В спектре красного

      Шальные мысли роятся в голове футболиста с такой силой, что черепное давление, кажется, готово взорвать содержимое его головы под истошные крики публики. Рин, сидя на коленях в какой-то совершенно несвойственной ему беззащитной позе, лихорадочно пролистывает тетрадные листы школьных времен, пока в висках сокращаются стенки его собственных артерий под нескончаемые звуковые толчки, отчего иероглифы и местами корявые отрывки фраз на английском (зачастую известных песен тех времен) плывут перед глазами, словно трупные, живые черви.       Бледные стены просторной комнаты, поддаваясь общему дикому танцу, безудержно сжимают спертый воздух в комнате. Крепкое тело Итоши держится на последнем издыхании.  «Соберись, черт тебя дери!» — юноша делает глубокий вдох, ощущая, что предательская дрожь все же слегка ослабевает, но сухость во рту не проходит. Нужно помедитировать — и раньше бы он сразу исполнил задуманное, но ожидание сладострастного раскрытия тревоги вызывает эйфорические покалывания в ступнях, словно сейчас воспаришь. Что он ищет общего в этих случайных наборах слов: что общего в спрятанной наспех тетрадке Саэ, с обложкой, успевшей почему-то выгореть, и идеально выведенных, источающих хищную твердость, иероглифах на подозрительно белой бумажке?  Да вот и проблема, будто н и ч е г о.  «Он изменился,» — выдыхает Рин, теребя пальцами край футболки. Из суетливого импульсивного мальчишки его брат превратился в прекрасного лебедя, на которого бросают завистливые и восхищенные взгляды, желая быть таким же, как он, но… ХОТЕЛИ БЫ ЭТИ ГИЕНЫ БЫТЬ ПРЕДАТЕЛЕМ СЕМЕЙНОГО ГНЕЗДА, СТАТЬ ТЕМ, КТО РАЗОРВЕТ ВСЕ СВЯЗИ, РАЗВОРОШИТ УЮТНЫЙ МИР И ПОСТАВИТ КРЕСТ НА ТЕБЕ, РИН? ЭТО ВСЕ ТОТ ЖЕ ЮНЕЦ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ЖИЗНЬ ВСЕГДА ОТДАЕТ ТО, ЧТО ТЫ ПРИНОСИШЬ ЕЙ В ПОДНОШЕНИЕ. И ЕСЛИ ТЫ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ПЛЮНУЛ НА РИТУАЛЬНЫЙ КАМЕНЬ, ПОТУШИЛ ПОСЛЕДНИЙ КОСТЕР КУЛЬТА, ТО, КАК ДУМАЕШЬ, СКОЛЬКО ПОТРЕБУЕТСЯ ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ УРАГАН СНЕС ТВОЮ НОВУЮ ЖИЗНЬ С НОГ?        СМЕРЧ СОЖРЕТ ТЕБЯ, ПОГЛОТИТ, ЗАСТАВИТ ВЫРВАТЬ ВСЕ ЛИСТЫ ИЗ ЕЖЕДНЕВНИКА И НА ПОСЛЕДНЕМ ПРЕДЛОЖИТ ПОПРОБОВАТЬ НАПИСАТЬ ИСТОРИЮ ЖИЗНИ С НУЛЯ.       Судорожные сжатия ладоней, Рин уходит в себя, не замечая, как цепкие пальцы сжимают под собой записку, листы тетради и так же простынь под ними. Пульсирующий, давящий на извилины красный, сосредоточивающий мысли на одном.       ВОТ ТЕБЕ СВОБОДА, ПОЛЬЗУЙСЯ, СЫНОК!       Трясет головой, убирает каплю пота со лба, становится жарко внутри и морозно снаружи, словно пребываешь в затянувшейся горячке. Младший Итоши сжимает переносицу, проводит языком по потрескавшийся губам.       Пальцы самовольно разжимаются, бумажки протяжно шуршат, жалуясь на незавидную судьбу. Черт, последние воспоминания о Саэ рушатся на глазах, но Рину проблематично даже сокрушаться на себя за это, пока позвоночник пропускает по себе стовольтный разряд, принуждая табун мурашек пробежать на коже.        И в этом хаотичном багрово-кровавом мире, утопичном и будто бы абсолютно правильном, тошнотворный страх рождается в одну секунду. Рин дергается, встает, зрачки расширяются до такого размера, что радужка становится совершенно незначительной. Последний блеск теряется в животном ужасе, когда в комнате по соседству раздается юркое мельтешение.       Будь то случайно ударившаяся птичка, ставшая бы символом неминуемой катастрофы, она бы мгновенно отлетела в сторону, ощутив, как горячая, почти пурпурная в блеске заката, жидкость забирает с собой твою живость. Но шуршание продолжалось, а что еще более критично — в этих едва слышимых звуках внезапно послышался стук. Стук закрывающегося окна.       Это мог быть только человек, боящийся быть найденным, отчаянно замахивающийся свои грязные следы на белом снегу.       Словно пребывая в каком-то запутанном трансе, Рин стойко движется в сторону комнаты. Комнаты Саэ. Он уже не удивляется тому, что вся жизнь его закрутилась в последнее время вокруг него — скорее это не так очевидно, ведь образ старшего дорогого брата был для него ориентиром с младенчества, потому парадокс здесь небольшой, если не считать, что за открытой дубовый дверью скрывается тело, присевшего на корточки, юноши с иссиня-черными волосами, растрепанными в сторону из-за нелегкого пути по дереву.       Рин молчит, властно взирает на незваного гостя, и тот, покорно выполняя приказ врага, встает, ответно упиваясь взглядом в неподвижные черты лица.       Исаги не дрожит, стоит так же уверенно, непоколебимо держа в руках до абсурда забавный кусочек тортика, именуемого не иначе, как красный бархат. Украдкой он заглядывает на него, мысленно хваля себя за удачную доставку.        Если бы ее заказали, конечно.       А так это незаконное проникновение в дом.       Итоши не спешит, демонстративно поглядывает на левую руку, якобы с желанием взглянуть на часы, которых сроду не было у него со времен начала Блю Лока. — Рин, ты изводишь себя, — Безжалостно цедит каждое слово Йоичи, неодобрительно кивая из стороны в сторону, — Это неправильно. — Убирайся с моего дома, — мрачный взгляд бирюзовых глаз вкупе с неимоверно расслабленным тоном создает впечатление игры, боже, будь уместно такое слово, даже флирта, — Иначе я собственноручно придушу тебя здесь.       Уходящий свет падает на Исаги так, что тень коварно ложится на его лоб. — Я в отличии от твоего брата забочусь о тебе, а ты утопаешь в ебучей рефлексии с надеждой потерять себя, ты в курсе? — Исаги кладет презент на подоконник, бесстрашно подходит рискованно-близко к Итоши, от которого постоянно разит смертоносным, предупреждающим холодом. Темные густые волосы прилипли к его лицу, а его губа пренебрежительно изогнулась: — Для тебя не станет секретом, что единственное, что я хочу — это разгромить каждое препятствие на своем пути, — Рин слегка приседает, чтобы их лица оказались на одном уровне, а его необъяснимо сбитое дыхание опаляло главного соперника, — Я жизнь отдам за то, чтобы устранить любого для достижения своей цели; и брат — мой финальный босс в этой игре, но только мне решать, что делать с проигравшим.       Самоуверенно возносит ладонь, хватает прядь волос Исаги и шепчет тому прямо в ухо: — Саэ падет к моим ногам, и мы сами решим, что достанется победителю, а вот к тебе я не буду милостив, поэтому посоветую тебе…. — Ты просто хочешь быть понятым, то, что ты был слабым когда-то безоговорочно, — На этом моменте сердце Итоши пропускает удар, а рука совсем мгновенно приотпускает, а после с удвоенной силой сжимает клок волос Исаги, — Но то, что ты стал сильнее, так же подтвержденный факт. Нужно отпускать прошлое, если ты не хочешь иметь слабостей, Саэ помог тебе тогда, но теперь он другой… ОН ТАКОЙ ЖЕ! ТАКОЙЖЕТАКОЙЖЕТАКОЙЖЕ!       Рин не выдерживает и резко кидает Исаги в сторону, но швыряет того не в стену, как планировал до этого, а непостижимо для самого себя кидает на постель, которая тут же скулит под весом тела нападающего. Йоичи мгновенно привстает на локтях, оказываясь так же быстро на ногах. Он и сам поражен, что Итоши отпустил его. — Записка - твоих рук дело? — Просто и спокойно, пусть и сбитое постельное белье и изумленное выражение лица Исаги говорят о каком-то лютом кошмаре.       Йоичи сжимает кулаки, прикусывает внутреннюю сторону щеки, хмурится, пытаясь предположить, о какой записке идет речь и что более важно — какая угроза может подстерегать младшего Итоши.  — Нет. НЕ ВРЕТ!  «Да,» — Мысленно подтверждает слова монстра Рин, выдыхая через нос большой поток углекислого газа, освобождая себя частично от предполагаемого камня на шее. — Тогда уходи.       Исаги вроде бы соглашается, потому что он ощущает, что его слова все же как-то подействовали на воссозданного внутренними порывами монстра, но все же ему не понятно, как ему уходить — так же через окно или входную дверь. — Пойдем, торт тоже забери, — Итоши кивает на торт и, не медля ни секунды, удаляется в коридор.  — Я взял его тебе, и у тебя он останется.       Исаги хватает тортик в прозрачной коробочке и суетливо идет за ним, понимая только сейчас, какую глупость совершил: — Я купил его для тебя, - возражает нападающий, пытаясь убрать теперь абсолютно неловкую атмосферу.  — Я сладкое не ем больше двух лет, — Рин спускается по лестницы, безропотно ведет Исаги к двери, даже открывает ее и незаинтересованно кивает головой на двор, не планируя прощаться иначе.       Исаги понимает все без слов, почти перешагивает порог вместе со злополучным тортом и все же добавляет, серьезно щуря глаза: — Пообещай, что не потеряешь себя в этой битве.       Рин молчит, ведя языком по внутренней стороне нижнего ряда зубов, обдумывая, пробуя на вкус эту просьбу. — Обещаю.       Дверь громко захлопывается, а Исаги, теперь точно обескураженный, удаляется домой под нескончаемые думы.       На следующий день, без пяти девять вечера, Рин оказывается в спортивной форме на том самом поле, на котором они играли еще в детстве, на котором родилась и, к сожалению, погибла их общая мечта. Юноша проводит рукой по почве, ощущая влагу от росы, ласкающей кожу прохладой.  Как вдруг резкий удар по голове, внезапная боль и беспроглядная, утягивающая вглубь сознания темнота, погружают Рина во временное небытие. В будущем он будет вспоминать, как точно перед потерей сознания, он ощутил нежное покалывание острых травинок на щеке и заживляющее после них охлаждение почвой.  Но сейчас он наконец ощущает такой нужный ему крепкий сон под насмешливый взгляд со стороны.