Очередная глупая затея Микасы Аккерман

Встанем же в круг, братья и сестры. Хватка наша крепка, воля наша сильна. Нет в мире силы, величественней и могущественней силы Прародительницы нашей Имир, нет в мире силы, что сдержит Имир, кроме помыслов народа её. Во имя наших богинь: Розы, Марии и Шины, встанем в круг и соединим наши души воедино, дадим помыслам нашим стать целым, и обратим их к прародительнице с единой просьбой. Даруй разумность и умеренность. Даруй крепость воли и тел, чтобы противостоять мирским искушениям. Избавь от животных страстей и помыслов, даруй очищение народу своему. Даруй воздаяние за грехи наши и наших отцов. Даруй прощение отпрыскам своим и потомкам. Залечи трещину между нами, слей души наши воедино и никогда не разъединяй. Во имя наших богинь и дочерей своих — Розы, Марии и Шины, о великая Прародительница Имир, услышь нашу волю!

***

Мы сидели в маленькой комнатке вчетвером. Шесть приводов горой свалили в углу, прикрыв куском какой-то ткани. Ремни тоже пришлось снять, потому что в городе было полно народа, а мы, уставшие, мало что могли противопоставить толпе, когда надо скрыть свое присутствие. Эрд развалился на старом матрасе: его синющая спина, перемазанная какой-то местной мазью, выглядела как кусок мертвого мяса, но Эрд нам доброжелательно улыбался, уверяя, что всё в порядке. Он сильно ударился головой, когда Армин его подхватил в полёте, и капитан очень переживал за его состояние. Пожалуй, только он и пострадал в нашей маленькой операции, хотя было много опасений на этот счёт: всё-таки с Армином в роли титана сражаться бок о бок пришлось впервые. Марко, конечно, утирал кровавые сопли белой манжетой своей рубахи, но в нос он получил за дело, и уже после всех событий. Я понимал этих людей: мы принесли в их земли войну, и не всякий был готов рисковать всем ради туманной "свободы". Я ведь никогда не желал рисковать своей жизнью, я всегда хотел жить, и жить так долго, как у меня только получится. Но, в отличие от этих людей, у меня оказалось в руках всё, чтобы протянуть подольше в этой борьбе. И если не мне заниматься военным делом, то и не этим людям. И никто не должен тогда. Даже те, что буквально рождены для сражений, как наш капитан, не желают воевать и убивать. Но приходится, и, чёрт побери, я не знаю, как это остановить. Оруо курил в маленькое оконце, и запах его сигарет медленно проникал к нам в комнату, но всем было плевать, ведь запах мази Эрда был и того хуже. Армин, снова исхудавший, бледный, как сама смерть, ввалился к нам и упал на странноватую чужестранную кушетку. Он стянул импровизированную маску, что закрывала нижнюю часть лица. — Тяжелый день? — спросил я. — Не то слово, — пробормотал Армин, и следом в комнатку пришел наш капитан, — Но переговоры вышли удачными. Думаю, есть все шансы получить соглашения, правда, мне таких компетенций не дали, да и Парфия пока не суверенна. Ты бы видел толпу на улице, Жан! Я едва вытащил капитана от фотографов, которые уже пробрались сюда. Как только успели! Марко посмотрел на него, едва-едва улыбаясь, капитан же фыркнул что-то наподобие "мне не нужна была помощь". Но поразило меня другое: вся эта ситуация не вызывала у них каких-то моральных терзаний, будто только моя дурная голова подкидывала всякие страшные мысли. Паранойя? Или всё-таки в горячке боя Марко обернулся вдруг совсем не тем, кем я привык его видеть, и, кажется, идеей Армина он окончательно проникся? Или мне показалось? Или все эти пятеро понимают, что выполняют свое дело, и всякими глупостями себя не терзают? Чёрт. У меня не хватало моральных сил на это. Я лишь сделал то, что от меня требовалось, но руки мои до сих пор были красными оттого, что я не смог с них стереть всё, что хотел. Никто в этой комнате не желал убивать, но только я не мог принять этого. Военные - не военные, да чёрт возьми, они всё равно оставались людьми, которых я зарезал, но не ради мира, а ради войны. Сумасшествие. — И правда, — выдохнул дым в комнату Оруо, и я закашлялся, — мы буквально в четверть часа уложились. Я за это время только ремни одеть успеваю. — Врешь! — махнул рукой Эрд, — но за это время и правда никак не успеть всё узнать и приехать. Леви пожал плечами. — Сейчас-то два часа прошло. Зная их безлошадиные упряжки, может и успели. Армин глянул на капитана и вздохнул. — Главное, чтобы они не запомнили наших лиц. Нам нужно как-то залечь на дно до появления марлийцев. — Твои оленьи глазищи любой дурак запомнит. — Жан! — окрикнул меня Армин. — К тому же, они могли уже быть здесь к нашему прибытию. Никакая маска не прикроет УПМ. — На границе стояли, хочешь сказать? — переспросил меня капитан, а потом развернулся к Армину, — ну тогда весь твой план пошёл по пизде, Арлерт. Армин покачал головой. — Нет, мы так просто не проиграем из-за каких-то слухов. План в силе, но прятаться придется получше. Я посмотрел на Армина, который что-то тчательно обдумывал. — Мы будем ждать здесь? — Мы должны дождаться Эрена, — отрезал Армин, — но сейчас нам нужно заручиться поддержкой парфян, и для этого надо не просто залечь на дно, а помочь в продвижении фронта. Пока нам ничего не говорили, а уходить уже надо... — Стой. То есть мы сейчас будем за них воевать? Армин не понял моего вопроса. — Жан, мы прибыли заручиться поддержкой Парфии и, если выйдет, Персии. Сейчас город окружают персидские подкрепления, и когда мы получим какие-то договоренности о военной поддержке, нам же их и придется исполнять. Это то, что может дать Парадизу союзников, а значит, интегрирует нас в мировое сообщество. Звучит складно, но разумом я не понимал, как война и убийства могут интегрировать элдийцев в мир. — Ты не думай, что я откажусь помогать, — ответил наконец я, — просто я надеюсь, что это действительно нам поможет. Пока мне кажется, что мы бестолку убиваем людей. Армин посмотрел на меня с сожалением. — Боюсь, я не могу тебе сказать, что это точно нам поможет. Но я сделаю всё, чтобы мой план не был напрасным, и все эти жертвы обрели смысл. Капитан Леви кинул сапогом в голову Армина. Армин дернулся и едва не захлопнулся в армейской странноватой штуковине, которую называли раскладушкой. — Ты дурак, Арлерт? Нет никакого смысла в смертях. Ты сам его придумываешь. Да и я его придумываю. Все мы его придумываем. Нам так легче. — И почему же вы воюете, капитан? — в недоумении спросил я. — Потому что это то, что я могу сделать. То, как могу защитить живых товарищей. Оруо хмыкнул. — Я-то думал, Кирштайн, что ты не такой болван. Все это понимают. Армин оглянулся на Оруо, а потом глянул на меня с недоумением. — Но почему? Почему командор говорил о том, что только мы можем дать смысл смертям товарищей? И правда. За этими словами командора сложно было услышать что-то другое. Оруо замялся, и, очевидно, не знал ответа. Скорее всего, он и мне опять ерунды наговорил, делая вид, что самый умный среди нас, детишек. Оруо часто так поступал, хотя его боевой опыт мог бы дать ответ на многие вопросы, которые сам Оруо не задавал. Капитан Леви не ответил, но Армин, кажется, сам догадался. Может, командор желал дать нам надежду этими словами, а может, он в это верил и сам. Только какие бы близкие отношения у капитана Леви с командором Эрвином не сложились, они не разделяли общей философии, пускай и шли одним путём. И, очевидно, были отдельными людьми, самостоятельными единицами, со своими целями и задачами. Внутри одной Разведки.

***

— Если ты продолжишь о своём, можешь сейчас же уходить, и я даже тебя не ударю, — предупредила Энни. Я встретилась с её негодованием, но зашла внутрь. — Прости, что наседала. Она кивнула на стул. — И зачем же ты пришла? — У меня плохая новость, но, возможно, вы в курсе. Елена сбежала. Я видела её в столице, — и добавила от себя, — Удивительно, но она даже не прячется. Энни не изменилась в лице. Похоже, ей уже сообщили. — И где ты её видела? — осторожно поинтересовалась она. — В баре на одном из центральных проспектов. Не знаю, что на меня нашло, но она меня не узнала, кажется. Энни вздохнула. — Мы её выпустили. Я в ужасе посмотрела на Леонхарт. — Кто — мы? — Я её выпустила. Без охраны она не должна была ходить, но если сбежала, получит. У меня не нашлось слов. — Почему? Энни вздохнула. — Ты пришла теперь за это меня осуждать? Я опустила глаза в пол, заставляя себя подобрать самое нейтральное из осуждений. — Выпускать изолированных марлийских добровольцев, как я думаю, не самое логичное действие. Мне бы хотелось понять, почему ты так поступила. — Армин предложил, ведь Елена должна быть хорошим организатором. Я отправляла её по делам, чтобы избежать влияния йегеристов, которые в последнее время ведут игру против меня. Конечно, я не отпускала её без охраны. Я вздохнула, стараясь спокойно переварить сказанное. — Мне тоже не нравится её присутствие, — сказала Энни, — но она прониклась нашим планом, и действительно помогала мне эти недели. — Почему вы ей доверяете это? Она же за йегеристов. — Потому что мы предложили ей участие в грандиозном плане, и она посчитала, что роль в столь обширном событии ей по душе. С твоих же слов это может её заинтересовать и заставить переметнуться. Энни пыталась говорить сухо, и, кажется, тоже не доверяла Елене. Хорошо, если так. — Ну, если вы за ней присматриваете, — я сжала руку в кулак и опустила на газету, что лежала на столе близ меня, — но лучше повнимательней за ней следить. Думаю, я не видела рядом с ней военных вчера. Энни ненадолго замолкла. — Странно, — пробормотала она, — Это всё, что ты заметила? — Да, — и в этот момент я обратила внимание на газету под моими руками. — Это..? Фото с бронированным было на той газете. Энни посмотрела на меня внимательно, ожидая продолжения, но у меня язык не поворачивался. Сомнения одолевали меня. Я не хотела соглашаться с тем, чем занималась Энни, и провал её плана казался решением этой дилеммы, но я не могла желать своим товарищам проигрыша, ведь от этого зависели их жизни. И оттого уже давно меня мучал один вопрос. — Я хотела убедиться, что Армин и ребята будут в безопасности. Вы ведь отправили их за Эреном. Какой у вас план? Энни поднялась со стула и посмотрела на газету. — В Парфии, где был сделан этот снимок, открылся второй фронт. Так как Эрен собирается встретиться с Зиком, он будет на передовой, а Зика, вероятно, отправят на сложный участок второго фронта. Альянс может не успеть пригнать тяжелую технику, и Зику будет безопасно там сражаться ради того, чтобы вернуть преимущество. — А если он останется на старом фронте? — Армину с командой коротышки придется идти туда. Там его и искать не станут, это даже безопаснее. Я вздохнула. — А как они туда отправятся? — продолжила я расспросы. — Кораблем. У Армина есть знакомые, которые привезли его на остров, они же помогли им подобраться к берегам парфянских земель. Может, прямо к войне они и не поедут, но в ближайший порт доставят. Энни похлопала меня по плечу. — Я вижу, ты переживаешь, — сказала она, отведя взгляд, — Не стоит. Но вот обдумать всё лишним не будет. Твоя голова нам нужна. Я взглянула на нее, и мне стало так стыдно, что я малодушно собиралась сказать. — Я... я не могу. Я не хочу войны. Энни убрала руку и отвернулась. — Я тоже. Но это то, с чем нам придется столкнуться. Ты же просто отложишь её. Она станет от этого лишь разрушительней. Это правда. — Но мы будем готовы. — Не будем. Ты просто тянешь время. Я выбираю пожертвовать чужими повстанцами, нежели чем населением Парадиза, и я знаю, что эта жертва будет попросту эффективнее. К тому же, у нас есть опытные титаны. Нам следует этим грамотно распорядиться. Это... это цинично. Энни обернулась и столкнулась с моим взглядом, который, очевидно, обозлил её. Мне тоже стало стыдно оттого, что мысли мои с действиями расходились. — Ну? Что ты ещё мне предъявить хочешь? — выпалила она. Я набрала в грудь побольше воздуха и замерла. — Ты же понимаешь, что острову придется избавиться от титанов? Если мы не найдём способ это сделать, то останемся угрозой навсегда. Мы ведь никогда не будем "такими же людьми", мы будем демонами, которые могут обратиться титаном и убить. Которые обладают силой уничтожить землю. Энни сглотнула злость на моё белое пальто. Мой вопрос она восприняла серьёзно. — Я думала об этом, и отправляла в Хидзуру запрос. Но сейчас сложно сказать, передадут ли они нам что-то полезное. Надо работать над избавлением от титанов самим. — Однако пока идет война, мы не сможем это сделать, — заметила я. Она кивнула. — И что теперь? Энни бросила на меня короткий взгляд. — Титаны — наша защита. Я собираюсь в короткий срок ударить этой силой, получить преимущество и наладить контакт с другими странами, особенно — с бывшими колониями Элдии, военной поддержкой в освобождении. Если мы постараемся, это все перевернёт. Когда в мире будет смятение, у нас будет шанс избавиться от этой силы, и тогда уже мы сделаем это. — И когда это будет? — уточнила я. — Явно раньше, чем ты собираешься воевать с Марли за наше право на жизнь, — огрызнулась она, — я надеюсь, на твой век придется это знаменательное событие. Я уткнулась в пол. — Я не пытаюсь перекладывать ответственность, — пыталась оправдаться я. — А что ты делаешь? — с ехидством переспросила Энни, — Ты отдаешь нашу проблему, которая в любой момент может уничтожить остров, потомкам. — Я надеюсь сберечь жизни, — сказала я раньше, чем подумала. Энни бросилась в мою сторону и замерла в сантиметре от моего воротника. Горячий вздох пробрал меня до мурашек. Она поднялась и убрала руку. — Уходи, — она указала на дверь, — ты мне не будешь указывать, что хорошо, а что плохо. Ты просто ссыкло. Я подобралась и вышла вон. Ссориться дальше будет бессмысленно. К тому же, я, кажется, так и не разобралась в себе.

***

Эрвин постучал в дверь, но задумался, и дверь перед ним распахнула солдатка. — Командор? — спросила она, видать, испугавшись такого столкновения. Смит не ответил, продолжил смотреть на нее, как на стенку. Он был совсем не здесь, и переключиться на реальность с каждым разом становилось всё сложнее. Солдатка убежала, догадываясь, что последующее будет не для её ушей. — Заходи, — предложил Пиксис, не отвлекаясь от своих дел, — знаю, ты не хотел это обсуждать, но появилось новое обстоятельство. Эрвин опустил стопку своих бумаг на стол, Дот отложил свою ручку, и принялся оттирать чернила с руки. — И о чём же ты пригласил меня поговорить? — О попытке переворота три года назад, — сказал командующий, и Смит дернулся, — ты знаешь, как я отношусь к твоему мнению на этот счёт. — Я прошу прощения за то, что тогда пришлось сделать. Пиксис не желал прощать его за это, и вряд ли это изменится. — И всё же. Недавно я обнаружил документы, которые подтвердят твою связь с попыткой свержения Королевы. И ты должен понимать, что я считаю тебя преступником, и укрывать не стану. Эрвин понимал это, но таким было бремя принятого им решения. — Лже-королеву на троне ты не считаешь преступлением, — подметил Смит, — а это... — Да, я не считаю лже-королеву преступлением, — согласился Пиксис, — и считаю преступлением убийство, в каких бы целях оно не совершалось. Поэтому соизволь не заниматься манипуляциями, когда речь идет о том, что я тебе, преступнику, сообщаю о возможном твоём раскрытии. — Я понял. Спасибо, — Эрвин уже собирался уходить, как Дот его остановил. — Что ты собираешься делать? — спросил командующий, — Сбежишь? Попытаешься объясниться? Эрвин покачал головой. — Королева не доверяет мне и если задумала меня повесить, то никакие объяснения не помогут. Дот выдохнул через зубы, прикрывая глаза. — И что тогда? Поддержишь Королеву, чтобы у нее не было причин тебя отправлять под суд? — Может, и поддержу. — Не поможет. Королева же не доверяет тебе. — Значит, не поможет, — согласился Эрвин. Королева давно относилась к нему с подозрением, но только сейчас это могло стать проблемой. И, весьма вероятно, станет. — Так что ты сделашь? — в голосе Дота Пиксиса проскользнуло что-то, подозрительно похожее на... надежду? Или Эрвину показалось? Эрвин покачал головой. — Я останусь тут, — ответил Смит, — до конца. Пиксис кивнул ему и поднялся, направляясь к окну. — Знаешь, — вдруг сказал он командору, и вся напряженность в теле командующего вдруг спала, — мне было весело. Спасибо за то, что предложил участие в своей авантюре. Дверь захлопнулась. Эрвина как водой окатило осознанием того, что сейчас случилось. Он был готов держать лицо, но внутри всё упало, и, кажется, мурашки по телу пошли. Пиксис считал правильным службу людям, но решение Смита отчего-то осудил. Нет сомнений, что доказательства против Эрвина он оставил намеренно, и это его решение было ради дня, когда над Эрвином совершится суд. Конечно, если бы Дот его простил, доказательств бы не осталось. Но Дот Пиксис был тем человеком, кто не мог родным своих подчиненных лгать в глаза, особенно, когда правда неприглядна. Возможно, Пиксис винил и себя в их смерти, ведь он сам послал этих, несомненно, близких ему военных, шпионить за Смитом и заговорщиками. И потому их пришлось убить. Только вот Эрвин считал правым себя. Он готов повторить на эшафоте, что решение своё не поменял бы, зная исход. Попытку переворота следовало скрыть, чтобы избежать внутренних склок. Особенно — от королевы. Эрвин стал посредником, что соединял всё безумие власти в стенах воедино, он был готов ради крепкой опоры Парадиза обманывать и убивать, но стать причиной распрей — никогда. Парадиз должен быть сильным и единым, иначе он будет уничтожен. И Пиксис не понимал? Да как же! Он всё прекрасно понимал, просто по какой-то глупости считал, что обнародование попытки переворота и убийство чиновников, аристократов и множества завязанных в этом болоте людей пройдет спокойно. Что Королеве в самом начале правления будет доступен мандат на свершение такого правосудия, или что за передачей этой информации правосудия не последует. Что им доступен вариант всё рассказать хотя бы одной только Королеве, — но кому, как ни Доту известно, что секрет, что хранили трое, переставал быть тайной для других! Даже обстоятельный разговор один на один с Королевой проводить было недопустимо, это могло обрушить всё: и соглашение с аристократией насчет сокрытия произошедшего перед Королевой, и вполне вероятную месть. Всё-таки девочка шестнадцати лет, запуганный зверек, обученный в агрессии, единственным решением такой проблемы представляет лишь физическое уничтожение опасности. И Эрвин не желал давать малолетней королеве возможность пустить прахом все его старания. Может, то было недоверие, только вот и сейчас ничего не изменилось в этой девчонке. Быть может, она сдержится, но Эрвин предпочел иной риск. И этот риск привёл его сюда. Сокрытие правды о попытке переворота могло стать причиной недоверия, но его не было изначально, и трещина между ними только усугублялась. А теперь у Королевы появился повод от него избавиться. Как странно. Неужели он закончит свою жизнь на эшафоте? Он, тот, кто всеми силами не хотел предавать человечество в стенах, боролся со своим внутренним демоном, тот, кто надеялся увидеть день, когда элдийцы будут свободны от теней прошлого, станет в глазах этих людей предателем, сподвижником изменников Короны? Внутри Эрвина словно что-то раскололось надвое, натрое, а потом — на множество осколков. Всё — убеждения, надежды и мысли пошли трещинами, и это было так глупо — вера в людей! Да кто я такой, чтобы оставаться великодушным? Этот мир дал мне жизнь, дал мне шанс, чтобы я закончил свою жизнь с клеймом изменника? Никогда. Люди должны знать, что он жизнь свою положил на благо Элдии, и никто это не отменит.

***

— Ты что здесь делаешь? Имир обернулась, словно её застали за чем-то постыдным. Девушка поднялась и заговорщицки ухмыльнулась. — Да вот пришла перед картофельной похвастаться, — она выставила вперед руку с надкусанным картофелем. Совсем не изменилась. Конни подошёл ближе, чтобы улыбнуться. — Зная Сашу, она выбила себе лучшее мясо на небесах, чтобы наша земная картошка её прельщала. Имир хмыкнула. — Скучаешь? — спросила она. Конни погрустнел. — Конечно, — проворчал он, — ещё бы не скучать. С ней мы похоронили веселье. Имир повернулась к могиле. За это время трава столько раз закрывала плиту, что приходилось её косить. Мох наползал на камень справа, и Конни с ужасом думал, что однажды природа скроет этот камень в себе, обратив в пыль. Но его память она не отберет. Конни не отпустит их, и не забудет. Командор Эрвин не раз говорил, что только мы сами можем вложить смысл в жертву наших товарищей, и Конни делал это. Он находил для себя новые и новые причины, новые и старые цели, которые ото дня в день заставляли его подниматься на службу и отдавать всего себя. — Отдавать своё сердце, — прошептала Имир. Конни с ужасом посмотрел на сослуживицу — она мысли его читала. — Что? — спросил он, не в силах стереть с лица недоумение и шок. Имир криво ухмыльнулась. — Она отдала своё сердце, а мы отдаём свои. Конни опустил глаза. — Ты своё давно отдала. Имир промолчала. — Скучаешь? — спросил он. Только шелест ветра был ему ответом. — Понятно, — ответил он спустя долгое молчание, — бессердечная ты дурында. Ему ужасно хотелось ударить её в плечо. Конни не хватало сдержанности Имир и той маски, что она не снимала много лет. — Лучше бы нам их забыть, — сказала девушка, — после смерти их ничего не изменилось. Солнце всё так же встает и садится, лето сменяется зимой, деревья опадают и встречают весну. Они не были причиной жить, ведь за смертью не было судного дня. Мы всё так же просыпаемся и живём. Но теперь их нет, и внутри пусто. — Я думаю, нам не следует их забывать. Так они живут хотя бы в нашей памяти. Имир скривилась словно от боли. — И как ты с этим живешь? — тихо спросила она. — А как иначе? — удивился Конни. Имир улыбнулась через боль. — Забыть обо всём и наслаждаться теми годами, что нам отмерены. Конни не удержался и хлопнул Имир по плечу. — Ты сама слышишь, что говоришь? Ещё бы к своим советам сама прислушивалась! Имир повернулась к нему, и Конни опешил. Она плакала. — И ты собираешься нести боль потери всю жизнь? Они мертвы, им плевать. Конни сжал руку в кулак и приложил к сердцу. — Я не желаю, чтобы эти смерти были забыты. Имир изогнула брови. — Ты хочешь смысл в смерти найти, — догадалась она, — дурак. Нет его. Конни замер. Руки его начали подрагивать, а в горле ком застрял. Он это уже слышал. Нет смысла в смертях, это всё бессмысленно. Он тешит себя глупой надеждой, пытается найти причину не растрескать ту оболочку, что пустоту внутри скрывает. Но ему так пусто, что это уже бездна, и она его разрывает. Бездна желает, чтобы он весь стал этим чувством тоски, что не может его оставить, чтобы от него ничего не осталось кроме нескончаемого траура. Нет. Так не будет. Бездна — это не он. Он не замыкается в своей трагедии, но черпает из нее силы. Конни теплит надежду, он не стал чёрной пустотой, что через трещины просачивается наружу. Имир судорожно выдохнула. — Нет его, — повторила она, и слезы её носом потекли. — Нет его, — прошептал Конни. Имир засмеялась. Так звонко и так отчаянно, что Конни пробрало ужасом понимания. Имир замолкла и опустила голову. — Теперь ты будешь таким же пустым как и я. Она собралась уходить, и но Конни схватил её за плечо. — Не буду. Может, не в моих силах дать смысл смерти, но... Он мог помочь тем, что умел лучше всего — отдать всего себя и пойти за тем, кто сможет сделать то, что неподвластно Конни. Это стало его моральным долгом перед Сашей, которая не должна была умирать в мире монстров и убийц. Саша была солнцем, она была сталью, она давала ему силы оставаться в своем разуме даже когда вокруг творилось полное безумие. Она была его опорой, и когда Конни потерял её, мир обрушился. Нет больше того солнца, что способно осветить путь в полной тьме безумия, что поглощало человечество, нет солнца, что согреет душу в содрогающей правде жизни, и Конни, как слепой, наощупь шарил руками в этой пустоте. Но на самом деле он только лишь слонялся из угла в угол, уверяя себя, что куда-то идет. У Конни не было идеи, которая могла стать фонарём, что укажет направление, но он и не верил никому, кто эту идею пытался ему навязать. Быть может, пора согласиться принять чью-то сторону? Быть может, пора выбрать свой путь и наконец встать на ноги? Но кто сохранит их в кошмаре враждебного мира? Кто сумеет отринуть свои желания, надеясь спасти как можно больше? Где найдутся такие смельчаки? В мире, где жизнь человека не стоит и медной монеты, не найдется тот, кто увидит в именах живых людей, существ из плоти и крови? Кто увидит в них разумных созданий, у которых есть свои мечты, желания и помыслы, планы на жизнь, надежды на будущее? Тот, кто считался бы с человеческой жизнью? Но вдруг Имир обернулась на него. Её стеклянный взгляд пронзил его душу, заставив опустить руку. Всё внутри похолодело, и Конни отшатнулся назад. Ему на мгновение захотелось вырвать, словно на него смотрела омертвевшая плоть, словно бы не было всего того кошмара, что он увидел и пережил, и он снова пятнадцатилетний мальчик, который смотрит на первый в его жизни труп. Покойница отвернулась и ушла, оставив его одного. Словно сама смерть оставила его, Конни резко вдохнул, обнаружив, что задержал дыхание до помутнения в глазах. Этот жестокий мир обращал живое мёртвым, но не отпускал, заставляя гнить изнутри. Гибель оказалась избавлением, только Имир она не была дозволена.

***

Я сидела в углу, не в силах заставить идти себя на совет. Энни будет не рада мне, а Ханджи не считает, что у меня есть какое-то право говорить. И его правда не было. Я закрыла глаза, слушая шум опадающих листьев. Разум плыл, вестибулярный аппарат передавал, что меня кружит, хотя я сидела на месте. Чёртов алкоголь не притуплял мысли, но делал из тела какой-то аморфный кусок дерьма. Я запуталась. Мой моральный компас треснул, и вместе с моральным правом я словно себя потеряла. Внутри тянуло от мысли о том, что всё, чем я занималась последние годы, было бессмысленно, и мы все просто умрем. Я столько лет отгоняла эту мысль, чтобы снова она меня затопила? Стало смешно от себя. Ссыкуха, ни больше, ни меньше. Как Энни и сказала. Я ведь даже не смогла признать, что план был планом Армина. Как только его действия всколыхнули иностранные газеты, так оказалось, что он-то не виновен, виновна Энни, я просто не готова принять, что мой самый близкий друг пошёл другим путём. Он отрицал все совершенное, всё то, чем я жила в эти годы, а я отрицала, что это делает он. Дура. В комнату постучали. Я ногой сдвинула две початые бутылки под кровать. Они звякнули на прощание. — Можно? — спросила малышка Ада, просунувшись в двери. Я кивнула ей, словно была болванчиком, у которого отваливается головёшка. Она осторожно подошла ко мне и положила на колени запечатанное письмо. — Офицер говорил, что это что-то очень срочное, — отрапортовала она и убежала вон. Я опустила глаза на большой конверт с кипой бумаг, дернула запечатанную веревочку и вытащила бумаги, но текста не видела. Ровные строчки плыли в глазах, словно на другом языке были. В голове проносилось "зря, зря, зря". На бумагах была печать Хидзуру и сокрушения о том, что политическая обстановка заставляет их отказаться от поставок элементов для нашего радио. — Вот и всё, — сказала я себе.

***

Он был похож на отца. Эрен не мог отогнать от себя эту мысль. Зик прошёл мимо, взгляд не бросив. Конечно, его ведь мать родная бы не узнала. Он сам себя не узнавал. Боль утихла. Была только одна мысль — задержать. Он должен был сделать всё, чтобы удержать Зика и события настолько, насколько это было возможно. Эрен не знал, было ли это его желанием продлить жизнь тем, кого они убъют, или это было эгоистическим планом прожить немного дольше. Урвать у будущего ещё немного. А других вариантов и не было. Рискованно, ведь без него Зик ничего бы не сумел сделать, но оправданно, потому что у Эрена не было права показывать Зику неповиновение. Он ходил по лезвию, балансируя между ошибками, и только по нему он мог прийти куда-то. А будущее менялось. Каждую ночь кошмары окаызывались другими, но оттого легче не становилось. Словно внутри все никак не могло умереть и перестать болеть. Когда оно уже отомрёт? Когда отболит? Физическая боль и в сравнение не шла. Взрыв вызывал у него истерику, он видел трупы, и трупы были ему так знакомы, что он сам рядом лечь был готов. Он для себя всё решил. Давно решил. Он не оставит близких на растерзание. Он даст им прожить долгую и счастливую жизнь. Он так на них надеялся. Но каждую ночь его постигал новый кошмар, разрывая внутренности в клочья. "Мы справимся". Обманщики. Ничего вы не сможете сделать. Люди настолько бессильны в своей животной природе, что будут грызться даже на грани уничтожения. Эрен настолько бессилен в своей человеческой природе, что убъет всех, кто желает убить его близких. Это его эгоистичное желание, и он достаточно смел, чтобы принять этот выбор. Но он никогда не будет свободен, чтобы сделать другой. Зик стоял у дота. Над головой был новорожденный серп луны, едва освещавший что-то сквозь мчащиеся облака. Песок забивался в глаза. Зик обернулся к нему и замер, силясь вдохнуть. — Брат. Зик узнал его с самого первого взгляда. У отца были эти глаза, их нельзя было спутать. Они смотрели также, как в тот день, когда отец в нём разочаровался. Он позвал его, и сказанное комом застряло в горле. Брат. В этом слове что-то такое родное должно быть, но он чужой. Чужой, как был чужим ему отец. Холодный, каким стала его мать, когда узнала, что сын предал их дело. Пустой, как взгляд деда, когда он рассказывал о потерянной дочери. Но во взгляде Эрена было столько воли сражаться, что и сомнения быть не могло. Это его брат. Зик улыбнулся. — В раю запирают марлийцев. Пришлось делать всё самому. — Теперь ты не один, — заверил Зик. Добрая усмешка на лице Эрена на мгновение треснула.

***

Ханджи после совета не зашла. Я увидела как она, задумчивая, прошла под окнами, и вопреки её обещанию рассказать всё, что обсуждалось, после заседания передумала. Я проводила её взглядом, прижимаясь горящей щекой к холодному стеклу, и думая, что обсуждать ситуацию мне следовало бы на трезвую голову. Но лучше оттого не стало, положение наше представлялось печальным. Нам следовало собираться в поездку в Хидзуру, но я начала сомневаться, что это исправит ситуацию. Мы тянем воз в разные стороны, потому на месте и остаёмся. Как будто бы сейчас всякое действие бессмысленно, и надо договориться, а потом что-то делать, иначе мы разорвемся, но толка не принесем. Однако была у меня слабая надежда договориться. Хидзуру могли бы согласиться на войну, если мы попробуем всё лично разъяснить. Если же нет, я рассчитывала, что пойму хотя бы настрой Хидзуру и способ вернуть их расположение и помощь. С этими входными можно было бы договариваться и с Хидзуру, и с Парадизом. На следующее утро наш отряд во главе с Ханджи садился в повозку. Зоэ была непривычно серьёзна, может от усталости, может что-то дало ей надежду. Я спросила её об этом. — Эрвин поддерживает решение идти за Эреном. Но я не собираюсь сдаваться, — сказала она, — не сдавайся и ты. Если мы сумеем доказать Эрвину, что надежда есть, если мы сумеем понять, как разрешить проблему отказа Хидзуру от помощи, то он поддержит нас. Её бы силы духа нам всем. — Аккерман! — послышался неподалеку голос, — Хэ-эй! Я обернулась, натыкаясь на всадника. Норманн спрыгнул с коня, словно весил куда меньше, чем мне думалось. — О, ты приехал нас проважать? — уточнила Зоэ, — Надеюсь, у тебя найдется какая-то приличная причина, иначе я подумаю, что ты ухлестываешь за Аккерман. Я обернулась в ужасе на Ханджи. — Не надо такое говорить! — возмутилась я, — Мне показалось, что у нас не такие близкие отношения, чтобы такое шутить. Норманн пожал плечами, и на поддёвку не отреагировал. Мне вдруг сделалось стыдно. — Я хотел пожелать вам удачи, — ответил он, — вы единственные, кто может вернуть всё на свои места, и спасти наше положение. Если есть что-то, чем могу помочь — говорите. Я посмотрела на него с немым вопросом, ведь у меня не было и мысли о том, как он мог бы помочь. Более того, я не имела на нее права, ведь он мне жизнь спас, и большего просить стыдно. Я была перед ним в долгу. — Сейчас нет. Но учти, я запомню это на будущее, — Ханджи не собиралась терять возможности, — не забудь своих слов! — И всё же, может что-то есть? Ханджи скривилась. — Да как будто не ты раз за разом увиливал. О какой безвозмездной помощи речь? Вот вернёмся, и я тебе должок припомню! Норманн улыбнулся ей. — Договорились, — ответил он, — вас проводить? Я уже была готова согласиться, как Ханджи махнула рукой остальным. — Нет. Оставайся здесь и готовься свой должок отрабатывать, — по коням! Я обернулась на Норманна на мгновение, и заметила, как его доброжелательная улыбка треснула, и маска безразличия, что скрывалась за ней, пробирала до дрожи.