не пришла она, значит, не смогла. Он попытался позвонить, но трубку взяла какая-то женщина, вероятно, та самая, что жила с отцом Катькиным — он о ней слышал от Макаровой, немного, но всё же. Заявила, что Кати дома нет и она ушла по делам, а когда дома будет — неизвестно. — Гарик, не делай из меня идиота, она сама захотела встретиться, — и тот обеспокоенный голос в трубке тоже подливал масла в огонь, — короче, блять, я погнал. — Не мельтеши и сядь, погнал он! Я тебя штопал не ради того, чтоб ты мне потом загнулся, швы надорвёшь. Сядь, говорю! — Гарик был мужиком хорошим, в целом, и врачом тоже. Его в кругах группировок Хирургом называли, многих он заштопать успел за свою жизнь, и всегда требовал от своих пациентов, что в больнице, что вне стен медучреждения, соблюдать его рекомендации, а потому просто так взять и отпустить его он не мог. — Что за человек, прости Господи, ты ему слово — он тебе десять… Ромео недоделанный! Что смотришь на меня так? Имею право высказаться! Да сиди ты уже, сам схожу, встречу твою Джульетту. Адрес какой? — Кащей назвал ему адрес, пока Гарик обувался, нагнувшись в прихожей и завязывая шнурки своих кроссовок. — Ох уж эти шуры-муры ваши… Жди! Мужчина вышел за дверь и стал спускаться вниз по лестнице. Откровенно говоря, во всей этой ситуации он и сам прослеживал какую-то несостыковку. Видел же накануне, что девчонка эта на Кащея запала — так сильно она переживала за него, сидела в квартире, пока он её благоверного зашивал, а потом ещё тот поцелуй их. Да и сам Кащей как-то поменялся, вон, чуть ли не с боем вырвал у Гарика эту встречу, предупредив, что дама его заявится к ним на ночь глядя. На улице уже темнело и было несложно пририсовать картинку, как к молодой симпатичной девчонке прилипли какие-то проблемы — и хорошо ещё, если не в многочисленном количестве. Однако, если бы он высказал прямо все свои предположения, которые и без того в голову его горе-пациента лезли, то Кащея бы не удержал. Поразительно, всё-таки, как меняет людей вся эта влюблённость, которую Гарик по жизни не иначе, чем только химией и считал! Едва до неузнаваемости… Однако, далеко идти не пришлось. Толкнув дверь, Хирург на месте остановился поначалу, как вкопанный: гостья, которую Кащей так ждал наверху и которая накануне ему Катей представилась, лежала без сознания на земле. Мужчина окинул взглядом двор, но не увидел ни души. Наклонившись, пощупал пульс — тот, с трудом, но всё же просчитывался. На лице красовался след засохшей крови. — Твою мать, — совершенно искренне и от души слетело с языка, когда Гарик представил весь масштаб той хераборы, которая ему предстояла впереди. И он уже перестал надеяться, что ему удастся удержать Кащея на этом самом постельном режиме, однако, мысли его быстро сменились другим. Сейчас куда важнее был не авторитет, находящийся в квартире наверху, а она. Спасать надо девку, притом, срочно, иначе она тут свои копыта двинет, а Кащей потом страшно представить, что сделает со всеми, кого причастным к случившемуся сочтёт. В том, что так она бы сама не угробилась, Хирург не сомневался. До телефонного автомата было рукой подать и уже спустя полминуты он набирал номер, вслушиваясь в длинные гудки. Когда же, наконец, на том конце провода ему соизволили ответить, чётко высказал только одно: — Бригаду скорой на Володарского, четырнадцать, девушка без сознания, избита.

***

Люда бежала так быстро, как только могла — словно за ней гналась стая диких псов, готовая загрызть, разорвать плоть до крови, вонзая острые клыки под кожу. Осознание совершённого только сейчас в полной мере накрыло её с головой: сначала была злость, потом на мгновение появилось удовлетворение, она втоптала свою соперницу головой в асфальт, а теперь, когда дело было сделано, её внезапно накрыл сильный страх. Адреналин выбросился в кровь, заставляя колени дрожать, а на лице проскочила гримаса отчаяния и боли. Пути назад у неё больше не было. Люда остановилась у какого-то дома, чтобы отдышаться. Окинула взглядом улицу, не увидела ни души, но легче не стало. Ей казалось, что кто-то наблюдает за ней прямо сейчас, что кто-то уже знает о том, что она совершила и вот-вот донесёт о случившемся куда следует. А, может, она не успеет добраться до своей коммуналки и увидит у подъезда милицейский бобик? Оттуда выйдет какой-то мужик в форме и пойдёт к ней навстречу, заявляя, что она арестована за нападение и нанесение тяжких телесных повреждений. С законом Люда была знакома не понаслышке, спасибо детскому дому и той «весёлой» жизни, которая была в его стенах. А если эта серая мышь кони двинет? Люда на секунду представила подобный расклад и поняла, что ей можно времени зря не терять — сразу идти на кладбище, выпрашивать у местной бригады лопату и копать себе собственноручно могилу, потому что Кащей, когда узнает о её роли в случившемся, — а он, гнида такая, обязательно узнает, у него везде свои уши, да и голова, несмотря на запущенную жизнь, соображает — лично её в эту яму спихнёт и потом землёй сверху всё засыплет, утрамбует, и не оставит даже таблички какой, чтоб кто-то мимо проходящий мог понять, что Людка лежит двумя метрами ниже. Только сейчас до Люды дошло, насколько её поступок был глупым. Нет, она, конечно, не жалела, что так сделала — девчонка сама виновата, по-хорошему поговорить не захотела, но та злость, которая вспыхнула у неё внутри, просто не оставила другого выбора. Она и сама не помнит, как нагнала её и толкнула, всё произошло слишком быстро, а потом понеслось само собой. Теперь Люда понимала: куда разумнее было бы проследить и подождать того момента, когда серая мышка будет возвращаться к себе домой. Но где гарантии, что она была бы не одна? А здесь, можно сказать, свезло, всё решил случай… «Для Кащея твоё «не помню» оправданием не будет!» — Предсказывал внутренний голос и Люда понимала, что тот прав. — «Беги, милая, беги!» И Люда снова побежала, в глубине души моля всех Богов о том, чтобы ей удалось покинуть Казань раньше, чем новость о пострадавшей долетит до универсамовского авторитета. Может, если повезёт, он забьёт на то, что она не пришла? Может, её вообще кто-то левый найдёт и скорую вызовет, а там, разбирайся, не разбирайся — Люда за это время вещи свои в коммуналке упакует, всё самое важное и необходимое возьмёт, и смоется куда подальше, через вокзал или, может, на попутках — так даже надёжнее будет, чтоб ни следа после себя не оставить, ни крохи информации о том, куда её унесло. А Кащей, конечно, разозлится, но не найдёт её. У них теперь счёт один-один: он её предал, а она покалечила его новую игрушку. Жаль, конечно, что с изнасилованием план не сработал, но Люда будет с довольством вспоминать и то, что вышло. Страх за собственную жизнь не отпускал, а вот совесть глубоко внутри продолжала дремать. Люда не испытывала ни капли жалости к своей жертве — просто потому, что никто и никогда не жалел её саму. За всё в этой жизни нужно платить, за всё в этом мире стоит бороться, а иначе ты — никто, и звать тебя — никак. Если тебе плюнули в душу — развернись и плюнь в ответ, прямо в лицо. Если тебя выбросили — вернись и сделай так, чтоб те, кто это сделал, пожалели; чтоб им стало ещё хуже, чем тебе. Ей нужно поторопиться, чтобы покинуть Казань к утру, иначе — Люда чувствовала шёпот собственной интуиции — быть беде.

***

Суетящиеся медсёстры, бегающие туда-сюда. Каталки, на которых провозят пациентов. Врачи, не дающие никаких комментариев, проносящиеся со скоростью света мимо. Когда Катя не пришла спустя час, он заволновался. Когда стрелки пробили полночь, а её всё не было, он порывался пойти в милицию, но Татьяна остановила его — аргументировала тем, что Катя уже совершеннолетняя и его даже слушать никто не станет. Сказала, что знает, как его успокоить, позвонила приятельнице в больницу — чисто для галочки, чтобы спросить, а та взяла и сказала, что к ним по скорой привезли девушку молодую, избитую до крови. Описание дала, от которого у Сергея Андреевича внутри всё оборвалось. Он, пока нёсся на всех парах в больницу, чего только не надумал себе. Мысли, проскакивающие в голове, были одна хуже другой. Рядом с ним сейчас находились и любимая женщина, и лучший друг, но легче от этого не становилось — Сергей Андреевич винил себя за то, что случилось. Это он недосмотрел. Это он её отпустил одну из дома на ночь глядя, даже не зная, к кому она идёт. — Серёг, — Кирилл похлопал его по плечу, пытаясь поддержать. — Катька выкарабкается, слышишь? Сергей Андреевич на это только кивает. Татьяна обнимает его, прислоняясь к плечу, гладит по руке, а он сидит и смотрит прямо перед собой, в пол.

— Я обещаю, что больше такого не повторится.

— Я тебе верю, но я переживаю за тебя и хочу познакомиться с твоим молодым человеком. Обещаю, что не буду устраивать ему допрос, просто хочу с ним пообщаться и понять, кто он. Всё-таки, ты моя единственная дочь и в случае чего я хочу знать, кому мне стоит оторвать голову за то, что с тобой что-то случится.

— Со мной ничего не случится.

— Всё будет хорошо, — шёпот Тани должен был успокоить, но сейчас он словно находился где-то вне досягаемости к его нервной системе, которая никак не желала успокаиваться. Он старался держаться, хоть и чувствовал, что его изнутри начинает пробивать дрожь. — Это вы родственники Макаровой? — Когда перед ними появился врач, Сергей Андреевич тут же подскочил с места, кивая. — Я отец… — Голос казался хриплым от долгого молчания. Прочистив горло, мужчина добавил: — Как она? — Ну, на самом деле, всё не так критично, как могло быть. Закрытая черепно-мозговая травма и перелом правого лучезапястного сустава. — Татьяна, услышав эти слова, охнула. Сергей Андреевич только судорожно сглотнул, глядя на врача. — При должном уходе, восстановится, это поправимо. Гораздо хуже было бы, если бы черепно-мозговая травма была открытой — в таких случаях прописано хирургическое вмешательство, но ваша дочь, слава Богу, обошлась без этого. — Скажите, а как долго она будет здесь? — Ну, точного срока я вам пока сказать не могу, всё зависит от организма. Но она молодая у вас, думаю, если будет соблюдать все рекомендации, то сможет и дома долечиться. — Я могу её увидеть? — Она сейчас спит, вы приходите завтра, она отдохнёт, сможете навестить. — Пожалуйста, доктор. — Пожалуйста, — тихо добавила Татьяна, и врач, взглянув в глаза Макарова, всё же кивнул. — Только недолго. И в порядке исключения — не более трёх минут. — Спасибо вам, — Сергей Андреевич пожал руку врачу, и тот, кивнув ещё раз, направился к посту дежурной медсестры. — Мы тебя здесь подождём, — Татьяна не хотела мешать ему в такой момент, понимала, что он хочет зайти туда один, и Сергей Андреевич лишь ответил взглядом, полным благодарности, прежде чем скрыться за дверью. Она лежала на кровати. На щеке — ссадина. На правой руке — наложенный гипс. Вся бледная, с закрытыми глазами. У него сердце кровью обливалось при одном взгляде на дочь. Присев рядом на стул, он осторожно взял её за левую руку. Пальцы были холодными, практически ледяными. Макаров несильно сжал их в своей руке, молясь всем высшим силам о том, чтобы его звёздочка пошла на поправку как можно скорее. Он ума не мог приложить, у кого хватило наглости и жестокости сотворить с ней такое, но сейчас, глядя на покалеченную единственную дочь, Сергей Андреевич испытывал непреодолимое желание узнать о тех, у кого поднялась рука, и отомстить. Заставить ответить за то, что они сделали с ней. Его умница, его красавица, лежит в этой палате, а он ничего не может сейчас сделать, кроме того, чтоб просто ждать, когда она проснётся. — Не уберег я тебя… Прости. — Макаров уткнулся лбом в ладонь своей дочери и прикрыл глаза. Это он во всём виноват. Уходя из палаты, мужчина бросил ещё один взгляд на дочь. Катя так и лежала, не шелохнувшись. По коридору шёл, практически не глядя по сторонам, только себе под ноги. Рядом шли Таня и Кирилл, но Сергей Андреевич продолжал пребывать в своих мыслях. Те замечали это, старались его не дёргать, хоть и выглядели оба по-своему не менее обеспокоенно случившимся. Поворот, поворот, ещё один. Вот, перед глазами уже виднеется стойка регистратуры. Вот, уже дверь входная. Макаров холл пересекает, выходя в приёмник, а оттуда — на выход. И у самого крыльца не замечает, как, направляясь к машине Суворова, кого-то плечом цепляет. На автопилоте оборачивается, чтоб прощения попросить, да так и застывает на месте. — Ты? — И в этом одном вопросе у Сергея Андреевича лютая злость скапливается. — Здрасьте, — Кащей для него — чёрт, выросший из-под земли. Сергею Андреевичу с ним дела иметь не хочется, не нравился он ему никогда, но вопрос, который срывается с языка авторитета, в считанные секунды ставит черту под сомнениями последних недель. — Катя там? И паззл складывается в голове у Макарова. Вместо ответа он кудрявого за грудки хватает, к себе приближая. Кащей не особо сопротивляется, руки приподнимает, показывая, что драться он не намерен, а у Сергея Андреевича от пережитого стресса крышу сносит. — Гнида!.. — Серёжа! Серёжа, — Татьяна несётся к нему от машины обратно, поднимаясь по ступенькам. Женщина не понимает, что происходит, не понимает, кто это, но пытается жениха своего оттянуть, да только куда ей, меж двух огней становиться? — Кирилл, сделай что-нибудь, он его сейчас убьёт!