Моя чужая новая жизнь: На старых руинах

Я хотел бы молчать, но, кажется, не могу; Я ребёнок, искавший крошки зимой в снегу, Я солдат, что за ночь побоища стал седым, Партизан, на последнем вздохе сглотнувший дым, Я блокадник, застывший замертво у станка, Я девчонка, сестру схватившая за рукав, Я еврей, пробуривший дырочку из земли, Чтобы… вдруг не найдут… (заметили и нашли), Я подопытный кролик вермахтских лагерей — Чей-то сын, что для них не стоил и двух рублей, Я та мать, что в одно мгновенье сошла с ума, Я гора похоронок, скорби людской тюрьма, Я Хелмно, Треблинка, Белжец и Собибор, Я от мук и крови выгоревший простор, Нерождённый ребёнок, отнятая судьба, Я в яру распятом щуплых людей гурьба, Я над грудой тел склонённая медсестра, Я истошный крик земных и душевных ран; Огнемётом и потом выбитая стезя, Я огромное что-то, что предавать нельзя. Я считала, что повидала много чего за три года войны, и была готова к любой чернухе. Так вот, я ошибалась. То с чем нам пришлось «работать» было за гранью жестокости. Приюты смерти — так назовут эти донорские пункты историки. Десятки пробирок крови, выкачанной из ослабевших, измученных голодом детей, сотни отнятых жизней и полное равнодушие, граничащее с изощренным цинизмом в глазах «людей» в белых халатах, когда-то дававших клятву Гиппократа. — Достаточно? — Нет, нужно набрать еще две пробирки. — Боюсь мальчик может не выдержать. — Они для этого здесь и находятся — чтобы сдавать кровь для наших солдат. Помрет — ничего страшного, у русских много детей. Я старалась не думать о том, что мне приходится делать — убирать склянки в хранилище, втыкать иглы в исхудавшие ручонки, вести записи сколько и когда было забрано крови. Я ничем не могла помочь этим несчастным детям. А самым жутким было видеть уставшую обреченность в детских глазах. Маленькие «пациенты» умирали каждый день. Самому младшему было всего несколько месяцев. — А можно мне прийти и завтра? — Совсем ополоумела, — сердито шикнула повариха, которая присматривала за малышней. — Иди вон отлежись лучше. — Я просто хочу принести еще сахара своему братику, — прошептала девочка. За выкачанные пробирки крови мясник-доктор разрешал выдавать по кусочку сахара маленьким донорам. Чтобы они без истерики ждали следующего раза. Малышка побрела в «палату» и я услышала приглушенные голоса. — А хочешь расскажу очень важный секрет? Притормозив, я остановилась за дверью. Каждый день сюда попадали новенькие и детишки старались держаться сплоченно — как могли подбадривали друг друга. — Каждого, кто десять раз сдает кровь они отпускают. И даже дают шоколад. — Врешь ты все! — Нет, правда. Дашка и Петька здесь уже давно, так вот вчера их куда-то увели, а тетя Наташа нам сказала, что они поедут к маме. Я почувствовала как сжалось сердце от жалости, беспомощности и злости на этих нацистских упырей. Гуманисты херовы. Велели этой корове говорить детям, мол все будет гут, чтобы не дергались и спокойно давали выкачивать кровь, а когда заберут все — просто избавляются от детишек. — Фройляйн Либерманн! Я медленно обернулась, едва успев натянуть полагающуюся вежливую улыбку. — Напоминаю, что завтра мы отправляем почту и если вы хотите передать письма семье, принесите мне вечером, — надо будет сказать Тоне, чтобы черканула липовое письмецо. Не стоит выделяться среди остальных. — И не заклеивайте конверт. Ну да, куда ж без цензуры. А то вдруг всплывет какой-нибудь шок-контент и простые граждане узнают правду чем вы тут занимаетесь. Хотяяя, эти самые граждане без угрызений совести удобряют огороды пеплом заключенных и спят на матрасах из человеческих волос, так что вряд ли их можно чем-то еще шокировать. Практичная, мать их в душу, нация же. Я зашла в комнату, которую делила с Тоней и стала развязывать фартук. Надо отдать в стирку, опять уделала кровью. Смотрю напарница моя совсем скисла — сидит, втыкая в одну точку. Не рефлексировать надо, а действовать. У меня вот например, сегодня в планах ночная вылазка. Глядишь, чего и раскопаю. — Мы уже неделю здесь, но пока даже не представляем что должны найти, — тихо сказала Тоня. — А ты думала нам тут оставят указатели: «секретные материалы — здесь»? — фыркнула я. — Я не могу больше смотреть на это, — глухо пробормотала девушка, уткнувшись в подушку. Как будто я могу! Из-за этих уродов я чувствую себя такой же убийцей, как и они, и уже за одно это ненавижу их. — Чем быстрее мы найдем эти секретные бумаги, тем быстрее свалим отсюда, — терпеливо ответила я, стараясь не думать, что мы оставим беззащитных детей этим мясникам. — Пока я нашла только записи учета детей и списки сколько литров крови было передано на фронт. Может быть никаких секретных доков и нет. А может они что-то и мутят во втором корпусе. Но нам туда пока доступ закрыт. — Это тоже надо будет прихватить. — Что? — переспросила Тоня. — Списки детей, — пояснила я. — После войны они сожгут все архивы, чтобы никто не прознал сколько они загубили народу. А у этих детей есть родители, которые до сих пор не знают живы ли они. Что это? — я заметила в тумбочке куски хлеба. — Ничего, — буркнула Тоня. — Хотела отдать им? — спокойно уточнила я. — Ты же видишь, сколько крови эти гады выкачивают из них, а кормят раз в день какой-то баландой, — возмущенно зашептала девушка. — Неужели ты можешь спокойно смотреть на это? Вот этого я и боялась — что начнут сдавать нервы и на первый план полезут эмоции. По опыту знаю — это верный способ похерить задание. Поэтому кто-то должен быть сильнее. Кто-то, кто в нашем случае я. Моя кукушка хоть и едет, но не настолько. Не растеряла я еще остатки здравого смысла. — Задание нам досталось — херовее некуда, — вздохнула я. — Но его нужно выполнить, а не провалить. — Мы выполним, — твердо кивнула Тоня. — Это же всего пара кусочков хлеба. — Вот именно — всего, — чувствуя отвращение к себе, ответила я. — Как бы ни цинично это не звучало, им он погоды не сыграет, а вот нам — да. Ты не думала что будет, если кто-то поболтается, что их угощает хлебом добренькая тетя-медсестра? — Не думаю, что нам за это что-то будет, — упрямо возразила Тоня. — Зато я знаю, — сразу вспомнился незабвенный Штейнбреннер, который устроил мне разнос за миску каши. — Сначала влепят выговор и профилактическую беседу, а потом начнут присматриваться, сомневаясь в твоей идеологической чистоте. Оно того стоит? — Все равно это не по-человечески, — сердито пробормотала Тоня. — А война — это всегда не по-человечески, — отрезала я. — И ты должна была понимать это, когда подписывалась на задание. Я отвернулась, игнорируя ее возмущенный взгляд. Пусть возмущается сколько угодно, я знаю что права. Сиюминутная жалость в нашем случае — это слабость. Так же, как и страх. А во мне больше не осталось слабости. — Доброе утро, герр Вайгль, — поприветствовала я доктора. Тот скупо кивнул и придержал дверь, пропуская нас в столовую. — Доброе утро, фройляйн. Чуть задержавшись, он бросил внимательный взгляд на Тоньку. От его улыбки меня чуть не передернуло. Ну реально, упырь. По сравнению с ним мальчики Вермахта — невинные ангелы. Но поскольку он вроде как расположен к нам, этим надо пользоваться. — Лицо попроще сделай, — прошипела я Тоне. — И вообще, могла бы и улыбнуться. — Я не такая как ты, — отпарировала она. — Я так не могу. Ох уж мне эти принципиальные комсомолки — не может она, видите ли. А я могу. Еще как могу. По принципу — если я улыбаюсь вам, это еще не значит, что рада видеть. Может, я только что представила, как вас по асфальту каток размазал. — Нам надо как-то пробраться в этот чертов корпус, — я медленно отхлебнула кофе. Точнее едва теплой бурды из цикория. В последнее время прям сильно заметно, что дела у немцев идут паршиво. — Ну так придумай что-нибудь, — проворчала Тоня. Легко сказать — придумай. У нас нет права на ошибку, тут надо все тщательно обмозговать. Медсестер здесь, включая нас, — четыре, но только фрау Гибсон имеет туда доступ. И то, благодаря статусу старшей медсестры. Притравить ее слегка, что ли? А что, подлить в «кофе» касторки, пусть посидит денек в сортире, подумает о светлом и добром. — Девочки, у меня к вам серьезный разговор, — о, легка на помине. — Как вы помните на следующей неделе День рождения нашего фюрера, и мы должны даже в таких примитивных условиях выразить ему уважение. Нужно как следует привести в порядок холл, доктор хочет собрать всех там… Я отстраненно слушала ее и думала, что до войны она была вполне себе милой тетушкой. Толковая медсестра, добродушно подбадривающая больных детишек, мать большого семейства, которая печет яблочные пироги по воскресеньям. А сейчас она с той же сосредоточенной деловитостью пересчитывает пробирки с детской кровью и добродушно улыбается доктору, отчитываясь о проделанной работе, а потом спокойно идет лопать ужин и ложится спать. — Вы все поняли? — заметив что я не слушаю ее, нахмурилась она. — Я рассчитываю на вас сегодня вечером. Да поняли, поняли. Намечается предпраздничный субботник и мы обязаны поучаствовать. Добровольно-принудительно, как и все в Рейхе. — Они что, действительно празднуют его день рождения? — тихонько спросила меня Тоня. — Ну да, — кивнула я. Даже примерно знаю как это все будет выглядеть. Герр доктор толкнет жутко пафосную речь, зарядит по радио онлайн трансляцию гулянки в Берлине, а потом — фуршет. Насчет шампанского и икры не уверена — к концу войны немцы обнищали, но какой-нибудь бурды с градусом по идее нальют. — А что? — не удержалась я от подкола. — Хочешь послать поздравительную телеграмку? — Да ну тебя, — оскорбленно фыркнула Тоня. Ну что я могу сказать — должность старшей медсестры зря не дают. Эта «милая тетушка» гоняла нас весь вечер как негров на хлопковой плантации. Не охваченным остался разве что Вайгль. Солдат она отправила раздобыть еловых веток, чтобы украсить гротескно огромные портреты Адика. Санитары вовсю шуршали, сдвигая поудобнее мебель и вынося во двор разный хлам. Мы с Тоней и фрау Кинц драили окна, вешали шторы, даже перемыли сто пятьсот хрустальных висюлек с гребаной люстры. — Это никуда не годится, вы разве не видите, что висит криво? Не нравится — вешай сама. И стоит же, зараза, смотрит как я мудохаюсь с этой шторой. Хоть бы помогла, что ли. Вот же блин! То ли я не рассчитала силу, то ли карниз уже и так держался на соплях, но только рухнул он вместе с этими дурацкими шторами знатно. Я едва успела увернуться. А вот кому-то похоже повезло меньше. За спиной послышался увесистый такой «шмяк» и жалобный скулеж. Спрыгнув со стула, я обнаружила, что злосчастный карниз по пути траектории падения удачно сшиб гипсовый бюст Гиппократа. Я бы даже сказала очень удачно — поверженная фрау Гибсон сидела на полу, схватившись за ушибленную лодыжку. Интересно, этого хватит, чтобы ей открыли больничный? — Разве можно быть такой неуклюжей? — запричитала фрау Кинц, бросившись к своей начальнице. — Простите, фрау Гибсон, — тут же повинилась я. — У меня…закружилась голова. — Я надеюсь впредь вы будете более внимательной, — она с трудом поднялась и тут же застонала от боли. — Давайте я провожу вас к доктору, — засуетилась я. — В этом нет необходимости, — поморщилась она. — Мы должны закончить работу. Вот это я понимаю несгибаемая немецкая фрау. А если серьезно, было бы славно, если бы она отлежалась пару дней и не маячила перед глазами. — Все, не могу, пошли на перекур, — воспользовавшись тем, что фрау Гибсон наконец- то свалила, оставив нам еще кучу указаний, я поплелась на крыльцо. Там уже вовсю дымили санитары. Вот где они находят таких долбоящеров? Что здесь, что в госпитале Йена все как на подбор — мало того что не обремененные интеллектом, так еще и внешне — чисто громилы у какого-нибудь сицилийского мафиози. Впрочем адекватные здесь вряд ли согласились бы работать. — Что, девчонки, устали? — добродушно усмехнулся один из них. — Немного, — я вытащила сигарету. — Обычно тут не так, — парень шагнул ближе, щелкнув зажигалкой. — Но сегодня эта грымза словно слетела с катушек. — Что ты хочешь, — заржал его дружбан. — День рождения фюрера как-никак. Мы кстати толком и познакомиться не успели. Меня Якоб зовут. — А я Вильгельм. Блин, ну прямо братья Гримм. — И как вам тут, нравится? — вдруг спросила Тоня. — А че? Нормальная работка, не пыльная, — пожал плечами Якоб.— Уж лучше, чем потерять на фронте руки-ноги. Ну да, неплохо они здесь устроились — вон какие морды поотъедали. Ясен хер измываться над беззащитными детишками куда проще, чем сражаться с Красной армией. — А что находится вон там? — улыбнулась Тоня, кивнув на загадочный корпус. — Да я сам толком не знаю, — пожал плечами Якоб и переглянулся с «братцем».

***

— Фройляйн Либерманн, доктор ожидает вас, — с кислой миной сообщила мне утром фрау Кинц. — Пройдите во второй корпус. Да ладно, неужто свезло? На секунду мелькнула мысль — а если он как-то вычислил нас? Надо бы предупредить Тоньку, но времени, увы, нет. Да нет, вряд ли меня ожидает допрос. Он никак не мог догадаться — мы вели себя очень осторожно. Да к тому же в таком случае меня бы уже вели под белы рученьки солдаты. Я решительно распахнула дверь — по виду вроде как операционная. Вайгль уже сидит и что-то строчит. Железный стол, кушетка. Черт, вот этого я и боялась — «братцы» тут явно неспроста. А в углу испуганно жмутся маленькие жертвы. — Проходите. Вайгль оторвался от своих бумаг и окинул меня изучающим взглядом. — Вы неплохо показали себя в работе, фройляйн Либерманн, и я полагаю вас можно посвятить в более сложные операции. Фрау Гибсон сегодня нездоровится. Меня бросило в холодный пот. Подозреваю сейчас мне придется созерцать запредельный трэш. — Начинайте, — кивнул он «Братьям Гримм». Они схватили детей под мышки и начали привязывать к крюкам на потолке. — А вы сделайте им инъекции. Машинально я шагнула к железному лотку, где лежали несколько шприцев, скальпель и герметичные контейнеры. — Дело в том, что крови все равно не хватает и мы придумали способ позволяющий быстро и максимально качественно собрать ее, — Вайгль подошел к столу и взял скальпель. — Ваша задача — аккуратно собрать материал, чтобы ни одна драгоценная капля не пропала. Кажется поняла. Перед экзекуцией детям делают инъекции антикоагулянта, чтобы кровь не сворачивалась. Но для чего подвешивать их, словно на бойне? Якоб сжал грудь девочки с такой силой, что хрустнули косточки. — Это …какой-то новый метод? — пробормотала я, перехватив взгляд Вайгля. — Мы уже давно его применяем, — охотно ответил он, делая разрезы на ступнях малышки. — Сначала делается укол разжижающий кровь, затем донора нужно зафиксировать и пережать артерию для лучшего оттока крови. Вот почему некоторых детей не водили на ежедневный отбор — чтобы выкачать все сразу. Еще бы понять по какому критерию они их разделяют? Чувствуя тошноту, я взяла стерильный контейнер. Они реально мясники! Я конечно читала всякое, но никак не готова к тому что стану участницей этого жуткого убийства. Вайгль пристально уставился как кровь медленной струйкой стекает в контейнеры. Девочка судорожно всхлипнула. — Мне больно! — Не плачь, — мальчишка кривясь от боли, упрямо смотрел вперед. —Не показывай этим гадам, что тебе страшно. Мысленно я не один раз разрядила автоматную обойму в доктора и его громил, но по факту ничего сделать не могла. Потерпеть, приложить все усилия чтобы найти чертовы бумаги и свалить, как мантру твердила я про себя. — Возможно вам показалось странным, что мы используем детей, но здесь есть несколько нюансов. Именно в таком возрасте организм человека развивается наиболее стремительными темпами. Что там лопочет этот духовный брат-близнец Менгеле? — У маленького человека происходит гормональная перестройка, поэтому кровь обладает наиболее сильными свойствами. Особенно у тех, кто обладает первой группой с положительным резус-фактором, которая является универсальной, — продолжал просвещать меня Вайгль. — Мама… мамочка, — головка девочки бессильно упала на грудь. — Ведите следующего. Вильгельм привел еще одного мальчика, но на этот раз не стал подвешивать, а небрежно толкнул на кушетку. — Видите ли, фройляйн, мы сейчас работаем над препаратом который может останавливать кровотечение, — Вайгль взял наполненный чем-то шприц и передал мне. — Вколите это внутривенно. — Пустите меня! — вдруг закричал мальчишка, рванувшись в сторону. —Мне уже делали сегодня уколы! — Подержи его, — недовольно буркнул доктор. Санитару пришлось навалиться, чтобы удержать отчаянно бьющееся тельце. Я ввела препарат, от души надеясь что ему хотя бы не будет больно. — Ну а теперь проверим препарат в действии, — Вайгль хищно усмехнулся и полоснул скальпелем по груди мальчика. Не сказать конечно что кровь хлынула фонтаном, но если они регулярно выкачивали ее, откуда ей взяться? — Следите за скоростью кровотечения, я должен сделать необходимые записи. А вы отнесите это в процедурную, — он кивнул на контейнеры с кровью. После этого ублюдок преспокойно уселся за стол и начал строчить что-то в своих тетрадях, абсолютно не обращая внимания на умирающих в двух шагах детей. Мальчик больше не вырывался, он дрожал, глядя на своих погибших друзей. Его взгляд метался по этой комнате, больше походившей на камеру пыток, а я опять ничего не могла сделать. Разве что взять его за руку и держать, хотя бы так давая понять, что кому-то не все равно. Прошло по ощущениям несколько часов, хотя я знала что это не так. Вайгль периодически подходил, надавливал на рану, проверяя как течет кровь, и снова возвращался к своим записям. Ребенок затих и я осторожно прощупала пульс. Слабый, но есть. И кровь вроде бы не бежит. Вайгль в очередной раз подошел и, осмотрев «пациента», удовлетворенно кивнул. Со стороны он сейчас выглядел как наркоман, только что вдохнувший в себя несколько дорожек белого порошка. — Вы стали свидетелем великого открытия, фройляйн. Препарат неплохо проявил себя. Я с трудом заставила себя пролепетать с должной долей восхищения. — Надеюсь он спасет немало жизней наших солдат. — Даже не сомневайтесь, — самодовольно улыбнулся Вайгль. — На сегодня можете быть свободны. И скажите санитарам, чтобы убрали здесь. Он небрежно указал на висящие словно куклы тела. — Но этот мальчик еще жив, — осторожно возразила я. — Ну и что? — пожал он плечами. — Это отработанный материал. Я медленно вышла в коридор, чувствуя что задыхаюсь от запахов крови и спирта. Хочу вдохнуть глоток свежего воздуха. Меня била мелкая дрожь. Холод, боль, запах смерти — здесь каждый уголок пропитан ими. Там, за дверью — тепло солнца, ветер, доносящий запах цветущих деревьев. Вот только для некоторых эта весна больше никогда не наступит… Так, стоп, я потом буду оплакивать их. Сейчас мне надо успокоиться и прикинуть что делать дальше. — Куда ты пропала? — подошла ко мне Тоня. — Я уже испугалась, что что-то случилось. — Я узнала что нам нужно искать, — я подкурила сигарету и сделала глубокую затяжку. — Они вводят детям экспериментальный кровоостанавливающий препарат и кажется он работает. — Значит нужно выкрасть образцы и бежать, — обрадовалась Тоня. — И тут есть загвоздка — Вайгль прячет их у себя в кабинете. Нам туда хода нет. — Нужно выкрасть ключи. Да ты прямо капитан Очевидность! — И я даже знаю как. Кажется док неравнодушен к новенькой медсестре, — я давно заметила что он кружился вокруг Тоньки, как престарелый девственник. То комплиментик отвесит, то предложит внеплановый перерыв. — Я не буду спать с этим мерзавцем! — оскорбленно вскинулась она. — Да тебя никто и не заставляет, — раздраженно фыркнула я. — Просто прими его приглашение посидеть неформально пообщаться. Выпейте кофе или там шнапса. — Я не смогу выкрасть ключ, — испуганно покачала головой она. Да боже ж ты мой! Хоть самой за дело берись. Вот только пока я охмурю этого упыря, уйдет драгоценное время. И вообще — зачем, если есть уже готовый вариант? — Всему тебя надо учить, — разозлилась я. — Подольешь снотворное, делов-то. Правда тогда придется действовать в темпе… Я замолчала, пропуская санитара, который нес детский трупик. Он подошел к телеге и небрежно сгрузил тельце. — Мы уйдем, а они еще больше лютовать начнут, — пробормотала Тоня, проследив за моим взглядом. Я вытащила еще одну сигарету и медленно закурила, стараясь не смотреть на детскую ладошку, безжизненно свисающую из-под груды тел. Сколько раз я убеждала себя, что все они — лишь сводки статистики из учебника истории. Сколько раз оправдывалась тем, что не могу спасти всех. — Я знаю как мы сделаем, — я со злостью затушила окурок.

***

На следующий день фрау Гибсон вернулась в строй. Видимо ей уже сообщили, что у Вайгля новая «фаворитка», вон какие косые взгляды на меня бросает. — Принесите еще стерильных пробирок. Воспользовавшись этим, я проскользнула в процедурную к шкафчику где хранились препараты. Я конечно здорово придумала отравить этот гадюшник, вопрос только — чем? Крысиного яда в хозблоке полно, но у стрихнина есть существенный недостаток — привкус. Нужно что-то другое. Снотворное отметаем сразу — рассчитать смертельную дозу слишком заморочно. Чем еще можно ликвидировать десяток человек? Никого же не забыла? Доктор, две медсестры, три санитара и солдаты из охраны. А это что у нас? Меня зацепило знакомое название на банке. Так-так цианистый калий. Они видимо использовали его, чтобы ликвидировать «отработанный материал». Я быстро сунула банку в карман. Эти твари в белых халатах — не люди, они не должны жить. И нет, меня не будет мучить совесть. Как говорится, земля им стекловатой. Дождавшись вечера, я отправилась на кухню. — Принеси из кладовой кофе для господина доктора, — приказала я Наталье. Что там у нас на ужин? Мясное рагу? Приятного аппетита, ублюдки. Без колебаний я высыпала в кастрюлю содержимое банки. До последней крупинки вытрясла, чтобы наверняка. И то не факт, что все пройдет как по маслу. — Боюсь как бы чего не вышло, — ох, е-мое, смотрю Тоня мандражирует еще больше моего. — Они же не все вместе будут есть. Поднимут тревогу и тогда нам придется бежать, не выполнив задания. — Я все продумала. Сначала разберемся с персоналом, охрана обычно ужинает позже. — Ты берешь на себя доктора, — я протянула ей бумажный пакетик с кофе и ампулу снотворного. — А я остальных. День был полным дерьмом. Зато настроение было боевым. Сейчас или никогда! Насыпав в контейнер рагу, я поспешила к будке у ворот. Молоденький паренек приветливо улыбнулся. — Какая приятная неожиданность, фройляйн, — его лицо выглядело открытым и доброжелательным. Только меня больше таким не купишь. Вряд ли хоть кто-то из них чувствует малейшие угрызения совести, так почему я должна их испытывать? — Я подумала, что ужин должен быть горячим, — смущенно улыбнулась я в ответ. — Вы просто ангел, эти мерзавцы обычно не торопятся. Я покосилась в окно, молясь про себя чтобы «мерзавцы» не завернули в столовку раньше времени. — А я давно наблюдаю как вы с подругой приходите гулять в сад, — парень не торопясь зачерпнул ложкой рагу. — Может когда я сменюсь, сходим прогуляться? — Почему бы и нет? «Жри давай, а не болтай!» — хотелось выкрикнуть мне. Дурной адреналин вызывал мурашки размером с лошадь. Если что-то пойдет не так… — Что… — захрипел он. Я хладнокровно наблюдала, как он царапает себе шею, разевает рот и почувствовала мстительное удовлетворение, заметив в его глазах ужас. В душе не было ни малейшей жалости. Перед глазами все еще стояли исхудавшие детские тела, грудой сваленные на мешковину. Эти дети умирали в еще более жутких мучениях. — Это тебе больше не понадобится, — я перехватила ослабевшие пальцы, пытавшиеся расстегнуть ольстру и вытащила пистолет. Немец силится вдохнуть, но захлебывается. Кашляет кровью, брызги летят во все стороны. Глаза закатываются. Лицо синеет. Он еще давится некоторое время, долго и невыносимо, падает со стула, дергается в конвульсиях на полу, но потом наконец затихает. Закрыв плотнее дверь, я выскочила на улицу и стараясь не бежать двинула в столовую. Там обнаружились два хладных трупа. Фрау Кинц так и осталась сидеть за столом, уронив голову в тарелку. Фрау Гибсон видимо оказалась более живучей — пыталась уползти или позвать на помощь. Но цианид работает надежно, как швейцарские часы. Наталья, забившись в угол, с ужасом смотрела на меня. — Я …я ни в чем не виновата, — забормотала она. — Кто еще приходил ужинать? — Господа санитары, — заикаясь ответила она. Эти уроды чаще всего жрали в своей каморке. Это было против правил, но там они могли свободно заправиться спиртом, и доктор в общем-то смотрел на это сквозь пальцы. Нужно пойти убедиться, что они подохли. Услышав торопливые шаги, я обернулась. — Ну что? — Я все сделала, — торопливо отчиталась Тоня, — бумаги и препарат у меня. Отлично. А теперь нужно прибрать здесь, пока не явились солдаты и пойти проверить санитаров. — Бери ее за ноги, — я подхватила тело фрау Гибсон под мышки, чтобы оттащить в кладовку. Тяжелая, зараза. Видимо специфика работа никак не влияла на ее аппетит. — Быстрее! — вскрикнула Тоня. Ох черт, как же вы не вовремя, гады. Услышав в коридоре громкий смех, я вытащила пистолет и навела на повариху. — Попробуй только пикнуть и я прострелю тебе башку, поняла? Ты сейчас как ни в чем ни бывало насыпешь им по тарелкам жрачку. А потом отправляйся мыть посуду или что там ты обычно делаешь. Забавно, стоит только пригрозить кому-то смертью, сразу начинает дико подгорать. Вон как засуетилась. Впрочем подгорало не только у нее — мы едва успели затолкать второй труп, как дверь столовки распахнулась. — Садись, — подтолкнула я Тоню к столу и рывком придвинула тарелку с рагу. — Приятного аппетита, фройляйн, — услышала я за спиной. Оборачиваюсь, с опозданием натягивая на лицо бледное подобие улыбки, и застываю на месте, ощущая, как сводит зубы! Да вот же блядь! Если кто-то из санитаров не подох и сейчас поднимет кипиш, весь мой план полетит к черту. — Благодарю. Помешав для вида ложкой рагу, я бодро спросила Тоню. — Так что он тебе написал? — Что бои идут тяжелые, — включилась в игру Тоня, — но они полны решимости разбить проклятых русских. Я вздрогнула, услышав грохот разбившейся тарелки. Ну все, началось… — Хайн, что с тобой, Хайн? Фройляйн, скорее помогите ему! Я подскочила и бросилась к упавшему солдату. — Наверное подавился, — уверенно заявила я, отыгрывая спасателя МЧС. — По-моему с ним что-то не то, — на губах немчика выступила характерная пена. Он тяжело рухнул со стула и забился в конвульсиях. — Я видел как травят этих мелких крысят, — вдруг выкрикнул его товарищ. — Похоже его тоже отравили! — Беги за доктором, быстрее! Не стоит тревожить доктора, мальчики. Он вам ничем не поможет, поскольку уже спит вечным сном. — Стоять, твари! Прежде чем кто-то из них успел отреагировать, я выстрелила. Попасть с такого расстояния в затылок — проще простого. Второго даже не пришлось убивать — цианид сработал раньше. Добить бы его по-хорошему, но не хочу зря тратить пули. Мало ли что нам еще предстоит. А вот забрать второй пистолет будет не лишним. — Проверь что там с остальными. — А с ней что делать? — кивнула Тоня на Наталью. Тетка усиленно пыталась слиться со стенкой и не отсвечивать. — Я разберусь. Осталась самая сложная часть квеста — выбраться из города, минуя блокпосты. — Ты ведь местная? — женщина торопливо закивала головой. — Выведешь нас из города — останешься жить. Я прикурила сигарету, мысленно пробежавшись еще раз по пунктам. Как только доберемся в деревню, пусть Зоя отправляет в штаб координаты и будем дружно уходить. Конечно я сильно рискую, ввязываясь в эту авантюру. Одно дело — мы, даст бог выберемся, но где спрятать детей, учитывая что немцы с утра поднимут кипиш и будут прочесывать окрестности? Но какой у меня есть выход, кроме привычного риска? Я не могу оставить их здесь, просто не могу… — Там только двое! — запыхавшись, доложила Тоня. — Я искала третьего, но его нигде нет. Это плохо. Очень плохо. Но рисковать и задерживаться, играя в прятки у нас нет времени. — Черт с ним, идем. В детской каморке было непривычно тихо. Еще бы, небось детишки перепугались, услышав выстрелы. — Тетя пришла нас убить? — прошептала девчушка, глядя на пистолет который я все еще сжимала в руке. — Не бойтесь, ребята, мы свои, — подключилась Тоня. — Мы вытащим вас отсюда.

****

— Давайте быстрее, — подгоняла я Наталью, которая помогала забраться детям в машину. Придумать отмазку, куда и зачем я вывожу детей из города на ночь глядя, я не смогла, но разгуливать по городу всей толпой тоже нельзя. Так что доберемся до окраины, бросим там машину и дальше — пешком. — Боишься? — покосилась я на напарницу. — Боюсь, — честно ответила Тонька. — Но по-другому мы поступить не можем. Твою ж мать. Сегодня просто «сказочно» везет — вот тебе и патруль. — Предъявите документы, фройляйн, — отчеканил солдат. Я протянула наши удостоверения. — Что в машине? — не дожидаясь ответа, он полез проверять кузов. — Откуда взялись эти дети? — засыпал он меня вопросами. — И куда вы направляетесь? — Доктор Вайгль поручил нам отобрать детей для больницы, — спокойно ответила я. Немец подозрительно прищурился. — Видите ли, в последнее время местные стараются их спрятать, особенно когда видят наших солдат, — защебетала я. — А к женщине больше доверия — мы обещаем им, что в столь трудное время их дети получат необходимые пищу и уход. — Вы должны понимать как сильно фронт нуждается в запасах донорской крови, — вмешалась Тоня. — Попрошу нас не задерживать. Вот верно говорят, самый лучший способ защиты — нападение. Нам тут же вернули документы и пожелали счастливого пути. В полном молчании мы доехали до окраины и стали торопливо выгружаться. — А с ней что делать? — спросила Тоня, покосившись на Наталью. Ох, не знаю… Я вроде как пообещала ее отпустить. Но с другой стороны — она добровольно помогала этим гадам мучить детей… Хотя уж кому-кому, но не мне ее судить. — Она выдаст нас, — Тоня выжидательно посмотрела на меня. Молодец, хочет чтобы именно я вальнула тетку. — Девоньки… родненькие не надо! — взвыла Наталья. — Я ж не по своей воле пошла к этим иродам, мне детишек кормить надо. — Что ж ты не пошла работать на каменоломни или вон в прачечную? — возмущенно вскинулась Тоня. — Я бы лучше с голоду сдохла, но не стала пособницей убийц. — А ну успокоились обе! — рявкнула я. Я может и убийца, но не судья и не палач. Я посмотрела на рыдающую тетку. Разумеется она не белая и пушистая, натворила немало делов. И опять же по опыту знаю - это не проходит бесследно. Так что пусть теперь живет с этим. — Бежать к немцам не в твоих интересах. Они не поверят тебе и не станут разбираться. А вот покарать кого-то захотят. Так что если действительно хочешь спасти свою шкуру — беги отсюда подальше и заляг на дно. До деревни мы добрались без приключений. Шли естественно дольше чем рассчитывали, потому что ослабевшие детишки не могли идти быстро. У меня голова раскалывалась от кучи вопросов — как нам пройти незамеченными по деревне; кто сможет помочь спрятать детей, ведь нам нельзя отвлекаться и рисковать заданием. — Иди поищи Зою и обрисуй вкратце ситуация, — подумав, сказала я. — Мы подождем тебя здесь. — Тетя, я пить хочу. — И я тоже. Я конечно не совсем балда, догадалась прихватить фляжку воды и булку хлеба, но этого все равно было ничтожно мало. — Потерпите немного, — ободряюще улыбнулась я. Услышав чьи-то шаги, я по привычке схватилась за пистолет. — Идем скорее, они согласны помочь. Они — это хозяева дома, где тусила Зоя. Пожилой мужчина с дочерью с жалостью смотрели как робко переминаются у порога худые, оборванные дети. — Заходите, ребятки. Маруся, собери на стол чего-нибудь. Девушка подскочила к печке, и стала наливать в большую миску пшенную кашу. — Ложек у нас немного, — улыбнулась она. — Придется вам есть по очереди. Только чур не ругаться, хватит всем. — Меня Петр зовут, — представился мужчина. Я знала, что он помогает нам по протекции Филатова, вот только уговор был приютить разведчицу. Согласится ли он на такой форс-мажор? — Этих детей нужно увести в безопасное место, — без предисловий сказала я.— Им нельзя здесь оставаться, немцы будут искать. — Нда уж, тяжелая задачка, — он посмотрел как жадно детишки уплетают хлеб и кашу, и покачав головой, вышел на крыльцо. — С каких это пор ты заделалась ангелом? — недоверчиво прищурилась Зоя. — Сообщи в штаб координаты, — коротко приказала я, проигнорировав тупой подъеб. — Откуда они? — тихо спросила девушка. — Приют смерти, — глухо ответила Тоня, — слышала о таком? Немцы кровь из них качали. — Господи, они же совсем маленькие, — Маруся отвернулась чтобы скрыть слезы. Я сама чувствовала что сейчас разревусь. — Воспитательница сказала нужно сдать кровь на анализ, нам было очень страшно. Когда мы подошли к медпункту, санитар вынес Витьку, он не двигался. Мы поняли что от этих анализов умирают. — У меня несколько раз брали кровь, после этих анализов мне было очень плохо, кружилась голова. Я искала брата и заглядывала во все комнаты, в одной из них лежали умершие дети у которых выжали всю кровь. — Нас в приюте почти не кормили, давали на обед какую-то вонючую жижу. Однажды они принесли настоящую кашу, мы обрадовались, я съела всего ложку и мне стало плохо, а многие отравились. Я не могла больше слушать этот ужас. Детские голоса словно вскрывали какие-то новые шлюзы в моей душе. Неважно, что это происходит в прошлом. Нельзя закрывать глаза и ждать когда все устаканится. Нельзя бежать, тем более бежать некуда. Мои пальцы дрожали так, что спички гасли одна за другой. — Арина? — Тоня вышла следом за мной на крыльцо. — Чего ужинать не идешь? — Не хочу, — вяло возразила я. — Кусок в горло не лезет. — Слушай, помирилась бы ты с Зоей, — осторожно заметила она. — Все ж таки одно делаем. — И как ты себе это представляешь? — усмехнулась я. — Она ненавидит меня, а я такая подойду с обнимашками, типа мир-дружба-жвачка? — Хотя бы скажи ей, что ты раскаиваешься, — упрямо сказала Тоня, глядя мне в глаза. — Но я не раскаиваюсь, —я нервно щелкнула зажигалкой, прикуривая сигарету. Никто не заставит меня отречься от этой части моего прошлого. Не жалею ни об одном дне, который провела вместе с ним. — К тому же я ничего не смогла бы изменить. Ее брата все равно бы расстреляли… Я осеклась, услышав стук двери. Зоя окинула нас тяжелым взглядом, посмотрела на меня с такой ненавистью что стало не по себе. Молча прошла мимо. В глазах Тони мелькнуло осуждение, а я снова задохнулась от удушливого чувства вины. — Надеюсь полковник Филатов в тебе не ошибся, — медленно сказала она. — Да не могу перед ней повиниться понимаешь? — зло выкрикнула я. — Потому что это ни хрена не изменит и брата ее не вернет! — А чего тогда ревешь? — вздохнула Тоня. — Потому что мне стыдно, — сглотнув тугой ком в горле, ответила я. — Стыдно потому что приняла когда-то неверное решение, и потому что даже если отмотать время обратно, поступила бы точно также. Но если бы я не прошла через все это, то никогда бы не пришла сюда, понимаешь?

***

— Мы должны уходить прямо сейчас, — сказала Тоня. — Маруся и Петр спрячут детей. — Где? — если им я немного доверяла, то не могу поручиться за остальных жителей деревни. — Петр отведет их к нашим, — тихо ответила Тоня. — Он держит связь с партизанским отрядом. Я кивнула. Хорошо. — Опасно это, — поморщилась девушка. — Немцы небось уже прознали и теперь в бешенстве. — Ты же понимаешь, оставаться здесь еще более опасно, — ответила я. Эти ублюдки вынудили людей красться ночью по своей же земле. Меня радовало одно — скоро это закончится. Дети немного отдохнули и с новыми силами шагали по лесу. Хоть и маленькие, они прекрасно понимали опасность и вели себя тихо как мышки. — Нам сюда, — остановилась Маруся. Еще недавно я не понимала такой самоотверженности. Рисковать своей жизнью, помогая совершенно незнакомым людям? Нет уж, увольте. И вот сама не заметила, как стала такой же малохольной. — Позаботитесь о них, — я обняла девушку. Мы еще раз сверились с компасом и в темпе припустили вперед. В принципе может все и обойдется — ночь еще не кончилась. Трупы в больничке возможно найдут только утром и тогда у нас есть немного форы. — Что-то сердце у меня не на месте, — вздохнула Тоня. — Как бы чего не случилось с детишками. — Хорош нагнетать, — буркнула я. — В конце концов, если так посмотреть им терять нечего. Хуже уже вряд ли будет. — А все потому, что вы развели самодеятельность, — язвительно сказала Зоя. — Добренькая, да? Немцев разозлили, куда спрятать детей не продумали. Собачиться с этой сучкой у меня не было ни желания, ни сил, поэтому я включила полный игнор. — Когда прилетит самолет? — Через два часа, — ответила Тоня. Сейчас от нас больше ничего не зависит. Тут уж как повезет — можем тихо-мирно добраться до места эвакуации. А может и наоборот — придется пробиваться с боем. Мне показалось справа мелькнул свет фонарика. Остановилась, прислушиваясь. Ну точно, мы здесь не одни. — Давайте быстрее. Не дожидаясь пока нас обнаружат, мы припустили бегом. — Черт! Споткнувшись, я растянулась на влажной земле. Попытавшись встать, я застонала от боли в подвернутой лодыжке. Ну и далеко я уйду хромая? Тем не менее надо вставать и идти, иначе пожалею что родилась на свет. — Не так быстро, гадина, — я покачнулась от точка в спину. — Ты совсем ебанулась? — охнула я. Я все понимаю, но сейчас же мы в одной упряжке. — Бумаги у Тони, самолет вот-вот прилетит, — издевательски протянула Зоя, — только ты останешься здесь. Глядишь, опять договоришься со своими друзьями. — Сучка, — я схватила пистолет. — Выстрелишь в меня — и тогда Тоне придется вернуться, чтобы выяснить что случилось, — промурлыкала эта дрянь. — А там и немцы подоспеют. — Она и так вернется, — уверенно ответила я. — Я скажу ей, что видела как тебя застрелили. — Да пошла ты! Кое-как я снова поднялась и взвыла от боли. Сучка, пнула прямо по больному. — Я оставила одну пулю в обойме, а там смотри сама, — усмехнулась Зоя. — Но на твоем месте я бы приберегла ее для себя. Так, спокойно, без паники. Я все еще могу кое-как дошкондыбать хотя бы до деревни. А там Петр поможет связаться с нашими. Или идти к самолету и уличить подлую гадину в предательстве? Я снова остановилась, прислушиваясь. Похоже немцы уже совсем рядом. Вопрос куда бежать снимается - для начала нужно убраться с их пути. И все же эта дрянь продумала, с одной пулей в обойме особо не повоюешь. Решила вынудить меня выпилиться? А вот хрен ей. Я еще, пожалуй побарахтаюсь. Черт как же больно, как бы не перелом. Ступню пронзало не то что иглами, а кинжалами. Увидев чью-то тень, я оперативно плюхнулась на землю и отползла за ближайшее дерево. Повезло, что солдатик пока что один. Вальнуть его? Так тут же сбегутся остальные. Лучше затаиться и переждать. — Эй, я нашел ее… «Блядь!» — мысленно взвыла я. Ну все, без вариантов. Нельзя просирать шанс на спасение, хотя бы призрачный. Я нажала на курок. Закусив губу от боли, рывком поднялась. Добраться хотя бы до реки, она где-то рядом. Там проще затаиться. Каждый шаг давался с такой болью, что ногу хотелось отпилить и выбросить. Но, как говорится, жить захочешь — не так раскорячишься. По крайней мере хорошо одно — они пустились по нашему следу, возможно Маруся сможет без особых проблем увести детей. Никогда не думала что способна так геройствовать, но, как ни странно, ни о чем не жалела. Хотя бы не будут сниться в кошмарах исколотые детские ручки и тихий плач. Хотя возможно мне больше ничего не будет сниться. А как же — «Правильный выбор — это тот, который сохраняет жизнь?» — насмешливо напомнил внутренний голос. Темноту снова прорезал свет фонарей, позади послышался галдеж. — Стоять! Руки вверх! Я упрямо продолжала идти вперед. Пусть стреляют в спину, для меня это более лучший вариант, чем попасть в подвалы гестапо. Догнали меня, естественно, в два счета. Оглушающая затрещина, грубый толчок. Я рухнула на землю, ощущая вкус крови во рту. — Эта сука застрелила Вольфа! — на меня обрушились пинки и удары. Сбывался мой самый жуткий кошмар — попасться в руки озверевшей солдатни. — Тварь! — по ребрам прилетел очередной удар тяжелым сапогом. — Не перестарайтесь, — услышала я сквозь пелену боли. — Гауптштурмфюрер приказал доставить их живыми. Меня вздернули за шиворот, поднимая, как тряпичную куклу, без малейших усилий. Вырываться в моем положении было смешно, тем более мне заломили руки до хруста, едва я только дернулась. А вот теперь я действительно хочу умереть. Причем этот сценарий даже не худший.