Sniper cat is not okay

Асирпа неприкрыто разглядывала Огату, пока тот ел очередной шедевр айнской кулинарии (на этот раз, к счастью, в нём было всё хорошо проварено и вообще заебись такой супец получился). Наконец устав от её молчаливого внимания, Огата скосил на неё глаза. — Что? — Ты странный такой, — Асирпа всегда отличалась искренностью и прямотой. — «Читатап» не говоришь. «Хинна» тем более не говоришь. В лесу спишь всегда отдельно от нас, хотя так, наверное, холоднее. Винтовку всюду таскаешь, — она указала на оружие подле него, — как будто кто-то на тебя тут собирается нападать. — Ты тоже носишь с собой нож, — Огата кивнул на её менокомакири. — Это другое. Это подарок отца. Почти что амулет. Винтовка же не может быть твоим амулетом? — Что, если я скажу, что у нас с ней высокие отношения? — приподнял бровь Огата. Асирпа вздохнула: — Ну вот вроде бы иногда ты даже нормальный. Даже шутить умеешь, — хотя Огата нихуя не шутил. — Но в остальное время… странный. Может, ты просто на самом деле глубоко в душе несчастен? — спросила она, взглянув на него большими, широко открытыми чисто-голубыми глазами. — Несчастен и одинок, просто скрываешь это и подавляешь эмоции. Даже вот не улыбаешься никогда. — Почему? Улыбаюсь, — Огата напоказ хмыкнул, но Асирпа отмахнулась: — Это не то. Не улыбаешься… по-настоящему. От радости, от чистого сердца. Такого я за тобой не замечала, — она поднялась и обхватила его лицо ладонями, берясь за щёки. Лицо её стало очень строгим, но улыбка выдавала несерьёзный настрой. — А ну улыбнись. Улыбнись, говорю! Огата позволил ей растянуть свои губы в фальшивой улыбке, а затем вывернулся. Заметил: — Если я улыбнусь, потому что ты мне сказала, разве это будет от чистого сердца, как тебе надо? — …Хорошо, ты прав, — согласилась Асирпа, снова присаживаясь. Пригрозила: — Но однажды… я обязательно увижу твою улыбку. Думаю, на самом деле она очень красивая. Она даже не осознавала, в чью сторону была брошена эта угроза.

***

— Ну что, ты довольна? Огата улыбался. Пока что ещё совсем слабо — но зато от всего сердца. Как она и хотела. — Ты, помнится, хотела увидеть, как я улыбаюсь, — он чуть вскинул голову, снисходительно глядя на отравленный наконечник стрелы, которую Асирпа вложила в лук. — Довольна? Красивая у меня улыбка? — Заткнись, заткнись, больной ублюдок! — она старалась звучать резко и твёрдо, но голос её дрожал, а глаза — небесно-голубые глаза — были полны страха. — Не подходи ко мне! Что ты задумал? Зачем ты врал мне? Что случилось с Сугимото на самом деле? Улыбка Огаты стала шире, когда он вспомнил о Сугимото. О его простреленной голове. Когда Асирпа хотела увидеть его улыбку, считая его «несчастным», она не знала, по каким поводам Огата обычно улыбается «от чистого сердца». Он улыбался, когда его отец испустил последний вздох. Он улыбался за мгновение до того, как вспороть ножницами пол-лица мэру Барато, и за секунду до того, как огреть фальшивого айна палкой-пугалкой, сломав ему палец ноги. Он улыбался, когда его лицо было залито кровью. Он улыбался, когда что-то рушилось от его рук. И он улыбался сейчас, понимая, что он в любом случае выиграл. Если Асирпа выстрелит, то станет убийцей — и больше ничем не будет от него отличаться. Ещё раз докажет, что её присносущей «чистоты» не существует. Разрушит нечто куда более ценное и значимое, чем какая-то человеческая жизнь. А если не выстрелит… скажем так. Никто из тех, кому Огата улыбался по-настоящему, не уходил после этого целым и невредимым.