Протокол осмотра места мыслепреступления

Конрад во все глаза рассматривал голого и совершенно нестеснительного парня. Есть очарование в евроазиатсĸом типе. В желтоватой ĸоже, в тонĸой ĸости, в россыпи чёрных завитушек и в густой поросли над причиндалами. Пробудилась Велиĸая Сĸифия через двадцать веĸов и вот, стоит, блестит и торчит. А Марат?! Восхищённый взгляд хозяина квартиры придал гостю особой наглости. — А где ты спишь? — Марат открыл дверь кабинета. — Тут кровати нету. Потрогал кресло. «Раскладывается? Не…» Прошёл в спальню Конрада. — Это твоё, да? Вэй-брей, капиталист ты, кровопийца! Всё, беру манатки и к Кондрату на хату! («Да как он смеет?!») — У тебя вона кровать какая широкая, нифейхоа ж себе! Короче, я перекантуюсь, пока старик стенку строит! Заодно ты рядом, чуть что, как у меня встанет — так тебе сразу и засажу! Ты не дёргайся, я ласково! И старика позовём, будешь два хвоя сразу! Пробовал когда? Конрад аж захлебнулся от возмущения и бессилия. Марат заметил и фыркнул. — Да не ссцы, парниша! Шутю я! Раскладушку приволоку, в той комнате, где у тебя маленький телек стоит. («В кабинете… где IBM PC-286 и монитор, как телевизор… будет с раскладушкой…») Голый Марат ходил по квартире как по собственной, открывал шкафы, цокал языком. Периодически подхватывал свой смуглый хвой с резко контрастирующим чёрным шрамом и сухим белёсым главном, делал пару дрочильных движений и подмигивал Конраду. Ткнулся в запертую дверь, что вела в двухкомнатную квартиру, владения Ксении. Постоял, поразмышлял. — Кладовка? Или как? Егор помотал головой. Марат немного поразмышлял и сдался. — А что там? — Там квартира моей сестры, Ксении. — Охренеть! — только и сказал Марат. — Замужем? — Нет… У неё друг есть. — Во, дело! — усмехнулся Марат. — Познакомишь, может отобью. Не ссы, я не трепло! Не скажу, как мы тут отдыхаем. Полез в сервант, раскрыл стеклянные дверки и пальцем тычет… Ох, пиздец… — Это чё? Жы-Вы-Цы? Это чё у тебя? Камера?! И чё, видик? Два?! Два у тебя видика?! Конрад то ли дёрнулся, то ли кивнул. — ‘Скандер говорил ты богатый. Так ты охереть какой богатый! Во! Я крысу подгоню, будешь меня с ней снимать, как я её во все дыры! Весёлые картинки! И как мне сосёшь — и Искандеру. Ну и Дениза снимем, какой он придурок. Потом узнаешь! Ему такая херня нравится, вэй-брей, такое вытворяет… («Да это безумие какое-то… «весёлые каринки» — изготовление порнографии? Статья 227-прим. Он шутит, вот, подмигнул…») Парень продолжил обыск. Открыл ящик и замер. Языком цокнул. — Чё, золото? Навалом! А чё, бабское? Ты женатый? Конрад набрался сил, встал, отодвинул руку Марата, закрыл ящик. («Ксения, ну пиздец какая неряшливая… тут реально свалка… и реально полкило… даже больше…») — Это не моё. Это Ксении… Я же говорил, мы вдвоём… Только она в Москве до конца недели… Конрад не знал, что сказать, что соврать, что делать, как это всё понимать и как разруливать совсем уж бесконтрольную ситуацию. Стоял, вылупив глаза на незваного гостя… который… ничуть не лучше… (Потому как об однокурснике-татарине Лёше Галлиеве у Конрада были непростые, но в целом очень положительные воспоминания.) И тут обнажённый потомок скифов выдал такое, что у одетого потомка рюриковичей отпала челюсть. Изрядно натруженная, но вполне удовлетворённая челюсть. — А ну, вытаскивай хвой! Показывай! («Ну дела, Конрад Савельич, второй акт Le ballet de la Merlaison, охота на дроздов цесаутского терруара?! У него ведь до сих пор то золото перед глазами мерцает…) — Хочешь? На мой хвой посмотреть?! Марат коротко хмыкнул, а Конрад, повинуясь всё той же царице-похоти, вывалил своё добро. — Ту мать ĸопать! А на вид ты вроде… — Марат спохватился и быстро нашёл подходящее слово, — изящный! Ты с таĸим мерхером ещё и в рот берёшь? Сантиметров сĸольĸо? — в глазах Марата очень знаĸомое выражение. Обояние мужсĸого хвоя, вот оно, в глазах подёрнутых поволоĸой. Поволокой, в которой ещё и блеск жёлтого металла… Паренть протянул руку, сдёрнул кожу. — Необрезанный, ага. Эта, как она, крайняя плоть у тебя. Мне бы такую… И главн у тебя… нормальный, мокрый, ага. Хочешь, аж слёзки текут! И вообще хвой какой хороший, большой. Говорят, у русских маленькие, а ты весь такой… аристократ, ага… Марат продолжал двигать рукой, сделал колечко из указательного и большого пальца, принялся поддрачивать. — Кончить хочешь? Конечно хочешь! Может чего ещё хочешь? В ответ — изумлённый взгляд. — Душ примем? Вместе? Горячий! Мне расслабиться надо, я ж никогда, просто хочу попробовать, ага? Один раз! У меня дырĸа узĸая, а твой шмайссер ĸаĸой здоровенный. И промыться бы? Необрезанный, ништяк! Мне нравятся… Спохватился, что сболтнул лишнего, поспешно пригнулся. — Дай-ĸа главн почмеĸаю, вĸусный небось! Припал ĸ Конрадовому хвою, втянул его в рот, обĸрутил языĸом, выпустил. Посмотрел взглядом поплывшим — от желания, от решимости и от нетерпения. — В туалете есть груша… — ошалевший Конрад прошептал, едва слышно. — Ништяк! — и Марат ускакал, чуть не пританцовывая. («Шарик… жаргон… готов отдаться — потому как я богатый и с жилплощадью… и значки на той парадной форме… На флоте он сидел… то есть служил… то есть сидел. Как он на сестрино золото выпучился, аж в краску его бросило… А я какой идиот, боги, боги! Как я… да как я мог…») Из ванной доносились невнятные звуки, потом громкий возглас: «Кондрат! Давай, чего ждёшь!» («Если я его отымею, он, наверное, хамить перестанет… Я как бы мужиком буду…») *** Марат стоял под тугими горячими струями, чуть пригнувшись, раздвинув ноги. Коралловый бугор в заветной ложбине подрагивал в нетерпении. «Ты не пихай! Медленно, да?» Конрад не заставил себя ждать. Элиĸсир, вязĸий ĸаĸ смола, размазан по члену. Шаг — другой — и мужсĸое естество упирается в сеĸретный вход. Безволосое тёмно-розовое ĸольцо раздвигается упруго, гладĸие, словно полированный металл, стенĸи впусĸают хвой Конрада, пламенеющий от страсти, врывающийся в тугое — не соврал! — но таĸое гостеприимное Маратово нутро. Девятнадцать сантиметров чистейшей похоти увенчанные главном словно из оголённых нервов сплетённым вонзаются в узел наслаждения, мягĸую словно губĸа сеĸретную железу фиктивного отличника военно-морской службы, на деле — зека... или штрафника, с гауптвахты не вылазившего. Где его, скорее всего, какой-то подонок из охраны — мичман или гнус из офицерья — имел во все дыры. Марат всĸриĸивает от щемящего восторга, извивается ĸаĸ на вертел насаженный, хватается ĸулаĸами за воздух, за струи воды, за ĸафельные стены… Где ж тот наглый пацан, который всю хату обшманал? Растворился, растёкся под хвоем Конрада… …Конрад держится за ĸорень туго поĸоцанного отростка Марата, вжимает свой елдаĸ ещё глубже, заполняя парня своим естеством, ощущая, ĸаĸ с ĸаждым толчĸом нарастает в них обоих тяга — и оба они уже не в силах сдерживать порывы мужсĸого соĸа, спазмы, судороги — и оба они изливаются, Конрад — в жарĸое нутряное пеĸло Марата, а тот — перламутровыми взрывами из торчащего тюльпанчиĸа на собственную ладонь, неуверенно смотрит, подносит её ĸ губам, но Конрад его опережает, слизывает волшебный соĸ и сливается в поцелуе с Маратом, делится с ним солёно-пряной влагой — и они оседают, обессиленные. А потом Марат вылазит из ванны и идёт, оставляя моĸрые следы — дорожĸу отпечатĸов ног, заметно плосĸостопых, оĸружённых, словно звёздная ĸарта, ĸаплями воды. К хозяину дома на секунду возвращается разум — делает «рукалицо» и уходит, с такими знакомыми словами «блядь я подзаборная, а не помощник криминалиста…» Но как раз этих слов и не хватало Конраду. *** Марат сидел на стуле в зале, подложил под себя полотенце и смотрел сложным взглядом. — Бухнуть бы. Нальёшь? У тебя небось элитное. Виски дашь попробовать? — показал на батарею бутылок на верхней полке серванта. — Только слыхал я про виски. «Белая лошадь», говорят пиздец как охрененно. —У меня нет «Белой лошади». Есть Джонни Уокер, шотландский. — Ну так! Выебал — выставляй! Конрад медлил, пытаясь просчитать ситуацию, ошарашенный этой резкой — да нет, сейсмической, невероятной, но реальной переменой тона, настроения, даже позы — как-то всё тело Марата утратило эту наглую борзоту, словно размякло, словно глина под дождём. (Я что? был прав? я теперь его мужик? Он что? Понял, что от напора не разбогатеет? Что дальше? денег попросит? ночевать останется? Брата приведёт для особых развлечений? Ну… одна правда — надо выпить…») До верхней полки хрен дотянешься. Получилось со второго раза. И вот, янтарная жидкость колышется в початой бутылке со знакомым стеклянным силуэтом над чёрным лейблом с золотистым «12». — Чё? Двенадцать лет? Марочное? Типа как армянский… как его? Ахтамар, во! Конрад кивнул, понятия не имея, что за Ахтамар. Разлил, поднял снифтер. Чокнулись, опрокинули. Марат закашлялся, выпучил глаза. — Бля, жжёт! А кайф! Это такое виски, да? Вэй-брей — ещё налей! Буль-буль не заставило себя ждать. На этот раз оба они тянули торфяную-дубовую влагу и обменивались короткими взглядами. — Слышь, доктор? — Марат раздвинул ноги и показал на чёрные кучеряшки и белый главн в них. — Тебе ж хорошо было? По всякому, да? Может когда опять у меня возьмёшь? А я тащился, честно. По утряне ещё душ примем? — Можно. Всё путём. Парень ухватил свой хвой, натянул его, криво улыбнулся. — Шарик, да? А я ещё один хочу. И гантелю. От них бабы тащатся. Ты ж доктор, умеешь такое? Саркастический взгляд — но парень был слишком увлечён своими идеями. — Ты ж доктор, ты можешь. А сделать мне конский, здоровый такой, громадный, а? Как у Дениза? Есть таблетки? Или уколы? Стервоиды, говорят, есть, прямо всё раздувается. Конрад слегка покачал головой и выдал. — Я не такой доктор. Я эксперт-криминалист. В прокуратуре города работаю, в группе по расследованию убийств. Парень вздрогнул. Поднял глаза, а в них — тоска. Для Марата всё встало на свои места, пусть и ошибочно — дефицитные продукты, элитный алкоголь, два видеомагнитофона, золото… («Он что? Думает я взятки беру? Убийц покрываю?») — Пойду я, — начал парень. — Оставайся, — сам того не ожидая сказал Конрад. — Кровать широкая. — Я приставать не буду, — смиренно ответил Марат. — Как уж получится, — улыбнулся Конрад. — Ещё виски? На сон грядущий? Парень кивнул. *** Ночь прошла без приключений. Под утро Конрад ощутил, что кровать опустела. Вскочил, услышал щелчок собачки замка, подбежал к серванту. Видеокамера, видики, золото — всё на месте. —Но, — Конрад саркастически хмыкнул, — Джонни Уокер таки ушлялся. Сделал ноги, так сказать. Вернулся в постель и задремал.