холодные ветра залатают его шрамы

старенькая баня с почерневшими брусьями стояла неподалёку от главной избы. когда-то в этом месте мудрая и опытная повитуха помогала маменьке явить миру мегуми. маленького, кричащего и плачущего младенца она омывала заговорённой водой из кувшина и купала с травами в медном тазу, чтобы избежать дурного сглаза и защитить родившегося мальчика от злых духов. солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежные розово-золотистые оттенки. в это холодное время огненная колесница ярила господствовала в небе крайне мало и скромно, а прокатывалась по тропе небосклона столь быстро, что порой мегуми, казалось, не успевал и глазом моргнуть, как стремительно наступал вечер со своей чудесной палитрой цвета переспелой малины и замороженной ирги. но юноша всегда любил это время суток: вечером, когда мир словно замирает в предвкушении ночного покоя и готовится ко сну, заканчивается вся основная сложная работа по хозяйству. обычно после тяжёлого дня руки его неприятно щипало после крупиц песка, пижмы и тряпок, вымоченных в золе, с помощью которых он наводил порядок: чистил полы в го́рнице, убирал кут после стряпни, отмывал плошки и горшки, старательно тёр кандюшки и кисельницы от застывшего двухдневного киселя. на морозе, кусающем руки, болезненные ощущения усиливались, потому мегуми спешил спрятать их в рукава. собравшись с мыслями, юноша открыл дверь. старые петли с тихим скрипом приветствовали его. внутри было неуютно темно и немного сыро. банные принадлежности — веник из берёзовых веток, деревянный ушат и ковш — он достал из-под лавки в предбаннике и аккуратно разложил на полке. его ушедшая старшая сестра всегда рассказывала маленькому мегуми сказки о быту, учила дружить с домовым, а ещё всегда говорила, что баня — это не просто место для мытья, а целый ритуал очищения души и тела. юноша начал готовиться. он снова разложил дрова в небольшой печи, стараясь выбрать самые сухие и крепкие из тех, что остались. каждое его движение было точным, аккуратным, но полным задумчивости. вскоре огонь разгорелся, освещая скромное помещение мягким светом. мегуми наблюдал за танцем языков пламени, чувствуя, как тепло медленно наполняет баню. в ней, старой и неприветливой на вид, становилось гораздо теплее, чем в доме. сегодня отец был мрачнее тучи. вернувшись домой с совета у старейшины деревни, на котором полагалось присутствовать самым старшими мужчинам в их поселении, которые уже успели стать отцами и хозяинами дома, он вновь принялся за хмельные напитки, дурманящие ясный разум. мегуми никогда не был глупым. молва по деревне разносилась быстрее ветра. прибирая снег во дворе, расчищая тропинку к бане, он краем уха слышал гуляющие по головам народа сплетни о таинственном ледяном духе мороза и его ужасающих проделках в окрестностях их территорий. тревожные речи плыли из уст в уста: люди ратовали на жесткость духа, приносящего холод, голод и смерть. поговаривали, что мо́р, как прозвали его в народе, изуродовал тушу дичи, намекая на то, что следующими могут оказаться жители деревни. женщины шептались, что он приходил много лет назад и забрал в ту пору молодую девушку свадебного возраста: чистую, непорочную красавицу на выдани нашли замёрзшей на окраине леса. с тех пор, если объявлялся суровый дух, жители деревни отправляли в лес молодых девушек или юношей в откуп. мегуми слышал, что одолеваемая страхом перед жутким духом зимы соседка заперла свою дочь в избе на несколько засовов. она была несколькими летами младше самого мегуми. если бы только матушка была жива... какова была бы её мудрая воля? печь нагрелась до нужной температуры. юноша наполнил ушат водой, переливающейся в свете зажжённых огарков свечей, и щедро полил ею камни в печи. в ответ на этот жест раздался шипящий звук, и пар окутал его, словно облако густого тумана. мегуми вдохнул поглубже и закрыл глаза. выдох. обнажённая кожа моментально покрывалась мурашками от контраста температур, но после, привыкнув к банному жару, стройное, чистое тело его постепенно расслабилось. капли испаряющейся воды стекали с лопаток наперегонки, как с горки, оставляя за собой влажную дорожку. задерживаясь на пояснице, словно раздумывая некоторые мгновения, капли спускались ниже и уверенно двигались к бледным бёдрам. вскоре пар заполнил всё пространство, превратив баню в отдельный маленький мир, где время перестало иметь значение. капли пота выступали на висках, когда мегуми поливал себя нагретой водой из таза и ковша. водопад разбивался о кожу, рассыпаясь мелкими водными кристаллами, точно сияющий снег. густые, тёмные, красивые волосы взмокли, и струя воды из ковша настигла и их, зачёсывая непослушные пряди назад. веник из берёзовых листьев осторожно массировал молодое тело. запах берёзы смешивался с травяным ароматом пара. каждый взмах веником приносил одновременно и облегчение, и закрадывающиеся в голову тревожные мысли. шелест листьев эхом звучал в ушах. в сердце поселилось колющее сомнение. когда-то давно, будучи совсем маленьким, матушка купала его в бане. и деревянный ушат, как и таз, были для плескающегося мегуми неглубоким озером, принимающим его искристый детский смех. мегуми этого не помнил. ему рассказывала сестра, пока была жива. если бы... если бы только... в уголках глаз застыла смиренная влага. не то испарина, не то слёзы, но собравшиеся капли упали вниз, разбиваясь о деревянный пол. в этом году мегуми вступил в красный, свадебный возраст. он должен был возродиться взрослым. ему в пору гулять со сверстниками, чтобы присмотреть подходящую партию для женитьбы, да только некогда: каждый день с домашними хлопотами возится, а сварливый отец всё недовольный, ничем не угодить-то ему, как чужой чурается. потому к весёлым гуляниям и вечёркам с песнями да плясками юноша не приучен, не привык. неразговорчив, молчалив... какие уж тут знакомства? да и живут они едва ли выживая: ни кола, ни двора, никакого хозяйства толкового, никакого приданого не собрано. быть может, есть в словах отца правда? никудышный он получился, да только его ли в этом вина? протяжно выдохнув, мегуми уронил голову на руки, упираясь ладонями в подрагивающие веки. пар плавно рассеивался, просачиваясь сквозь деревянные стены, спина покрывалась назойливыми мурашками после мытья. обхватив руками плечи, юноша осторожно провёл пальцами по коже, словно убеждаясь в том, что он живой, настоящий. настоящими были царапины на его ладонях, напоминающие о себе каждый раз, когда руки соприкасалась с холодными тряпками и частицами песка или золы; настоящими были расплывающиеся синяки на спине, неторопливо заживающие и желтеющие уже с месяц. проведя руками по влажной шее, юноша спустился ниже, омывая грудь и рёбра, а затем — вылил на себя остатки тёплой воды, искренне желая в ней раствориться, как снежинка. снежинка, упавшая на землю, когда-то покинула свой дом, чтобы коснуться его. обернувшись полотенцем, он сел на деревянный ушат, перевернув его, и коснулся стены бани, ощущая шершавую текстуру дерева под пальцами. мысли его были о замёрзшем меченом олене, которого обнаружили на краю леса. что он сотворил с ним? когда мегуми вышел на улицу, звёздная крупа уже расползалась по ночному небу, словно покрытому сверкающим бархатом. вокруг царила спокойная тишина, нарушаемая лишь редким подвыванием неспящих собак. бледная луна, напоминающая изогнутый серп, освещала землю мягким светом, заставляя снежные сугробы переливаться и пускать блики. она отражалась в окнах домов, скромно заглядывала внутрь, словно спеша удостовериться, что все люди нашли свой уютный угол. казалось, во всей деревни не спал только один мегуми. ступая по вычищенной тропинке с хрустящим снегом под ногами, разгорячённое тело юноши испускало пар. ледяной воздух, ударивший в нос, заставлял его мысли возвращаться к мёртвому оленю вновь и вновь. дома он аккуратно разложил свежую рубаху, украшенную красивой узорчатой вышивкой, сложил рушники и заботливо оставил в уголке для домового две маленьких плошки с хлебом и водой, поскольку молока у них не было. только после этого он смог улечься сам, погасив огарок свечи на подоконнике. натягивая одеяло до самого носа, глазами он пытался рассмотреть через окно дальние звёзды. они, красивые и манящие, сверкающие на фоне ночного безмолвия, вызывали у него внутри по-новому клокочущее чувство надежды на что-то, о чём он сам ещё не знал. обычно звёздная россыпь завоёвывала его внимание и позволала немного отвлечься от повседневных забот, погрузиться в глубокие размышления о жизни, которой он жил в его родной деревне; об отце, потерявшем практически всю семью и не старающимся сохранить её скромные, но, казалось бы, такие дорогие и важные остатки; о том, что он не делает ничего дурного, не смеет ослушаться отцовских приказов, но всякий раз остаётся в тени немилости, а порой — излишней жестокости; о том, что где-то проходит весёлая посиделка, на которой собирается вся местная молодёжь, и мегуми, пожалуй, один из немногих, кто на ней не присутствует (хотя его, наверное, и не ждут). с этими мыслями он проваливался в мир снов, набираясь сил перед следующим днём. но сегодня всё было иначе. сон к мегуми долго не шёл этой ночью. взгляд его блуждал по небосводу, разглядывая замысловатые рисунки из звёзд. и складывались они в длинные витиеватые линии — извилистые оленьи рога, покрытые слоем крепкого льда.