Исповедь Убийцы

Совесть — это моральный светильник, озаряющий хороший путь; но когда сворачивают на плохой, то его разбивают.

©Георг Гегель

***

      Холод. Он всегда чувствовал пробирающий до мурашек холод. Какой бы не была погода, как бы не было солнечно — суровый мороз сковывал все тело и не давал даже двинуться, вздохнуть.       Потрошитель привык к этому чувству.       Зима — холодящая, как в детстве, зима. Она преследовала его всю жизнь и не давала покоя даже сейчас.       Пылающий огонь, чужая кровь, резаные раны — ничто из этого не могло согреть, помочь, избавить от озноба. Смерть, разрушения, адреналин во время очередной битвы — всё бесполезно, бессмысленно. Спасения не было, врачи разводили руками. Холод проникал во все тело на молекулярном уровне.       Ноющая боль, такая мерзкая и противная, приводила в чувство, оздоравливала, держала в сознании.       Но кровь. Алую и столь отвратительную кровь хотелось смыть с себя, скрыть все следы присутствия в этом грёбаном борделе и забыть, как страшный сон. Но сном то, что происходило с юношей сегодня не было и в любой момент мог прийти Генри со своим телохранителем. Нужно лишь терпение и только после впасть в желанное небытие.

***

      В коридоре было мрачно, особенно в тёмное время суток. Было тихо, непривычно тихо, не считая цоканья чёрных дорогих полуботинок. Генри равномерными шагами шел вслед за своим телохранителем, внутри себя спрашивая, где же пешки-охранники.       В комнатах-камерах, где должны были быть шлюхи, ни единой души. И это, конечно, настораживало, но не было сейчас столь важной проблемой, как неуловимый Потрошитель.       Странно. Было очень и очень странно. Где же проститутки? Куда подевались охранники?       Кровь.       Идеально чистые ботинки наступили на густую алую жидкость с мерзким хлюпаньем. Он, не оборачиваясь, сразу понял, что здесь была бойня: заключённый оказал сопротивление и, как свидетельствовала окровавленная бита телохранителя, Потрошитель был подавлен.       Всё шло… Относительно по плану.       Но Генри не учел лишь одно: револьверы из рук пешек исчезли без следа, будто их и в помине не было, а один из охранников в наручниках.

***

      Телохранитель с характерным звуком открыл камеру и спрятал связку ключей обратно в карман брюк. Пропустив внутрь Босса, он, не изменившись в лице, принялся ждать.       В помещении было мрачно и сюда не падало ни единого лучика света. Пахло кровью и сыростью, в темноте было невозможно что-либо разглядеть.       И, сделав шаг внутрь, мужчина неожиданно почувствовал у виска дуло револьвера и чужое тяжёлое дыхание.       — Я надеюсь, что хотя бы в этот раз мы сможем мирно поговорить без посторонних?       Холодный, пробирающий до мурашек голос — не нужно было думать дважды, чтобы понять, кому или чему он принадлежал.       Как только Кайтаса получил утвердительный кивок, он вмиг опустил огнестрельное оружие и направил его на другого человека — телохранителя, что сейчас находился под гипнозом.       Выстрел.       И телохранитель упал намертво с пробитой насквозь головой, орошая своей кровью пол. Тягучая алая жидкость медленно вытекала из его головы вместе с мозгами в виде каши и маленькими осколками костей-пыли, подобно змеям.       Во тьме не было видно, как опирался на стену Кайтаса, и содрогался от ужаса Генри.       А ещё не было видно, как медленно распространялся по всему борделю огонь, пожирая всё на своём пути.       — Расскажи мне всё, что ты знаешь о нём.       Мужчина сразу понял, о ком говорил наёмный убийца — конечно, о человеке, который выложил объявление.       — «Я сделал всё, что в моих силах, так почему сценарий повторяется?»       Взгляд расфокусировался. Нет, нельзя было злить Потрошителя, иначе этот псих и его убьёт.       — Я не знаю его имени или мотива, он маг и был лично знаком с тобой. Ты убил всех близких ему людей в пожаре, но он выжил. Это единственное, что мне рассказали.       Медленно, пазл в голове складывался в единую картину, а воспоминания во второй раз за день захлестнули Потрошителя. В голове вновь повторялись слова, сказанные Генри до этого:

Все-таки, лучше всего моего заказчика знаешь только ты. Вы с ним были знакомы. В детстве.

Да, это первый человек, который остался жив, когда ты его убил.

Пожар. Помнишь?

Чёрный.

      Он видел эти глаза в кошмарах. Десятки, тысячи глаз, наблюдающий за ним на расстоянии, всегда и везде. Он видел, как из пепла поднимались толпы идущих на смерть чертей. Иногда они поджигали себя и безумно смеялись, хохотали и тыкали пальцем, повторяя из раза в раз:

Это твоя вина. Это твоя вина. Это твоя вина.

      Но это не было его виной. Во всём виноваты обстоятельства. Эти люди из раза в раз желали ему смерти, постоянно насмехались и ждали того дня, когда он умрёт. Но он жив до сих пор, а они нет. Кроме…       — «Я убил их. Я убил его. Почему он ещё жив?»       В училище для всех детей вне зависимости от их сословной принадлежности, где в основном учились маги и был достаточно строгий отбор, прожигал свою жизнь Кайтаса. Когда тому только-только исполнилось пятнадцать лет произошёл несчастный случай.       В тот момент навеки вечные Кайтаса Дайсан убил себя. Его признали мёртвым. Он имитировал собственную смерть, чтобы избежать…       Избежать чего?

Наказания за свои грехи.

      Приёмная семья устроила ему, действительно, должные похороны: им пришлось в гроб положить угли, кости и пепел, потому что все тела сгорели заживо и трудно было опознать кто есть кто. Пожар длился несколько часов.       Он сбежал, не в силах показаться семье, что приняла его как родного сына и не видели в нём ни капли зла.

И зря.

      Он разочаровал их. Предал. Наверное, они начали новую жизнь и даже не догадываются, что творит их мёртвый сынишка с уродливым шрамом на всё лицо, изменившись до неузнаваемости. Да и не должны. Зачем?       Взгляд в толпе, точно кошмар. Он узнал бы его из тысячи.       Конечно, как его не узнать, когда с такими же горящими детской жестокостью глазами тебя избивали?       Нет. Он видел, сам проконтролировал, как этого ублюдка пожирало алое пламя.       Ком подступил к горлу и змеи, змеи-змеи-змеи ликовали.       Тогда Кайтаса ощущал пустоту, особенно после первой встречи с Манфредом. Это неприятное и сухое как шелуха чувство остались с ним сквозь года. Но сейчас, сейчас его одолевал первородный гнев и ярость.       Эмоции взяли вверх и хотелось лишь убить мужчину напротив. За то, что он напомнил ему о том дне, за то, что хотел избавиться от него, за то, что обманул.       — Ты лжёшь…       Крепко сжав в кулак здоровую руку и прицелившись в висок, парень ударил со всей силы что была и, не предвидевший удара Генри, пал на землю. Наступив ему на шею грязным ботинком, он громким голосом сказал, чуть не сорвавшись на крик:        — Я убил их всех до единого, он не может быть жив!       Юноша выглядел как разъярённый зверь. Дышать было тяжело, голос был пропитан болью и отчаянием вперемешку с гневом. Он ненавидел, ненавидел всё, что связано с его прошлым, с его историей, с его детством, со всем, что напоминает ему о его человечности или слабости. И вот, старые травмы открылись. Черт возьми…       — Я тебе клянусь, это правда!       Генри схватился руками за горло. Говорить было больно, этот псих мог убить его в любой момент, и мужчина это знал, но спокойней не становилось.       — Я могу тебе сказать даже место, где мы договорились встретиться! Только пощади меня, ради бога!       Янтарные глаза блеснули в темноте. Тяжко вздохнув и успокоившись, Кайтаса согласился.       — Хорошо. Где?       Мужчина сопротивлялся, хотел выжить. Никогда он не чувствовал себя таким слабым и обессиленным: Генри был стратегом и знал будущее наперёд. Но вот, когда его жизнь в чужих руках… Черт возьми, это мерзко.       — Около церкви Святого Варфоломея! Неподалёку от сюда! Завтра, на закате!       Кайтаса освободил Генри и задумчиво смотрел сквозь него пустыми глазами, словно что-то решая. Вроде-Как-Грэг тем временем встал, пытаясь откашляться, параллельно вытирая свою одежду от следа грязной обуви и приводя себя в порядок, уже решив, что молодой человек всё же пощадил его.       — Ты сослужил хорошую работу, Грэг.       Вертя в руке револьвер, он все так же прибывал в своих мыслях. Апатия, юноша словно находился в небытие, точно не в этом мире. Тяжело на душе, словно он должен что-то чувствовать, но вместо этого в сердце большая-большая дыра и из него выкачали все силы. Даже боль уже не имела такое большое значение.       — Меня зовут Генри.       Закончив приводить себя в порядок, он пытался понять, к чему именно ведёт Кайтаса, преждевременно насторожившись.       — Да, Генри, забыл. К чему я клоню…       Сделав театральную паузу, он почти шёпотом, тихо сказал, смотря прямо в изумрудные глаза мужчины своими золотыми:       — …Ты слишком много знаешь.       Сердце пробило ритм. Генри чувствовал, нет, он видел перед собой смерть. Он не хотел такого исхода, нет, не такой конец своей жизни. Мужчина сделал всё, чтобы сегодняшней ночью не умереть, выжить: деталь в деталь продумал свой план, учитывая все погрешности. Но что он упустил…?       Испугавшись, Грэг затараторил:       — Клянусь, я буду молчать!       Убийца усмехнулся и беспечно покачал головой.       — К сожалению, на деле ты это доказать уже не сможешь.       Крепче сжав револьвер и прислонив его к голове старого знакомого, он тихо, в кои-то веки даже грустно, сказал:       — Прощай, Грэг.       Генри замер. Именно такой финал он видел. И именно такого финала он всё это время хотел избежать, словно крыса.       Прозвучал выстрел и кровь орошала лик убийцы. Он не был счастлив и никогда не будет счастлив от чужой смерти. Особенно сейчас, когда его старый друг, точно половая тряпка, мешок с мясом, упал на холодный бетонный пол с глухим звуком, Кайтаса чувствовал лишь жгучую ненависть к себе, ведь во всём, что происходит с ним — это его вина.       Обессиленный и слабый, он прислонился к стене напротив когда-то живого и дышащего человека. Посмотрев на свои руки в красных перчатках и в крови, Кайтаса понял, что это конец.       Конец всему, во что он когда-то верил.

***

      Девушка знала на что идёт, решив устроить бунт именно тогда, когда Босс и телохранитель были заняты этим странным парнем, который зажёг в ней искру, потухшую надежду.       Генри обманул её и ещё двенадцать таких же невинных девушек. Каждая проститутка с разными целями приходила к мужчине, он заговаривал им зубы, и они подписывали контракт. Затем его свита уносила их в камеры и против их воли взяла в секс-рабство, заставляла заниматься проституцией. Постоянно видеть пьяных мужчин, постоянно падать лицом в грязь и против своей воли заниматься сексом по несколько раз за день, а если клиент был разочарован — получать за это.       Босс, особенно если был зол и всё шло не по плану, мог убить кого-то из них, как это случилось с её когда-то лучшей подругой Дафной.       Но странно. Странно было, когда ему позвонил некто незнакомый и Генри взял заказ: убить какого-то парня, который насолил заказчику.       Тиффани читает новости, следит по возможности за тем, что происходит в Нунки. И, конечно, знает, что ведётся охота на наёмного убийцу Потрошителя. Но как только он приходит в этот гадюшник, положив ноги на стол и значительно отличаясь от местных мужчин, она, мягко говоря, была приятно удивлена: ей сразу захотелось завести с ним разговор.       Своей верой и надеждой, Тиффи заразила остальных девушек, настроив их на побег. Она была хорошим лидером. В детстве девушка всегда шла против мамы и папы и их принципов, особенно когда сбежала из отчего дома, оставив брата одного с младшей сестрой и больными родителями.       — Ты готова?       Девушки решили устроить пожар. Уничтожить бордель, навеки оставить его в прошлом и отомстить Генри, украв у него самое ценное — его бизнес, написав самую скандальную статью, какую мир не видел. У одной из проституток, Джес, были связи в издательстве.       — Да.       Тиффани утвердительно кивнула. Их команда из тринадцати человек работала сплочённо, слаженно: они понимали друг друга без слов.       — Тогда начнём.

***

      Кайтаса кое-как дошёл до выхода из борделя. К счастью, оружие, которое он отдал телохранителю, осталось на том же столе. Странно, всю дорогу пахло гарью…       — «Неважно».       Из всего оружия он взял только свой любимый нож и коллекцию метательных ножей и сюрикенов, что благополучно вернулись в колчан и небольшую сумку на поясе. Топор был менее ценный из всего оружия, тяжелый и самый заметный, к тому же по всей спине были гематомы и раны, поэтому юноша решил оставить его здесь. Нужно вспомнить, где находиться ближайшая гостиница и смыть всю кровь. К счастью, на улице была ночь.       Чистый и свежий воздух вмиг заполнил легкие, приводя в чувство наёмника. Дышать в разы стало легче. Луна печально висела над горящим небосводом. На бесконечном, пустом и холодном небе не было ни облачка. Отчётливо можно было узреть созвездие Стрельца и его самые яркие звезды — Каус-Аустралис и Нунки во всей красе. Душный, смрадный, густой, чёрный как смола дым шёл от борделя клубками, словно маленький котёнок, закрывая собой небеса, открывая дорогу прямиком в ад, прямиком в потаённые воспоминания где-то внутри, в самом сердце его души.       Но нужно было идти. Идти по мрачной и серой дороге, идти подальше от пристанища дьявола, не оборачиваясь, не оглядываясь.

***

      Юноша решил сделать перерыв, опираясь на кирпичную стену в каком-то переулке в ста метрах от «Rabbit hole».       Переулок был достаточно узким, унылым, серым, невзрачным и грязным. Абсолютно ничего в нём не бросалось в глаза, он был идеальным местом встречи для криминальных личностей Нунки. Солнце потихоньку вставало из горизонта, освещая красочные крыши уродливого города.       Спустя какое-то время весь адреналин ушёл, и он ощутил покой: тяжёлый день наконец-то закончился, хотелось лечь на подушку и по-человечески уснуть.       Но вмиг от самого плечевого сустава до фаланги пальцев он ощутил невыносимую, нещадную боль. Каждое произвольное движение являлось адской пыткой, словно плечо было проткнуто тысячами иглами, на спине и на руке заныла куча гематом.       Хотелось кричать, вопить от душераздирающей боли, отрезать к чертовой матери руку и больше никогда это не чувствовать. Закусив губу до крови, юноша терпел. Нормальный человек давно обратился бы к врачу, но не Кайтаса. Времени нельзя было терять на лечение, ведь завтра нужно встретить старого «друга».       Ощущение, будто череп точно готов расколоться в любой момент. В области плеча ужасно пульсировало, боль притихла.       Перейдя в сидячее положение, здоровой рукой он взялся за голову. Глаза были закрыты. В ушах звон, в геометрической прогрессии становясь всё громче, громче и громче. Вслед за этим гул и чьи-то голоса, говорящие шёпотом, на каком-то своем, непонятным для человеческого восприятия языке. Боль. Шум. Бой, барабанный бой, что бьёт набатом по его голове, вызывая мигрень. Давит безумный, непрекращающийся бег. Бьёт по башке. Всё быстрее, быстрее и быстрее по нарастающей. Крик. Громче, всё громче и громче, что нет мочи терпеть. Плач. Больше и больше. Бой. Барабанная буря, сотканная из боли и страданий, бесчинствует где-то там, в его голове, внутри черепной коробки, не думая о последствиях. Лоб горит, плоть пылает подобно пожару, который он устроил ещё в детстве. Красный цвет стал кровавым. И опять боль. Чувство паники окутало его волной. Несвязный бред. Бред, что говорит что-то важное, Потрошитель едва его понимает. Табун мурашек прошёлся по спине, по гематомам, что остались после боя. Бьёт по рёбрам. Размывается подобно акварели. Дрожь. Почти пик. Пламя в груди. Пытка. Плен. По-прежнему бой. Борьба. Пепел в глазах. Где-то за кулисами разума затухает способность здраво мыслить. Меркнет бездна. Наконец-то, его окутали такие родные тени. Чёрный. Тьма.

***

      На следующий день юноша проснулся лежа на кровати. Голова до сих пор гудела, а перед глазами всё плыло, ничего не было видно, размыто. Где он?       — И долго ты дрыхнуть ещё собираешься?       Ворчливый, знакомый, старый голос. Что вчера было, кто это?       — Вставай, я не собираюсь тратить на тебя своё время.       Держа в руках кружку с холодной, леденящей водой, старикашка, усмехнувшись, вылил её на сонное лицо друга. Может, проснётся?       — Что с тобой приключилось? Кто это тебя так потрепал?       И «потрепал» было ещё мягко сказано. Держась на Божьем Слове, у Кайтасы было лёгкое сотрясение мозга, перелом и множество синяков по всему телу, яд не до конца был выведен из организма.       Испуганно открыв глаза и увидев перед собой знакомое лицо, пусть и не чётко, юноша вмиг узнал его.       — Каниру? Старый каннибал?       Лысый низкий старичок облегчённо выдохнул: малец узнал, уже хорошо.        — Очнулся-таки. Вставай. Я не намерен быть больше положенного твоей нянькой.       Перед глазами размыто, голос каннибала слышно будто из старого радио. Голова нещадно болела. Попытка встать, опираясь на здоровую руку, провалилась, и ему помог друг.       — Выглядишь как помойная крыса. На мага заказ был?       Легкая усмешка сошла с уст парня. Если бы.       — Скорее на меня. Сегодня с заказчиком встречусь, по душам поговорим.       Каниру лишь покрутил пальцем у виска и скептически посмотрел на наёмника, как на последнего дурака.       — Ты идиот? Тебя убьют в два счета, а голову на стену повесят.       Кайтаса решил никак не комментировать, предпочитая промолчать. Конечно, старик был прав: его запросто убьют, даже мизинцем не пошевелив.       Но, с другой стороны, это был единственный шанс узнать личность заказчика, убедиться в правдивости слов Грэга и добыть больше такой ценной на данный момент информации.        — Я давно знал, что с головой ты не дружишь, особенно по словам Фреда, но чтоб настолько?       Парень с красно-синим сплитом промолчал. Ему не хотелось видеть, слышать и отвечать кому-либо, особенно терпеть ворчание старика.       — Тебе бы ко врачу, если хочешь, чтобы руку не ампутировали. Я знаю одного хорошего, он лечит немагов, но тебе придётся ехать в другую страну, до Тауруса. Достаточно далековато.       Кайтаса тяжело вздохнул. Ему не хотелось думать о том, что с ним случилось там, в борделе, ему не хотелось куда-либо ехать, ему не хотелось кого-то искать. Но нужно пройти через «не хочу», перестать жалеть себя и взять волю в кулак.       Скоро предстоит важная встреча, скоро он встретится с человеком, выжившим в том злосчастном пожаре и это будет ознаменовать конец всей его жизни.