Моя чужая новая жизнь: На старых руинах

Я безбожно и низкопробно совру, если скажу, что ни капли не боюсь в мучениях умереть за Родину. Но также я прекрасно понимала, что никакого другуго выхода для меня больше нет. Иначе на хрена было все это геройство? Только бы не сломаться… Жизнь явно любит надо мной поглумиться — пройти через столько дерьмища и погореть вот так тупо и бесславно. И даже хваленое чутье на сей раз подвело. Меня душила дикая злость. Эта тварь нашла конечно время отомстить. А если я не выдержу пыток и сдам их всех? Об этом она не думала? Нет конечно, небось сидит в самолете и радуется, что «покарала» подлую коллаборационистку. И я тоже хороша, не ожидала что мне подставит такую подножку на задании «коллега». Все-таки боевой опыт с тем же Калугиным учил — как бы вы ни относились друг к другу, на миссии все одна команда. Видимо и остальные думали также. В жопу чутье, интуицию туда же и логику до кучи! Премию Дарвина — в студию. Только злость и помогает хоть как-то держаться. Вот и явились упыри по мою душу. Ты смотри, как удобно, пыточная совсем рядом. Ну хоть один плюс — далеко идти не надо. Вывихнутая лодыжка распухла, не давая ступить на ногу. Болели ребра — то ли нехилый ушиб, то ли реально сломали парочку. Хотя подозреваю эта боль покажется мне цветочками, по сравнению с той, что меня ожидает. — Шевелись, дрянь! — меня подтолкнули вперед. А это видимо тот самый гауптштурмфюрер, который так жаждет побеседовать со мной. Увиденное естественно не порадовало. Типичный наци во всей своей ебучей красе, наверняка считающий меня вонючим мусором у своих ног. Сидит, как будто проглотил кочергу. Волосенки прилизанные один к одному. Холодная, безжизненная, надменная, рожа с налетом вседозволенности и садистских замашек.Тонкие губы презрительно сжаты, взгляд свело-голубых глаз напоминает немигающий взгляд гигантской ящерицы перед броском. — Я знаю, что ты обманом проникла в наш госпиталь и убила персонал, — без предисловий начал он. — Предлагаю не тратить мое время попусту и сразу рассказать все. Тогда умрешь быстро. Второй вариант он не озвучил, но и так понятно, что в противном случае меня пустят на лоскутки. За примерами далеко ходить не надо. — Ты что, оглохла? — на мою щеку обрушилась пощечина. — Когда к тебе обращается гауптштурмфюрер, надо отвечать! Охнув про себя от боли, от души выбрасываю вперед средний палец. Не знаю, поймут, нет, но на хрен их всех! Судя по перекошенным рожам, поняли. Очередная затрещина, боль в заломленных руках, грубая веревка стягивает руки. Пытаюсь балансировать на носочках, удерживая равновесие. Сволочи, хоть бы поудобнее подвесили, что ли. Все по классике — вздернули на крюк в потолке и давай лупить почем зря. Материться и осыпать всех присутствующих ругательствами было смешно и жалко, но они все равно полились из меня неконтролируемым потоком ненависти и боли, отзываясь внутри глухой пустотой. В разведшколе нас учили как абстрагироваться от боли, но применять на практике эти познания мне еще не доводилось. Кажется, нужно максимально расслабить мышцы и считать про себя… Блядь! Ни хера этот метод не работает, когда тебя лупят проводом по сломанным ребрам. Хотелось сдохнуть или хотя бы просто вырубиться, но, как назло, сознание не спешило покидать меня. Ублюдок гауптмштурмфюрер кивнул своим приспешником, прерывая экзекуцию, а затем поднялся со своего трона и неспешно направился ко мне. Шагал, мелодично отстукивая начищенных до блеска подошвами сапог, — и эти звуки ввинчивались в уши похоронным звоном. Живот вновь скрутила тошнота животного страха. Тишина капала на нервы, сводя с ума. — Ну что, не передумала? — прищурился он. Морда по-прежнему бесстрастная, что наверное неудивительно — я не первая и не последняя, с кем они «развлекаются» в этом подвале. — Будешь говорить? Говорить что-то надо по-любому. Хотя бы для того, чтобы меня побыстрее расстреляли. Осталось только придумать что сказать, чтобы их устроила эта версия и они мне поверили. Уловив видимо что-то в моем взгляде, гауптмштурмфюрер презрительно улыбнулся. — Кто ты? Отвечаю в русской традиции в рифму. — Конь в пальто. Немец медленно усмехнулся, и у меня возникло подозрение, что его вполне устраивает такой ответ. Потому что это была улыбка маньяка, который радостно потирает лапки прикидывая как будет кромсать беззащитную жертву. Ох, ебанамать, чувствую мы «повеселимся»… Он кивнул солдатам и меня развязали, а затем грубо швырнули на стул. Маньяк уселся напротив, неторопливо закурил и вкрадчиво сказал. — Мой дедушка был часовщиком. Он учил меня, что к любому механизму можно подобрать инструмент. Его взгляд пристальный, немигающий сканировал мое лицо, пытаясь считать хоть какие-то эмоции. — И я убедился что лучший инструмент — это боль, — блядь, я конечно повидала разных упырей, но этот пожалуй займет топовое место в чате. — Все вы, русские поначалу храбритесь и молчите, а потом скулите от боли в луже собственной крови и начинаете петь соловьем. А вот сейчас прямо обидно. Я же знаю, что это не так. Тошнотворный страх сжал сердце в жалкий комок. Не уверена что смогу держаться также стойко. Возможно все будет так, как он обещает. — Молчишь? — предвкушающе прищурился он. — Ну, хорошо. Сейчас молчишь, завтра промолчишь, а потом будешь все равно говорить. Времени у нас, как ты понимаешь, много. Только сейчас я заметила на столе коробку, содержимому которой позавидовали бы средневековые инквизиторы. Попробуй тут сохрани человеческое достоинство и гордость. Мысленно я уже бегала по потолку и орала в голос: «Хелп!» Мой инквизитор не спеша поднялся и с видом гурмана стал изучать пыточный арсенал. Я отвернулась. Не хочу, не могу смотреть что он выбрал. Его помощнички намертво зафиксировали меня и я почувствовала железную хватку холодных пальцев на запястье. Твою ж мать! Боль в выдранном ногте горячо запульсировала, посылая импульсы по всей руке. Словно со стороны я слышала свое хриплое загнанное дыхание, рот наполнился кровью из прокушенной губы. — Будешь говорить? — чужие пальцы почти нежно погладили мой палец. Да пошел ты, ублюдочный маньяк! Я «сдалась» после третьего пальца. — Ну что, не передумала? Осторожно киваю, продолжая мысленно оттачивать малейшие детали, чтобы окончательно не погореть. — Кто ты? Называю первое попавшееся имя. — Ты местная? Я наскоро прикинула, что все местные у них наперечет в комендатуре и медленно покачала головой. — Из Андреевки. Мы с сестрой хотели отомстить за ее ребенка. Ваши забрали его в больницу. Сначала мы хотели выкрасть его, но оказалось что мальчик умер. Им известно только, что убит персонал госпиталя. Возможно мне удастся убедить их, что это была месть помешавшейся от горя матери. — Как вы раздобыли документы? — Выследили на станции прибывших медсестер. — И убили ни в чем не повинных женщин? — невозмутимо уточнил он. — Ну…да. Моя версия разумеется была «сырая», но попробуй тут придумай что-нибудь адекватное когда влип по самое некуда. — Завтра покажешь где их тела, — он снова закурил, выпуская дым мне в лицо. — Мы закопали их в лесу и я при всем желании не смогу вспомнить где конкретно. — Где дети из госпиталя? — прищурился он. Хорошо, что я и правда не знаю куда увели их Маруся с Петром. Получается немцы тоже не нашли их, и это единственная хорошая новость на сегодня. — Повторяю вопрос — где они? — Скорее всего уже перешли за линию фронта, — усмехнулась я. Ну вот, вроде все выяснили. Теперь можете меня расстрелять. Чертов маньяк завис, глядя вроде бы на меня и одновременно сквозь. Видимо обрабатывает инфу, и от того какие выводы он сделает зависит моя судьба. — Уведите ее, — небрежно махнул он рукой. Вот и гадай куда — на расстрел или будут пытать по-новой? Так-то вроде складно и доходчиво все рассказала. Чего тянуть кота за яйца?

***

Разумеется я не ждала условий «все включено», но могли бы оставить хотя бы воды. Душу бы сейчас продала за бутылку холодной минералки. Но у этих упырей что-то просить — себя не уважать. Я заворочалась, пытаясь улечься поудобнее на фанерной доске. Онемение во всем теле немыслимым образом мешалось с мучительной болью. Я ощущала себя разбитой, неподъемно-усталой и такой холодной, будто вместо крови по венам вяло продвигалась снеговая жижа. Непрошеные эмоции в виде истерики отступили, но так было еще хуже. Я снова проваливалась в то неприятное липкое ощущение, которое не могла терпеть даже больше боли. Непроницаемая пустота. Пустота засасывающая в себя, сжимающая невидимые пальцы на горле. Наверное, все дело в том, что с каждой минутой надежда выбраться из этого гнилого подвала таяла на глазах. И, скажем… я почти уже смирилась. У меня, блядь, ничего нет, чтобы жалко было что-то терять. Ничего и никого… — Ты столько раз ходила по краю, Рени, — я совершенно ясно видела перед собой пронзительно яркие глаза, в них безутешно скорбела обреченность. Я опустила голову, сморгнув противные жгучие слезы. Как бы там ни было, я все сделала правильно, пусть это и будет мне стоить жизни. — Рано или поздно это так бы и закончилось. Я всегда это знала, сколько бы не стебалась про себя: «То, что мертво, умереть не может». — Прости, я не смог защитить тебя… — Просто будь рядом, когда я… Мой голос мельчает, ударяется в слабый шепот от фантомной тяжелой боли, что столько времени ковырялась в моей душе тупым ножом. Я вздрогнула, услышав скрежет ключа в замке. Глаза невольно дернулись в сторону двери. — Поднимайся! — презрительно процедил солдат. Больше всего я боялась какого-нибудь особо жесткого изнасилования, но видимо мой вид настолько непрезентабелен, что можно не бояться. Кое-как я поднялась и прохромала на выход. Снова пыточная? Серьезно? Где я прокололась? В камере уже попивал кофеек ублюдочный гауптштурмфюрер, свежий аки майская роза. Еще и улыбается, сука. Радостно, словно обнаружил что бабочка с оторванными крыльями все еще жива и ей можно оторвать что-нибудь еще. — Ты была вчера весьма убедительна, но я не дослужился бы до своей должности, если бы верил всем на слово, — он небрежно отставил чашку с недопитым кофе и кивнул на стул. — Присаживайся. Так вот, я тщательно проверил все данные и обнаружились весьма интересные детали. Выживший санитар, некий Якоб Хольс рассказал, что новенькие медсестры были достаточно квалифицированы и доктор Вайгль был очень доволен их работой. Ничего не хочешь объяснить? Ну, это объяснить достаточно просто. — До войны я училась в мединституте. — И твоя сестра тоже? — недоверчиво уточнил он. — Да. — Ну хорошо, допустим, — кивнул он. — Но я вот все думаю, как две хрупкие девушки смогли оттащить тела в лес? Кто вам помогал? — Никто, — вздохнула я. — Человек способен на многое под действием адреналина. — Я вполне допускаю и это, — он снова вперился в меня своим фирменным взглядом. — Вот только при обыске больницы обнаружилось, что секретные документы и препарат, над которым работал доктор Вайгль исчезли. Кого ты сейчас пытаешься обмануть? Кого-кого? Тебя, дебил. — Я понятия не имею о чем вы, — невозмутимо ответила я. — Повторяю — у меня была цель помочь сестре спасти ее ребенка. — Ну тогда продолжим вчерашний разговор, — усмехнулся он. Коробочку смотрю далеко убирать не стал. Что будет на этот раз? Хотелось по-детски зажмуриться и, открыв глаза с облегчением обнаружить, что ночной кошмар остался позади. Но нет… Блядь, это что, плоскогубцы? Холодный металл сковал фалангу и мир снова взорвался адской болью. — Кто тебе помогал? Пытаюсь сделать вдох, но от боли перехватывает дыхание. — На кого ты работаешь? Я думала знаю что такое боль, но оказалось…это всегда может быть еще хуже. Я чувствовала хруст собственных костей, пытаясь заглушить рвущие горло крики. Я пыталась держаться, чтобы не доставлять этому упырю удовольствия, но не знаю сколько еще смогу вытерпеть эту боль… Кажется я даже отключилась, жалко что ненадолго. — Кто тебя послал? — Никто… Холодный металл перемещается на указательный палец и я внутренне сжимаюсь, уговаривая себя перетерпеть. Больно было до нестерпимости, хотелось зарыдать в голос. И самое ужасное было то, что я ничего не могла сделать, чтобы прекратить эти мучения. Скормить немцам лживое признание еще куда ни шло. Но расколоться что я разведчица — значит расписаться в собственной трусости и слабости. К тому же тогда от меня точно не отстанут, продолжая пытками трясти новые признания о планах Союза. Нет, такой карт-бланш я им не предоставлю! Очередной палец охватывает всполох боли. Провалиться бы снова в спасительный обморок, но видимо я слишком крепкая для этого. — Тебе так нравится боль? — с издевкой поинтересовался гауптштурмфюрер. Понятия не имею что отвечать на такой дебильный вопрос. Точнее я бы много чего могла высказать по этому поводу, вот только еще больше разбесить этого маньяка — не самая лучшая идея. — Ты и твои сообщники убили десять человек, — он закурил, пристально глядя мне в глаза. — За такое преступление полагается соответствующая смерть. Обычно я приказываю своим солдатам сжигать партизан из огнемета, но если ты расскажешь мне кто послал тебя выкрасть документы, то умрешь быстро. Я поперхнулась сигаретным дымом, словив флешбек, как солдаты Штейнбреннера сожгли заживо ту девушку. Едкая тошнота скрутила желудок. Вырвало желчью, жалко не на его сапоги. Немец брезгливо поморщился и коротко приказал. — Дайте ей воды. — Гауптштурмфюрер, вас ожидает в кабинете герр Шеллер. Маньяк сразу навострил ушки и шустро почесал на выход. Кто бы ни был этот Шеллер, мне пожалуй стоит его поблагодарить за небольшую передышку. И кстати, что там с моей водой? — Напоить бы тебя отравой, гадина. Солдат зачерпнул воды из ведра и смачно плюнул в кружку. — Пей! Подохну, но не буду. — Гордая, да? — он выплеснул мне в лицо воду. Смотрю на перекошенную от злости рожу и представляю как эта крыса будет метаться через год. Если, конечно, доживет. Гребаный гауптштурмфюрер вернулся слишком быстро. Я внутренне сжилась, поймав его взгляд, в котором плещется что-то страшное. Он не повелся на мою сказочку и будет давить до конца, чтобы вытрясти из меня все что можно и нельзя. — Думаешь мне нужно еще поработать с тобой, чтобы ты заговорила? — он оценивающе склонил голову. — Напомни мне что ты ответила, когда я спросил где прячутся сбежавшие гаденыши? Почувствовав подвох, я застопорилась. — Хочешь сказать твоя «сестра» с толпой полудохлых детей меньше чем за сутки смогла выбраться за линию фронта? Получается так, раз вы до сих пор никого не нашли. — Когда мы их найдем и притащим сюда, я прикажу выпустить кишки этим крысам. Ты и тогда будешь молчать? Молчу, потому что мне больше нечего сказать этому отбитому на всю голову маньяку. — Никому не позволено делать из меня дурака! — яростно шипит он и хватает меня за горло. Мелькает слабая мысль, что мне сильно повезет, если он сейчас не рассчитает силу. — Думала запудрить мне мозги? — Да там особо и пудрить нечего, — криво усмехнулась я. Воздуха стало стремительно не хватать, в легких будто пожар развернулся — душить стали более остервенело. Хватка на секунду ослабла, меня вздернули за плечи, чтобы тут же швырнуть на пол. Чья-то ладонь грубо сгребла волосы на затылке, а затем толкнула голову под холодную воду. Суки, реально сейчас утопят в ведре воды, как котенка. С ужасом я осознала что задыхаюсь — в легких не осталось ни единой капли кислорода. Ладони удерживающие меня под водой ощущались свинцовыми гирями на шее. Кажется я не дышала уже минуты и когда меня наконец отпустили, я инстинктивно стала глотать воздух. Долбаный, жалкий инстинкт самосохранения. — Ну что, желания дерзить поубавилось? — лениво поинтересовался Диль, пнув меня в бок. — Поднимайся. Он невозмутимо смотрел как я корчусь, отхаркивая воду, пытаясь справиться с ослепляющим головокружением. — Поднимайся, — повторил он. — Если не хочешь, чтобы я продолжал сегодня допрос. Снова «веселая» ночь. От непрекращающейся боли уже мутит, в горле — сухая пустыня. И самое жуткое — как там говорится, «продолжение следует»… Этот упырь не остановится, пока не получит от меня инфу. А я …А что я? От нескольких переломов и побоев так вот прям сразу не умру. А что там еще придет в его больную голову я даже представлять не хочу. Утром меня снова отравили на допрос. Гребаный гауптштурмфюрер не сообщил мне ничего нового — будем продолжать до победного. Меня привязали на этот раз к стулу. Солдат брезгливо рванул пуговицы платья, а этот маньяк аккуратно стал закреплять электроды. На запястья, на грудь, на ключицы. С таким кайфом смотрю человек свою работу выполняет — наверняка в гестапо без конкурса взяли. — Ничего не хочешь сказать? — Пошел ты, — привычно огрызнулась я. Гауптштурмфюрер кивнул своему помощнику и тот повернул рубильник. Дышать стало тяжело, словно на грудь наступили, давя на солнечное сплетение острым каблуком. В висках стучало — гулко и настойчиво. Я застонала сквозь зубы, стараясь перетерпеть боль, тело словно пытались разорвать на части. Боль перетекла в шею, затем — в уши, прошлась по позвоночнику и ударила в мозг — словно клещами схватила в груди и резко и больно сжала, вонзив в сознание раскаленные ножи. Больно… Больно… Помогите, хоть кто-нибудь! Скорее бы все это кончилось! Выбраться из западни, пока не поздно! Сказать им все, что хотят услышать и гори оно все огнем! Зачем я только согласилась на это все? Вокруг теперь только боль, этот красно-белый туман, похожий на сон, липкий от горячей крови — тело пылает в каждой кости и вене, каждое движение болезненно до крайности, пальцы дрожат, зубы выбивают барабанную дробь — и почему, почему так долго тянется эта пытка… — На кого ты работаешь? — сквозь марево боли доносится бесстрастный голос и могу лишь обессиленно мотнуть головой. Мне нельзя сдаваться, нельзя… — Придется усилить разряд, — висок царапает холодный металл электрода. Черт, сколько можно? Прекратите, мрази! Больные на всю голову ублюдки! Иглы наполнившее болью каждый предельно обнаженный нерв пронзали все тело, в глазах плясали огни — уже багровые, с алыми сполохами. Лицо свело спазмом, дышать становилось все труднее. Неужели это конец? Во рту уже давно все пересохло, язык казался свинцовым, набухшим. Оставьте, уйдите, прочь! Убирайтесь! Боль превратилась в какую-то космически-жгучую судорогу, казалось, она рождается прямо в центре лба, сгущаясь там, превращаясь в нечто страшное. Голоса палачей слышались как сквозь толщу воды, и я будто задыхалась под ней. — Она вообще слышит нас? Боль заменяла собой все прочие чувства, подменяла рассудок. С-ума-с-ума-я-схожу-с-ума… Когда-это-все-закончится… Тела я уже совсем не чувствовала, только огненную лаву вместо лица, которая бешено пульсировала. — Достаточно! Противный привкус крови на губах. По подбородку вниз стекает горячая, липкая капля. — Ну что, я освежил твою память? — маньяк подошел ближе, нависая тенью над моей истерзанной тушкой. — Я…ввсе, — я едва смогла разлепить губы, — ужжже…ссска…- язык не слушался, все тело будто ватное. — Наверное мне стоит сменить в следующий раз инструменты, — доверительно сообщил он, прикуривая очередную сигарету. Сука, весело тебе, да? — Руб…банок, блядь, нне про…бббовал? Наконец выговариваю, содрогаясь в нервно-исколотых судорогах. — А ты упрямая, — рассмеялся он, с интересом изучая мою физиономию. Нагло выпустил дым в лицо и добавил с убийственной спокойствием. — Только я ведь все равно добьюсь своего. Все кости по одной тебе переломаю и кровь по капле выпущу. Рано или поздно ты сдашься. — Возможно, но вам это уже ничем не поможет, — пробормотала я. — Война проиграна. — А это мы еще посмотрим, — он потушил окурок вдавив его в мой живот.

***

Я очнулась от боли в груди, сковавшей ребра стальными обручами. Во рту горел горький привкус желчи, будто недавно тошнило. Собственно тошнило меня и сейчас. Сознание колебалось между сном и бодрствованием, то возвращалось в забытье, то выплывало на поверхность. Каждый раз — все тише и глуше, пока не осталось одно только омерзение к жизни. Я с ужасом ждала очередного допроса, вспоминая лихорадочно-отчаянные мысли, плавающие в огненном кошмаре боли и понимала, что возможно этот упырь прав. Я не знаю сколько еще смогу выдержать. Самым правильным решением было вы выпилиться, не дожидаясь допроса, но блин, тут даже повеситься не на чем. Время тянулось словно ебучий кошмар и в конце концов я перестала понимать сколько прошло — день, два? Главное — меня оставили в покое. Вопрос в том — надолго ли? Уйти в ничто. Забыться. Уснуть. Чтобы ничего больше ни было. Ни ужаса, ни боли… Пару раз приходил солдат, оставляя кружку воды и куски черствого заплесневелого хлеба. Есть мне не хотелось, тем более такую гадость, да и насчет воды были сомнения. Но если голод можно стойко терпеть какое-то время, то с сушняками бороться нереально. Травить меня они точно сейчас не будут, по крайней мере до тех пор, пока я не расколюсь.Тик руки маленько раздражает. Берешься, вроде крепко, а потом запястье ведет вниз и вбок, будто за нитку какая-то сволочь дергает, и все, вода выворачивается на колени. Ребра при малейшем движении по-прежнему ощутимо ноют. Про изувеченные пальцы я старалась сейчас не думать. Ногти-то ладно хер с ними, а вот ломаные-переломаные пальцы болели так, что их хотелось просто отгрызть. Про ожоги я пожалуй промолчу. Этот ублюдочный маньяк истыкал меня тлеющими окурками — карта звездного неба отдыхает. Утешало одно — лицо более-менее целое, если не считать парочки фингалов. Хотя какая разница в каком виде меня закопают? На этот раз ожидание смерти не было чем-то трагичным как раньше. Я была настолько измучена физически и морально, что она казалась желанным избавлением. Трепыхаться было бессмысленно — побег из этого заведения имени Тараса Шоушенко нереален. Единственное окно намертво затянуто решетками и они крепились явно не на скотч. Мелькнула мысль, что сейчас меня вовсю костерят Филатов с Калугиным за такую самодеятельность. Да и Антон меня предупреждал. Вот только когда я кого слушала? Услышав шаги в коридоре которые подозрительно стихли перед дверью, я невесело усмехнулась. Ну вот, блин, переживала, аж соскучиться успела. И кто это на сей раз ко мне пожаловал? Не солдат, это точно. И не из гестапо. Хотя Вермахт тоже не хор церковных мальчиков, но все же с ними иметь дело как-то привычнее, что ли. А точно ли он из Вермахта? Судя по форме да, вроде как гауптман. Вот только смущают эти дубовые веточки-листочки… Да что ж мне так тотально не везет? Товарищ-то — засланный казачок из Абвера. А этим бесполезно развешивать лапшу по ушам. Сами такие, что развесят столько — не унесешь. Ладно, посмотрим кто кого переиграет, герр гауптман. Выглядит он правда как мальчик-лопушок — взгляд доброжелательно-открытый, лицо живое, в отличие от ящера-гауптштурмфюрера. Но если он не будет пачкать руки, самолично вырезая у меня на лбу свастику, это не значит что он безобиден. — Думаю ты понимаешь зачем я нахожусь здесь, — без предисловий начал он и вроде как сочувственно улыбнулся. — Я не сторонник жестокого обращения, тем более с женщинами и могу вытащить тебя отсюда. — Вы сейчас серьезно? — недоверчиво рассмеялась я. — Я что, настолько похожа на идиотку, чтобы поверить в это? Немцы злопамятные твари, убийство нескольких человек однозначно не сойдет никому с рук. — Я очень рассчитываю, что ты не идиотка, — добродушно улыбнулся он в ответ, — и мы сможем договориться. Разумеется милейший гауптштумфюрер Диль уже подписал тебе приговор, но в моей компетенции его оспорить. В это я конечно же не верю, больше похоже что ему позарез нужно от меня что-то. Вопрос только — что? Так уж нужно выбить признание, что я разведчица? Ну и зачем, если суть моей миссии уже раскрыта? Узнать, что еще замышляют мои коллеги? Если он из Абвера, должен понимать что это глупо. Хотя бы потому, что мы получаем цель задания непосредственно перед выездом на него. Или у них работают как-то по-другому? — Как думаете, условкой отделаюсь? Спрашиваю почти философски, и запрокинув голову изучаю желтоватые, херово замытые пятна на потолке. Очень интересные мелкие пятна. Как будто кто-то выстрелил и изгваздал всю побелку. — Скажи, ты хочешь жить? Разумеется ни на какие договорняки я не соглашусь, но было бы интересно послушать что он собирался мне предложить. — Кто ж не хочет? — Ну тогда скажу прямо — твои признания что ты работаешь на советскую разведку для господина Диля уже не имеют значения. Он жаждет покарать всех причастных к пришествию в госпитале и будет требовать от тебя имена сообщников. Скажем так, ради самого процесса, а не ради результата. Это я и без тебя поняла, умник. Собираешься поиграть в доброго полицейского? Немец достал серебряный портсигар и протянул мне. Фу, как банально, герр гауптман. Но от сигареты я пожалуй не откажусь. — Я не буду выбивать из тебя признания, — доверительно сообщил он. — Какой от них толк, раз уж образцы препарата уже попали к вам в руки. Повисла долгая пауза. — Я хочу предложить тебе сотрудничество. Я вытащу тебя отсюда, но тебе придется поработать на меня. Да лааадно, а что так можно? Оказывается попасть в Абвер проще, чем пройти собеседование в «пятерочку». Все это развод, причем дешевый. — Тебя так развеселило мое предложение? — немчик картинно приподнял бровь. — Простите, но, да, это действительно смешно, — ответила я. — Даже если предположить, что ваша версия правдоподобна, согласитесь это звучит абсурдно. — Почему же? — вкрадчиво уточнил он. — Хотя бы потому, что по законам логики я постараюсь вас обмануть, сбежав при первом же удобном случае. — Уж поверь, если бы мы заключили сотрудничество, я бы позаботился чтобы исключить этот вариант, — загадочно улыбнулся он. Даже не хочу проверять, потому что верю, что этот гаденыш качественно обучен «нагибать», пусть и не такими топорными методами как Диль. — Так что, — снисходительно спросил он, — мы договорились? Ты смотри как уверен, что я куплюсь. Но с другой стороны, чего ж не купиться— мотивация простая как грабли. И такая же рабочая, потому что жить, как ни крути, хотят все. Ноооо …нет. Обозначь он более подробно в чем суть нашего сотрудничества, я бы может и пораскинула мозгами, но играть вслепую не стану. Потому что не уверена, что смогу переиграть его. А другие варианты даже не рассматриваю — ни при каком раскладе я больше не соглашусь сменить сторону. — Нет, — покачала я головой. — Не договорились. Потому что мне нечего предложить вам взамен. Я не партизанка и не разведчица. Немчик ничем не показал разочарования и даже не стал гневаться. Лишь усмехнулся. — У тебя будет время подумать до утра над моим предложением.

***

— Поднимайся! Разлепляю воспаленные от бессонницы глаза и следую за конвоиром привычным маршрутом. Понятно, что на снисхождение рассчитывать не приходится, но от одной мысли о новых истязаниях, начинала колотить нервная дрожь. Диль отреагировал на мое появление ленивым поворотом головы. — Что за жалкое зрелище, — ехидно прокомментировал он. — Ты вся дрожишь и трясешься как заяц, которого загнали на охоте. Впрочем, это хорошо. Значит твоих мозгов все же хватает, чтобы понять что мое терпение уже на исходе. Я заметила в камере молодого парня, возле которого крутился какой-то хорек. Судя по характерной повязке, местный полицай. — Кто твои сообщники? — вкрадчиво спросил он. — Так и не скажешь мне? — Я уже все рассказала, — упрямо повторила я. — Хмм, что же такое придумать, чтобы заставить тебя говорить? — проигнорировав мой ответ, протянул Диль. На губах играет ухмылочка, мерзкая и противная до одури. Он небрежно кивнул в сторону новой жертвы. — Этот ублюдок тоже пытается упорствовать. Предлагаю посмотреть получится ли у меня его переубедить. Солдаты привязали парня к стулу, а Диль вытащил из коробки охотничий нож и с сосредоточенным еблищем серийного маньяка стал вертеть в руке ладонь пленного. — Отец брал меня на охоту, едва мне исполнилось семь, — невозмутимо сказал он и быстро сделал надрез на запястье парня. — Своего первого оленя я освежевал в десять. Это очень кропотливый процесс. Снять шкуру зверя и не повредить ее — целое искусство. Не прерывая рассказа, он продолжал орудовать ножом, точными движениями отделяя кожу с ладони. Меня мутило от мерзких звуков лопающейся плоти, сдавленных хриплых криков, тяжелого липкого запаха крови. — Правда сейчас передо мной стоит другая задача, — он резко поддел ножом кожу на пальце, и не оборачиваясь, подозвал полицая. — Подойди сюда, и спроси не надумал ли он сознаться. Мужик подошел ближе. — Слушай сюда, придурок, если не расскажешь где прячется ваш командир тебя пустят на фарш. Парень открыл мутные от боли глаза и одарил «хорька» полным ненависти взглядом. — Чего зыркаешь, признайся — и дело с концом. Получишь пулю в затылок, вместо того, чтобы харкать кровью в луже собственного дерьма. Ах ты, сучонок! Он отшатнулся, утирая кровавый плевок с рожи. — Чертовы дикари, — пробормотал Диль, — упрямые как ослы. Но уж ты у меня сегодня точно заговоришь. Я зажмурилась, не в силах смотреть как он кромсает кожу, превращая плоть в кровавое месиво. Господи, как может человек ненавидеть других людей, проявляя настолько изощренную жестокость, до которой даже животным далеко?! Сколько таких вот безымянных мужчин, женщин, детей уничтожили эти твари. — А ты не смей закрывать глаза, — услышала я приказ. — Смотри и хорошенько подумай хочешь ли ты оказаться следующей. Смотри, — мое горло сжала липкая от крови ладонь и я едва не заорала, почувствовав на щеке царапающее кожу лезвие. — А иначе я выколю тебе глаза. Да смотрю я, смотрю, гребаный ты ублюдок! Доволен?! — Уберите эту свинью, — Диль злобно пнул сапогом неподвижное тело. — Вколите ему что-нибудь, чтобы не подох и завтра продолжим. Похоже у кого-то хваленая арийская хладнокровность трещит по швам. Ну еще бы, хотел запугать одну партизанку и заодно расколоть еще одного, а не вышло. Напугана-то я конечно «с горочкой», а вот мой товарищ по несчастью проявил железную стойкость. — Ну а теперь побеседуем с тобой, — Диль брезгливо вытер платком руки. Правда ему это не особо помогло — выглядел реально как мясник. — Кто твой командир? — Никто, — пробормотала я. — Я просто хотела спасти детей. Я смотрела в его глаза — отвратительные, безэмоциональные, стеклянные глаза. Прищур сделал взгляд еще страшнее. — Будет непросто выбить дурь из такой упертой сучки. Но, — жуткая усмешка искривила его бледные губы, — так даже интереснее. Диль взял со стола окровавленный нож и медленно двинулся ко мне. Инстинктивно я отступала назад, пока не уперлась спиной в стену. — Ты уже готова сдаться, — насмешливо усмехнулся он, проведя кончиком ножа по моей щеке, — я вижу это в твоих глазах. Ну а если нет, то… Лезвие ножа скользнуло по шее ниже, очертило грудь и наконец уперлось в живот. Настолько острое, что я чувствовала жалящие прикосновения даже через ткань платья. — …завтра я вырежу с твоего живота столько кожи, что вполне хватит на ремень. — Что, херово тебе? — «участливо» поинтересовался «хорек». — А будет еще хуже, если не согласишься по-ихнему делать. Я промолчала, решив не вступать в полемику. — Строишь из себя партизанку, волком вон на меня смотришь, — усмехнулся он, — а правда-то, девка, у всех одна. Все хотят жить, и твои командиры что отправили тебя сюда, сидят сейчас в теплом штабе и уже списали тебя. Так что заканчивай выкобениваться и соглашайся делать что скажет господин офицер. Ага, уже бегу, волосы назад. — Молчишь? — сплюнул он. — На бандеровском не разумею, — процедила я. В абсолютной темноте, окутанной плотным и липким холодом, у меня было много времени подумать. Мысли лезли в голову скопом, как нечисть в финале «Вия». Я не смогу больше выдержать пыток. Видит Бог я пыталась держаться стойко, но стоило вспомнить освежеванную руку, меня начинала колотить мелкая дрожь. Думаю немногие на моем месте продолжали стоять на своем. Застывшим взглядом я следила за небом через окно. Прозрачно серые облака, рваные, будто изрезанные ножницами, так быстро метались по ветру, сталкиваясь друг с другом. Уже почти рассвело. С того самого момента как я попала сюда, я только и делала что предавала свою страну, свою совесть, свою душу. Смогу ли я предать еще раз? В сумрачных тенях рассвета я видела лица тех, кто стойко выдержал такие же испытания: замерзшая на школьной парте девочка, партизанка, которую меня заставил застрелить Химмельштос, мальчишки, которых пачками расстреливали только за одно лишь подозрение в помощи красноармейцам. — Надеюсь я тебя не разбудил? — лучезарно улыбнулся гауптман. — Я похожа на человека, который может спокойно спать? — ответила я кривой усмешкой. К чему эти светские беседы, переходи уже к сути. — Ты подумала над моим предложением? — спросил он. Я нехотя кивнула, все еще сомневаясь в своем решении. — Так что ты выбираешь — пойдешь со мной или на новый допрос? — Думаю мой ответ очевиден, — медленно ответила я.