Очередная глупая затея Микасы Аккерман

Яркие картинки сменялись одна другой. Меня слепило, но слепило не светом — это глаза отказывались видеть то, что видел я. Кровавое месиво, огромная лужа, полная крови, грязи и чьих-то останков. Кровь, много крови, и она была повсюду. Кровь на руках, кровь во рту: кровь есть смертельная болезнь — расползается на белых манжетах, никого не щадит. Болезнь пожрет каждого, кого мы ей отдадим. Она затаилась, она готова убивать. Её жертв не отнять без боя. И снова кровь. Кровь на земле, на цветах и на стенах. Порушенных, искалеченных и забытых. Разрушения: как живое становится мертвым, так созданное руками человеческими ветшает. Что всё это стоит без присмотра, без людей? За ненадобностью порядок становится хаосом. Хаос, который будет с нами всегда, хаос, который и внутри, и снаружи. Хаос, с которым я неспособен справиться: что бы я ни делал, мне не предсказать, как она всё изменит. Потому что она и есть воплощение хаоса. Того хаоса, который растерзал и тело её, и разум. Её глаза, в которых ужас. В которых тепло. В которых надежда. Её бессилие, от которого меня к о л о т и т, словно это — непростительный грех. Её страх, который не дает увидеть правду, страх, который разделяет надвое. Пропасть. Люди, которые готовы бороться за идею, вцепившись в неё зубами, раздирая других в клочья. И солдаты, что лежат, поверженные. Я знаю каждого — они мне были близки, — но вместо лиц вижу одни шевроны разведки. Голубые глаза, что ненавидят самую мою суть. Они лгут мне, но я знаю — никогда не отступятся. Армин никогда не отступал. И её глаза, в которых боль и страх, но никакой веры — мы её давно потеряли, осталась только эта проклятая пропасть. Она мечется, но никогда не окажется на моей стороне. Человек, и его низменные желания, о которых он не в силах забыть даже находясь в самом пекле. Ненависть. Ненависть к миру, ненависть к сыну, ненависть к каждому. Ненависть ко мне. Её можно понять. Тот, кто потерял всё. Слабый человек в борьбе титанов. Его судьба ничтожна в масштабах мира, никто не думал о нём. А он отдал всё, положил на алтарь своими руками. Но больше и клочка не отпустит. Месть или смелость жить с этой болью? Я так и не узнал. И не узнаю. Я — пустота. Вспышка, которая угасла, искра огромного пожарища на осколках мира. Грохот, оставивший после себя только пустоту и выжженную землю. Огонь, обожжённые кости, запах горелой плоти. Пустота, бессилие и злоба. От них не избавиться, не отказаться: можно лишь вытащить из себя кости, отшвырнуть свою суть. Но чувства останутся внутри. Юноша, что бросается в челюсти титана, лишь бы сохранить чужие жизни. Или чтобы искупить грехи? Мне никогда его не понять. У меня была надежда. Надежда вырвать всё, что у меня есть, из рук смерти. Надежда, которая гаснула с каждым днём. Надежда, которой всё меньше в её глазах. Но она молчит. Она забыла. Глаза, в которых жажда жизни, самая настоящая жажда, самая животная. Сражение, и я охотник, который не может отпустить жертву, но и не в силах забрать жизнь. Тогда я ещё помнил: этого права я никогда не имел. Девушка, что лежит ничком — словно спит, — но её окружает кровавая лужа. Кровь, что проникает меж камней, становится самой землёй, самим миром. Жизнь, ускользнувшая, растворяющаяся в остывающей крови. Крови, что обагрила прекрасные светлые пряди, сотворив из них мертвую склизскую паклю. Она — не худшая, но первая в череде смертей. Свет, да такой, будто сами стены светятся. Холод и стыд, пожирающие меня. Огонёк понимания, которого совсем не хватает, зубы стучат о металл. Темнота, вечная и беспросветная. Тепло земли. Люди, словно звери, желающие меня пожрать. Титаны, меня обступившие. Вокруг жар, но руки, что держат меня, холодные — знакомые и незнакомые одновременно. Словно те, что сотни раз до этого, но и не её вовсе. Ложь. Болезненная, очевидная, от неё жжет так, как никогда не жгло обидой. Она уедет, ни слова не сказав, оставит меня позади. А я ведь только поверил, что это — мой человек. Белое покрывало, скрывающее щуплое, детское тело, но перепачканное кровью. И мать над ним, залитая кровью и слезами, безутешная. Армин с пустыми глазами. Ребенок, которого обступили титаны. Приказ, о котором я уже пожалел. Как солдаты, пожранные пламенем войны, так и игрушки, поломанные и ненужные. Игрушки, которыми никто не сыграет. И дети, оставленные навечно, и отцом, и матерью. Они больше не смогут играть, им придется стать взрослыми и позабыть о беззаботном детстве. Детство, которое оборвётся, ведь оно уже висит на волоске. Тела разведчиков, по которым ползают насекомые – почти разложившиеся, оставленные сытыми титанами. Открытый рот, полный зубов. Окровавленный. И мама. Мама в нём. Я открываю глаза, и ничего больше нет. Пустота, от которой больно, которая рвется наружу слезами. Микаса смотрит на меня, едва скрывая свой ужас. Она пытается не подать виду, вести себя, как всегда, но руки её дрожат. Будто она видела мой сон, словно она его знает. И всегда знала. Но мой рот не открывается в вопросе, что рвется наружу. Вопрос мечется, но тонет в горле. И я не задам его никогда, не смогу просто. Ведь я забыл. Я забыл также, как и узнал. На месте обжигающего понимания и ясности теперь была зияющая дыра. Меня растерзали, выпотрошили и бросили. Я даже не знаю, как с этим жить. Но отчего-то я уверен — справлюсь. заштопаю рвущийся сосуд, залатаю дыры, смогу делать вид, что так и должно быть. Меня уничтожит лишь бессилие. Я пропаду лишь тогда, когда начну плыть по течению, откажусь от борьбы. Я пропаду.