Лгунья

              «Его чертовы пальцы...» Джин Бонэм знала наверняка, что не произнесла этого вслух. Но Белинда, стоящая напротив в совершенно немыслимой близости, фыркнув, спешно отняла кончик карандаша от нижнего века сокурсницы. — Что смешного? — несколько раздраженно поинтересовалась Бонэм. Белинда опустила руку и склонила голову набок, оценивая результат своих стараний. — Ничего, — пожала плечами она, вновь поднося карандаш к глазу Джин. — Просто у тебя такое лицо… Бонэм отклонилась назад, не давая слизеринке закончить работу: — И какое? — Забавное. Белинда схватила пальцами ее подбородок и резко притянула лицо ближе к себе: — Будь добра, не дергайся или будешь похожа на глиноклока. Был дождливый субботний вечер, и Белинда Нотт вызвалась помочь Бонэм собраться на предстоящее пиршество, организованное Горацием Слизнортом. Вообще-то Джинни не особенно хотелось туда идти. Вообще-то Джинни не собиралась этого делать. Сперва. Но кое-что смогло изменить ее мнение. Кое-что очень важное. Когда Бонэм проснулась этим хмурым и бесцветным утром — таким типично осенним и шотландским — то была полна намерений провести этот день – и следующий – за изучением реддловских книг. Своих книг. И поисками информации о фамилии Уизли. Этим занятиям предполагалось отвести всю субботу и воскресенье, но… Но у этой школы были на нее свои планы. Всегда. — Ну вот, ты готова. — Белинда отступила от сокурсницы, опуская руки. — Посмотришь? Джинни неопределенно качнула головой, неспешно скользя взглядом по темно-зеленым гобеленам на стенах. Глаза остановились лишь тогда, когда встретились со своим отражением в зеркале. Зеркале в серебряной раме, с черными пятнами старости, обрамляющими кромку. В дортуаре повисло недолгое молчание, пока Бонэм разглядывала свое лицо в нелепой смеси веселья и ужаса. — Может, скажешь уже что-нибудь? — Белиндина рука взметнулась, вероятно, чтобы легонько толкнуть слизеринку. Но Джинни ловко увернулась. — Очень… готично — хмыкнула она. Когда Бонэм проснулась этим хмурым и бесцветным утром, то первым, что услыхала, раздвинув партеры зеленого полога, было: «Ты же пойдешь к Слиззи сегодня?». И в голосе Нотт было вовсе не слышно вопросительных интонаций. Джинни тогда не спешила с ответом, чинно спуская ноги с кровати и одергивая рукава пыльно-бежевой ночной сорочки. Хотя знала наверняка, что сказать. Не знала только... как. А потом Белинда отвлекалась на освободившийся ватерклозет, и Бонэм была освобождена от необходимости озвучивать свои мысли. Сейчас, глядя на себя в зеркало на стене, перекрывающее вытканный на гобелене бледно-желтыми нитками сюжет похищения маленьких детей злыми кельпи, Джинни думала, что реддловские книги, как и «Священные волшебные династии» подождут. Все что угодно могло подождать, ведь званый ужин Слизнорта теперь казался чем-то куда более занимательным. Важным. И пускай Нотт решила превратить свою сокурсницу в упырицу. Все это едва ли было значимо, по сравнению с… — Ну это ведь вечер. — Несколько кисло парировала Белинда. И Джинни повернулась к ней — вся сама любопытство: — И что же, мы все будем так выглядеть? Она имела в виду, конечно, себя, Араминту и саму Белинду — ведь никто больше из слизеринок не был приглашен, насколько ей было известно. Аретуса никому не нравилась — как таинственно сообщила Нотт за обедом — так что, «никто без палочки у глотки не станет ее звать». Валентина и прочие девицы младше пятнадцати были слишком юны. А на самом пятом курсе «не имелось никого заслуживающего внимания». — Что бы ты там себе не думала, это уместно. Уместно, актуально и красиво. Поверь, я знаю, о чем говорю. — С этими словами Белинда направилась к запертой двери ватерклозета. Набрала в грудь побольше воздуха и завопила: — Если не выйдешь через минуту, я прокляну твои вещи, Уркхарт! Если из-за тебя я опоздаю… Джинни хмыкнула и вновь повернулась к своему отражению, застывшему на дальней стене. Глаза — верхнее и нижнее веко — были черными, совсем лишь слегка растушеванными во внешних уголках. И если бы не поблескивающие в свете факелов рыже-карие радужки, казалось бы, что на нее пустыми впадинами глазниц смотрит собственный череп. «Уместно, актуально и красиво?» Когда Бонэм проснулась этим хмурым и бесцветным утром, ей отчаянно не хотелось появляться в Большом зале. Вообще. Потому что, тогда не избежать уговоров от новоиспеченных подружек. Потому что тогда не избежать их осуждения. Обид. Угроз? Потому что, видит Мерлин, она не собиралась соглашаться на эту авантюру… Таиса бы громко возмущалась и вещала об упущенных возможностях. Белинда бы презрительно кривила губы и насмехалась над ее трусостью. Араминта бы… Реддл бы… Это была ведь его идея, не так ли? Первую половину дня Джинни пряталась в кулуарах — боковых мелких залах, что рассыпаны по всему периметру гостевой комнаты — и могла с уверенностью сказать: весьма успешно. Ей удалось отыскать в слизеринской библиотеке книгу «Священных волшебных династий». Выяснить, что семья Уизли была древней и чистокровной — с огромным количеством побочных ветвей: и это не обнадеживало. Что рыжий цвет волос был такой же их отличительной чертой, как близнецы в роду у Ноттов и платиновые локоны у Малфоев. Что Септимус Уизли, тридцати двух годов от роду, Тристан Уизли, тридцати двух годов от роду и Гвиневра Уизли, тридцати годов от роду, явно в родители ей не годились, а их же родители казались слишком возрастными для того, чтобы она сама приходилась им дочерью. Были еще некие Элеонора и Виктор, но тем перевалило за восемьдесят. Артур, Изабелла и Люсьен — им было меньше пяти. Катерина, Фреддок, Карл, Бенджамин, Джулианна, Хьюго, Эддард, Льюис, Федерика… Мерлин, десятки имен. Напротив каждого стояла фамилия Уизли, где-то перечеркнутая, замененная на другую — фамилию мужа. И все же. И все же. Их было так много, но… никто, никто не подходил. Дети и старики. Либо тридцатилетние, едва ли способные дать жизнь хоть кому-то — тогда, далекие шестнадцать-восемнадцать лет назад. Могла ли ее мать – или отец – быть школьницей, родившей в тринадцать? Двенадцать? Четырнадцать? С этих чистокровных станется, но... От пестрых рыжих портретов резало глаза, многочисленные ветви семейного древа разбегались по страницам как лучи паутины. Так много информации. И так ничтожно мало. У Джин разболелась голова. И книгу пришлось отложить, предоставив место на коленях другой. Не менее запутанной, чем родословная семьи Уизли, впрочем. Бонэм удалось прочитать две главы и три параграфа «Утерянных воспоминаний» Паскаля Гуарина Лестрейнджа, когда зеленые яблоки — которые она просто ненавидела, кстати — что разложены были на серебряных подносах по всем слизеринским гостевым залам — заставили ее желудок болезненно сжаться. Проигнорировавшей субботний завтрак, ей не оставалось ничего лучше, кроме как перебиваться дарами гостиной. А это всегда были мордредовы яблоки. Голова гудела. Во рту навеки, казалось, поселился мерзкий кислый привкус. Настроение было хуже некуда. И ей… ей просто пришлось… Пришлось отправиться в Большой зал. Вообще-то, она не собиралась прятаться. Не очевидно. Вообще-то, ей в любом случае следовало бы попасться им на глаза, хоть разочек. Просто чтобы дать понять — нет-нет, она их вовсе не избегает. Она помнит правила и играет исключительно по ним. Просто в свою игру. Джинни не удалось взвесить все «за» и «против» званого ужина у Горация Слизнорта. Вернее, ей не то, чтобы вообще хотелось забивать этим голову. Ей просто… все это было не нужно. Она будет там не к месту. И этих поверхностных выводов, сделанных скорее из-за голых чувств, интуиции, Джинни Бонэм хватало, чтобы принять и простить себе свое трусливое решение. И Мордред подери она не позволит снова заморить себя голодом! Бонэм направилась на обед сильно заранее и в гордом одиночестве, легко избегая зеленых лацканов однофакультетников в этой огромной школе. Просто, чтобы приманить пару сэндвичей и, может, боярышниковый морс. Поймать их и убраться восвояси, и все же… И все же. Она потерпела фиаско. Конечно. Потому что «маленький кружок по-интересам Тома Реддла», как и сам он, уже восседали за слизеринским столом. И она не успела ничего предпринять. — Джинни! — окликнула ее Белинда, стоило лишь сунуть нос в Большой зал. Отступать было бы… нелепо. Смешно. Глупо. Инфантильно. А еще подозрительно. И Бонэм потратив, наверное, минуту на внутреннюю борьбу, все же задавила в себе желание тотчас же сбежать. Но она не собиралась играть в прятки. Она просто отстоит свою точку зрения. Свои желания. Она должна это сделать. Обреченно опустив голову, Джинни поплелась к своей «новой подружке». — Где же, — пропела Нотт, чуть сдвигаясь, что было ни к чему: свободный мест вокруг была тьма. — Мордред раздери, тебя носит весь день? — Училась, — Бонэм выдавила дружелюбную улыбку. — В субботу? — Белинда насмешливо оглядела соседку с ног до головы. — Что, прямо с утра? — Мне есть, что наверстывать, — несколько грубовато отозвалась Джинни, оглядывая стол перед собой. «Сейчас она начнет спрашивать про Клуб Слизней…» Бонэм, наконец, заприметила супницу. И желудок снова болезненно сжался. А на языке явственнее проступил вкус зеленых яблок. В ушах насмешливым эхом прогремел их холодный и звучный хруст. И ее едва не передернуло. — Мерлин, молю, — фыркнула Нотт. — Только не превращайся во второго Реддла. Бонэм едва удержалась, чтобы не ощетиниться. Вместо этого заставила себя потянуться за супом. — Так с кем, кстати, ты идешь? — спросила вдруг Араминта. Да, это был он — вопрос от которого Бонэм удавалось прятаться уже целых пол дня. Нет, не прятаться! Держаться на расстоянии, пока… Пока не наберется смелости. И Мелифлуа ведь вовсе не интересовало, собирается ли Бонэм вообще куда-то идти этим вечером. И это было, пожалуй что, самым… неловким. Дело это виделось, по всеобщему мнению, давно решенным. Араминта лишь спросила, кого Джинни хочется в спутники. «Ни с кем» — почти соскользнуло с языка. Почти. Но духу снова не хватило. — М-м, — Бонэм нужно было что-то ответить, разумеется. Но сообщать о категорическом отказе вот так: на обеде, окруженная всеми, кто был, похоже, весьма заинтересован в том, чтобы она пошла, было… Сложно. Честно говоря, самым идеальным вариантом все равно казалось просто не попадаться им на глаза. Отсидеться в гостиной, назавтра посетовать на плохую память, быть может, посетить Больничное крыло, сказать, что переучилась до пелены перед глазами — на всякий случай, для хорошего алиби. Идеальным, но не правильным. Идеальным, но… «Прятаться — нарушать их правила.» Честно говоря, самым верным решением, было сделать, как от нее хотят. Прятки от софакультетников и самой ей казались опасным ребячеством. Сколько алиби она им не предоставит, их все равно ни в чем это не убедит. Они рассердятся и… Мордред, но она ведь их знает. Не так хорошо, как стоило бы, но… Честно говоря, Джинни не придумала ни одной весомой причины — даже для самой себя — почему она не желает посещать вечеринку профессора Слизнорта. Урывочные, расплывчатые аргументы способны были сформироваться четко лишь в глупое, инфантильное «мне не хочется». Просто ощущала это острое, до зубного скрежета, нежелание проводить вечер со снобами и выскочками, составляющими костяк «коллекции» Горация Слизнорта. И, конечно, Томом Реддлом… Ей думалось, что она будет там совершенно не к месту. Ей думалось, что ее позвали забавы ради. Выбор был так себе — как и всегда. Лезть на рожон и не пойти? Или пойти и оказаться, вероятно, предметом чьих-нибудь насмешек? Оказаться под пристальными взглядами Мелифлуа и… Реддла. Ее план «не высовываться» в обоих случаях не работал. Что так, что так она привлечет к себе нежелательное внимание. И ей, как ни крути, все равно придется выбрать меньшее из зол. В конце концов. Проблема заключалась в том, что Джинни на самом деле не знала, что из этого собственно «меньшее». А еще не могла найти в себе смелости отказаться. Вот так, напрямую. А иначе было нельзя. — Я иду с Элиасом, — голос Мелифлуа звучал категорично. Хоть и певуче, каким казался почти всегда. Джин сгорбилась. — Это вообще не вашего ума решения, дамы, — фыркнул Блэк, сидящий напротив, мигом отвлекаясь от очередной беседы о Грин-де-Вальде с Эйвери. Бонэм неосознанно мазнула взглядом по его хорошенькому и высокомерному лицу. — Только попробуй сказать, что… — прошипела Араминта. — Что джентельмены разберутся без тебя, Минти? Джинни перебирала пальцами половник, с преувеличенным интересом вслушиваясь в разгорающийся спор. Было совершенно неплохо, что тема так мило перетекла в иное русло. Но надолго ли? — Мы помолвлены! — рявкнула Мелифлуа. Так резко и неизящно, что Бонэм едва удержалась от улыбки. — Но не женаты, верно? — хмыкнул Блэк. — Да и узы брака, это… — Блэк! — одернул его Элиас. Бонэм взглянула на Нотта. Тот сидел прямо рядом с Томом Реддлом, на которого слизеринка избегала смотреть с самого незапамятного урока Защиты от Темных Искусств. Сумела удержаться и теперь. Нотт выглядел недовольным. — Не будь таким лицемером, Элиас… — протянул Орион, вонзая нож в утиную грудку, едва умещающуюся в тарелке перед ним. — Блэк! — прошипела Араминта. Ее собственные приборы со стуком упали на столешницу. — Если что-то считается обыденным в твоей семье, это не… — Не значит, что так у всех, а, Минти? — оскалился Орион. И Джинни даже не заметила, что уже с минуту, вероятно, сжимает рукоятку половника, бросая взгляд то на одного, то на другого участника конфликта. — Хочу разочаровать тебя, — продолжил Блэк. — Милая, так… — Хватит. Половник выскользнул из пальцев. И Джинни в оцепенении уставилась на янтарно-желтые пятна, пропитывающие кружевную салфетку под супницей. Все в нем — от взгляда до манеры речи, от мимики до движения рук, даже малейшее упоминание его имени — вызывали в ней чувство такое тревожное, такое противоречивое… Она ничего не могла с собою поделать. Голос Тома Реддла звучал до тошнотворного обыденно. Спокойно. Как всегда. — Позволишь? И в следующий миг, пальцы школьного старосты скользнули по костяшкам Джинни, прежде чем ловко подхватить рукоятку половника. «Его чертовы пальцы!» — только и успело промелькнуть в голове. А память тем временем уже услужливо подкидывала события вчерашнего занятия. «Мордред!» Его запах, дыхание, колышущее прядку у виска. И вибрация его грудной клетки у нее за спиной. Все это… все эти детали… отравляли мысли, напитывали ядом все тело — делали мышцы чересчур чувствительными, заставляли их ныть. Это было почти болезненно. И вместе с тем необъяснимо приятно. Румянец пропитал щеки Бонэм точно такими же неровными разводами, как и суповые капли белую салфетку на столе. А желудок скрутило так сильно, будто она забросила туда еще пару десятков зеленых яблок. — Осберт составит компанию мисс Бонэм сегодня вечером, — как ни в чем не бывало продолжил Реддл. И слова эти… будто бы, ставили точку во всем этом разговоре. И ей стоило бы возразить. Прямо сейчас. Озвучить уже, наконец, свой отказ. Но губы ее словно склеились. Реддл призвал палочкой пустую миску. Перелил в нее пару половников рыбной похлебки и протянул Джинни. Она приняла ее из его рук, действуя скорее механически. Том Реддл все решил за нее. За них всех. И это было не впервой, верно? Одна ее часть хотела огрызнуться — сказать что-то резкое, категоричное. Отказаться. Бросить хлесткое «нет» прямо в это безэмоциональное, приправленное нарочитой вежливостью, лицо. И затем наблюдать, не без острого любопытства, что станет он делать. Но вот вторая ее часть… Более благоразумная часть… Но вот… его пальцы, коснувшиеся руки всего мгновение назад… Прямо как вчера. — Вот и славно! — преувеличенно восторженный голос Белинды разорвал тишину ударом хлыста. Джинни вздрогнула, не удержавшись и… Словно сморгнув наваждение, ощутила нахлынувшую реальность, будто вылитый на голову ушат ледяной воды. И заставила себя резко опуститься на скамью. «Мерлин!» — Ни к чему все эти споры. Тем более, — Нотт понизила голос, будто кто-то посторонний вообще мог их слышать. — Одна птичка нашептала мне, что Слиззи пригласил сегодня Септимуса Уизли, вы же слышали, этим летом его номинировали на премию… Джинни вскинулась на соседку. — Уизли, Белла, серьезно? — фыркнула Араминта. — Его семья ходит по самому краю, еще немного и… «Уизли?» Бонэм ощутила, как покрываются влажной пленкой ладони. Реддл с его пальцами был забыт в мгновения ока. — Он не последняя фигура в министерстве, Минти, было бы глупо… — Ой, умолкни. Я скорее спрыгну с Астрономической башни, чем подойду к предателю крови. — Он еще не… — Забавно, я думал, тебя больше заинтересует возможность повидаться с Кристофом… — хихикнул Блэк, в этот раз отчего-то принимая сторону Араминты. Мерлин, он был так непостоянен в выборе жертв своих уколов. — А еще будет Абраксас. «Кристоф?» — не без внутренней дрожи подумала Бонэм. Дрожи страха? Предвкушения? — «Кристоф Розье?» Джинни отодвинула миску с рыбной похлебкой. Кажется, вопрос решался сам собой. Мордред, почему она не подумала обо всем этом раньше? Было так страшно оказаться посмешищем — снова — что Бонэм совсем упустила из виду что-то действительно важное. Это было ее дурной привычкой, похоже. Слизеринка моргнула пару раз и отвернулась от отражения. Если Белинда считает эти пустые глазницы на ее лице красивыми и уместными, что ж — так тому и быть. Кто она такая, чтобы спорить? Белинда расхаживала взад-вперед перед резной узкой дверцей ватерклозета. И была похожа на разгневанную рысь, что заперли в клетке. Джин наблюдала за ней какое-то время, прежде чем решить заняться, наконец, своими мантиями. Но не успев до конца отвести взгляд, Бонэм уловила краем глаза, как соседка вдруг остановилась. Просто застыла на месте, уставившись Джинни за плечо. Бонэм повернула голову, прослеживая за ее взглядом. И наткнулась на замершую в дверях их спальни Араминту Мелифлуа. Несколько… потрепанную Араминту Мелифлуа — если этим словом вообще можно было как следует ту описать. «Интересно» — Араминта, — сорвалось с губ Нотт. И краем сознания Бонэм успела отметить, что Белинда крайне редко обращалась к их старосте полным именем. Это было интригующе. Мелифлуа, справившись с собственным секундным оцепенением, уверенно шагнула в комнату и закрыла за собой дверь. Джинни разглядывала ее из-под полуопущенных ресниц. И чем дольше тем занималась, тем сильнее ощущала себя… лишней в их спальне. Волосы Араминты были в беспорядке, хотя одежда казалась идеальной — ровные складки юбки, идеально заправленная сорочка и хорошенько прилаженный жилет с серебряной строчкой на резинке и ви-образном вырезе. Белый воротничок застегнут по-пуритански наглухо, под самым горлом, но… Белый воротничок не был достаточно высоким, чтобы скрыть темнеющий на алебастровый шее кусочек… звездного неба. И еще один, почти скрытый тенью подбородка. И еще — под самым ухом. Не засосы — настоящий космос. Джинни отступила к своей кровати, чувствуя себя не к месту все сильнее. По щекам Мелифлуа расплывался еле заметный в тусклом свете румянец, но лицо оставалось надменным и не проницательным. Все целиком, кроме, разве что, судорожно, будто болезненно, блестящих глаз с невозможно широкими зрачками. Бонэм бросила короткий взгляд на Белинду. И едва не отшатнулась. Лицо той пожирала неприкрытая, голая ярость. — Белинда, — нарушила тишину Мелифлуа, отвешивая подружке легкий кивок. И губы, очертившие каждую букву этого имени, были до того распухшими. До того красными, блестящими от подсыхающей слюны, что Бонэм ощутила, как и собственные щеки заливаются краской. Джин вдруг подумала, что хорошо бы было убраться отсюда подальше. Ведь воздух в комнате так загустел, что тот можно было бы резать. Температура, будто, упала, а ноздрей коснулся едва уловимый, словно дразнящий, запах озона. Ей не было до конца понятна причина столь явной перемены в настроении Белинды. И, говоря честно, Бонэм не особенно это интересовало. Но едва ли не электризующийся от чужой ярости воздух наводил на мысли, что вот-вот должно было что-то случится. Что-то определенно нехорошее. Бонэм потянулась за палочкой, торчащей из кармана сарафана, не совсем представляя, что, собственно, собирается предпринять. Она вновь посмотрела на Нотт, готовясь… готовясь к чему угодно, но… — Прекрасно, — прошипела Белинда, вдруг прервав их с Мелифлуа безмолвный обмен взглядами. А затем повернулась к двери в ватерклозет, шум воды за которой как-то совсем незаметно стих, и рявкнула: — Диффиндо! Воздух взорвался громким хрустом. Таиса Уркхарт завизжала. А у Джин Бонэм, успевшей увернуться от пары внушительных щепок, едва глаза на лоб не полезли. Дверь… раскололась неровной трещиной. Одна из половинок, качнувшись, съехала на пол, открывая бледную и перепуганную Таису, едва успевшую прикрыться длинным, серым полотенцем. — Выметайся, — прошипела Нотт, перешагивая то, что осталось от двери. Ее палочка целилась прямиком в лоб сокурсницы. Джин открыла было рот, чтобы вмешаться. Но затем… медленно закрыла его. Это было не ее дело. Она поспешила отвернуться от выпрыгивающей из ватерклозета перепуганной и полуголой Уркахрт. Это было не ее дело. «Не высовываться» Бонэм призвала из-под кровати уменьшенные коробки с увешанной вензелями надписью «Мадам Малкин». И заставила себя сосредоточиться на мыслях о предстоящем ужине. О парадной — единственной в ее гардеробе — мантии, что ей следовало надеть. О косах, которые еще надобно было приладить в какую-никакую прическу. Но из головы все равно никак не хотел выметаться этот раздражающе-назойливый вопрос: «Что это, черт возьми, было?»              

***

              И перед и на самом званом ужине профессора Слизнорта Белинда глядела с холодным презрением не только на свою старосту-подружку. Но и на близнеца-братца. «Занятно» — это было всем, что пока сумела сложить в своей голове Бонэм, касаемо данной ситуации. Куда больше ее мысли занимало происходящая вокруг…феерия. Запахов, вкусов, цветов, людей. Она думала, что привлечет много внимания — неуместная, не выдающаяся белая ворона — лишний галечный камушек среди сапфиров, алмазов, изумрудов и рубинов слизнортовской короны. Какая глупость. Незаметнее, чем здесь — на этом торжестве успеха — ей было не стать нигде больше. Званый ужин проходил в кабинете профессора Слизнорта, что был недалеко от их классов Зельеварения, здесь же — в подземельях. Джин не приходилось раньше бывать в этом месте, но она была уверена, что выглядело оно обыкновенно совсем иначе. Магия… была так удивительна. «Так сильна» — думала Джинни, застыв на самом пороге. Ее это восхищало — с самого появления в больнице Святого Мунго. То, каким прекрасным был мир волшебства. Как много мог предложить своим обитателям. Как много тайн еще скрывал. Ей хотелось бы — быть может однажды, после того, как окончит школу, как выяснит кто она такая — разгадать его. Изучить. Настолько, насколько это вообще было в ее силах. Ей хотелось знать все… Ей так повезло быть его частью. Могла ли судьба быть еще щедрее? Джинни не хотелось даже и думать, что было бы, родись она магглой. Проживи она всю жизнь, бок о бок со всеми чудесами магии и… словно слепец, никогда не замечая их света. Не зная. Не чувствуя. Не веря. Хуже участи было невозможно представить. — Впечатляет, не правда ли? — раздался голос позади нее. Конечно, она легко узнала его. Но была так поглощена всем этим великолепием перевоплотившегося кабинета, что и не подумала испугаться. — Да, — только и сказала Джинни. Потому что… какая сейчас была разница? Бонэм была слишком очарована происходящем вокруг. Осберт, вопреки всем возможным писанным и неписанным правилам приличия, не стал дожидаться, когда она наглядится на убранство слизнортовских владений. Пробормотав что-то о премьер-министре, он спешно ретировался, оставив ее одну торчать у порога. Но она не была больше одна. Том Реддл поравнялся с ней: — Профессор очень талантлив в Трансфигурации. Клянусь, он дал бы фору и профессору Дамблдору. — Думаешь? — Джинни все еще неотрывно следила за порхающими над свечами люстры, словно сотканными из их света, маленькими драконами. Они изрыгали пламя, поддерживая неровное свечение фитилей. — Думаю, — просто ответил школьный староста. Ни насмешки, ни привычной отстраненности не сквозило в его голосе. Казалось, он тоже был очарован. Мог ли он, действительно, быть? Имело ли это значение? — Магия так… — проговорила Бонэм. — Чудесна? – а вот теперь-то в его голосе звучала... насмешка. Джинни не предала ей значения: — Сильна, — озвучивать собственную мысль оказалось легко. Будто она разговаривала не со слизеринским принцем вовсе. Том Реддл повернул к ней голову. Джин заметила это краем глаза, все еще не желая упускать из вида ни одной детали убранства. — "Сильна"... — медленно повторил слизеринец. — Об этом Вы думали? Стоя здесь столько времени. — Я думала, — сказала Джинни, пребывая здесь и не здесь — глубоко в своих мыслях — в тот же момент. — Что мне очень повезло. Всем нам, конечно. Быть теми, кто мы есть. Видеть то, что мы видим. Знать о том, что мы знаем. Делать то, что умеем делать. Она замолчала. Зачем она все это говорит? Но Реддл только смотрел на нее, словно позволяя окончить мысль. — Я думала, — нерешительно продолжила Джинни. — Чем жить в слепом неведении, лучше и не жить вовсе. Не быть частью этого мира: словно не существовать вообще. Это… — Пугает? — поинтересовался собеседник. — Быть никем? — Я бы точно не смогла быть никем, — быстро сказала она, прежде чем… опомниться. Что, Мордред подери, она говорит? А главное кому. Но Реддл не поднял ее насмех. Не превратился обратно в обычную бесстрастно-холодную версию себя. Вместо этого он… Улыбнулся. — Безымянная волшебница, свалившаяся на голову владельца лавки темно-магических артефактов. Разгадавшая одну из самых больших тайн замка — Выручай-комнату. Посылающая летучемышиный сглаз такой силы, что Вилкост хвалилась еще полнедели. Победившая целый факультет в Змеиную ночь. Без палочки. — Он сделал небольшую паузу, словно борясь с собой, прежде чем продолжить. — Ты можешь быть кем угодно, пожалуй. Только не никем. Джинни удивленно на него посмотрела. Встретилась с его глазами впервые со вчерашнего занятия Защиты от Темных искусств. Вообще-то это было донельзя странно — торчать в самых дверях, не решаясь сделать шаг навстречу великолепию слизнортовской вечеринки, и вести задушевные беседы с самым неоднозначным представителем факультета. Выслушивать от него… что это, м-м? Комплименты? Запихивать подальше мысли о возможных подвохах, развешивать уши и чувствовать как краска смущения — приятного смущения — разъедает бледную кожу щек. И все же именно это Джинни — Джин — Уизли — Бонэм — и делала. Делала и, к собственному стыду, ни секунды не жалела или сомневалась. По крайней мере пока. Странно, верно? — Знаешь про мой летучемышиный сглаз? — Зачем-то спросила она, просто потому, что подумала, что что-то точно нужно сказать. Джинни вовсе не была удивлена, но слова получились игриво-ошеломленными. Быть может, она стала просто лучше играть свою роль? — Я не глухой, — его губы изогнулись в легкой усмешке. А затем он сказал: — Ты «Загадка Дамблдора», знаешь? — Прости? — Так тебя называют преподаватели. «Что?» — Я… нет. Я не знала. — Это очень любопытно, не находишь? То, что он так вцепился в тебя. На самом деле ему ничто не мешало оставить бедняжку без воспоминаний в Больнице Святого Мунго. От этой мысли Джин передернуло. Была бы она так же влюблена в магию, оставшись в отделении для волшебных душевнобольных? — Но он этого не сделал, — продолжил Реддл. — Почему? — Вот в чем вопрос. Они все также стояли на самом пороге развернувшейся перед ними феерии. И, казалось, ни один, ни другая не спешили его переступать. Наслаждаясь всеми дарами магии на расстоянии. Два сторонних наблюдателя. Только и всего. — Ты поэтому… — Джин вглядывалась в его глаза. Темно-синие, глубокие. Они имели вкрапления карего — кольца у самых зрачков, отчего те казались ужасно широкими, несмотря на то, что света вокруг было предостаточно. — Поэтому решился помогать мне? Хочешь разгадать загадку? Раньше него? — Я люблю загадки, Джинни Бонэм, — ответил Реддл и шагнул, наконец, в кабинет. Неровный свет драконьего пламени и свечей упал на его лицо, волосы. Сделал те светлее, теплее. Но Бонэм не обманывалась. — Что не удивительно, учитывая мое имя. Он усмехнулся. И отчего-то Бонэм усмешка эта показалась очень странной. Тома Реддла поглотил слизнортовский званый вечер. И Джинни не оставалось ничего, кроме как тоже шагнуть в его объятия. Следом за наследником Слизерина. Следом за человеком, приведшим ее в этот удивительный мир. Доставившим ее в Мунго. По крайней мере ту «ее», которую она знала. Что было «до»… Оставалось лишь надеяться, что Бонэм выяснит хоть когда-нибудь. А пока… Пока это казалось не таким уж и важным. Потому что Джинни Бонэм подумалось, что это был первый раз, когда она увидела настоящего Тома Реддла. И улыбка, против воли растянувшая губы от этого осознания, была по-настоящему счастливой. Тоже, вероятно, впервые. Странно, верно?              

***

              Пышное убранство личных комнат профессора Слизнорта безнадежно меркло по сравнению с людьми их заполняющими. Она не знала их всех — откуда бы ей было знать — но несколько, нет, вероятно, десятки лиц приходилось уже встречать. На страницах «Ежедневного пророка». Нет, упаси Мерлин, Слизнорт вовсе не пригласил на свой званый вечер — «Элитарный междусобойчик», как обозвала его про себя Джинни — Гриндевальда или Гитлера. Но, Мордред побери, здесь был даже Министр магии. Сам чертов Леонард Спенсер-Мун. Как выяснилось тот был одним из первых выпускников Горация, и именно бывший учитель зелий поспособствовал — если верить шепоткам, достигнувшим ушей Бонэм — головокружительной карьере мальчика на побегушках из Отдела магических происшествий и катастроф, который теперь стоял во главе залы, сверкая значком Главы министерства. Джинни думалось, что Слизнорту, вероятно уже лет сто. Джинни думалось, что она очень недооценивала своего профессора. Джинни думалось, что ей еще предстоит только выяснить, скольких еще она недооценивала. Она вообще провела за размышлениями, наверное, большую часть этого вечера. Не слишком дальновидно, учитывая состав его гостей, но… Но все они дали ее мозгам столько пищи… Какой невероятно глупой, наверное, казалась она всем остальным неделями раньше. Какой невероятно глупой она, вообще-то, была. Мир магии: чудесный, волшебный… Он ослепил ее. Сколько всего было вокруг — в этих слизеринцах, когтевранцах, пуффендуйцах и гриффиндорцах. В наставниках, целителях, даже продавцах. Во всех этих волшебных людях, что были частью волшебного мира: очень важной, движущей его, развивающей. Она не замечала совсем ничего, перла напролом, как паровоз, совершенно не обращая внимания, кого задевает — нарочно или случайно. Но все здесь было так связано. Мир магии… стоял на фундаменте из волшебного общества. Волшебное общество… было похоже на паучье гнездо. Липкая паутина. Сотни, миллионы лучей, что связывали всех и каждого между собой. И ей хватило наивности желать оставаться от всего этого в стороне. И ей только сейчас стало ясно, что она практически собственными руками пыталась выкинуть саму себя за борт. Она не может не быть частью волшебного общества. Если не хочет лишить себя самого их мира. — Ты на удивление хорошо выглядишь, — только высокий и певучий, хорошо знакомый, голос сумел вывести ее из размышлений. Потому что Араминта Мелифлуа была способна заставить трепетать даже волосы на затылке. От неприязни. Джинни и не заметила, как пальцы едва не до хруста сжали хрустальный бокал с белым вином. Белинда не солгала, на званых вечерах Слизнорта волшебный алкоголь лился рекой. И, казалось, совершенно всем было глубоко плевать, что некоторые участники встречи едва достигли пятнадцати лет. — Ты неправильно его держишь, — тем временем сообщила Мелифлуа. Джинни, разглядывающая лицо своей старосты, пропустила ее фразу мимо ушей. Белинда снова не солгала: глаза Араминты обрамляли точно такие черные тени, делая лицо точно так же — как и у самой Бонэм — похожим на череп с пустыми глазницами. Этот… прием украшал почти каждую девушку или женщину, оказавшуюся на званом вечере. Мелифлуа больше не произносила ни слова, с нарочито легким неодобрением уставившись на бокал у Джинни в руках. И Бонэм все же пришлось спросить: — Прости, что? — За ножку, — сказала Араминта, все еще не отрывая глаз от бокала. — «Шардоне» держат за ножку. Посмотри, ты обляпала пальцами всю чашу. И вино в ней теперь отвратительно теплое. — Ша?.. — Так называется твой бокал, Бонэм, — фыркнула Араминта. Джинни перевела взгляд на напиток в своих руках. — Бокал для белого вина, — закатила глаза слизеринская староста. — Мерлин, тебе повезло, что Слизнорт недолюбливает Борджин. Она бы на следующем же занятии запихала его тебе в глотку. И не вытащила бы, пока не убедилась, что ты выучила наизусть весь алкогольный этикет. — М-м... — Просто не позорь нас. Араминта спешно развернулась и отошла от нее. А у Джинни еще с добрую минуту словно набатным боем стучало в висках это «нас». И лишь после этого, пальцы послушно соскользнули на ножку. Едва не выронив прежде сам бокал. «Снобка» — не без доли веселья подумала Бонэм, разглядывая затылок Мелифлуа. Араминта была хороша. В белой, нет белоснежной, мантии с прорезями в локтях, вместо рукавов, что струилась по ее спине до самых пят — словно плащ. Джинни уже приходилось видать подобный крой — в эркерной витрине «Твилфитт и Таттинг» — такое ей самой точно было не по карману. Парадная одежда Бонэм была… сильно похожа на школьную форму. Такая же черная мантия, разве что с узкими рукавами и без привычного остроконечного капюшона. Она скреплялась на ключицах серебристой — но не серебряной — застежкой. И позволяла полам чуть расходиться, открывая нижнее одеяние. Тоже не слишком примечательное, на самом деле — лишь черное, свободное платье чуть выше середины икры. Единственным декором в котором был белый накладной воротник на завязках — широкий, кружевной — что заканчивался треугольными уголками на самых грудях. Все, что она могла позволить себе. И рядом не стоять с Араминтой Мелифлуа. И со всеми остальными гостями, пожалуй. Кроме нее, в черном не было замечено ни одной женщины. Похоже, этому цвету здесь отдавали предпочтение только мужчины. Это — вкупе с собственной незначительностью и никчемностью — заставляло чувствовать себя здесь слишком лишней. И пускай никто даже и не смотрел в ее сторону, ее вообще, словно, не замечали, но… Но Джинни уже опрокидывала в себя остатки второго бокала — держа его, конечно, за ножку — и все для того, чтобы отделаться от этого чувства… неуместности на этом вечере. Оно… было похоже на то, как если бы кому-то в голову пришло попробовать напялить левую туфлю на правую ногу, а правую — на левую. И в виде таком захромать на занятия. Никто, быть может, толком и не обратит внимание, но самому будет так… неудобно. И невозможно будет отделаться от мысли, что хоть все и заняты своими делами и разговорами, а все равно нет-нет да и кинут на тебя насмешливый взгляд: «ну что за убожество». Вокруг каждый с какой-то невообразимой быстротой и легкостью находил себе нового собеседника. Гости ходили от одного к другому, обменивались любезностями и заводили беседы, нередко скатывающиеся в хихиканье и дружеские похлопывания по плечам. И только Джинни Бонэм стояла на своем месте подле обтянутого сатиновой белой скатертью высокого круглого столика с бокалами. В одиночестве. И молчании. И куда только подевался ее провожатый? Она не видела его с самого начала вечера. Кажется, Осберт Эйвери просто… бросил ее. Как бы не неприятно было то признавать. Рука потянулась за третьим бокалом. Ей уже даже почти не было неуютно — ведь алкоголь притупил все чувства, оставляя только приятную тяжесть в голове и легкость во всем остальном теле. Только чуточку хотелось спать. И еще чуточку — нарваться на какую-нибудь неприятность или «приключение» — как услужливо нашептывало ей сморенное градусом подсознание. В остальном же… Что ж текущее незавидное положение уже беспокоило куда меньше, чем в самом начале. «Мерлин, храни тех, кто придумал вино...» — Ох, Салазар! Чуть подернутое алкогольной дымкой сознание Бонэм не сразу смогло различить этот возглас среди слившихся в единое осиное гудение остальных. — Мисс Знаменитость, что за изверг оставил Вас здесь торчать в одиночестве? Джинни глупо моргнула, прежде чем память соизволила подкинуть тот самый момент, когда ей приходилось слышать голос этот раньше. «О, Мерлин…» — Мистер Розье, — выдохнула она, поднимая глаза на подошедшего. — Моя слава опережает меня, а? — Он так просто, так по-мальчишески подмигнул ей, что у Джинни запылало лицо от неожиданного, беспричинного удовольствия. Ах, или виной всему было слизнортовский алкоголь? — Скорее Белинда, — ответила Джинни. Вышло насмешливо. И она внутренне возликовала от этого. — Ах, моя благоверная, — страдальчески улыбнулся Кристоф. — Похоже на нее. Но давайте не пренебрегать приличиями, мы ведь, — он склонился к ней, вторгаясь в личное пространство, и заговорчески шепнул, — в светском обществе. Кристоф Розье, филантроп, разгильдяй или лучше эскапист. Так звучит приличнее. Он резко отстранился и изобразил низкий поклон, вытягивая вперед руку. И Джинни скорее по-инерции, чем осознанно, вложила свою ладонь в его: — Джинни Бонэм, — несколько сконфуженно отозвалась она. — Но я уже это Вам говорила. — Все-таки «Джинни»? — его глаза блеснули хитрецой, когда он легонько сжал ее ладонь в приветственном жесте. — Все-таки, — кивнула она, извлекая свою руку из его пальцев. — Приятно, наконец, оказаться официально представленным Вам, мисс Знаменитость. — Кристоф подхватил со столика бокал с вином. — Так отчего же Вы стоите здесь совсем одна? Джинни уставилась в собственный напиток: — Да просто… — Любите уединение? — услужливо подсказал он. — Пожалуй. — А где Ваш спутник? Кто он, кстати? — Эйвери. Осберт, он… — Она сделала вид, будто внимательно изучает залу. Но сдалась, в конце концов. Вино сильно мешало ей… играть свою роль. Так что признаться пришлось слишком спешно. — Вообще-то, я понятия не имею. — Какая свинья! — развеселился Розье. — Хотите заколдую его напиток так, что он обделается прямо перед министром? На душе Джинни стало еще… примерно, в сто раз теплее. «Опасно!» — прозвучало где-то на задворках сознания. Но ей было все равно. — Нет, — засмеялась она. — Но я записала Вам очко. Кристоф стоял перед ней, весь такой холеный и красивый, с непропорционально большим носом — но тот его лицо совсем не портил, делал лишь более… настоящим. Не кукольным, как у Ориона или Белинды. Тома Реддла… И она не могла перестать скользить по всему нему любопытным взглядом. Не задерживаясь ни на чем конкретно, но подмечая и бархатную оторочку лацканов, и большой перстень с рубиновым камнем на среднем пальце правой руки, в которой сжимал ножку бокала. И приглаженные, зализанные, назад волосы — цвета молочных шоколадных лягушек — с выпущенным на лоб одним единственным завитком — точь в точь как у их слизеринского принца. И квадратный — как у маггловских священников — воротник белой рубашки, обвязанный шнурком-галстуком темно-бордового цвета. И брюки со стрелками. И темно-бордовые — практически совсем черные — туфли-оксфорды с полукруглыми носами. Перстень-галстук-туфли. Все одинакового цвета венозной крови — он что-то значил для его семьи? Ей захотелось посмотреть в книге «Священных волшебных династий». — Как Вам Слизерин, Джинни? — вдруг спросил он. — Позволите обращаться к Вам так? Тема переменилась слишком резко, и от нахлынувших вдруг эмоций у Бонэм голова пошла кругом. Ну или причиной всему опять было вино… — Да… Разумеется. — Джинни чуть помедлила. — Слизерин… он… мне… Что, черт подери, ей сказать? — Мне интересно. — Наконец, выдавила она. — Вам "интересно"? — переспросил он, казалось, сильно позабавленный таким ответом. — Да. Мне там… интересно. Кристоф лишь хмыкнул оправляя рукава мантии. Она была черной и… атласной? Нет, другая ткань, вероятно. Но материал заставлял мантию едва заметно переливаться в теплом свете люстровых свечей. — Честно сказать, я не думал, что Вы окажетесь на моем факультете. — И почему же? — с едва задавленным вызовом спросила она, и пальцы неосознанно принялись крутить ножку бокала. Джинни… нервничала. — Вы немного… другая. А Слизерин, ну знаете, это Слизерин. — О да, я знаю. — Не принимайте мои слова за оскорбление, Джинни. Я был приятно удивлен, узнав, куда Вас распределили. Бокал едва не выпал из ее рук: — Правда? И почему же? Вопросы получились куда резче, чем она рассчитывала. — Это делает Вас… еще более интересной. — Он не обратил на ее тон никакого внимания и одним глотком осушил свой. — Я люблю свой факультет. Но Змеиная ночь… сущий кошмар. Я прислуживал целый год идиоту Макнейру. Самый худший курс в моей жизни. — А Реддл? — как-то само вырвалось у слизеринки. Будь она чуть трезвее, ударила бы себя по губам. Будь она чуть трезвее, этот вопрос вообще не сорвался бы с губ. Будь она чуть трезвее, увела бы тему куда угодно подальше… Но она была… сейчас слишком свободна для таких мелочей. — Реддл? — Переспросил Розье, но, слава Мерлину, не стал приставать с насмешками или расспросами. — Кому он прислуживал? Джинни не без усилий заставила свой взгляд перестать блуждать по фигуре собеседника. Сфокусироваться на лице, на глазах. Это было… немного сложно, учитывая туман в голове. — Он… Никому. — Чуть помолчав, Розье продолжил. — Вернее, де-юро мне. Но де-факто… — Что?! Вам? — Бонэм так сильно всплеснула руками, что едва не облила Кристофа остатками вина в своем бокале. — Де-юро. — Он слегка отшатнулся, обескураженный ее реакцией, но быстро взял себя в руки. — Это было фикцией. — И как же?.. — нет-нет, у Джинни никак не хотело укладываться это в голове. Реддл? Реддл? Первокурсник? — Он был новеньким из маггловского приюта! А Вы… чистокровным на…на втором? Третьем курсе?.. — На втором. — Я не понимаю. — Я помог ему. — Почему? — Долг жизни. — Коротко ответил Розье. — Но не будем о грустном. Кому Вас представить? «Долг жизни?!» — звенело в голове. — «Как приютская малолетка сумела спасти кому-то жизнь? Кому-то вроде Розье?» Прямо незадолго до Змеиной ночи. Могло ли это быть простой случайностью? Она как-то читала об этом. Мимолетом проглядела упоминания о различных магических клятвах в… Ох, за минувший месяц она заглядывала во столькие книги, что точно уже и не ответила бы, где именно пришлось обнаружить эту конкретную тему. Но «Долг жизни» — один из самых загадочных и вместе с тем мощных обетов, заключался без ведома или желания — являл собою информацию… весьма запоминающуюся. Ежели один волшебник спасал жизнь другому, то они становились… своего рода связаны нерушимыми обязательствами. Сама магия была тому причиной. И пока долг не был выплачен, обязанный волшебник мучился, нет, вернее даже сказать страдал, от неуплаченного долга. Становился зависим, даже одержим своим спасителем. Это могло свести с ума, ежели долг не возвращали… слишком длительный период времени. «Спаситель» мог требовать в уплату что угодно — вот почему этот феномен так запомнился Бонэм. Что угодно… И невозможно было этой просьбе отказать. Ведь в волшебном мире — как и в маггловском, вероятно — не было ничего ценнее жизни… Джинни разглядывала своего собеседника. Его глаза бегали по слизнортовскому залу, ни на ком не задерживаясь. Она знала — он переживает. Он не хочет — совсем-совсем — об этом говорить. Но ей хотелось спросить еще. Замучить Кристофа расспросами. Спрашивать и спрашивать — еще и еще, пока не выпытает все под чистую. Ей безумно хотелось. Но… Она не стала. — Представить? — Не заставляйте меня думать, что шляпа ошиблась, — сказал Розье немного насмешливо. И этого тона было достаточно, чтобы Бонэм пришла в себя. Частично. — Септимус Уизли, — быстро сказала она. — Белинда упоминала о нем и я… мне было бы интересно узнать ближе кого-то из Министерства. — Но не Министра Магии? — хмыкнул Розье. — Нет. Вы собрались действовать куда тоньше. — Верно, — выдохнула Бонэм, внутренне аплодируя изобретательности собственного ума, даже в условиях такого жуткого опьянения. Септимус Уизли оказался… простачком. Не то, что это было плохо. Он определенно был умен — интересный собеседник. Так могло бы многим показаться. Но… Септимус Уизли был… таким бесхитростным, открытым. Таким… неожиданно плоским. Что против приятелей по факультету казалось Бонэм чем-то неестественным. Не настоящим. Смешным. Не интересным. И вопреки недавним открытиям, Джинни Бонэм почему-то совсем не хотелось иметь отношение к нему или его семье. Конечно, нельзя было судить о них всех лишь по нему, но… Септимус Уизли не производил впечатление ни человека незаурядного ума, ни принципиального, ни амбициозного. Джинни Бонэм, или Уизли — если верить воспоминаниям — тоже, вероятно, такого впечатления пока не производила. Пока. Но она уж точно не собиралась быть кем-то чуть лучше посредственности. А Септимус Уизли казался именно таким. Обычным. Посредственным. Никаким. И, если только он не был хорошим актером — в чем Джинни отчего-то сомневалась — если он был воспитан похожими на него людьми, окружен такими же братьями и сестрами, то Бонэм никогда бы не поверила, что приходилась им, действительно, родней. Не захотела бы поверить. Едва ли люди, вырастившие Септимуса Уизли, бросили бы ее. Не признали в «мисс Знаменитости» из «Ежедневного пророка» свою кровь. Не забрали бы и не задушили заботой... Нет. Так попросту не могло произойти. Это было невозможным. Септимус о своей семье говорил куда больше и с куда сильнейшей охотой, нежели о собственных достижениях в научном магическом мире. Настолько много, что в достижениях вообще приходилось сомневаться. У Джин создавалось впечатление, будто его нынешнее завидное положение — просто стечение обстоятельств. Удача. Случайность. Ни связи, ни хитрость и не гениальность. Зато Септимус Уизли очень любил свою семью — уж в этом сомневаться не приходилось. Он делился неловкими моментами биографии, промахами братьев и родителей, приключениями кузенов и дедушек, с такой легкостью, будто привык говорить об этом постоянно. Это было далеко от понятий приличной светской беседы. Он вываливал слишком личные подробности. И не видел в этом совершенно ничего предрассудительного. «Какой кошмар», — пульсировало у Джинни в голове все время, пока не закрывался его рот. Она не могла быть частью его семьи. Его мира. Она не хотела! Джинни могла бы сказать наверняка: он смутил и обескуражил абсолютное большинство собеседников своими откровениями о морской болезни брата Тристана или аллергии племянницы Люсьен на кактусы. Мало кому было дело до обблеванного гоблина или покрытых желтыми волдырями подмышек трехлетней девочки. Но ему было все равно. Он не замечал выражения лиц окружающих. Ведь ему все эти истории казались забавными. И Джинни Бонэм — слизеринке, впервые пробившейся в приличное общество, водившей «дружбу» с отпрысками самых богатых и уважаемых родов, заинтересовавшей самого Тома Реддла — не представлялось никакой возможность, чтобы проассоциировать себя с ним. Нет. Совершенно нет. Она не такая. Не могла быть такой. Не ослепленной шалостями младших родственников, умилявшейся полупомешательсвом бабки, мечтающей о трех дочках да трех сыновьях курицей-наседкой, отрекшейся от традиций предков, клеймящую неудобные проявления родовой магии, приглядывающей за бесперспективными экспериментами с маггловскими изобретениями старшего брата. И это в разгар самой ужасной и кровавой войны, ими развязанной. Нет. Нет. Ей не хотелось быть частью его семьи. Она не могла ею быть. А Септимус все говорил и говорил, не давая никому и слова вставить. И Джинни хотелось сбежать. И Джинни хотелось все это забыть. — …и, разумеется, мой кузен Эддард не мог все так просто оставить. Он вызвал авроров, но, конечно, это было ни к чему, сами понимаете. Они приехали, а там полный дом экскрементов писки и мы… — Септимус не мог умолкнуть, а его слушатели были слишком воспитаны, чтобы уйти и поискать себе иного собеседника. Он все болтал, а Джинни ощутила пронзающую голову мысль так ясно, как если бы та была клинком вонзившимся между глаз ножа: «Никто не должен узнать об этом» Никто не должен был даже близко подобраться к этой ее новой тайне. К тому, что она могла быть хоть каким-либо образом связана с семьей Уизли. Ни один человек не должен был пронюхать. «Никто, а особенно Реддл» Джинни отчетливо поняла, это казалось так же очевидно, как-то, что небо голубое, — этот секрет способен ее уничтожить. Нельзя такого допустить. Ведь теперь… Теперь все складывалось так хорошо. А Уизли… просто не могли приходиться ей семьей. Просто не могли. Она не была способна выдержать больше ни секунды в обществе предполагаемого родственника. А потому, в конце-концов, ведомая вином, или отсутствием воспитания или и тем и другим сразу — откуда ей было упомнить все правила? — все же решила удалиться, смягчив грубость внезапным плохим самочувствием и необходимостью побывать на воздухе. Свежего воздуха в подземельях, разумеется, еще поискать. Но все же Бонэм, бросив извиняющуюся улыбку сразу и Розье и Уизли, поспешила пройти на выход, внутренне надеясь, что ее вовсе вообще никто особо и не замечал. Это не могло быть далеким от правды. Она ведь была никем. Протолкнувшись сквозь цветник высшего магического общества, Джинни не без труда добралась до злополучных дверей. Запахи дорогого парфюма и диковинных сладостей, живая музыка — с участием, преимущественно, струнных — в исполнении странных существ — и не домовых эльфов и не гоблинов, слизнортовское дорогое вино, раскатистый смех Септимуса Уизли, вгрызшийся, казалось, куда-то глубоко под корку, застрявший там навсегда: все это кружило голову. Заставляло желудок болезненно сжиматься. Сужало картинку, стоящую перед глазами. «Мерлин, не хватало только опозориться здесь, перед всеми!» Бонэм с остервенением толкнула двустворчатые двери и провалилась в спасительную темноту коридора. Здесь было намного лучше. Тошнота отступила. И Джинни, сделав всего пару шагов прочь от вечеринки, прислонилась к холодной стене. Неровная текстура каменной кладки сквозь парадную мантию была хорошо ощутима. Бонэм решила вернуться в гостиные залы Слизерина. Лечь спать, возможно. Прямо сразу. Что-то подсказывало ей — на этом вечере было больше нечего ловить. Она не опозорилась — что уже хорошо. Никто ее не заметил. Она многое узнала о своих возможных родственниках. Возможно, даже больше, чем того бы хотелось. Ей было необходимо выяснить, кто она такая. Да... Но — теперь она понимала — уж точно не через Уизли. Не напрямую. Это было бы…очень чревато. Чревато слишком многими проблемами. И репутация — пусть и хлипкая — стояла не на последнем месте. Пока Джинни здесь — заперта в Хогвартсе, в Слизерине — новоприобретенным положением было бы неправильно пренебрегать. Глупо. «Предатели крови» — так назвала Уизли Араминта Мелифлуа. Джинни не хотелось бы давать ей — и еще паре десятков слизеринских гиен — новый повод для насмешек. Оттолкнувшись от стены, Бонэм сделала пару шагов в темноту — подальше от яркой полоски света под закрытыми дверями слизнортовских комнат. И только потом сообразила, что неплохо было бы воспользоваться Люмосом. Впрочем, глаза-то уже привыкли. После душного вечера, алкогольных паров и горячительной жидкости в желудке темнота казалась… даже немного приятной. Джинни нащупала ладонью проход в стене и без раздумий свернула, все еще не вытаскивая палочки. Краем уха уловила странные, неуместные звуки. Но голова обработала эту информацию значительно позже того, как пальцы нашарили привычное древко, а губы шепнули заклятье, призывающее свет. Коридор обдало бледным свечением — так резко и неожиданно, словно то было вспышкой молнии. Послышался сдавленный вздох. И Джинни отступила на шаг раньше, чем сообразила во что вперился взгляд. Вернее, в кого. Только этого ей не хватало. Белинда Нотт отшатнулась от… Элиаса Нотта. И Бонэм страшно захотелось стереть навсегда из памяти ту картину, свидетелем которой пришлось стать. — О, Мерлин… — вырвалось против воли. Казалось, нежелательных знаний за этот вечер становилось непосильно много для ее скромной персоны. В непозволительно ярком свечении Люмоса губы обоих Ноттов казались слишком красными. И слишком припухшими. Глаза Белинды блестели слишком болезненно. А расстегнутая до груди сорочка Элиаса открывала обзор на слишком многое. И Бонэм не пришло в голову ничего лучше, чем сдавленно прошептать: — Нокс! После чего развернуться на каблуках и прытким шагом — едва ли не бегом — рвануть обратно к спасительной веренице звуков, запахов, цветов и людей слизнортовского вечера. Во что она опять ввязалась?              

***

              Тянуться вновь за зачарованными бокалом вина казалось не лучшей идеей. Впрочем, какая разница? Джинни переминалась с ноги на ногу у все того же, уже хорошо знакомого столика, круглого и высокого, обтянутого скатертью. Неподалеку, придерживая друг-друга за локоток, щебетала компания молодых ведьм. Вероятнее всего, недавних выпускниц. Их безостановочная болтовня была громкой, но недостаточной, чтобы всеобщим гул голосов и музыка не поглощали ее. От буйства красок, запахов и звуков у Бонэм начинала болеть голова. И вопреки здравому смыслу, она одним рваным движением опрокинула в себя целый бокал. Глотку обдало жаром, и Джинни приложила все усилия, чтобы не зайтись кашлем. Холод пальцев, сжавших вдруг ее плечо, оказался хорошо ощутим даже сквозь тонкую ткань парадной мантии. Мерлин! — Джинни, милая, — голос Белинды был как и обыкновенно хриплым. — Не уделишь мне минутку? Бонэм медленно обернулась, натягивая на лицо радостную улыбку. Она не совсем понимала, как вообще стоит себя теперь вести. И алкоголь был, пожалуй, тут даже почти не при чем. — Белинда! — Нарочито непринужденно выдохнула она, сжимая ножку бокала, снова сам собою заполняющегося вином. — Ох, ну надо же, — фыркнула слизеринка. — А в коридоре у тебя была такая мордашка, знаешь... Будто Инфернала увидела. Уголки губ Джинни дрогнули, но она приложила все усилия, чтобы улыбка не сползла с лица: — Ну… просто… Темные брови Нотт взлетели вверх. Ее глаза сделались еще более прищуренными, чем обыкновенно. — Что «просто»? — спросила она, изучая, нет… препарируя взглядом разом потерявшее все краски лицо своей новой «подружки». — П-просто, — Джинни запнулась, уставившись в бокал — куда угодно, лишь бы не на слизеринку, — просто подумала, что… — отчего-то оказалось мучительно сложным сказать это вслух. — Подумала, что ты и… Мелифлуа… Она замолчала, обреченно подняв глаза обратно на Нотт. Что она вообще может сказать? Белинда продолжала разглядывать Джинни. И совершенно не собиралась ей помогать. — Я думала, что ты… вы… Мерлин! — Да просвети же уже меня, милая! — Я подозревала, конечно. Конечно, что вы… между вами с Мелифлуа, что-то есть. Что-то… не дружба. И я… не ожидала, что на самом деле, все это… Элиас… — О Салазар, Бонэм! — фыркнула Белинда. — Ты разучилась разговаривать? Может хватит? — Ее взгляд выразительно скользнул на зажатый в пальцах Джинни бокал. — Да! — спешно отозвалась Бонэм, отсавляя тот обратно на столик. — Наверное. Разговор выходил… ожидаемо неловким. И ожидаемо тревожным. — Так тебя это смутило? О, Джинни могла бы выкатить ей целый свиток с тем, что ее смутило. Вместо этого лишь неопределенно повела плечами. — Если лицо красивое, то какая разница чье оно? — Тем временем продолжила Нотт. После чего сделала большой глоток и тоже отставила бокал на столик. — И если мне хочется его поцеловать, я поцелую, и плевать женское оно или мужское. «Лучшей подружки или твоего близнеца-братца?» — мелькнуло в голове у Джинни, но она благоразумно прикусила язык. «Женское или мужское» — в данной ситуации это действительно имело куда меньшее значение, чем все остальное. Куда страннее — это вообще верное слово? — было то, чьими именно эти лица были. Все это было уже слишком. Не то, чтобы останови Нотт выбор, к примеру, только на своем брате, сильно облегчило бы шок, что сковал, казалось, все внутренности Бонэм. Она буквально не могла пошевелиться, пока Нотт торчала рядом. Но… если они оба... Джинни ни черта не понимала! — «Обливейт» или клятва? — совершенно обыденным тоном вдруг спросила Белинда. — Что? — Ты предпочтешь, если я сотру тебе память или дашь магическую клятву держать свой язык за зубами? — услужливо разъяснила Нотт. — Я и так не стану никому… — Конечно не станешь. Я не могу этого допустить. Так что, «Обливейт» или клятва? Джинни стиснула зубы. А Белинда лишь щурила свои лисьи глаза. И взгляд ее был ледяным. Бонэм сверлила ее бесстрастное лицо несколько мгновений, прежде чем взять себя в руки. Заставить себя расслабить плечи и перестать сжимать челюсти так, что зубы грозились вот-вот покрыться трещинами. — О, Белинда! — раздалось из-за плеча. — Не видела тебя весь вечер, где ты пряталась, маленькая проказница? Джинни оглянулась. От веселой компании молодых ведьм отделилась невысокая фигура в темно-зеленой мантии. — Вальбурга! — Голос Белинды, оставшейся у Бонэм за спиной, сочился чем-угодно, кроме радости от внезапной встречи. «Вальбурга Блэк!» — тут же определила для себя Джинни, приглядываясь к фигуристой девушке перед собой уже чуть внимательнее. Она была немного похожа на Ориона — те же темные, густые волосы. Те же серые — стальные — глаза. Но в отличие от родственника, Вальбурга не была ни высокой, ни жилистой. Ее волосы сильно вились, а веки были тяжелые, делая взгляд перманентно томным. «Она точно сука» — Джинни хватило лишь пары секунд, чтобы это понять. Вальбурга Блэк — весь ее вид — едва не кричали о том, что она способна дать фору даже Араминте Мелифлуа. — Как там наш милый Орион? — сладким голосом спросила Блэк, начисто игнорируя стоящую перед ней Бонэм, глядя прямиком ей за плечо. — Не забываешь, держаться от него подальше? — Разумеется… — в тон ей ответила Белинда, поравнявшись с Джинни, — забываю. Нам с ним бывает очень весело, знаешь? — О, даже так, — губы Блэк растянулись, обнажая сжатые зубы. — Что ж, веселись, пока можешь, миссис Розье. А после посмотрим, стоило ли оно того. Джинни кожей почувствовала, как напряглась рядом Нотт. А Вальбурга продолжила: — Скажи-ка, а правду говорят, будто Кристоф стал совсем как отец? Ну, знаешь, настоящая душка… со всеми, кроме членов своей семьи. — Про тебя не говорят даже этого, — быстро и совсем неуверенно, что совсем не было на нее похоже, парировала Белинда. — Скажи-ка, а это обидно? Быть очевидцем заката древнейшего и благороднейшего дома… наблюдать его превращение в клан безумцев и пьяниц? Но Блэк проигнорировала этот выпад: — А это значит… — она демонстративно долго разглядывала Джинни, прежде чем продолжить. — И есть твоя новая подруга. Наслышана-наслышана. Все вы вдруг сделались омерзительно неразборчивы. Не поделишься причинами? — Прости, но раз ты еще не знаешь… — Протянула Нотт. — Вероятно, так и придется томиться в неведении. Приятно было повидаться, Бурга. Нам с моей новой подружкой пора найти занятие поинтереснее. Пальцы Белинды клещами вцепились в локоть Бонэм. После чего она резко развернулась и потянула Джинни в самую гущу гостей Слизнорта. — Что… — протестующе начала было Джинни, но Нотт ее перебила: — Так что ты решила, дорогая? — едва не прошипела она. Бонэм резко остановилась, пытаясь вывернуться из цепкой хватки Белинды. Но у нее ничего не получилось. И оставалось лишь свирепо — нарочито свирепо — уставиться в переливающиеся нездоровым блеском глаза «новой подружки». Нотт таращилась в ответ. — Клятва. — Спустя, вероятно, минуту все же, скрипнув зубами, сдалась Джинни. Не торчать же здесь до утра. — Вот и славно, — кивнула Нотт, словно только такого ответа и ожидала. — Я не сильна в ментальных проклятьях. — Она оттолкнулась от колонны. — Через пять минут в женском туалете. И с этими словами слизеринка — легкой и чуть прыгучей походкой — направилась прямиком к выходу из приемной залы. Оставила Бонэм истуканом стоять посреди оживленной толпы. Джинни вцепилась зубами во внутреннюю сторону щеки. Белинда Нотт, кажется, даже ни на мгновение не усомнилась в том, что Бонэм не воспользуется этими минутами одиночества, чтобы растрепать направо и налево ее грязный секретик. Растоптать ее репутацию. Просто уничтожить… И Вальбурга Блэк бы была лучшим, пожалуй, слушателем. Но Белинда Нотт была права. И как бы Джинни ни хотелось сделать это — хотя бы просто, чтобы ответить на угрозу… У Джинни хватило благоразумия держать язык за зубами.