Без тормозов

Стоя перед зеркалом, Катя старательно выводила стрелку карандашом для глаз. Нелёгкое это было дело: нужно было как следует смочить кончик слюной, а затем проводить линию. Рука дрожала, стрелка выходила неровной, из-за чего Макарова каждый раз вздыхала, стирая и начиная по новой. Вышеупомянутый карандаш появился у неё благодаря Татьяне — женщина, переехав к ним жить, предоставила ей неограниченный доступ к своей косметике. Катя поначалу отмахивалась, ведь не привыкла марафет наводить, всю жизнь ходила, естественной красотой сверкая, но сегодня представился повод: Костя, позвонив ещё утром, как только отец вышел за порог, — у Вечного удивительным образом срабатывала чуйка, не иначе — сказал, что сегодня в их местном Доме Культуры намечается дискотека и он не любитель танцев, но не предложить ей такой вариант времяпровождения просто не мог. А Катька взяла и согласилась. Во-первых, танцы для неё всегда были отдушиной, а во-вторых — уж очень ей захотелось провести с ним время. Всё как-то так странно закрутилось: виделись они не то, чтобы часто, но с регулярной периодичностью; вслух о том, какие у них отношения, никто не говорил, однако, нередко Катя стала слышать от окружающих, что она расцветает на глазах. Ходит, улыбаясь, глазками сверкает, в которых блеск за версту улавливается, наталкивая на весьма недвусмысленные выводы. Отец более у неё ничего не спрашивал, но изменения подмечал — вот и сейчас, глядя на то, как дочь его познавала азы макияжа, лишь качал головой, гадая, когда же наступит тот момент знакомства с избранником Кати. В том, что у неё кто-то появился, не было уж никаких сомнений, да и навряд ли это бывший одноклассник, который своим «проездом» задержался почти на три недели. Сергей Андреевич нередко прокручивал в голове слова Марьи Абрамовны о солидном, на первый взгляд, владельце морковного ижа, однако, ни разу не заметил его в поле своего зрения. И тут всплывал вопрос: либо Катя тщательно шифровалась, скрывая своего молодого человека, либо Марья Абрамовна всё-таки что-то напутала. Но Катя выглядела настолько окрылённой и радостной, что Сергей Андреевич не допускал ни единой мысли о своём вмешательстве: если его дочери хорошо, то это самое главное. Ему самому было так же хорошо от совместной жизни с Татьяной. Когда очередная стрелка получилась кривой, Катя, плюнув на всё, оставила эту затею, стёрла неудачный опыт и прошлась ещё раз тушью по длинным ресницам. Нанесла едва заметный слой помады на губы, чтобы не переусердствовать — ярко-красный цвет ей не нравился, слишком уж сильно бросался в глаза, а вот бледно-розовый, если не сильно давить, очень даже ничего. Придирчиво осмотрела своё отражение в зеркале, остановившись на джинсовом сарафанчике, который прикупила несколько дней тому назад. Татьяна предложила ей подвязать талию тонким синим ремешком, почти в цвет сарафана, и Катя мысленно признала, что так даже лучше. Последний штрих — цветочные духи: один пшик — на запястье, второй — в шею. — Всё, я ушла, — подхватив с комода в коридоре небольшую сумочку, в которую вложила флакончик духов и тушь с помадой, Катя уже хотела было выйти из квартиры, но Сергей Андреевич, услышав голос дочери, окликнул: — Я так понимаю, ты сегодня планируешь вернуться позже? — Пока что не знаю, — Катя поправила волосы, которые слегка подкрутила и теперь те волнами спадали на плечи, достигая лопаток. — Надеюсь, твой парень тебя проводит хоть? — Не переживай, домой приду в целости и сохранности. Постараюсь не задерживаться допоздна. — Хорошо вам повеселиться, — Татьяна, показавшаяся в дверях с кухонным полотенцем, лишь улыбнулась Кате. — Спасибо. Думаю, и вы без меня не заскучаете. — Катя улыбнулась в ответ и, чмокнув отца в щёку, бросила взгляд на часы. Без десяти шесть. — Опаздываю! — Бегом впрыгнула в балетки, делая вид, что не замечает взглядов отца и Татьяны, пропитанных смешливым интересом. Сергей Андреевич закрыл за ней дверь, повернув ключ в замке, и обернулся к своей будущей жене, вынося известный им обоим вердикт: — Влюбилась.

***

— Прости, я немного задержалась, — с этими словами Катя садится на переднее сидение морковного ижа, пересекаясь взглядом с Кащеем. Тот, в свою очередь, оглядев Макарову с ног до головы, даже подрастерялся поначалу. Никогда прежде он Катьку с макияжем не видел, а тут даже лицо будто как-то изменилось. Краше стала. Для него ведь старалась, хотела красивой выглядеть. Взгляд авторитета сам собой падает вниз, на худые коленки, неприкрытые тканью джинсового сарафана. — Такую красоту можно и подождать. Макарова чувствует, как смущение начинает разливаться по щекам румянцем, улыбку давит, пока Кащей машину всё-таки заводит. Края сарафана старается незаметно поправить, ниже опустить, а глазами скользит по проносящимся за окном окрестностями Казани. Кащей взгляд на неё бросает, подмечая сие действие, но вслух ничего не говорит. Мысли его, до появления Макаровой, были заняты не самым радужным фактором: обстановка накалялась. Конфликт, который уже почти год тянется между его «Универсамом» и «Хади Такташ», прерываемый периодическими затишьями, недавно снова дал о себе знать. После того, как его пацаны отпинали одного из них на своей территории — по иронии судьбы, именно в тот вечер их видела Катя и ввязалась в сие действие, что было, пусть и в её стиле, весьма глупо — хадишевские не угомонились. Их абсолютно не волновал тот факт, что избитый пацан послал нахуй с первых секунд, поэтому, неделю назад, в больницу попал уже Демид. Нет, сейчас, конечно, с ним всё хорошо, оклемался, — он ему лично скорлупу организовал с апельсинами накануне — но теперь Вечный сильно сомневался, что надвигающаяся буря обойдёт их стороной. В ДК уже начинал собираться народ и, вне всяких сомнений, там будут и хадишевские старшаки, с которыми ему предстоит весьма тяжкий разговор. И хотя Дом Культуры считался нейтральной территорией, на которой предпочитали избегать всяческого рода разборок, — ему их и устраивать-то не хотелось, по правде говоря — но чуйка подсказывала, что стоит ждать чего-то лихого. А чтобы хоть как-то скрасить себе этот не слишком приятный процесс, Кащей и решил Катьку с собой прихватить, развлечь её танцами: всяко лучше, пусть с ним сходит, чем одна попрётся и на голом энтузиазме проблем каких-то на свою пятую точку найдёт — долго ли умеючи. Катя взгляд на него бросает — Кащей озадаченным выглядит, хмурится чуть, отчего на лбу уже морщину видно. Интересно, о чём он думает? Макаровой вслух спросить хочется, но она одёргивает себя: зачем лезть к нему в душу? Если захочет, сам расскажет. Хотя, знала б она сейчас наверняка, чем вечер закончится — точно бы спросила, но проблема в том, что никогда человек не может знать всего наперёд, и всякая неожиданность, возникающая на его пути, имеет все шансы стать той самой точкой невозврата, после которой всё изменится с точностью до наоборот. Когда они подъезжают к ДК, Кащей обходит машину, подавая Кате руку и, стоит Макаровой покинуть тёплое сиденье в салоне, как она уже под локоть с ним к крыльцу направляется. Взглядом замечает толпу, стоящую около входа — все постарше её, примерно ровесники Кащея, одеты схожим образом, с острыми чертами лица, в которых строгость прослеживается, и ухмылками, как на подбор, одинаковыми, пошлятиной отдающими. От этого сжиматься хочется — Катя не знает, куда ей глаза деть, чтобы с ними никак не пересекаться, но Кащей лишь подбадривающе её за локоть сжимает слегка, подмечая так, чтобы только Катя его услышала: — Ты меня держись и никто тебя не тронет, не боись. — И Кате, как ни странно, от этих его слов чуть легче становится. Она за локоть его держит, пока они по ступенькам поднимаются, а потом в сторонке остаётся, когда Кащей к каждому из них подходит, рукопожатием обмениваясь. Катя замечает, что и на неё взгляды бросают короткие, но старательно делает вид, что её это нисколько не заботит. Среди всей этой стаи только один мужчина никак её не пытается смутить — последним Кащею руку пожимает, а затем на Катю кивает, мол, не заставляй даму ждать тебя в сторонке. Кащей к Кате возвращается, дверь ей приоткрывает, подталкивая внутрь. — Я тебя сейчас к нашим приведу, ты с ними пока побудь, лады? А как будет медляк, я вернусь, — у Кати, признаться честно, от этих слов не особо настроение повышается. Она-то думала, что Кащей с ней останется, но у него, судя по всему, совершенно другие планы. Хотя, с чего бы ей ему что-то предъявлять? Пригласил её, да, но ведь не встречаются они, так, скорее, за ручку просто ходят. — Хорошо, — возражать не пытается, — ловлю на слове. Вечный, осмотрев толпу собравшихся, подзывает громче: — Зима! Катя видит, как из толпы появляется пацан, с которым она уже знакома. Не так близко, конечно, но зато запоминающееся — он был одним из тех, кто гнался за ней по подворотне. Она его прозвище запомнила, в ушах продолжало звенеть, пока от участи своей спастись пыталась. И в голове мысль на подкорке сознания вертеться начинает: то ли это шутка, то ли это и вправду реальность — неужели именно его Кащей собирается попросить за ней приглядеть? Ей-Богу, ирония судьбы. Для комплекту не хватает его напарника по избиению беззащитных — Турбо, кажется, или как там его называл? — Знакомься, Катюх, это пацан с нашей улицы. Толковый, думаю, тебе с ним будет безопасно. «Что-то я сильно сомневаюсь.» — Головой за неё отвечаешь, понял? — Кащей к Зиме наклоняется, эти слова уже шёпотом произнося, жёстким и беспрекословным тоном. Зима лишь кивает в ответ, понимая, что указку своего старшего выполнить обязан. Заодно, может, детальнее познакомится с девчонкой. — Ну всё, не скучай. Кащей обратно сквозь толпу удаляется, в сторону выхода, а Катя взглядом его провожает и на Зиму переключается. Да уж, не так она себе этот вечер представляла. — Ну что, пойдём, — Зима кивает ей в сторону сцены, на которой уже диджей музыку настраивать начинает, — у нас все танцуют в кругу, из нашего не выходи — и никто не тронет, — инструктаж проводит, точно Катя впервые на дискотеке танцевать будет. Хотя, если вспомнить, когда был тот последний и единственный раз в Казани, то его можно и не учитывать.

***

Зеркальный шар отбрасывает на пол сотни точечек света, схожих на солнечных зайчиков. В зале ДК душно, но Катя не обращает на это ровным счётом никакого внимания, отплясывая вместе с остальными под музыку, доносящуюся из колонок. Круг «Универсама» был довольно-таки широким, но сама Макарова практически никого из присутствующих не знала. Пару раз ловила на себе взгляд Вовы и Турбо — последний смотрел на неё так, словно Катя была назойливой раздражающей мухой. Ей, в общем-то, было плевать, нравится кому-то её присутствие или нет — как только в зале заиграла первая песня, Макарова отключила голову и полностью отдалась музыке и движениям. Наше сердце работает, как новый мотор, Мы в четырнадцать лет знаем все, что нам надо знать, И мы будем делать все, что мы захотим, Пока вы не угробили весь этот мир. «Кино» было в почёте: с каждого круга то и дело доносились обрывки фраз песни, жители Казани скандировали их, повторяя одни и те же движения. В какой-то момент девчонки затеяли так называемый паровозик и Катька сама не поняла, как оказалась в той цепочке, но отказываться не стала. Впереди неё симпатичная блондинка с кудрями крутила бёдрами, держась за свою соседку. Катя повторяла за ними, изредка бросая взгляд в сторону выхода — вдруг, Кащей уже вернулся? Но его не было. Медленный танец объявили где-то через три песни после начала. Катя остановилась у стены, наблюдая за сбивающимися парочками. Поймала взгляд Суворова на себе — на секунду даже предположила, собирается ли он её пригласить на танец, а затем выдохнула, когда какая-то девчонка, проходившая мимо, оказалась в его руках. Когда умолкнут все песни, Которых я не знаю, В терпком воздухе крикнет Последний мой бумажный пароход Обернулась, чтобы снова посмотреть, не пришёл ли Костя, да так и врезалась в кого-то. — А чего мы стоим и не танцуем? — Голос заставил поднять голову вверх, сталкиваясь взглядом с его обладателем. Парень был выше неё на полголовы, примерно такого же роста, как и Кащей, но это был не он. — Жду кавалера. — Так вот он я, здесь. Пойдём, — его рука настойчиво оказалась у неё на талии и Катя упёрлась своими ладошками в его грудь. — Я тебя не знаю. — Познакомимся, — дерзкая ухмылка на губах выглядела устрашающе, — Я Камиль, а тебя как звать? Катя попыталась снова столкнуть его руку с себя, но безуспешно и обернулась, чтобы найти взглядом Зиму. Тот танцевал с девчонкой и на окружающих внимания не обращал, не замечал, что у неё тут проблема нарисовалась. Переведя взгляд на нахального собеседника, Макарова попыталась ещё раз объяснить: — У меня нет желания знакомиться. И в этот самый момент чья-то ладонь с тяжёлым хлопком оказалась на плече у парня. Тот обернулся, чтобы посмотреть, кто осмелился его вот так отрывать от процесса общения с девчонкой, и встретился взглядом с Кащеем. — Слыхал? Девушка не горит желанием знакомиться с тобой, так что съебись по-тихому, Фахрутдинов. Катя оборвала его прикосновение и подошла к Кащею. Тот взял её за руку и стало как-то спокойнее. Пацан, бросив на неё ещё один взгляд, удалился, и Катя поняла, что последние несколько секунд даже не дышала из-за сковавшего её внезапно страха. Давно её вот так настойчиво не приглашали танцевать — в Москве, если и случалась в школе дискотека, то все мальчишки были другими, и отказ воспринимали сразу, а этот… — Чего ты, испугалась? — Вопрос Кащея её из мыслей выдёргивает. Катя взгляд на него поднимает и головой только кивает. — Я ж пришёл, как и обещал. — Ты его знаешь? — Да так, мельком видел. Пошли, потанцуем, — отмахивается, уводя её подальше от пары глаз, которые вслед их прожигают, Катя чувствует это. Мне стали слишком малы Твои тертые джинсы Вечный её ближе к себе притягивает и у Кати мурашки по коже табуном бежать начинают от ощущения его рук на талии — словно щекочущее тепло разливается по венам. Нас так долго учили Любить твои запретные плоды Катя руки на его плечах устраивает, глазами с болотным взглядом пересекается и ей кажется, что на дне его зрачков она замечает что-то забытое и родное. Макарова не находит этому названия, но ей это определённо нравится — она взгляд не отводит, постепенно расслабляясь. Гудбай Америка, о, Где я не буду никогда! Услышу ли песню Которую запомню навсегда? Катя ловит себя на мысли, что совершенно точно не хочет, чтобы этот танец заканчивался, но, увы, песня не может играть вечно — уже совсем скоро все снова пускаются в сумасшедший пляс. Кащей уходит, обещая вернуться к следующему медляку и Макаровой, как бы ни хотелось его отпускать, ничего другого не остаётся.

***

Время тянется медленно от медляка к медляку — Катя взгляд замечает того самого Камиля, что её постоянно прожигает, но, слава Богу, больше подходить не рискует. И всё-таки, Макаровой сложно уже расслабиться, потому что затылок буквально прожигает, как она ни старалась отвернуться в другую сторону. Ещё и Вова взгляды свои бросает непонятные, отчего Катю это вдвойне напрягает. В конце-концов, где-то спустя час, Макарова ловит себя на мысли, что она уже натанцевалась — пора уходить, вот только перед этим в туалет удаляется, чтобы лицо горящее водой холодной ополоснуть. Бьёт себя по щекам, глядя в зеркало — румянец уже настоящий пылает, глаза горят усталостью, а ноги гудят после многочисленных танцев. Но все три медляка, которые были, Катька Кащею отдала — тот появлялся, уводя её в толпу, и потом точно так же исчезал, решая какие-то свои вопросы, а у Кати сердце подскакивало всякий раз, когда она его прикосновения чувствовала на себе — в дрожь бросает, и в холод, и в жар одновременно. Она даже сейчас от последнего медляка, кажись, не совсем отошла — всё ещё ощущение есть, будто его руки на ней: крепкие, но не давящие; заставляющие себя в безопасности почувствовать и табун мурашек по телу разноситься. От поясницы вверх — к макушке, вокруг — к животу, где бабочки порхают; и вниз — к ногам, чтобы коленки подгибались. В последний раз смочив губы проточной водой из-под крана, она уже собирается выйти, но двери распахиваются и на пороге перед ней возникает тот самый Камиль. Катя мимо пройти хочет, но он не пропускает её, заставляя инстинктивно шаг назад сделать. В голове у Макаровой ни одной мысли не остаётся, со страху все разлетаются, потому что он надвигается на неё и в глазах его Катя не видит ничего, что гарантировало бы ей безопасность. — Пройти дай. — Куда ты собралась? — Брови вверх взлетают, ухмылка шире становится. Катя смотрит на него в упор, а он подходит всё ближе. — Мы же с тобой ещё не познакомились. — Я уже знакома с тем, с кем надо, — Катя делает шаг в сторону и он оказывается безрезультатным. Камиль ей путь преграждает снова. — С Кащеем? Намёк понят. — Он усмехается и, вместо того, чтобы дать ей пройти, за руку резко дёргает на себя. Первое, что Катя понимает — от него воняет пивом и сигаретами. Есть мужчины, которым этот запах идёт, он подчёркивает их харизму, что ли, и Кащей среди таких, но от Камиля именно разит, словно он облился пивом и выкурил одновременно с десяток папирос. — Сколько он тебе заплатил? Второе — ей противно, потому что рука его грубо за талию хватает, прижимая к себе и, пока она вырваться пытается, спускается ощутимо ниже, к пятой точке. — Никто и ничего мне не платил, — Катя оттолкнуть его пытается, да только тот нависает коршуном, пальцы свои ей в волосы засовывает, сдавливая на затылке и заставляя в глаза ему посмотреть. Дёргает несильно, но Макарова вскрикивает, чувствуя, как паника начинает медленно, но верно подкатывать к горлу вместе с отвращением. — Руки свои убери, иначе я их тебе сломаю. — Спорим, что силёнок не хватит? Катя отбивается, что есть мощи, но Камиль сильнее неё физически. Он её к подоконнику смещает, норовя под ткань джинсового сарафана залезть — Макарова его лупит отчаянно руками, куда может только достать, закричать хочет, но пальцы с силой за горло сжимают, не давая воздуха вдохнуть. И вместо крика только хрипы вырываются, едва слышимые. — Чё, нравится тебе, когда тебя вот так берут, не спрашивая, да? — Рука по бедру проводит, с силой кожу сжимает, норовя синяки после себя оставить. Катя в колено согнуть ногу пытается, ударить хочет, оттолкнуть, но без толку — Камиль уже между её ног пристраивается, цепляет пальцами ткань трусов, и Катя хрипит, дёргается в его руках из последних сил. — Ты же любишь тоже чужое без спросу брать! Нет. Нет, только не это. В серых глазах полыхает злоба. Нет, нет, нет, нет, нет. Хищная улыбка обнажает ряд зубов с жёлтым налётом. Ей не нравится, совсем не нравится. Ей противно и мерзко. Всё заканчивается так же резко, как и началось — Камилева хватка куда-то девается с её шеи, давая ей вдохнуть спасительный кислород и Катя сгибается пополам в чёртовом приступе кашля, пока в ушах собственное сердцебиение продолжает шуметь. Тук-тук-тук. Гадство. Ей кажется, что она сейчас лёгкие свои выплюнет на пол — настолько плачевно асфиксия сказывается. В уголках глаз даже не жжёт, но Катя чувствует, как слёзы начинают сами собой скатываться по щекам. Страх сковывает каждую клеточку тела и Макарова в себя приходит, только когда перед ней девичья фигура опускается. Блондинка с кудрями Катю за подбородок приподнимает, заставляя посмотреть на неё. — Эй, ты в порядке? Нет. Катя хочет сказать, что она не в порядке; что она вообще не понимает, что это только что было — её пытались трахнуть в туалете Дома Культуры, блять; что она понятия не имеет, с какого такого сдвига этот Камиль решил, что с ней можно таким образом; и что она знать не знает, почему ей Кащей что-то должен был платить; и что она этот вечер себе совсем по-другому представляла. — Ты говорить можешь? Катя испуганно на дверь бросает взгляд, но рядом уже никакого Камиля нет, только она и эта блондинка. — Скажи хоть, как тебя зовут? — К-Катя, — голос дрожит. — А я Наташа. Пойдём, Кать, вставай, тебе на воздух нужно. — Макарову трясёт изнутри крупной дрожью. Блондинка, видя это, за плечо её придерживает, обнимая. — Всё хорошо, я его прогнала, он к тебе больше не сунется. Пойдём-пойдём, успокоишься. Но, когда Катя выходит на улицу, ей кажется, что о спокойствии остаётся только мечтать. Всё происходит слишком быстро и слишком медленно одновременно: она со стороны наблюдает, как Кащей врезает Камилю по зубам; и как второй пацан, стоящий рядом с Камилем, выпад делает. Катя видит, как пальцы Кости касаются места, куда был послан удар, и на расстоянии различает, как подушечки смазываются первыми каплями крови. Кащеевой крови. Все вокруг, точно громом поражённые, замирают — даже пацан, который осмелился пырнуть универсамовского авторитета, теряет дар речи от собственного поступка. В его глазах уже плещется страх, который оправдывает ожидание будущей участи сурового наказания (Катя даже боится гадать, что за судьба ждёт этого горе-безумца), а Кащей губы сжимает в тонкую линию и лицо его, стремительно бледнеющее, внимание Макаровой к себе привлекает, превращая всё остальное в абсолютно незначимое. Даже то, что сама она ещё несколько минут назад была на грани истерики. Из памяти Кати стираются события начисто о том, как она потом бросается к нему; о том, как какой-то мужчина подбегает к Косте почти одновременно с ней; и о том, как они втроём садятся в машину, и вместе с ними же, на переднее сидение впрыгивает та самая кудрявая блондинка. Катя рядом с Кащеем на заднем сидении сидит, рану придерживая, а веки его будто нарочно закрыться норовят, но она не позволяет: по щекам окаянного лупит, приговаривая, чтобы терпел и не смел отрубаться. Авторитет воздух жадно ртом хватает, а крови всё больше становится и Кате от этого страшно. — Ему в больницу надо! — Кричит мужчине, который машину ведёт, минуя всевозможные правила ПДД, что сейчас хочется от души послать куда-то в глубокую задницу. Они все, блять, в глубокой заднице, но больше всех — тот, кто сейчас кровью истекает. — Он сейчас кровью истечёт! — Нет… — Мужской хрип с заднего сидения прерывает протестующий девичий вскрик. — В больничку нельзя… от ментов потом расспросы будут. Жёлтый, гони на точку к Гарику. — Какая разница?! — Катя не понимает его: он кровью истекает, а ему, видите ли, ещё о ментах думается. Да пускай хоть весь отдел нагрянет, там свидетелей у ДК было дохуя и больше, прижучат гада, как миленького, а ему что? Он-то жертва, все видели. — Стучать у пацанов не принято. — Вставляет Жёлтый. — Менты не поверят басням про то, что он сам упал и на стекло какое напоролся. К тому же, сидевший. — Гарик заштопает. — Через пару минут будем на месте. — Вы оба сбрендили… — Мелкая, вырубай паничку, Гарик профи, — Кащей морщится, потому что боль в ране даёт о себе знать, а машину на скорости трясёт из-за ям. Нынешние дороги мало похожи на безопасные, — посмотришь, может, заодно потренируешься на мне вместе с ним перед своей больничкой… — Ты ещё и шутишь? — Кате хочется дать ему хорошенького подзатыльника, чтобы мозги на место встали и он понял всю серьёзность ситуации, да жалко дурака становится. Ему и без этого сегодня уже досталось, спасать надо, спасать, иначе коньки отбросит от потери крови, ему сейчас каждое слово для её поддержки вдвое сложнее даётся, а то и втрое. — Молчи, горе луковое, лучше молчи… — Катя уже и свою ладонь к ране прижимает, пачкая пальцы, а Кащей на неё смотрит и щербатая улыбка на его лице вымученной кажется. Всё то, что происходит дальше, Катя хотела бы забыть, словно страшный сон: и то, как Жёлтый его в квартиру какую-то затаскивал; и то, как Катя рубашку с Кащея стаскивала вместе с сорокалетним Гариком, который при появлении такой разнообразной четвёрки лишь кружку с чаем отставил в сторону и приказал тащить пациента в комнату, раздевая верх догола, чтобы открыть доступ к ране. Кащей зубы сжимает, чтобы крик не вырвался, когда Катя рану его ощупывает. Кровь уже не хлещет фонтаном, но рана, мать её, немаленькая. — Шрам останется, — предупреждает. — Да похуй… — Что Кащею это даёт? — Шрамы украшают… «Язык бы твой тебе отрезать, это бы точно украсило, на умного бы смахивал…» — В сердцах думает Катя, но слова ядовитые не выпаливает, спокойствие обрести пытаясь. Это, оказывается, чертовски сложно, когда перед тобой небезразличный тебе человек кровью истекает, пачкая пол. — Девонька, в коридоре погуляй, — хозяин квартиры её прочь выставляет, и Катя выходит из комнаты, оставляя их втроём. В дверном проёме кудрявая блондинка её встречает. — Не переживай ты, вовремя привезли. Вадим говорит, Гарик и правда лучший в своём деле. — Какой Вадим? — Не понимает Катя. — Ну брат мой, который за рулём был. Вадим Желтухин, Кащей его Жёлтым назвал. Всё нормально будет, слышишь? Ты сама-то как? Катя не отвечает на этот вопрос. Сейчас её волнует лишь Кащей, который кровью истекает в соседней комнате, а она ничего сделать не может, ничем не может помочь кроме того, чтобы просто ждать. Сползает вниз по стене, упирается взглядом в плинтус и обои выцветшие от времени. — Ему выпить дай. На рану лей. — Из-за двери доносится голос. — Поехали… Время, казалось, замедлилось опять. Макарова не ощущает, как минуты проходят одна за другой; не замечает взгляда кудрявой Наташи, с которой так неожиданно познакомилась сегодня. Катя мысленно молится, чтобы всё действительно хорошо закончилось, пока в голове её прошлое картинку подбрасывает четырёхлетней давности.

1982

Что-то было не так. Катя не могла себе объяснить, что, но в её голову уже на протяжении нескольких дней лезли тревожные мысли, истинной причиной которых было то, в чём Макарова никак не желала признаваться себе. Костя пропадал. Нет, он и раньше мог себе позволить такие отлучки, когда они не виделись по несколько дней, но затем всегда возвращался, с неизменной щербатой улыбкой и каким-нибудь подгоном в виде шоколадки или сорванного с клумбы цветочка. И всякий раз, прежде чем Катя открывала дверь и видела его на пороге своей квартиры, планировала на него обижаться, но всегда сдавалась «без боя», принимая презент и впуская его. На свою территорию, в свою жизнь, из которой он, вроде как, то уходил, то приходил обратно. Катя мирилась с этим — пусть, с неохотой, но принимала таковые правила. В конце-концов, каждый человек имеет право на личное пространство, на свои дела, — а их у Кости было пруд-пруди, причём, таких, в осведомлённость которых ей заведомо не хотелось совать свой нос глубже: хватало того, что она не таила иллюзий и знала, кто он и чем дышит, — и кто она такая, чтоб его уму-разуму учить? Подруга, которая младше, которая мелкая, и которая… Нет, думать об этом было смешно и странно одновременно. Вот только весь Катин смех поутих, а терпение оборвалось, поэтому она сидит на лавочке возле его подъезда и ждёт, когда же Вечный соблаговолит почтить её своим появлением. И он соблаговолил. Появился неожиданно, когда она, чтобы не маяться скукой, — безуспешно, — читала прихваченную с собой из дома книжку. На самом-то деле, ещё вчера сюжет полностью увлекал её, но сегодня Катя не чувствовала никакого интереса к судьбе главной героини, оставшейся сиротой и живущей по принципу «игры в радость». Ей её бабушка подарила, настоятельно рекомендуя прочесть, и Катя уже поняла, почему: книжка-то, несмотря на обложку свою, не была детской литературой, а являла собой вполне себе серьёзную литературу о силе и стойкости человеческого духа. О том, что сдаваться никогда нельзя, какие бы удары судьбы на тебя ни обрушивались. И Кате бы поучиться этому, потому что в момент, когда она замечает Костю, в груди что-то больно обжигает. Он не один — рядом с ним какая-то девчонка, ровесница ему, и идут они по улице, о чём-то болтают весело, и он обнимает её так, что в Кате почему-то обида за секунду просыпается. Она-то думала, что с ним, не приведи Господь, случилась беда какая, ан нет — всё в порядке, жив-здоров и счастлив, даже слишком. Книга захлопывается в ту же секунду и в голове мысль проскакивает — унести ноги подальше отсюда, да только, вот, незадача: когда она уже с места своего подрывается, точно ужаленная в свою пятую точку, Костя её замечает и, приближаясь, вполне себе спокойно выдаёт: — О, мелкая, привет. А ты чего сидишь здесь? — И незнакомка, с которой он до этого путь свой разделял, на Катю взгляд бросает, спрашивая у Вечного: «А это кто?» Правильный вопрос, а главное, очень точный и своевременный! — Да так, мимо проходила, шнурки присела завязать, — и голос её при этом слишком выдаёт недовольство, которое парень считывает за секунду. Бросает своей спутнице кивок в сторону подъезда, ключи вверяя от своей хаты, в которую она, надо сказать, пыталась попасть, но ей никто не открыл и теперь понятно, почему. А та хлопает глазками, но всё же уходит, оставляя их наедине — у Кати так и свербит под ложечкой в спину ей плюнуть от души. Никогда ещё никто не вызывал в ней такого раздражения, в реальной причине которого она пока не признаётся даже себе. Костя на колени ладонями опирается, всматриваясь в Катино лицо, но она отворачивает от него взгляд. — А с настроением что? — Действительно! Странно, с чего бы ему портиться-то? Костя жвачку жуёт и из кармана ещё одну достаёт, протягивая Катьке. — Не хмурься, мелкая, морщины раньше времени появятся. — Нет, он ещё и издевается! Катя взгляд свой к Косте обращает и в грудь воздуха набирает, прежде чем выдать: — Знаешь, лучше оставь свои подгоны при себе, или, вон, даму свою угости, чтоб ей приятнее было, — с места стартануть хочет, да не может: чужие пальцы на её локте останавливают. Не сдавливают хваткой сильной, но на месте держат. — Давай я как-нибудь сам решу, кого мне угощать? — И подмигивает, чем её окончательно из себя выводит. — Ну да, как я могла забыть, что ты всегда сам всё решаешь, — Костя щурится, наблюдая за тем, как на Катином лице эмоции смешиваются: обида и негодование, — и когда появляться, и когда пропадать, и сколько в неведении держать! — Мелкая, ты чего, белены обожралась с утра или не с той ноги встала? — Костя улыбается и его щербатая улыбка на Катю подействовать должна с каким-то успокаивающим, как и прежде, эффектом, но нет. Последняя капля переполнила чашу терпения из таких вот случаев, и сейчас Макарова думает: а, может, он всегда так с другими девчонками тусовался, пропадая, а ей с три короба вешал лапшу на уши? Зачем тогда он вообще к ней возвращался каждый раз? Не потому ли, что Катенька всегда его принимала?! Да. Именно поэтому. — Чё за кипишь и предъява? — За локоток чуть дёргает, неощутимо практически, чтобы Катя в глаза ему посмотрела опять, а не отводила их хер знает куда и непонятно зачем. — Мелкой, — как ты там говоришь обычно? — права «возбухать» никто не давал, да? — Ну ты поясни сначала, в чём косяк мой, а то я не догоняю, — Костя смотрит на неё внимательно и серьёзно, ждёт ответа, готов вывернуть любой упрёк её в свою пользу, выкрутиться так, как умеет, а умения у него в этом деле хоть половником черпай, уж ей ли об этом не знать? — Я уже почти неделю в догадках хожу, где ты и что ты, чего только себе не надумала, а ты, оказывается, вразвалочку тут ходишь со своей дамой! Конечно, кто я такая? Живи в своём неведении, Катька, как понадобишься, позову и будешь скакать на задних лапках — такая у тебя логика, да? Секунда, в течении которой уже смесь эмоций, от её слов, у него с лица испаряется, оставляя улыбку и глаза, в которых чертята плясать начинают. — Так ты соскучилась по мне, что ль? Могла бы так сразу и сказать, — Костя по носу её щёлкает, и Кате это, ну прям, вообще не прибавляет радости, — признаю, мелкая, замотался, забегался, закрутился, и готов исправиться! Давай завтра, а? Мне тут кассету подогнали, с записью третьей части «Рокки», можем глянуть. Чё скажешь? Он вот на полном серьёзе сейчас, да? Стоит, улыбается, ответа ждёт, а у Кати внутри какое-то саморазрушение происходит. Головой качает, губы поджимая. — Как-нибудь обойдусь, раз ты у нас такой занятой барин, к которому нужно на аудиенцию заранее теперь записываться. Ну, не задерживаю, всех благ, — а вот тут уже хватка на её локте ощутимее становится, и Костя хмурится, всматриваясь в Катино лицо. — Мелкая, ну вот почему ты такая злюка стала? — Не нравлюсь? Иди, тебя наверху добренькая заждалась, — сквозь зубы цедит. И до Кости, собственно говоря, доходит только теперь. Весь этот разговор с её обидой и голосом этим — не потому, что он к ней не заявлялся всю эту неделю, — ведь раньше она спокойно спускала это всё и принимала, — а потому, что она увидела его с другой девчонкой. Тук-тук, блять. — Ты, чё, ревнуешь? — Больно надо. — Ну-к, дай в глазки глянуть… — Щеки касается, а Катя от его руки отворачивается. — Мелкая, да ты ревнуешь! Охуеть. Катя оборачивается и выдаёт уже громче, так, что некоторые, проходящие мимо, люди взгляды бросают на них: — Если кто из нас и «охуел», как ты выразился, то не я! И, знаешь, что? Я думала, ты нормальный человек, с нормальными принципами, а ты, оказывается, такой же, как и все остальные, подлый и двуличный! — По мере того, как из Катиных губ слова эти срываются, лицо Костино мрачнее становится, внимая тому, что она говорит и одновременно с тем не веря тому, что он это от неё слышит. — Иди к своей новой подружке и смотри вместе с ней свою кассету, и вообще, сколько влезет с ней там общайся, а ко мне можешь больше не приближаться, раз тебе так смешно от того, что я переживаю! Убегала быстро, скрывалась за поворотом дома, и думала о том, что он её руку сам отпустил. Ничего не сказал, молча губы поджал, пока она его вычитывала там, и смотрел так, будто Катя ему больно сделала, будто ему не плевать на то, какое у неё о нём мнение. Да если бы так оно и было — он бы по-другому себя с ней вёл, а теперь… Про книжку, забытую на месте в пылу их ссоры, вспоминает лишь тогда, когда переступает порог квартиры. Весь вечер мучается, рыдая в подушку. Корит его, корит себя, корит ту девку, которая его ждала и, наверное, дождалась. Хорошо они, похоже, время проводят, раз он даже не попытался ей объяснить, что никто между ними, между дружбой их, не встанет. Знала бы Катя тогда, что чувства, которые она к Косте испытывать начинает, совсем никак уже нельзя назвать дружескими… Возможно, повела бы себя иначе. А наутро, с первыми лучами солнца проснувшись, Катя дверь в звонок услышала. Подумала, отец с ночной смены вернулся, — хорошо, что накануне он не стал свидетелем её состояния, это бы только усугубило его лекции на тему того, с кем ей стоит, а с кем не стоит общаться, — открыла, но на пороге никого не было. Только на ручке с той стороны пакет висел, а в нём — книжка. Ни записки, ни шоколадки в качестве «подгона» к примирению. Ни-че-го. Так Костя и ушёл из её жизни, и Катька подумала тогда, что навсегда, с концами. Намеревалась объявиться, попросить прощения за свою вспыльчивость, поговорить по-человечески, но всякий раз вспоминала то, как он посмеялся с её эмоций, вспоминала его «охуеть», сказанное с таким подтекстом, словно она полоумная. Вспоминала и то, что он даже не остановил её — и всякий раз останавливала себя. Он и без неё прожить может, раз неделю не вспоминал, значит, и дальше справится. Как-нибудь. Подтвердила свои страшные опасения, когда узнала, спустя несколько месяцев, что он в тюрьму угодил и на три года в Казахстан уехал, отбывать своё наказание. А Катя с ужасом, холодеющим на сердце, приняла своё: учиться жить без него.

Наше время

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем дверь открывается и Катя видит перед собой мужчину, который Кащея штопал. Теперь ей удаётся рассмотреть его детальнее: волосы, тронутые сединой на висках; глаза с хитрым прищуром; и руки — руки, на которых перчатки белые, перепачканные кровью Кащеевой. — Как он? — Нормально с ним всё. Наташ, я так понимаю, эта девушка переживающая дама сердца нашего раненого? Катя, если не ошибаюсь? — Наташа кивает, а мужчина, переводя взгляд снова на Макарову, добавляет: — А я Гарик Иннокентьевич, можно просто Гарик. — Катя. — Катюш, вы зайдите, посмотрите сами на этого быка здорового. Он, кстати, вас уже ждёт, — мужчина в сторону отступает, позволяя Кате пройти в комнату. Она дверь толкает, заглядывая внутрь. У кровати, на которую Кащея уложили, Вадим сидит, они говорят о чём-то едва слышно, но Макарова своим появлением моментально внимание обоих авторитетов приковывает. — Ладно, вы толкуйте, я пошёл, — Жёлтый с места поднимается и удаляется, напоследок бросив на Кащея взгляд и Катя убеждается в своих догадках: этот человек Косте другом приходится. Как-то для неё это понятно становится: то ли потому, что он его привёз сюда и помог, то ли потому, что в его взгляде читалось откровенное беспокойство из-за происходящего с универсамовским старшим. Ей даже интересно становится, как давно у них эта дружба завертелась, но вместо того спрашивает о другом: — Ты в порядке? Дурацкий вопрос. Кащей на неё взгляд даже бросает краем глаза — он-то думал, она начнёт с вычитки, ан-нет, она решила по другому пути пойти. — А по мне не видно? — Вопросом на вопрос отвечает. И понимает, что ответ-то его, как раз, дурацкий. Щеку прикусывает изнутри, дыхание окончательно выравнивая. — Расслабься, все живы. Макарова шаг ближе сделать решается, садясь рядом на краешек кровати. Руку осторожно поднимает, касаясь пульсирующей жилки, которая начинает биться сильнее, как и Кащеево сердце, от этого прикосновения. Секунды тикают — он смотрит на неё, никаких действий не предпринимая, выжидает, куда она дальше заведёт, а Катя в глаза болотные вглядывается. — Хотя, признаю, мелкая, вечер у нас с тобой не задался, — от этих слов Кащеевых ей непонятно, то ли плакать хочется, то ли смеяться. Истерика снова подкатывает, но Макарова глубокий вдох делает, заставляя себя держаться. — Я испугалась за тебя. — Признаётся. — Ты меня больше не пугай так, ладно? — Да чё со мной случиться-то, так, подумаешь, царапина. — Кащей на неё смотрит, на позитиве такой, улыбается, а Кате совсем не до улыбок и не до шуток. — Я ж Кащей бессмертный. Меня просто так не убьёшь. Ты ж без иголки? — Дурак ты, а не Кащей. Указательный палец очерчивает линию скул, спускаясь ниже, к подбородку, заставляя его затихнуть. Взгляд прикован к слегка пухловатым губам. Макарова чувствует, как воздух буквально электризуется между ними. Кащей на это внимание обращает — на секунду только взгляд вниз опускает, а затем снова на неё переводит. Ничего не делает, ничего не говорит, просто ждёт. Катя тянется ближе, абсолютно точно понимая, что сейчас случится то, после чего возврата обратно не будет. Да, она его уже целовала раньше, но одно дело в щёку — и то, давно, а совсем другое — в губы. В таком формате речи уже ни о какой дружбе быть не может, с друзьями так себя не ведут, однозначно. А ещё, в тот момент, когда она сама его поцелует, окончательно распишется под фактом своей влюблённости в него — той, которая под рёбрами давала о себе знать уже давно; той, которую Катя, что есть мощи, пыталась забыть; той, которую она продолжала отрицать, когда судьба снова столкнула её с авторитетом «Универсама». — Я правда за тебя испугалась, — шепчет тихо, глядя в его болотные глаза, в которых уже даже черти, отплясывающие ежедневно, замирают в ожидании. Несколько сантиметров остаётся до его губ — Кате даже кажется, что Кащей и сам уже поддался чуть навстречу, но нет; он по-прежнему ждал, понимая, что сейчас шаг должен быть только за ней — несчастные пару секунд и Макарова несмело касается его губ своими, прижимаясь к ним едва ощутимо. Сердце бьётся бешено, но уже не от страха; эйфория с головой накрывает, волнами тёплыми тело окутывает. Катя не думает в этот момент ни о чём плохом, что с ними случилось за этот вечер. Единственная мысль, которая бьётся у неё в голове — это то, что всё обошлось, и это главное. Но даже она исчезает, когда Кащей спустя несколько секунд целомудренного поцелуя инициативу на себя перенимает, углубляя поцелуй и Катю прижимая ближе к себе. Макарова инстинктивно ладошками в матрас упирается, а Вечный её губы в поцелуе требовательнее сминает. Бабочки в животе кульбиты делают, сердце в пятки уходит и назад возвращается — место себе не найдёт никак, угомониться не желая. И мурашки бегут по телу: от макушки до пяток, заставляя выгнуться навстречу к нему, прильнуть ещё ближе. Адреналин в кровь выбрасывается, когда дверь позади открывается и мужской голос из коридора доносится: — Я, конечно, извиняюсь, не хочется прерывать вашу идиллию, но там уж Жёлтый уезжать собирается, предлагает бесплатный трансфер до дома. Кащей взгляд на него бросает, полный осуждения, хотя в уголках губ у самого улыбка едва прорезается — Катя видит, как чертята на дне болотных зрачков снова отплясывать начинают. — Гарик, мать твою, пять минут мог подождать? — Нормально: я его тут штопал, а он мне про мать… Катя только смеётся, переводя взгляд с двери на Кащея обратно. А он её лицо ладонями обхватывает и, глядя в глаза, произносит, как есть: — Ты теперь со мной, так что можешь вообще ничего не бояться.