Углем по стенке гаража

За три недели до Нового года одиннадцатый класс наконец решил, что они будут готовить на школьную «елку». По-хорошему надо было приступать к репетициям и того раньше, но, как правило, когда выбор стоит за вами, а не за классным руководителем, то все обязательно начинают протестовать против идей друг друга и совершенно не сходятся во мнениях. По крайней мере, в классе Йошинори уже второй год подряд так оно и было. Благо девчонки все вырулили тем, что договорились с классной на хорошие оценки, если номер получится сносным, а вот от чего от чего, но от такого ниспосланного с небес чуда грех было отказываться. Из актового зала беспрерывно доносились музыка, крики, топот по сцене и недовольные стоны людей, которым надоело прогонять одно и то же по тысяче раз. У дверей зала уже выставили афишу, похожую на афиши советских времен, где надписи располагались в разных перспективах. Это, конечно, потому, что дискотека будет в стиле девяностых. Как и прошлом году. Как и в позапрошлом. В этой школе ничего не менялось с момента постройки в 1961-м, что уж говорить о тематике дискотеки. И украсили ее тоже скудно, без оригинальности. Зато у младшеклассников энтузиазма было хоть отбавляй: на некоторых были обручи с оленьими рожками, елочками или колокольчиками, и все кружились вокруг вазонов с цветами, украшенными мишурой, или вокруг мультяшных деревянных фигур Деда Мороза и Снегурочки, машущих руками. Йошинори слышал детские визги и смех, и праздничное настроение поднималось, да только одноклассницы мешали своим ором, пока пытались перекричать друг друга, придумывая движения для танца. Сам он стоял на стремянке и помогал украшать огромную елку, достающую до потолка, теми же советскими игрушками, которые застал в свои школьные годы его отец. Асахи слинял с уроков под предлогом, что будет помогать с подготовкой зала, но сейчас сидел на кресле в первых рядах и со сложным лицом изучал какую-то толстую книжонку. — Бляха, — проворчал Вова — сосед Йошинори по парте, который придерживал стремянку и не давал ей шататься. Его «раскладушку» уже второй раз беспокоил надоедливый рингтон. — Ща приду. Он отпустил стремянку, а Йошинори тут же вцепился в нее, боясь разогнуться. Он подождал пару минут, но парень все не возвращался, а стоять на хлипкой лестнице без поддержки было опасно. Йошинори оглянулся: все кругом были заняты, кроме Асахи, который почему-то уставился на него. — Поможешь, пожалуйста? — с надеждой спросил Йошинори. Отложив книгу, Асахи подошел к нему, загреб несколько игрушек из коробки, передал их и крепко взялся за стремянку. — Ты лучше от участия не отказывайся, — сказал Йошинори, зная, что звучит душно. Все потому, что Асахи наотрез отказался участвовать в «елке», заигнорировал и одноклассников, и классную, пытавшихся уговорить его, и даже не купился на халявные оценки. Класс и так нельзя было назвать большим, и людей для сценок не хватало. Все девчонки разом обозлились на Асахи и едва ли не обматерили его перед классной, но тот лишь устало закатывал глаза и в конце концов перестал им отвечать. — Нету у меня на это времени, — пробубнил он. — Так мы во время уроков репетировать будем. — Знаю я — во время уроков. Потом поймете, что ни хера не успеваем, и заставите в восемь вечера тащиться репетировать эту поебень. — А ты занятой такой? Честно сказать, Асахи устал собачиться с людьми по поводу и без, что-то доказывать и объяснять, поэтому легче было промолчать и остаться при своем мнении, и пусть окружающие думают что хотят. Затащить его на сцену возможно было только насильно, но и в этом случае он бы что угодно сделал, лишь бы вырваться и сбежать. В прошлой школе с этим смирились и больше не трогали его, но в этой все, конечно, началось по-новой. Терок у Йошинори никогда ни с кем не было, и не любил он иметь хоть какое-то напряжение в отношениях с кем-либо. С Асахи так и получалось: вроде личного зла друг другу не причинили, но коварная ниточка взаимной неприязни через их молчание все-таки тянулась. — Ты хоть на «елку»-то придешь? — поинтересовался Йошинори. — Приду. Наверное. Последняя все-таки. — Так помоги со сценкой — будет что вспомнить. — Да не буду я этим заниматься, блять, пошли вы все нахуй! — встал на дыбы Асахи, чуть не расшатав лестницу. — Э, осторожно! — рявкнул Йошинори, возвращая себе равновесие. Снизу послышался шумный вздох. Несмотря на то что он мертвой хваткой держал стремянку и — честное пионерское — не хотел, чтобы украшение елки закончилось покалеченным Йошинори, Асахи все равно не мог сделать так, чтобы лестница не шаталась полностью. Йошинори посмотрел в сторону выхода и нетерпеливо пролепетал: — Да где ж Вован… Каши дома мало ел? Сперва Асахи не понял, что последнее было адресовано ему, и ответил с запозданием: — Я вообще не ел. — Мда-а-а. Что-то и сам Асахи начал сомневаться в своих силах, глядя на тонюсенькие пальцы. Хоть и начал Йошинори его малость раздражать, но помочь Асахи был готов всем и всегда (если это не касалось сцены), потому и предложил: — Может, за ноги подержать? — Попробуй. Асахи приставил сомнительного вида табуретку, уместил коробку с украшениями на перекладины стремянки, а затем обхватил ноги Йошинори одной рукой. В целом, так в самом деле стало спокойнее и даже удобнее, ведь тянуться за елочными игрушками больше не пришлось. Асахи продолжил подавать их парню, и дело пошло быстрее и эффективнее. Одну из девчонок, ставивших танец, успели довести до слез, и ее истеричные выкрики и ругательства в сторону всех, кто пытался ее успокоить, разносились по всему актовому залу. Вот за это Асахи на дух не переносил подобные «авантюры». Он заряжался всеобщим раздражением, паникой и чем только возможно и чувствовал себя выжатым лимоном, не говоря уже о том, что жалел потраченного времени так, будто жить осталось считаные дни. Но сегодня он хотя бы пригодился — помог, вот, украсить елку. Младшеклассники точно обрадуются. — Соря-я-ян, — запыхавшись, произнес только что вернувшийся Вова. — Это классуха, оказывается, звонила. Надо было к Бубиной сходить. — Что ты у завуча забыл-то? — усмехнулся Йошинори. — Да… — Одноклассник махнул рукой, и объяснения канули в небытие. — О, кстати, прикиньте, наши там снег во дворе разгребали, и кто-то запульнул снежком прям директору в рожу! — Серьезно? — Йошинори замер, так и не забрав игрушку из рук Асахи; и Асахи не мог ее отпустить — иначе бы упала, поэтому пришлось стоять с вытянутой рукой, соприкасаясь с ним пальцами. — Нам завтра пизда на математике… — Ну, не привыкать… — вздохнул Вова. — Бля. Мне ж на работу. Сорян, Йоши, на связи тогда! И он убежал — только пятки сверкали. — Он в «Грузинской выпечке» работает, — пояснил Йошинори для Асахи. — И сам грузин. Чистокровный. Впрочем, не то чтобы Асахи было интересно: он не сомневался, что этого грузина через несколько лет и не вспомнит. Вскоре игрушки закончились, так что Йошинори наконец ступил на землю и трижды проклял несчастную стремянку. — Пасиб за помощь, — улыбнулся он Асахи одним кончиком губ. Тот еле заметно кивнул, не зная, что сказать в ответ на благодарность, и опять приклеился к своей книжке. Мог бы Йошинори докопаться и спросить, что он читает, но накинутый на голову капюшон и сосредоточенное лицо ему сказали: не отвлекай.

***

В течение целой недели Йошинори не слышал от сестры никаких жалоб на «дебила» из параллели и уж было с облегчением подумал, что Асахи оказался «четким бро», который «поступил как мужик». Но однажды Яна вернулась домой вся в слезах. — Чего, блять?! — возмутился старший брат, выслушав ее рассказ, пока она отогревалась горячим чаем. — В голову? Снежком? Он че, ебанулся там? Он у меня этот снег жрать будет! — Ты же сказал, что порешаешь, — шмыгнула носом Яна. — Я думал, что порешал, но оказалось, что брат его — такое же мудачье. Я просил его «повоспитывать» своего мелкого, но я тебе обещаю, Ян, — Йошинори дотронулся до плеча сестры и проникновенно взглянул на нее, — ты терпишь это в последний раз. Я же всегда держу свое слово, да? Повторно шмыгнув носом, Яна кивнула и сделала глоток чая. Ее, мягко говоря, обидчик не щадя обкидал девушку снегом и попал особо крупным и твердым в щеку, благо что не в висок. И все равно Яна мало того что промерзла, так еще и чувствовала головокружение и, разумеется, боль от любого движения челюстью. Причинение физического вреда в такой степени стало для Йошинори последней каплей. Он не мог допустить того, чтобы школьные времена стали для сестры болезненным периодом в ее жизни. Огорчало и то, что он так ошибался насчет Асахи. Йошинори прежде не приходилось разочаровываться в людях, ведь он дружил-то с одним лишь Хенсоком, а до остальных дела не было. Но так как Асахи был единственный, с кем он познакомился за последние одиннадцать лет, Йошинори надеялся на хорошие взаимоотношения с ним. Теперь, видно, стоило оставить эти надежды.

***

Асахи как чувствовал, что попытки уговорить его поучаствовать в «елке» продолжатся. Самым странным было то, что одноклассники воспринимали отказ как личное оскорбление, пусть это они оскорбляли Асахи тем, что не уважали его выбор. С другой стороны, Асахи наблюдал за предпраздничной суматохой с толикой интереса и ощущал себя выбывшим игроком команды на каком-нибудь важнейшем чемпионате. Чурался быть центром внимания, но от участия в самой организации концерта носу не воротил бы. Виной столь паршивому чувству одиночества он считал относительно хорошее настроение, ведь если бы к нему вернулся привычный равнодушный настрой, то ни капли сожалений насчет того, что из-за своей нелюдимости он лишает себя ярких эмоций, не возникло бы. Тем более мыслям о празднике в его голове было не место: куда важнее было думать о том, как протянуть еще один месяц с сущими грошами в карманах. Апатичное состояние стало для Асахи обыкновенным, но он заставлял себя приходить на уроки, пусть высидеть все терпения иногда не хватало и он сматывался; заставлял себя ходить на подработку, на которую нагло навязался и где работал нелегально, потому что школьников туда не брали; заставлял себя сидеть до двух ночи за ремонтом какой-нибудь детальки, ведь без нее не заработает ржавая плита или давно вышедший из эксплуатации холодильник. Хотя последнее занятие ему хоть чуть-чуть, хоть иногда, но импонировало. И все же сегодня настроение снова упало ниже плинтуса, и Асахи надеялся, что с троллейбусом что-то случится и до школы он не доедет. Сложно было не заметить, с какой враждебностью зыркнул на него Йошинори, когда увидел в дверях. Несмотря на то что для Асахи оставался загадкой этот момент, он возрадовался тому, что староста не пристал к нему с разговорами, поскольку спустя час, на чудеснейшем уроке математики, ему все мозги прополоскали настоятельными просьбами присоединиться к репетициям и «не становиться изгоем в классе». Диву давался Йошинори, глядя на еще вполне спокойную Валентину Ивановну, которая являлась меньшим из двух зол между ней и девчонками. Они-то ополчились на Асахи так, что мама не горюй, из-за чего Йошинори мог немножко позлорадствовать. На перемене между биологией и химией Асахи покинул кабинет, и Йошинори не стал противиться желанию последить за ним, поскольку это был не первый раз, когда Асахи куда-то убегал и потом возвращался после звонка. Он был уверен, что никакого хвоста за ним не было, поэтому даже не оглядывался. Путь лежал через первый этаж по узкому коридору с покрашенными в синий стенами, освещаемому тусклыми лампочками, которые горели через одну. Асахи вынырнул на улицу через черный выход, а Йошинори дождался, когда дверь хлопнет, чтобы он не заподозрил ничего неладного, и посмотрел в щель. Асахи завернул за угол и остановился, оказавшись под переходом между частями школы. Раньше это была школа-интернат, но после реорганизации в обычную среднюю школу вторая часть, где жили учащиеся, опустела и осталась заброшенной. Как раз и думая сейчас об этом, Асахи решил, что в следующий раз попробует сходить в переход вместо улицы, потому что город нынче морозы атаковали свирепые. Едва Асахи затянулся сигаретой, как из-за угла показался Йошинори. Парень кашлянул, но не запаниковал. — Отъебитесь от меня со своими сценками, — бросил Асахи. — Да я не за этим… — Тогда можешь идти и рассказать классухе, что Хамада курит на территории школы, мне похуй. — Мне тоже похуй, — ответил Йошинори с непониманием на лице. — Ты лучше объясни, хули твой братишка от моей сестры не отстал. — Я откуда знаю? — Я ж просил поговорить с ним. Асахи промолчал, затянувшись еще раз. Его не останавливало то, что на улице было минус пятнадцать, а он выскочил в худи, джинсах и кроссовках, зная, что мерзнет в два счета. Но Йошинори тоже было не позавидовать: на нем-то были одни рубашка, брюки, ну, и кроссовки. К счастью, ветра не было, день стоял солнечный, но теплее от этого было ненамного. Дым, выпускаемый Асахи, поднимался ввысь и растворялся в бледных лучах солнца. Стены школы еле сдерживали визги и вопли младшелкассников, и Асахи подумал о том, что все-таки уйдет с последних двух уроков. — Он ей снежком чуть лицо не разбил, — вновь заговорил Йошинори, сверля его взглядом. — Но не разбил же. — А если бы в висок попал?! — Йошинори толкнул Асахи в грудь. — А если в темя или в глаз?! Как бы вы тогда запели, а?! — Харэ голосить, очкастый, — прошипел тот, поправляя худи. Однако Йошинори уже разозлился. Он схватил Асахи за воротник и пихнул в стену — Асахи скривился: спина заныла, будто ее прострелили. — Я твое рыло сейчас тоже приукрашу, — выплюнул одетый с иголочки, примерный староста — «ангел во плоти», как отозвались бы о нем девчонки. — Если не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Твой братишка случайно не хочет загреметь в колонию? Могу устроить — у меня таки-ие связи. Глаза у Асахи были как зачарованные — с такой смесью благоговения и удивление он смотрел на Йошинори. Только вот Йошинори казалось, что это напыщенность и вызов, ведь он уже не сомневался, что Асахи со своим братом — одного поля ягоды. По-прежнему схваченный за воротник и прижатый к стене, Асахи поднес окоченевшими пальцами сигарету к губам, затянулся, выдохнул, покашлял от морозного воздуха, обжегшего легкие, и вернул ничуть не раскаявшийся взгляд на парня. — Ну, раз так, устрой его на пару лет каких-нибудь, а за мной, значит, должок останется. Йошинори убрал руки и отступил на шаг. Отвернулся, упер руки в бока, затем провел ладонью по наморщенному лбу. От холода уже скручивало конечности, но гнев питал парня и не давал уйти. Ему уже выть хотелось оттого, каким упертым был Асахи и как в нем не могла проснуться хоть капля человечности. Что ж, пора было прибегнуть к тяжелой артиллерии. Не успел Асахи выпустить дым, как Йошинори попал правым кулаком четко в челюсть, да так мощно, что чуть не выбил из-под ног землю. Тут же хватанул за худощавые руки и припечатал обратно к стене, не жалея сил. Из губы Асахи сочилась кровь намного ярче, чем должна была быть, и парень даже не сопротивлялся Йошинори — лишь смотрел на то, как черная челка колыхалась на побледневшем от мороза лбу. — Ты, блять, не лучше этого пидораса, — скрипя зубами проговорил Йошинори. — Да ты хоть знаешь, чем он в школе занимается?! Юбки задирает, последние копейки у малых на буфет отбирает, кого-то чуть не говно собственное заставляет хавать, а еще слухи разносит, как последняя баба пиздлявая! Моя сестра ревет каждый день, потому что недоносок твоей мамаши заебывает ее так, что мало не покажется, и унижает перед всеми пять, сука, лет! А она мне даже не все рассказывает! Хочешь знать, что он с ней сделал неделю назад? Облапал, как какую-нибудь шлюху, в туалете! Ты считаешь, адекватный мужик так поступит? Ему дорога, блять, в психдиспансер, он помешанный! Будь стена мягче, Асахи бы уже продавил проход вовнутрь. Даже лицо держать безразличным до самого конца не вышло. Йошинори готов был разделать его на части, как паршивую свинью, но вполне мог контролировать свою злость до тех пор, пока видел, что Асахи было не все равно. — Будешь расплачиваться за его грешки, — убедительно произнес Йошинори, отсекая любые другие варианты, — пока не сделаешь братишку безопасным для общества. Удар коленом в живот выбил из Асахи дух, и он согнулся, повалившись в снег, когда Йошинори уже отпустил его и скрылся из виду. Промерзнув до костей и не чувствуя рук и ног, Асахи растер губы снегом, чтобы смыть кровь, растоптал упавшую сигарету и не спеша пошел на химию. Людмила Дмитриевна была невероятно предвзятым, придирчивым и дотошным учителем. Ни в чем, кроме брючных костюмов, где под пиджаком обычно пестрели аляповатые блузки, ее увидеть было нельзя. Черная прическа пикси и обвисшие щеки удлиняли ей лицо и делали его похожим на прямоугольник, а очки с огромными линзами не могли скрыть нелепо обведенные толстой черной линией веки. Асахи она сразу показалась противной дамой, и он с первых секунд предчувствовал, какими веселыми будут оставшиеся полгода с ней и ее треклятой химией. Сейчас Людмила Дмитриевна присела за стол, находившийся на возвышении перед доской, открыла классный журнал, но повела носом, принюхалась и медленно подняла голову. — Я не поняла, от кого сигаретами воняет?! Асахи не отрывал взгляд от портрета Менделеева у периодической таблицы, висевшей около выхода. — От него, Людмила Дмитриевна, — ответил Йошинори, указывая большим пальцем на новенького. Асахи вперил взгляд Йошинори в затылок, надеясь, что тот это почувствует и закроет варежку прежде, чем расскажет больше подробностей. Посмотрел на женщину, облокотившуюся о стол и опустившую очки. — Хамада, ты всем директорам в России собираешься пороги оббить? — А чего вы ему на слово поверили? Может, это он курил. — Йошинори да курил? — прыснула Людмила Дмитриевна. — Ты мне сказки не рассказывай, дружок. Йошинори школу на олимпиадах представляет, а тебя гонят отовсюду. Ох, чую, не увидимся мы с тобой на последнем звонке, Хамада… — И вам, и мне будет праздник, — лениво обронил Асахи. Учительница химии поджала губы и промолвила: — Глаза мои не видывали такого нахальства от почти взрослого человека! Вы что о себе думаете? С вами никто после школы нянчиться не будет, и терпеть ваши капризы — тоже! — Она разразилась тирадой о том, какие дети пошли невоспитанные и избалованные, но, в общем, Асахи был рад, что сократил урок на целых десять минут. — Тебе, Хамада, стыдно должно быть, — заключила она. — Сразу видно, в отца пошел. — Вы его знаете? — вскинул тот глаза. — Наслышана от людей добрых, — осуждающе ответила женщина. — Он же отсюда родом. Может, и в школу эту ходил. Ну, Бог с тобой, у вас контрольная на носу. Страница сто семьдесят два, упражнение два. А почему доска грязная? Дежурные, а ну марш за тряпками! По классу разнесся шелест страниц и заглушил шепот одноклассников. Асахи словил взгляды пары человек и отвернулся с чувством, будто все стали против него. Он не искал конфликтов, — правда не искал, — и желал только одного — не вылететь и спокойно закончить эту школу. Но видно, без мучений не обойдется.

***

Дома не было ни матери, не брата. Асахи поставил обувь на газету, чтобы сохла, еле разогнулся от ломоты в теле и пошел к холодильнику, где нашел только слипшиеся макароны трехдневной давности, две сосиски, кусок откусанного сыра и полупустую банку соленых огурцов. В хлебнице хлеб оказался таким же погрызенным, как сыр. Асахи вздохнул, поставил кастрюлю с водой на огонь, чтобы сварить для матери гречку, а сам взял то, что осталось в холодильнике. Серое зимнее небо навевало тоску и чувство запустения. Через пару секунд повалил обильный снегопад, и стало ощутимо, как поддували окна от порывистого ветра. Прежде чем съесть первую ложку, Асахи посидел и подумал, что аппетита совсем нет, а макароны и сосиски, возможно, стояли больше трех дней. И все-таки через пару часов надо было идти на подработку, а он опять ничего с утра не ел. Когда Асахи уже доедал, то услышал в подъезде шаги, и в следующую секунду в дом зашел брат и застыл на пороге, не ожидав увидеть старшего. — Иди сюда, Ваня, — сказал ему Асахи, запихивая в рот черствую корку хлеба. Слегка насторожившийся из-за тона школьник снял шуршащую куртку и сел на табуретку напротив Асахи. С топорщившимися волосами, красным носом и робкими глазами он выглядел так, словно уже чего-то стыдился, не зная даже, за что будут отчитывать. — Как в школе? — поинтересовался Асахи, чего никогда не делал. — Да как обычно… — А че рано так вернулся? — А что? — Я спрашиваю, че рано так вернулся? Скучно стало задачки решать? Или просто всем под юбки уже заглянул, а делать больше нечего? — Чего?.. Вилка со звоном упала в тарелку. Асахи вытер губы тыльной стороной ладони, задев нывшую нижнюю, и прильнул спиной к холодильнику, который стоял позади. — Ты нахера к девчонке с параллели лезешь? — Какой? В смысле ни к кому я не лезу, ты че на меня гонишь? — воскликнул Ваня ломающимся голосом. — Давай не надо, ладно? Не первый раз уже одно и то же проходим. Ты за каким лядом ее по туалетам зажимаешь? — Да кто тебе рассказал-то?! Не правда это! — Я за тебя теперь огребаю, ловелас недоделанный! Радуйся, что мусорам на тебя еще не заявили, иначе бы мотал срок как миленький. Перестань донимать людей, ты меня понял? Психанув, Хамада-младший сорвался с места и с показушной яростью рванул в их общую комнату, но Асахи не стал терпеть эти попытки привлечь внимание и, ударив по столу, крикнул: — Вернулся на место, я считаю до трех! Раз! Ваня притормозил в дверях спальни. — Два! — С нажимом произнося каждое слово, Асахи предупредил: — Если ты прямо сейчас не сядешь и не поговоришь со мной, пеняй на себя. А мать тебе кишки наружу выпустит, когда узнает про все, что ты вытворяешь. Боясь за свою шкуру, Ваня повернулся и взглянул на старшего брата, явно будучи в сомнениях: с одной стороны, гордость не позволяла склонить голову и сдаться, а с другой — если не послушаться, от матери достанется по самое не хочу. — Два с половиной. — Все, хорошо, хорошо, сажусь я! Хули орать сразу надо… — пробормотал Ваня. — Щас язык пойдешь с мылом чистить. Не дорос еще так со мной разговаривать. Парень рухнул обратно на табуретку и воззрился на брата скучающим взглядом, подперев щеку рукой. Асахи буквально коробило оттого, насколько тот был омерзительным, эгоистичным и, вообще говоря, социопатичным человеком, с которым невозможно было поговорить без трепки нервов. Может, и животным, если все, про что рассказал Йошинори, правда. — Ты давай за свои поступки отвечай, слышал? — устало сказал Асахи. — Сначала о девчонке. Чем она тебя так зацепила? — Ничем. Курица обыкновенная, называется. — Лучше, чем ошибка природы, на которую ты похож… — вздохнул Асахи и, пока брат не успел возразить, произнес: — Пятый год зачем за ней носишься? Не надоело себя на посмешище выставлять? — Че это сразу на посмешище?.. — А кому ты что доказать пытаешься тем, что ей жить не даешь? Она такой же человек, как и ты, разве что ею наверняка родаки гордятся, а тебя только из жопы вытаскивать приходится. Уязвленное эго заставило Ваню опустить глаза и сжать кулаки. — Да она первая вообще все начала… — А ну молчать! — прикрикнул Асахи. — Был бы ты мужиком, вину с себя не скидывал! Тем более на девушку! Вдруг Ваня присмотрелся к рассеченной губе брата и криво усмехнулся: — А ты разве мужик, если сдачи ее брательнику не дал? — Я за тебя вступаться не собираюсь, мелкий. Ее «брательник» правильно поступает, и ты его поблагодарить еще должен за то, что не стучит на тебя. — А че, если настучит? Асахи вдохнул и медленно выдохнул, все больше раздражаясь тону младшего. Ему оставалось надеяться, что серое вещество из головы Вани вытекло не полностью и однажды он повзрослеет и постыдится своих поступков. — Если настучит, пробудешь в колонии пару лет и покроется твое будущее медным тазом. Может, и батька своего встретишь. — В смысле? — С лица брата стерлось всякое высокомерие, и теперь это ему нужны были ответы на вопросы. — Он в тюряге? — Не скажу. — Ну Асахи! Где он? Я могу с ним встретиться? — Нахер тебе такой папаша не сдался, — отрезал Асахи, и Ваня поник, уронив взгляд на покоцанный линолеум под ногами. Парниша любил помечтать о том, что его папа, которого он никогда не видел, благородный бандит и злодей, которого просто никто не понимал, в том числе и мать, от него сбежавшая. Реальность была такова, что это был тщедушный тиран, который использовал женщину как подстилку и на самом деле никак связан с криминалом не был. Так что про тюрьму Асахи выдумал, чтобы брата припугнуть. — Ваня, — позвал он, — если ко мне опять придут на тебя жаловаться, мало не покажется. И перед мамкой тебя покрывать я тоже не буду. — Да че ты заладил?! — вновь вздыбился брат. — Ниче я этой Янке не сделал! Что, мне уже поприкалываться нельзя? Все такие недотроги, а на деле с додиками своими в их притонах… Он осекся из-за хмурого лица Асахи, которое ничего хорошего не предвещало. — Ты в школе смельчак такой, я погляжу, а здесь оправдываешься, как трус. — Ну, подразнил я ее чутка, подшутил над ней, и че дальше? Ниче ж страшного не произошло! — наконец начал сознаваться Ваня. — Ну, блять, давай Васильич тебя прижмет у писсуара — как, нормально будет? — вскипел Асахи, подавив желание отвесить брату пару смачных подзатыльников. — Ты для нее — все равно что Васильич, извращенец херов. Парниша скривился, представив мерзкую картину с учителем географии, который имел крайне сомнительную репутацию и, кстати, никогда не пытался ее обелить. — Короче, — нетерпеливо вздохнул Асахи, — просто отвали от нее. И бабло у младшаков не тырь — тебе жрачки из столовой не хватает или что? Расскажу все мамке, если узнаю, что опять за старое возьмешься. — Ну и пожалуйста! Не очень-то и хотелось… — буркнул Ваня и ушел в комнату, хлопнув дверью. Конечно, Асахи не верил, что очередной разговор поставит брата на путь истинный, однако, наверное, это было лучше, чем ничего. Он ожидал, что адекватного разговора толком-то и не получится, и все же сегодня брат очень точно прочувствовал его настроение и артачился заметно меньше. Быть может, все это будет не впустую?