Очередная глупая затея Микасы Аккерман

Конфликт Марли и Элдии принято отсчитывать со времен доисторических. Приблизительно три тысячелетия назад оформилась этническая группа элдийцев, которые населяли территории старой Марли (или Абенда) вокруг реки Эльда, от чего и получили свое название. Современная элдийским племенам Марли назвалась Марейским царством, а позднее — Марейской империей или просто Маре. Есть два варианта происхождения этого названия: 1) от завоевания т.н. Маре Интернум , что лежит меж землями Абенда и Пуники, на данный момент называемого Марлийским морем, или до Великой Титанической Войны, при Элдии, — Интернальным морем. 2) от "магреб", которым принято называть земли Абенда парфянами и персами. В ходе расширения Маре поглотили территории на реке Эльда, оттеснив элдийцев на юго-восток и островную часть Абенда. Большинство племен здесь были разрознены, а потому завоевание скоро охватило весь континент. Население прошло культурную аппроприацию в Маре: так разрозненные племена стали частью империи. В метрополии эти народности стали называть алеманцами, за сим название закрепилось и за всем континентом. Перед возвышением Элдии Маре вело несколько войн с Карфагеном, который оставался единственным серьезным соперником Маре. Карфаген обладал хорошим флотом, через Красный канал вел торговлю с государствами Азии, когда Маре не обладал большим морским потенциалом, преимущественно ведя завоевания по земле. К счастью марейцев, государства Пуники не стремились вести войны с Маре из-за последствий прошлых завоеваний. Парфия на тот момент не владела землями на Пунике, однако очень к тому стремилась, вследствие чего вступила в союз с Маре и отхватила себе кусок земель Карфагена близ Красного канала и в течение трех веков продвигалась на запад, пока не столкнулась с территориями в зоне влияния Маринид: три века спустя Карфаген окончательно подчинился Элдии и получил ставленника, основавшего империю Маринид, которая много столетий будет под властью Элдии.

отрывок из "Возвышения Элдийской империи" авторства профессора Б. Арлерта.

***

Южное побережье Пуники, июнь 853

Океан был огромным. Работы было достаточно, но и время на отдых находилось. У моему удивлению, плавали мы куда меньше, чем стояли в портах — капитан усмехался, мол, все так думают. За прошедшие месяцы, что мы провели в море, я много читал, хотя качка к этому не располагала. Я скоро привык к этому неудобству, всё-таки интерес местная библиотека разожгла нешуточный: такого в стенах и в помине не сыщешь. Старший сын капитана Саид очень любил читать, и потому вся его каюта была забита книгами под завязку. Многие были на его языке — арабском, но и на элдийском попадались, и Саид со мной ими охотно делился. Сама суть разных языков была для меня непостижима еще очень долго, но близость с семьей капитана стала ключом к разгадке коренной идеи. Языки были частью культуры страны, люди буквально думали на родном им языке, как я думал на элдийском, и не мог представить иного. Язык был и причиной столкновений наций: Мариниды высказывали свое неповиновение сначала Элдии, а затем и Марли через сохранение своего языка внутри семей и религиозных общин. Элдийцы, как и всякий народ, ценил свою культуру и язык, желая распространить его по всему миру вместе с завоеваниями, и этот отпечаток в силу длительности господства Элдии был заметен куда значительней, чем вклад Марли. После завоевания элдийцы насаживали свой язык всем покоренным народам, потому даже марлийцы не разговаривали на исконном им языке, а после завоевания просто поменяли название элдийскому, присвоив язык себе. Из-за сепаратистких настроений в Маринидах, младшие дети капитана — Хасан и Назри, — плохо говорили на элдийском, предпочитая арабский, но старшие братья неплохо их натаскивали, всё-таки на западе наш язык был распространен (и Атлантика, и Марли, как бывшие колонии Элдии, говорили на элдийском) и потому необходим маленьким морякам: все на корабле говорили на нём. Кто бы мог подумать, что язык может быть как причиной раздора, так и критерием объединения. Мне, определенно, был привычен и удобен элдийский язык. Меня радовало, что много людей на нём говорят, но без рассказов Саида я бы и помыслить не мог о том, что кто-то желал отобрать у других уникальные языки и культуру. Чтобы заместить это всё своей культурой и своим языком для собственного удобства. Языки было сложно изучать, но каждый из них будто бы приоткрывал тайну на мир, давал другой взгляд. Наверняка тот, кто освоил множество языков, был способен понять не только близких, но и врагов. Мог бы решить споры и остановить разногласия. Я много читал об этом, размышлял, но так и не смог найти подтверждение этой мысли. С моего отплытия из Либерио прошло два года, и мое путешествие, кажется, уже затянулось. Сложно было остановиться, когда я осознал, как многое не знал об этом мире, и как многое могу ещё постичь. Мы обогнули земной шар несколько раз: капитан избирал длинные дороги, потому как стоять на якоре не любил. Пути эти оказывались весьма прибыльными, "Мечта Каримы" ходила уже не первый год, но и капитан, и его сыновья, любили приключения и новые места. На суше далеко от берега мы не отходили, но и в этих путешествиях повидали всяких чудес. Самир, второй сын капитана, вёл дневники, ему нравилось их перечитывать. Мне тоже. У него был отличный слог. Несмотря на то, что мир был огромным, не все маршруты были нам доступны. Я не мог даже представить, сколько всего содержалось в нём, если даже знакомые места представлялись с новых сторон в очередное посещение. Охватить все было невозможной мечтой, но это меня, почему-то, воодушевляло. К сожалению, наши удивления не всегда были хорошими. Вот и сейчас, собирались мы сбывать лаврентийские товары в Марли, на западных берегах Пуники, но привычный маршрут был нарушен наводками добрых моряков в день прибытия. Пока судно разгружалось, а капитан слушал знакомого торговца, его лицо отразило все отрицательные эмоции, что мне не доводилось видеть доселе на вечно серьезном капитане. Он ничего нам не сказал, даже перед сыновьями хмуро молчал, держа в напряжении не только семью, но и всю команду до окончания погрузки. К тому же, в Портсмуте мы надолго не задержались и отбыли из Атлантики меньше, чем через две недели: "Мечту Каримы" загрузили совсем непривычными товарами. А отправились мы на родину капитана и его сыновей — в те самые Мариниды. Что там приключилось, нам оставалось только гадать. Мариниды были арабоязычной страной на юге континета Пуника, того же, на котором стоял марлийский город Либерио. Оказалось, что от предков народа, населявшего Мариниды, название континента и пошло. Более того, "Большая земля" оказалась столь огромной, что помимо марлийцев и элдийцев, были люди, совершенно другие, совсем не похожие ни на одного из тех, кого я знал за свои шестнадцать лет жизни в стенах, и для них, в отличие от элдийцев и марлийцев, этот континент был исконной родиной. Самоназвание "пунический" не прижилось у народа Маринид — они вели свою историю от ещё более старой Финикии, и потому гордо называли себя финикийцами. Марлийцы и элдийцы, как оказалось, к Пунике никак не относились. Оба народа изначально населяли земли, что лежали южнее Пуники — Абенд, но были вынуждены остаться на Пунике, так как территории Абенда были разрушены Великой Титанической войной и до сих пор не восстановились. Но это оставим её дневникам Самира, большого любителя истории. Мариниды были колонией со стародавних времен, но самоопределение не давало им забыть анналов истории. Местные жители считали себя потомками великих империй, столь старых и пыльных, что всех названий и не упомнить. Когда-то великое царство Карфаген рухнуло, и финикийцы на его осколках строили свою идентичность. В конце концов, Карфаген противостоял Маре столетиями, прошел пунические войны и смог долгие века держаться под натиском Элдии. Новое название — империя Маринид, — несмотря на величественное слово "империя", стало оскорблением и проклятием: ставленник Элдии решил, что имеет право отобрать имя у финикийцев и дать своё. Но также это название не дало финикийцам ничего, кроме бесплодной борьбы во множестве войн. Капитан часто об этом говорил, но я не мог не понимать людей, что не желали отдавать свою свободу и право на выбор. Ставленники Элдии применяли разные методы борьбы с непокорным народом. Тысячелетие назад у финикийцев пытались отобрать их верования: что-то вроде культа стен здесь называли религией и верой, и это объединение людей имело куда больший авторитет в обществе, чем у нас. С властью религиозных объединений приходилось считаться даже королям и императорам. Но это не помогло отобрать у финикийцев самоидентичность, они не прекращали борьбы. Очередная война завершилась в 844 году: она длилась всего год, и привела к страшным последствиям для восставших. Капитан не уставал напоминать, что они чудом успели уехать до резни. Вот и сейчас что-то назревало. Зимой случился подрыв в административном центре, который привел к жертвам среди высокопоставленных лиц Марли, и финикийцам пришлось расплачиваться за совершенное. Империя Марли скоро научилась бороться с восстаниями, отобрав у колоний всякий намек на автономию. Мариниды оказались в печальном положении: Марли перекрыли торговлю по суше, отрезали торговлю через Красный канал, а затем резко взлетели цены на продукты первой необходимости. Торговля морем, к счастью, не прекратилась, и потому наш корабль держал курс на родной город капитана — Гадрумет. Пролив между Абендом и Пуникой — Внутренние Ворота — заблокировать пока не удалось, и суда ходили к городам Маринид, хотя путь этот был не из быстрых. Но других путей сообщения у Гадрумета не оставалось. Меня поражало происходящее: мы плыли в самую гущу событий. Я понимал, отчего мы это делали, и поддерживал как капитана, так и его соотечественников. Для капитана это решение было тяжелым. Он часто посмеивался над идейными людьми, предпочитал безопасность своей семьи абстрактным вещам. Саида он не единожды осаживал, когда он высказывал подобные мысли. У Саида горели глаза при словах "повстанцы" и "сопротивнение". Он искренне восхищался смелости и стойкости тех, кто мог противостоять огромным империям. Уверен, из-за этого капитан умалчивал правду до самого конца. Гадрумет располагался в широкой гавани и был стар как мир. В самом его центре сохранялись обломки древнего города, разрушенного ещё при элдийском завоевании. Капитан считал глупым и вредным фанатичное оберегание этих руин от марлийских посягательств, которым занимались некоторые очень активные горожане. Гадрумет разросся вширь и вглубь еще много веков назад, но центральное пятно запустения напоминало кладбище в центре города. Приезжавшие остерегались руин, что могли обрушиться на твою голову, а местным места и без того не хватало. Мне же, однако, очень хотелось на эти руины взглянуть. Тысяча лет! — это ведь так удивительно. Упустить свой шанс прикоснуться к истории я не желал. Мы прибыли в гавань поздней ночью. Город был тёмен и несколько запущен: казалось, по нему успели побродить титаны, чтобы привести его в такое состояние. Люди не выглядели богатыми. От Либерио город отличался значительно, а уж тем более — от Портсмута, ведь через саму суть города красной линией проходила бедность. Дома были то кирпичными, то излитыми сплошным камнем — Самир когда-то рассказывал, что этот материал назывался бетоном, но я никак не мог привыкнуть к этой диковинке. Здесь и там виднелись трещины и выбоины, и даже в самом центре дома выглядели запущенно. Страшные строительные конструкции поверх разрушений выглядели несуразно и пугающе. — Война, — вздохнул капитан. Мы подошли к дому с обрушенной стеной, и я увидел, как поникли лица всех пятерых: это, очевидно, был их дом. — Запущен, — огорчился капитан, — оно и знамо: бросили всё в тогдашней суматохе, что только и поспели, что скотину раздать соседям. Саид и Самир отправились проверять целостность крыши, пока младшие дети с интересом разглядывали округу. — Спать приведется на корабле, — вздохнул капитан, — в нашей лачуге теперь немудрено в ночи схлопотать по головушке. Армин, уводи ребятню на причал к "Кариме", нечего им тут делать. Назри с улыбкой на всё лицо прибежал к нам, показывая какую-то ящерицу. Желудок скрутило в узел, когда я почувствовал знакомый запах. — Мертвая, — я скривился, обнаружив, что это уже был труп. — Бог милостив, Нарзи, убери эту падаль подальше! — капитан в ужасе подскочил к сыну, и мальчишка выронил находку под ноги, — и ручонки свои сполосни хорошенько, сопля ты неугомонная! Кто тебя учил мертвечину таскать?! Пока капитан отчитывал сына, к нам подошли местные жители. — Ахмед? — спросил один из них. Капитан отвлекся и тут же улыбнулся во всё лицо, видимо, узнавая своих. Они начали что-то обсуждать на арабском, и я поспешил увести младших на корабль. Саид стал близ отца и помахал нам рукой на прощание. Старшие обсуждали ситуацию у Внутренних Ворот. Этот вопрос не мог не волновать людей, запертых со всех сторон. — Когда Назри в прошлый раз притащил ящерку, матушка умерла, — вдруг заметил Самир, — отец не часто вспоминает о знаках свыше, но этот забыть не может. И не удивительно: каким бы совпадением случившееся не было, шок и потеря могла оставить в голове и не такое. — А ты веришь? — спросил я мальчишку. Самир был младше меня на три года, но разговаривать с ним было интереснее, чем с некоторыми взрослыми. — Конечно нет, — нахмурился он, — ещё бы во всякую ерунду верить. Я больше бы поверил, что матушка заразилась какой-то хворью от больной зверюшки, которых Назри постоянно таскает, чем в то, что боги что-то нам предсказывали. Если боги и существуют, они давно забыли о нас. Самир надулся, подталкивая младшего перед собой в спину, чтобы он торопился. Хасан с интересом разглядывал город, который в такое время ещё спал. С дороги перед нами в кусты прошмыгнула ящерка. — Тут же полно ящериц, — заметил я, — это получается, любая умрет, и это будет знаком смерти? Верования всё ещё были удивительными и не очень ясными. — Нет, — покачал головой Самир, — мертвая ящерица не означает, что кто-то умрет вслед за ней, это знак того, что в жизни того, кто её увидит, будут какие-то перемены. Переменой можно назвать и новые портки, и рождение детей, и смерть. Кому хочется верить, те найдут последствия, что их постигли. Не согласиться с Самиром было сложно. На корабле во всю шла бурная деятельность: продовольствие нужно было поскорее вынести наружу, в городе с ним было туго. Через пару часов должно было подняться солнце, и как только младшие легли спать, мы принялись за разгрузку товаров. Капитан Ахмед привел многих своих друзей и соседей, и за бесценок раздал большинство товаров. Все они словно боялись упоминать грядущую блокаду городов, молчали об опасности и говорили о хорошем или о своем. Хлопали по головам подросших детей, сетовали на скорую гибель их матушки. Десять лет прошло. В их словах не было скорой погибели. Она висела над ними дамокловым мечом, но никто не желал напоминать об этом. — Ты по своей не скучаешь? — в какой-то момент спросил меня Саид. Я встрепенулся, отвлекаясь от своих мыслей. Мать. Точно. Он о своей матушке. Я призадумался. Спустя столько лет мать и отец пропали из моей памяти. Признаться, я не мог вспомнить даже их лиц: всё стерлось из памяти, словно я их придумал себе сам. Но нужно было что-то ответить, и я пересилил свою тоску. Ведь разоблачить свою легенду за эти годы я не смог, хотя к Саиду проникся большим доверием. Пришлось увиливать. — Скучаю, — в какой-то мере это было так. — Ты к ней вернешься? — продолжил он расспросы. Улыбка вышла какой-то горькой. — Думаю, да. У меня в запасе было одиннадцать лет. Если что-то и существует после смерти, то я, возможно, увидел бы и мать, и отца. Уверен, им было бы интересно узнать, что я исполнил их мечту. — Сходим на могилу нашей матери? — предложил Саид, хмурясь от неловкости. Он уже был готов оправдаться и сказать, что я могу не идти с ними, но я перебил его мучения согласием, — серьезно? — Конечно, — как будто это было так сложно для меня: в тот момент я думал, что это то, как я могу отплатить за свой обман Саиду с душой нараспашку. Саид улыбнулся, и мы вернулись к распаковке товаров для подоспевших финикийцев.

***

Закончили мы к сумеркам. Уставшие, но счастливые мы отправились на кладбище: весьма пустое и уединенное местечко на западной окраине города. Могилы были простыми, значительными украшательствами не отличались. На погребальной доске скромно значилось имя и годы жизни. Карима 819 — 843 Эта женщина не прожила и четверти века, как умерла. Старший сын рассказывал у могилы о своей жизни и жизни братьев, не решаясь прикоснуться к поросшей мхом дощечке. Солнце садилось. — Обратно пойдем через город, — хриплым голосом отозвался Саид, поднявшись с колен, — темно уже. Да и ты, помнится, хотел увидеть руины карфагенского города? Я кивнул. В голову не приходило ни единой идеи, как я мог бы подбодрить Саида. На улицах зажгли фонари: какие-то из них были масляными лампами и слабо отличались от тех, что использовались в стенах. В Гадрумете не встречалось тех чудес прогресса, что довелось увидеть в Портсмуте, но город, определенно, был очень светлым сейчас. Руины было видно издалека: две огромные колонны, лишенные своих вершин, устремлялись в небо. Они были светлые, словно песочные, но в сравнении с освещенными улицами казались темным пятном, поглотившим всякий цвет. В отблесках закатного солнца виднелась плитка: ровная, аккуратная и, кажется, цветная. Я присел, чтобы прикоснуться: она была всё ещё гладкой. — Матушка любила это место, — заметил Саид, — говорила, здесь можно общаться с духами предков. Юноша скорбно поджал губы, сдерживая себя от слез. — Здесь очень красиво, — я отнял пальцы от рисунка, сжимая руку, — и это совсем не похоже на то, что я представлял. Саид кивнул. — Что бы ты себе не представлял, Карфаген был по-настоящему велик. Помнишь, я рассказывал тебе о пунических войнах Карфагена и Маре? Как можно поверить, что кто-то недостойный мог сдерживать марейцев долгие века? — вопрос Саида был риторический, и я улыбнулся. — Я и не знал, чего представлять, — мое оправдание было слабеньким, но честным. Голоса позади становились всё ближе. — Марли не разумеют величия культуры, — усмехнулся Саид. Я вдруг обернулся на него и понял: сейчас или никогда. Прошло два года, мы столько всего повидали, что было бы глупым сомневаться в нём или его семье. — Я не марлиец, — признался я, — я прибыл из-за стен, а от марлийцев буквально чудом улизнул. Саид покачнулся и отступил на шаг назад. — Знаю, звучит ужасно, — мне было стыдно смотреть ему в глаза, но я продолжил, — я обманул твоего отца и тебя, чтобы попасть на корабль. Конечно, я боялся, что вне стен элдийцев ненавидят, и совсем не желал принести вам вреда. Саид напряженно вдохнул, прижимая ладонь к сердцу — совсем так, как делала Микаса, когда переживала, — и тоже отвёл глаза. — Понятно, — выдохнул он, зажмуриваясь, — то-то ты ничегошеньки не знал. Как же я не догадался прежде. — Прости меня. — Это... это уже не важно, — Саид начал нервно мять губы, пока наконец не улыбнулся, — ты ведь и правда хороший человек, Армин. Ты совсем не похож на тех, кто уничтожил этот город и забрал нашу свободу. Ты желаешь эту свободу нам вернуть. — И мне жаль, что это прекрасное сооружение было разрушено моими предками, — я обернулся к руинам, — Элдии следует извиниться. Так много всего, за что следует извиниться, что и не упомнить всего. Саид похлопал меня по плечу. — Сильные всегда притесняют слабых, — голос его был тих, я едва разобрал слова в гомоне толпы неподалеку. Саид стал говорить громче, — Если Карфаген пал, значит Элдия была сильнее, и мы за это тысячелетие так и не смогли набрать мощь, чтобы их побороть. Но, быть может ... Кто-то из стоящих неподалеку взрослых обернулся на нас. — Что ты такое говоришь, юнец? — возмутился этот мужчина, — должно быть, твой пораженческий дух и мешает нашему народу обрести свободу! Финикиец оглядел нас критически, но пальцы выдавали его: он нервно перебирал четки с символами лун и солнц. — Какое пораженчество? — Саид нахмурился в ответ, — мы с отцом прибыли сюда с помощью, чтобы поддержать родной народ в борьбе! — Так вы беглецы! Вот из-за таких ссыкунов, как вы, мы и не можем освободиться из-под гнета Марли! — мужчина выругался на своем, и уже хотел уходить, пристыдив Саида, как я вмешался в разговор. — Боюсь, ни Саид, ни его семья в ваших бедах не виноваты. Они приехали, чтобы передать еду и лекарства, разве это не то, что необходимо сейчас? Мужчина обернулся. — Как ты смеешь влезать, марлийский сопливец! Что ты знаешь о бедах?! — Я не... Саид дернул меня за рукав, требуя замолчать. — Не ищите виноватых среди чужих, ищите среди своих, — Саид стал серьезнее, — припоминаете, чем закончилось ваше прошлое выступление? Резнёй. Вы решили, что ваш новый предводитель сумеет удержать власть, а он продался марлийскому командованию и под корень срезал все радикальные объединения. Может быть, пора обдумать свои провалы, перестать верить в царей? Он разозлил повстанцев. — С чего бы тебе знать, малец? Сколько тебе было тогда, четыре года? Что ты знать можешь?! — В отличие от вас, я знаю историю, и желаю, чтобы мой народ учился на своих же ошибках! — Ты даже на родном языке не говоришь! — Да кто сказал! — и Саид перешел на арабский, продолжая наседать на мужчину в повышенном тоне. Я мало чего разобрал в криках, но видел, что обязан вмешаться. — Стойте, — я встал между ними, поднимая руки, — мы вам не враги. Я опустил заведенный кулак Саида, которым он сжимал рубаху на своей груди. — Сэр, — я обратился к старшему, — ни я, ни мой друг не считаем вас глупыми или слабыми — я знаю, что борьба истощала ваш народ много веков. Я уважаю вашу смелость, уважаю ваше право быть свободными, и хочу помочь. Как и мой друг. Быть может, он знает что-то, что может вам помочь? Может ли быть, что такие молодые, и, наверняка глупые, но очень желающие помочь, можем вам предложить свои свежие и незамутненные умы? Финикиец отступил. — Боюсь, ума здесь недостаточно, — заметил мужчина, — всякий юнец верит, что мужи в прошлые столетия были глупее их. Но никакой ум не справится с голодом — а когда Ворота будут перекрыты, нам придется голодать. Я посмотрел на темное небо только на мгновение, чтобы решиться. — А если у нас есть не только ум?