Глубокие реки текут неслышно

— Я надеюсь, что все сорок минут вы шнуровали эти ебучие ботинки, — шипит Феликс, когда Джисон выходит за Минхо, который одет в неизменное хаори и штаны, а вот Джисон в джинсах-скинни, черную толстовку и высоких сапогах на шнуровке. Феликс стоит посреди комнаты и осматривается с неприязнью, ожидая их возвращения. — Он когда-нибудь бывает довольным? — в той же манере спрашивает Джисон, подходя к нему ближе. — Феликс просто душка, — неловко хихикает Чан, вынужденный слушать намеренно громкие «глубже», «да» и «еще» все эти минуты без перерыва. — Феликс невыносимо душный, — поправляет его Минхо, сверкая обнаженной грудью. Внезапно раздается жалобный скулеж у входной двери, и внутрь через образовавшуюся щель врывается мелкое, но разумное проклятие. Оно без конца шипит своим отвратительным загробным голосом «хочу», «дай мне», «мое». Пламя в Джисоне трепещет от страха вперемешку с чем-то липким и колющим, начинает извиваться, словно огненные змеи. Он оборачивается, но тут же застывает, застигнутый врасплох болью и облаком мерзкого тумана, оседающего отвратной черной лужей на светлый ковролин. — Совсем обнаглели, — шипит Феликс, возвращая молниеносно-быструю пулю обратно. — Сделай это снова, и я отковыряю твои мелкие пальцы и скормлю этим безмозглым существам. Голос Джисона звучит низко и опасно, он не может вздохнуть от боли, что ощутил, когда существо исчезло в предсмертной агонии. Чан тут же шмыгает вперед и встает между ними, пока Минхо с опасной придурью наблюдает за происходящим, горделиво вздымая нос после угроз Джисона. На фоне Чана Феликс выглядит еще более худым и угловатым. Его острые костлявые плечи хорошо заметны даже под плотной курткой формы. Джисон видит, как напрягаются мышцы рук и плеч Чана. Он пытается выглядеть спокойным и равнодушным, но получается у него откровенно плохо. На его мощной шее пульсирует вена, и сразу становится ясно, что слова Джисона вызвают у него сильное беспокойство. — Они боятся тебя, — хихикает Минхо довольно. — Как это интересно. Чан вдруг смущается. Он разжимает кулаки и смотрит на Минхо с недоумением, моргая глазами. — Проклятый жук, — ворчит он. — Попрошу! — игриво взвизгивает Минхо, всеми силами стараясь показать обиду. Выходит не так уж правдиво, отчего Джисон смеется, звонкими переливами колокольчика развеяв всю опасность в воздухе. Чан неуверенно топчется на месте, позвякивая пуговицами формы, не зная, что делать. Минхо же продолжает сидеть на диване, наблюдая за ними снизу. Внезапно Чан устало опускается рядом с ним, словно огромная живая куча камней. Он закрывает лицо дрожащими руками и, похоже, пытается собраться с мыслями, но волнение мешает ему это сделать. — Нам сказали держаться от тебя подальше, поскольку на данный момент ты один из самых опасных призывателей. В это верится с трудом, потому что ты буквально хилый червь без своего шикигами, к тому же совершенно не знаешь своей силы и способов ее использования, но мы видели те пустые иссохшие тела. — Ага. И поэтому этот идиот провоцирует меня все то время, что находится рядом? — кивает Джисон на замершего Феликса. — Думаю, он не особо понимает масштабы проблемы, — устало вздыхает Чан, глядя сквозь раздвинутые пальцы. — Не понимал, пока волна темного резонанса не парализовала его только что. Кажется, он целиком и полностью понял, что для тебя такое смерть мелких проклятий. Обретший возможность вновь двигаться, Феликс нервно кивает и несколько раз судорожно сглатывает, будто в его горле застрял комок. В тот момент он кажется очень несчастным, напуганным и сломленным. Однако его чувства волнуют Джисона меньше всего. — Что все это значит? — задает он самый логичный вопрос, что просится на кончик языка. — Кое-кто в колледже сможет объяснить это более лучше, чем два студента второкурсника. Чан смотрит на Джисона с жалостью, будто разговаривает с необразованным человеком или ребенком, который говорит глупости и которого лучше бы не злить, поскольку плачет громко. — Так пошли, чего тут торчим? — бросается их подгонять Джисон. Его обида на Феликса слегка утихает, отходит на задний план, пока тот не отмирает. — Ждали, пока вы натрахаетесь. Джисон смотрит на него. Он начинает медленно надвигаться, и в самый последний момент обходит, падая в объятия Минхо, но он успевает прошептать на ухо Феликсу то, что затыкает его почти на весь путь к колледжу. «Я знаю, что то проклятие зависти — твое». Минхо на поцелуй отвечает пылко и страстно. Так, будто не наполнял его тело своим семенем пятнадцать минут назад, будто не присваивал его в грязном туалете школы. Он позволяет обсасывать свой язык, пока Чан не кашляет, вежливо привлекая внимание, чтобы предложить выдвинуться. И покидая дом, Джисон оборачивается, чтобы обвести помещение взглядом еще раз, чтобы найти что-то, что может заставить пошевелиться глубоко в нем желание вернуться или вовсе не покидать его. Но глаза замирают на очередной бутылке из зеленого стекла под столиком, на проклятие за занавеской, родившееся в момент развода родителей, на пустой бокал с красными отметинами от губной помады. — Где ты, там и я, — говорит ему Минхо, стоя за его плечом. — Идем, — грустно хмыкает Джисон. Он не родился со скверным характером, он его приобрел, как щит от окружающих его ужасов. Незапланированный малыш хотел любви родителей, но понять, что если с самого начала тебя не особо-то и хотели, то в последствие чувства родителей и не проснутся. Жизнь посылала Джисону череду ужасных испытаний, словно он был проклятым с рождения, словно испытывала. Отрешенные родители, жестокие одноклассники и, в конце концов, насилие моральное, что переросло в физическое. Как можно сохранять доброту души, когда со всех сторон тянутся грязные подошвы ботинок, чтобы потоптаться? Свой скверный характер Джисон признает и принимает. Периодически благодарит себя за Минхо, как и Минхо за себя. Но признать ту силу, о которой ему говорили двое чудаков, не может, как не попытается. Он ведь знает о некоторых своих особенностях, верит в чудеса, поскольку Минхо одно из них, и не задается вопросом о том, может ли он что-нибудь еще, помимо призыва мощнейшего шикигами и ощущения проклятий. И почему тогда родители его простые неудачники? У Джисона складывается тяжелое, крайне неприятное и даже отвратительное чувство внутри. Это похоже на беспокойство или предвидение чего-то плохого, того, что нельзя изменить. Он словно оказался в странном состоянии полного бессилия, при этом обладая безумной силой, и тупого безразличия. Как будто он стоит на берегу, а перед ним разворачивается душераздирающая картина: вдали тонет корабль, пассажиры которого отчаянно кричат, взывая о спасении, но он бессилен им помочь. Или попросту не имеет на то желания. Джисон не герой. Если бы ему довелось воспользоваться возможностью спасти мир, он бы не стал. Молчаливо ушел бы подальше, забрав в собой Минхо, и продолжил бы аутично заниматься повседневными делами, отдаленный ото всех этих важных мировых решений. Он не хочет становиться чьей-то фигуркой на игральной доске. Но при этом хочет узнать правду, которая оправдала бы животный страх Чана и проклятий, которые трепещут от ужаса, но все равно считают его своим спасением. Феликс без конца продолжает их таранить злющим взглядом, ворчит что-то о билетах, которые нельзя сдать, снова жалуется на неуместную сексуальную близость человека и проклятия, из-за которой они могут опоздать на поезд. — Поезд? — взвизгивает Джисон. — Мы поедем на поезде? — Да, дери тебя проклятие! — ругается Феликс — Уже, — хихикает Минхо. — Сука, — шипит Феликс и набирает скорость. Он отходит на пару метров, и только тогда Чан осмеливается подать голос. — На самом деле Феликс единственный в нашем колледже, кто ругается, как портовая баба. Он добрейшей души человек, и если бы ты увидел его со стороны, то никогда бы не подумал даже, что его рот способен на такую грязь. Он просто… Боится, а когда боится, то вытворяет такую дичь, что потом приходится долго оправдываться перед преподавателями. Самые разные проклятия вокруг отрываются от своих дел и обращают свои взгляды к Джисону. Сидящее на плече девушки существо перестает нашептывать ей липкие мерзости, чтобы вернуть на волнах резонанса свой первобытный страх как признание призывателя. Джисон задумывается, почему раньше не замечал этого внимания к себе? — Похуй на этого мудака. Расскажи о вашем колледже, — просит Джисон, крепче сжимая руку Минхо в своей. — О, тебе там понравится, — сияет Чан. — И тебе, Минхо. Нас не очень много, но все же мы что-то значим. Ты будешь вторым заклинателем в истории колледжа. — А кто был первым? — Кто-то, кто покинул то место лет восемнадцать-двадцать назад. Но за это время сменились все студенты, а эти истории могут рассказать только преподаватели, — Чан жмет плечами, будто рассказывает о чем-то обыденном, чем на самом деле и является эта история. — У нас есть заклинатели. О, они чертовски хороши. Боже, Ким Сынмин в паре с Черен — разрушительная сила. — Вы там типа все мастера? — Да-а-а, — тянет Чан. — По большей части третьего и четвертого порядка. Есть несколько второго, но это единицы, и ты теперь, самый высокий из всех. — Каким образом вы распределение делаете? Типа кто круче фокус покажет, тот и получит ранг повыше? Пока Чан рассказывает про экзамены и испытания, Феликс добирается до вокзала первым. Он проскакивает зал ожидания, стремится к выходу на платформы и без особых трудностей находит нужный поезд. Джисон следит за его темной растрепанной макушкой, пока тот не скрывается из виду в тамбуре. Он почти не слушает объяснений Чана, поглощенный огромным количеством проклятий на вокзале. Они все что-то чувствуют. Более разумные могут удивляться или симпатизировать кому-то, а самые примитивные лишь страдают от голода и боятся, а когда в зал входит Минхо с Джисоном под руку, то те и вовсе едва ли не выворачиваются на изнанку от страха. Это что-то другое, не то, что напугало существ в школе, которые прибежали к Джисону за спасением и полегли мертвым грузом от пули Феликса. В этот раз они боятся именно Джисона. Редкие люди опасливо оглядываются, почувствовав Минхо. Не имея возможности его увидеть, они лишь боязливо и тревожно смотрят по сторонам, ожидая подвоха. Скрывшись за дверью поезда, Джисон садится напротив Чана и Феликса, тут же забросив ноги на бедра Минхо. — Ты на людях, — шипит Феликс, шлепком скидывая ноги того обратно на пол. — Совесть имей. Минхо резко хватает тонкое запястье, дернув того на себе. Он опасно улыбается и смотрит прямо в глаза, не обращая внимания на маленькую пулю, застывшую у его лба. — Еще раз, — говорит он, — и больше ни разу. Понял? — А ты попробуй, — не унимается от провокации Феликс. — Хрен с ним, — ворчит Джисон, забирая руку Минхо от руки Феликса. Он показушно делает ему одолжение. Весь путь они проводят в напряженном молчании. Феликс нацепил наушники и уставился в окно, Чан перебирал пальцы и поглядывал на сидящих впереди Минхо и Джисона, что периодически забывали о том, где находились, и начинали свои прелюдии. В один момент под пристальным взглядом Чана и озлобленным Феликса, Минхо привычно проводит языком по шее Джисона и бормочет тихо, но так, чтобы люди напротив услышали: — Мне больше нравилось, когда никто не мог увидеть меня. — Мне тоже, — ехидно хихикает Джисон, подставляясь. В этот раз их шутка остается в своих, шутливых, пределах. Феликсу больше не приходится переживать о том, что они опоздают на поезд, а Чану не нужно слушать стоны и отчаянные просьбы. Но чувство угнетения не покидает Джисона, будто бы весь мир играет с ним злую шутку. Каждый раз, когда он уходил, проклятия делали вид, что ничего не происходит, и продолжали заниматься своими проклятыми делами. Но стоило ему появиться в скоплении существ, как они бросали все дела и начинали неистово бояться, противоречиво притягиваясь к нему. Внезапно Джисона вырывает из размышлений Минхо, опустивший ладонь на его колено, и он невольно вздрагивает. Подняв голову, он с удивлением замечает, что за мутным окном вагона уже мерцают тусклые звезды. В его животе громко урчит от голода, а во рту пересохло от жажды. Будто прочитав его, Минхо поднимает смоляные глаза на Чана. — Долго еще? — спрашивает он. — Часа два. Джисон закатывает глаза в недовольстве, услышав ответ. Он знает, что сможет потерпеть, но из банальной вредности не хочет этого делать. И тогда, в тот же миг, впервые за всю его жизнь, мелкое глуповатое проклятие отходит от ноги ворчливой старухи в конце вагона и приползает на своем склизком брюхе к нему. Оно испытывает страх, но вместе с ним оно чувствует что-то еще. Всеми силами Джисон пытается понять, пытается распознать взгляд существа, глядящего на него с пола, и только когда Феликс взрыкивает, заметив происходящее, Джисон понимает, что кучка, родившаяся в чьем-то негативе, страсть как хотела его одобрения. — Уходи, — мягко бурчит ему Минхо, словно котенку, который пришел туда, куда ему нельзя было идти. И существо обиженно урчит, глядя раскосыми глазами на призывателя. Оно до последнего ожидает, что тот протянет руку и хотя бы потрогает его мерзкое тельце, но Джисон, опешив от происходящего, тупо пялится на проклятие, буквально чувствуя его. Встав, Джисон расправляет плечи и делает несколько движений. Из-за долгого пребывания в одном положении его шею сводит судорогой, но не обращая внимания на боль, он присаживается между сидениями, сталкиваясь плечами с коленями своих новообретенных знакомых. Он протягивает руку, и проклятие, вопреки своей кровожадности и жажде причинить вред, не раскрывает зубастую пасть и не пытается укусить, как делало с ногой старухи, которую та волочила за собой, очевидно скидывая недуг на радикулит. Существо вытягивает длиннющий язык неестественного лилового цвета и касается кончиков пальцев Джисона. Это касание заставляет сердце призывателя замереть, Феликса и Чана опешить от увиденного, Минхо расплыться в гордости, а само проклятие заурчать в восторге. Будто он, без конца грызущий старушечью ногу, все же смог ее отгрызть. — Они смотрят, — предупреждает Феликс, но без той концентрированной ярости, с которой отпихивал Джисона от Минхо, а так, словно хочет предупредить, уберечь. — Джисон, они смотрят. Сидящие в другом ряду люди косятся на человека, что водит рукой по воздуху над грязным полом, они и не догадываются, что прямо там вершится очередной поворот судьбы Джисона, поскольку маленькое проклятие, все еще вибрируя необузданным счастьем, начинает растворяться, претворяясь темной дымкой, густым мрачным туманом, стекая густыми каплями черной слизи на пол. Смерть этого проклятия не приносит Джисону боли, какую принесли те, что полегли с легкой подачи Феликса. Напротив, он ощущает облегчение. — Что это было, — спрашивает Феликс, когда Джисон поднимается и садится рядом с Минхо. Тот тут же принимается гладить его холодные дрожащие руки. — Не знаю. Это первый раз так. Они никогда не приходили сами. Лишь одно проклятие касалось меня — Минхо. Обычно они боялись его до невозможности двигаться, но сегодня будто что-то изменилось. — Это все он, — указывает Минхо рукой на Феликса. — Он убил всех существ школы, даже не подозревая, что их боль в полном объеме прошла через тебя, и запустил новый процесс восприятия. — Что это значит? — нахмуривается Феликс. — Такого не бывает. Одно дело ощущать отголоски, другое — пропускать через себя. — Джисон — другое дело, — поясняет Минхо. — Абсолютно и точно. Сам Джисон не произносит ни слова. Просто смотрит, как за окном медленно движутся бледные звезды, которые равнодушно мерцают в вышине, будто их не интересует происходящее внизу. — Боже, что ты наделал? — спрашивает Чан, глядя на Феликса, который стал белее белого. — Я не специально, Чан-и! Я не знал. — Я буквально не смог стерпеть боль, что прошла через меня, отключился, как сопляк, а вы не додумались? Великие мастера колледжа каких-то там искусств, — язвительно произносит Джисон. — Мы никогда не встречались с резонансом такого типа. Но то, что ты мог призывать шикигами уже было охуеть как круто, потом мы узнали про… твоего шикигами и вообще от жизни охренели. Но теперь… Ты изгнал его, причем он сам пришел за этим, — тараторит Феликс, то ли желая оправдаться, то ли не имея возможности справиться с чувствами. — Значит ли это, что и своего шикигами ты можешь изгнать? — Не может, — отвечает за Джисона Чан. Он с грустной улыбкой смотрит, как Минхо прижимает к себе опешившего и потрясенного Джисона, оставляя поцелуи на макушке. — Самое могущественное проклятие превращается в безобидного щеночка рядом с ним. Неужели ты не видишь, Ликс-и? Он никогда не сможет изгнать его. Дальше Джисон не слушает. Он вспоминает покалывание на кончиках пальцев и разлившееся внутри чужое облегчение. И только Минхо разделяет с ним осознание того, что проклятие не исчезло бесследно, оно осталось в Джисоне, хранится так же, как у Минхо хранятся украденные у людей души.