Нити его привязанности

      В какой-то момент Какаши перестал рефлексировать и вовсе. Обратил внимание на сковороду с маслом и увидел первые пузырьки, которые сообщили ему о том, что масло в температуре начало подниматься, но тонкий палец Нохары аккуратно выключил плиту.       Какаши поднял одну бровь, схватив не успевшее улизнуть тонкое запястье, и поднёс к губам, целуя костяшки на руке.       — Тебе надо поужинать, — утвердил Хатаке, снова включая плиту. — Ты весь день носилась по лазарету без обеда, а завтракать ты никогда не успеваешь. Больше овощей, клетчатки и витаминов. Меньше сладкого лимонада с привкусом химической клубники.       От которой у него сводит зубы и сносит голову, когда её сладкий язык проходится по его.       До чего невинные глаза сверлят его бесстыжий заимствованный и один здоровый. Совсем не скажешь, что перед тобой строгий врачеватель из клана Нохара, который одной своей подписью может оставить тебя в заточении лазарета Конохи на долгие бессонные ночи.       Звук выключения плиты — и его зубы стискиваются вместе, напрягая желваки. Её пальцы вновь скользят по щекам, стягивая маску; напрягая скулы. Она заставляет привычную ткань, которая ощущается, словно кожа, упасть к кадыку, и Какаши кажется, будто он перед ней обнажён до костей. Она протянула свои руки и залезла прямо под кожу, облизывая косточки бедного шиноби, который скулит с белым флагом над головой.       Медик, который убивает, или убийца, который лечит? Кто она?       Протектор летит на пол, лязгнув металлической пластиной о покрытие, а Учиховская радужка поблёкла под пристальным взором Рин.       — Закрой его.       Два слова с её уст звучат, как приказ, а одному из его колен хочется ударить в пол, чтобы выказать своё повиновение.       Какаши закрывает заимствованный глаз, опуская веко в привычной манере, а после слышит бархатное и нежное:       — Хороший мальчик.       Ками, ками, ками, лучше отправьте на миссию, но не заставляйте колени так трястись. Это ведь всего лишь два слова от старого друга, от товарища по команде, от медика, от… его женщины.       Глупый, глупый пёс! Посмотрите на пёстрый поводок одноглазого щенка — он ведь блестит так, словно это повод для гордости.       Хатаке закрывает оба глаза, когда её губы касаются нежного века и прослеживают зазубрину шрама поцелуями, подобными падению пера на острие травы. Какаши делает рывок вперёд, поддаётся к ней, но чувствует на груди острый ноготь Нохары.       — Держи себя в руках. Не так быстро.       Какаши прекрасно осознаёт, откуда в голове поселилось желание доминировать в сексуально сложившихся ситуациях, но почему ему так нравится, когда Рин берёт эту роль на себя? Может, потому что образный кнут в руках хрупкого медика ему на языке сулит сладость, как самый приторный пряник?       Он закусывает язык, ожидая приказа, но ухмылка сама рвётся наружу, и её сосок оказывается между большим и указательным пальцами, когда он резко сдавливает его между ними на секунду. С её губ срывается то ли полустон, то ли звук от того, как она заглатывает чуть больше воздуха, чем нужно, и Какаши убирает руки за спину. Смиренно жмурится за провинность и морщит нос, приоткрывая один глаз, чтобы заядло зыркнуть на неё исподлобья.       — Доволен собой? — спрашивает Рин, приподнимая брови со смежной улыбкой.       Какаши в ответ лишь кивает.       — Тебе нужно поесть.       — Чего же ты заладил? — Нохара откидывается на стойку, проводя по его груди ногтями, чтобы пустить мурашки по светлой коже копирующего ниндзя. — Я вовсе не голодна.       Пальцы ползут ниже, к косым мышцам, считают рёбра, а глаза следят за реакцией, которую Какаши так никчёмно пытается скрыть.       — Прекращай, — бубнит Хатаке под нос, обхватив тонкое запястье Рин, и подхватывает её под ягодицы, сажая на кухонную стойку.       Упирает руки по обеим её сторонам и чуть склоняет голову в сторону, смотря прямо в глаза. Сначала серьёзно, потом всё же слегка улыбается одним лишь взглядом, подтягивая и уголки губ наверх.       — Хороший ниндзя видит хитрого медика насквозь, госпожа Нохара, — шутливо замечает Какаши, поглаживая колено, на котором всё ещё остались пару капель воды. Растирает влагу ладонью, заставляя кожу Рин блестеть под определённым углом, и запускает руку под полотенце, обхватив внутреннее бедро. Пальцы касаются нежных складок совсем немного, и девушка инстинктивно вздрагивает, смыкая ноги, но указательный палец Хатаке упирается в мягкую кожу. — В нападение и без защиты? Ты ведь совсем голая.       Рин закатывает глаза, что всегда вызывает в Какаши ещё большую ухмылку. Раньше она редко так делала. Точнее, не делала совсем.       Предпочитала улыбаться в ответ на всё, что он говорил. А теперь и глаза может закатить, и цокнуть недовольно, и поднять одну бровь, побуждая его на оправдания и чувство стыда или необходимость объясниться ещё раз.       — Ты моя защита, — почти мурлыкая, произносит Нохара, закусив щёку изнутри, но долго не может держать его взгляд.       Смущается?       У Какаши внизу живота начинает тянуть от этого приторно сладкого голоса и движения челюсти. Она произносит такое не часто, но очень метко. Всегда в цель.       А ведь он обещал защищать. Значит ли, что с обещаниями он всё же не так тщетен, как ему думалось ранее?       Какаши подаётся вперёд, обхватывая заднюю часть шеи Рин, и притягивает для поцелуя. Сначала целует губы, а затем языком толкается внутрь, приказывая ей открыть рот.       Она сладкая. Всегда почему-то дико сладкая, до дрожи в коленях и боли в паху. Сухие, покусанные губы и сладкий, влажный язык, который он любит втянуть в свой рот, чтобы облизать.       Какаши любит целоваться влажно, с большим количеством слюны. Так, чтобы губы Рин блестели, наполняясь кровью после его покусываний, а между их ртами тянулась тонкая ниточка смешанной слюны. Хатаке стонет ей в губы, обхватывая талию сквозь белое, махровое полотенце.       Ты моя защита.       Твоя. Она и в мыслях не сможет представить, насколько его поганое сердце принадлежит ей одной. Рин Нохара — единственный оплот того ценного и хрупкого, что Какаши когда-то имел в своей жизни. Потерять её — значит потерять рассудок и вовсе. Сойти с ума. Спятить. Погрязнуть в скорби.       Рука сжимает девичий стан ещё сильнее, и полотенце, завязанное где-то выше груди, постепенно соскальзывает. Рин что-то мычит в его губы, пытается сориентировать, но Какаши едва ли может собрать действия рук и головы в кучу. Его руки перебирают по телу: рёбра, спина, руки, плечи, грудь. Грудь.       На твёрдых сосках Нохары руки Хатаке делают очевидную остановку. Он сжимает мягкую грудь в руках, поместив её в ладонях. Чуть оттягивает соски, покручивая их между пальцами, и чувствует, как Рин ёрзает на месте; выгибает спину.       Ему хочется сказать какую-нибудь грязь, чтобы испачкать в этом сквернословии язык и зубы, а потом поцеловать её и очернить похотью сладкие губы Рин.       Какаши наклоняет голову девушки в сторону, губами спускаясь прямо к шее, и втягивает кожу. Она скулит и инстинктивно пытается вырваться; закрыть место поражения, но широкая ладонь крепко держит нежную птичку рядом.       Ах, окно открыто, а на кухне горит свет. Не сказать, что он любитель выступать на публику, но такое точно не приходилось показывать любопытным зевакам или каким-нибудь шиноби в ночном дозоре. Какаши протянул свободную руку к занавескам и дёрнул одну из них в сторону, но паршивая тряпка застопорилась в замочке на карнизе.       Естественно, ей нужно было застопориться именно сейчас. Он дёрнул ещё пару раз, и понял, что настолько сфокусировался на этом, что перестал целовать её шею, просто скользя языком по коже.       — Что там такое? — спрашивает Рин осевшим голосом с хрипотцой в тембре. — Что там, Каши?       — Шторка заела, — отвечает Какаши, указывая на ткань за спиной девушки. — Ты ближе к ней, Рин. Закрой окно.       — Зачем?       Какаши хмурится в ответ на занимательное вопросительное предложение.       — В смысле зачем? Что за вопросы такие глупые? — голова кивает в сторону светильника на потолке, который горит тёплым жёлтым. — Свет горит, а окно не закрыто шторами. Нас увидят. Сбегутся посмотреть.       Рин ухмыляется, прикусывая нижнюю губу, и беспечно пожимает плечами, совершенно не обращая внимания, что её голая грудь во всю красовалась перед его лицом.       — В таком случае, нам есть, что им показать, — мурлычет она, чуть подаваясь вперёд.       Чертовка.       И откуда только взялось это в ней? Где набралась?       — А, да? — Какаши усмехается в ответ, помещая одну в ладонь, и аккуратно сминает. — Как же, они увидят твою голую грудь.       — Никто не обратит внимание на мою голую грудь, когда перед глазами будет твоё лицо без маски, — шепчет Рин и расплывается в сметливой улыбке. — Я бы не обратила.       Какаши напрягает скулы почти на мгновение, прежде чем медленно наклониться и провести языком по кончику её соска, который тут же в ответ на внезапную влажность начинает твердеть. Обводит ареол вокруг и втягивает сосок в рот, немного посасывая, в одно и то же время сохраняя с ней зрительный контакт. Он любит смотреть ей в глаза во время любого подобного действия, чтобы вдоволь насладиться всепоглощающим подчинением и дрожью её тонких ресниц.       Рин обладала достаточно чувствительной грудью, которая увеличивалась в концентрации во времена менструального цикла. Тогда к соскам прикоснуться становилось практически невозможно — Рин либо уворачивалась от прикосновений, либо издавала слабый писк, когда его пальцы успевали сжать чувствительный сосок Нохары между ними.       Грудь девушки была не сильно маленькая, но и не огромная. Достаточно упругая, чтобы держать приятную форму, и идеально помещалась в его ладони. Ему нравилась тяжесть и мягкость кожи, а ещё небольшого диаметра ареолы, которые удивительно вкусно блестели после того, как он проводил по ним языком.       Рин издала до безобразия сладкий стон, когда он втянул сосок грубее, оставляя после себя красный след, который позже перерастёт в засос. Она так и не закрыла окно, какая бесстыдница. По телу Какаши прошёлся жар прямиком в центральный орган, а он давно понял, что в моменты возбуждения центр порядком смещался.       Какаши взял её под коленные чашечки, притягивая на себя, и, подхватив на руки, опустил со стойки на пол. Когда её босые ноги коснулись кухонного паркета, он развернул её спиной к себе и накинул на край стойки полотенце, предварительно свернув его несколько раз, чтобы уплотнить и сделать мягче. Даже несмотря на самые грубые занятия сексом, которые у них только были, факт того, что Рин бьётся тазовыми костями о суровую поверхность чего-либо, Какаши совершенно не устраивал. Преградой всегда служили либо его собственные руки, либо что-нибудь мягкое, как, например, полотенце.       Хатаке прижал её к стойке, удостоверившись, что мягкая подкладка защищает её таз, и легонько надавил на спину, заставляя прогнуться и прижаться к прохладной поверхности.       — Я провинилась, Какаши-сан? — проворковала Рин, инстинктивно выпячивая ягодицы, пока не провела ими по форменным брюкам Хатаке и выпирающему твёрдому бугру. — Оу, кто-то возбуждён.       — Кто-то решил расхаживать по квартире в одном полотенце, — ответил на обвинение Хатаке, сохраняя положение ладони на её позвоночнике. — Не знаю, сколько раз я просил тебя попросту не дразнить меня.       — Отчего нет?       Какаши ухмыльнулся, рукой проведя по ягодице, и сжал половинку в ладони.       — Опять будешь жаловаться, что не можешь сидеть. Только чья в этом вина? — на всю кухню раздаётся звонкий шлепок по коже, и Рин вздрагивает, прикусив губу. — Не дразни меня.       — Почему? — спрашивает Рин, хмуря брови, и снова вздрагивает, когда его ладонь отпускает очередной шлепок по постепенно краснеющей коже ягодиц.       — Потому что я — взрослый мужчина, а ты — молодая девушка, которая вздумала ходить по дому в неглиже, — объяснил Какаши спокойным, ровным тоном, из-за которого Рин расплывалась, как топлёное масло под раскалённым ножом.       Шлепок. Ещё один. И третий.       Нохара издаёт ломаный стон, впиваясь в кухонную стойку, и мысленно благодарит Какаши за тряпку на стыке с её тазовыми косточками, которые явно не выдержали бы натиска подобных движений.       — Я была завёрнута в полотенце, — скулит она, непроизвольно выпячивая ягодицы ещё ближе к нему.       Ей нравится, когда он берёт над ней начало. Нравится серьёзный, ровный тон без дрожи на языке. Нравится то, как крепко он держит, будто касаясь костей внутри, минуя кожу и подкожный жир. Нравится, как управляет её телом без слов — одним лишь нажатием широкой ладони с холодными, длинными пальцами, которые обвязаны фиолетовыми образными нитями.       Однако ей нравится и стон, который падает с мужских губ. Нежная мольба о том, чтобы кончить. Мурлыканье комплиментов на ухо и втягивание мочки меж влажных губ. Его красные кончики ушей и такие же пунцовые щёки, когда толчок за толчком происходят мгновения к ряду.       — Справедливости ради, полотенце с тебя можно и стянуть, что я благополучно и сделал. А что под ним, хм? — Какаши поглаживает покрасневшую кожу и водит по отпечатку его руки, чувствуя мурашки Нохары. — Что под этим полотенцем, Рин?       — То, что ты хочешь.       Его брови лишь слегка ползут вверх, когда о стенку ушных раковин бьётся кроткий ответ.       — А ты знаешь, чего я хочу?       Её дыхание на мгновение перехватило, но сдаться сейчас — потерять такую выгодную позицию в игре. За годы жизни Рин научилась не только находить лазейки в его твёрдой крепости, но и строить вполне успешную свою.       — Меня.       Какаши усмехнулся.       Как самоуверенно, но в то же время в абсолютную точку.       — Нет, тебя я не хочу, — с раздражающим спокойствием отвечает Хатаке, сочетая в голосе победу и поражение. — Я хочу, чтобы ты поужинала после тяжелого дня на ногах. Я хочу, чтобы ты ела больше овощей и клетчатки, потому как твой рацион напоминает мне рацион Наруто, — Какаши усмехнулся вкрадчиво, и Рин с улыбкой опустила глаза. — Ещё я хочу постирать свою форменную водолазку и найти редкое издание книги. Это всё я действительно хочу. Это моя блажь, понимаешь? Ты не книга и не овощное рагу, чтобы я тебя просто хотел, когда мне вздумается.       — Разве не в этом смысл встреч для простого секса? — спрашивает девушка, явно зная, на что давить.       — И как давно мы встречались для простого секса, Рин? Я готовлю тебе ужин, стоя на твоей кухне. Мне трудно вспомнить, когда я последний раз делал что-то такое для себя.       Рин простонала в ответ на прикосновение его холодных пальцев к влажным, припухшим от возбуждения половым губам, которые проследили путь от клитора до входа во влагалище.       — Ты сегодня удивительно болтлив.       Какаши улыбнулся, чуть пожав плечами, хоть и понимал, что она не увидела его неоднозначного ответа.       — Ни разу в подобном не был уличён. Такая сторона меня доступна одной лишь тебе.       Рин что-то невнятно промычала, когда услышала долгожданный звук расстёгивающихся брюк, и согнула одну ногу, щиколоткой проведя вверх по его икре прямо до углубления под коленом. Дыхание Какаши ускорилось, а пальцы дрогнули на пуговице, на мгновение пожелав оторвать её и вовсе.       Член был твёрдым настолько, что еле помещался в штанах, а свербящее желание поскорее войти в неё до самого конца едва ли делало ситуацию проще.       — Тогда чего же ты хочешь?       Какаши взглянул на Рин ровно на секунду, выслушав вопрос, и прижал бёдра к её ягодицам, позволив члену проскользнуть между её ног и расслабленно расположиться под половыми губами, что вызвало у Нохары соответствующую реакцию и сжатие стенок влагалища в предвкушении.       — Сдержать обещание, которое я дал Обито.       — Ты его вполне сдерживаешь, как по мне.       — Ты это имеешь ввиду? — поинтересовался Какаши, обхватив член у основания, и несколько раз отпустил шлепок по влажным складкам Рин, разводя их в сторону. Почувствовал, как она прошипела. — Ох, нет, госпожа Нохара. Секс в защиту не входит. Это, видите ли, услуга дополнительная. Она отдельно оплачивается.       Он сам любил дразнить и доводить её до состояния полнейшей лужи, когда её возбуждение практически стекало на внутреннюю часть бедра, оставляя блестящие, мокрые следы. Любил водить пальцами, блуждая между складок, и иногда толкал один или два пальца внутрь. Чувствовал, как сжимаются вокруг стенки; как крепко держат его пальцы. Она была узкой, слишком узкой. Либо же он был слишком возбуждён, чтобы поместиться без скрипа в такое тугое пространство. Её половые губы набухали от концентрации возбуждения ничуть не меньше, чем его собственное. Терпеть больше не было никаких сил.       Член сравнялся со входом во влагаще Рин, собрав естественную смазку на кончике головки, и толкнулся внутрь, постепенно растягивая её, пока сам Хатаке наблюдал за любимейшим из процессов. Рин выгнула спину, влажными от пота ладонями ухватившись за поверхность, и закатила глаза назад от долгожданного удовольствия.       Какаши мёртвой хваткой вцепился в её бёдра, выходя практически до кончика, и снова вошёл внутрь по основание. Бёдра бились о красную кожу ягодиц, которые после порции шлепков приятно покалывали. Он любил трахать Рин, нагнув через стойку или стол; через спинку дивана или раковину; упереть щекой в стену душа и вдалбливать член внутрь, не сбавляя темп.       — Каши, д-да, да, — стонет Рин дрожащим голосом, кусая губу до первой капли крови и ударившей в голову сладкой боли. — О, Ками!       Сама Рин не очень вынослива в плане секса. Её активного участия хватает на один раунд, а после этого голос Нохары становится на тон тише. Но Какаши и не собирался останавливаться в тренировках. Он ведь сенсей, разве нет? Развивать выносливость — это его работа.       Шлепки мокрой кожи раздаются на всю кухню, а Какаши с наслаждением наблюдает, как член то появляется, то снова исчезает в ней, будучи сжатым в тугое кольцо её пульсирующих стенок, которые проводили по каждой венке.       Какаши протянул руку, утопив её в волосах Рин, и намотал на кулак, заставив её приподняться со стойки. Спина коснулась его влажной груди, а угол вхождения заставлял чуть ли не плакать от удовольствия. Его губы нашли шею, втянув кожу до внутреннего кровоподтёка.       — Хочешь, чтобы я в тебя кончил? — шепчет он, облизывая мочку уха, а Рин только скулит в ответ. — Конечно, ты хочешь. Ты любишь, когда я в тебя кончаю, да?       Вот именно на этом моменте его ударил внезапно образовавшийся повод для возбуждения.       Рин будет делать перерыв в принятии противозачаточных, а это значит, что в период этого времени кончать в неё будет предельно опасно. Они оба понимают, что никакими презервативами они пользоваться не будут, снова полагаясь на удачу, но что, если, например, чисто теоритически, кончить в неё? Что произойдёт?       Вопрос достаточно глупый, потому как исход ему понятен. И, Ками, этот исход его так сильно заводит. Рин с постепенно растущим животом, а на спине — символ клана Хатаке. Его жена, мать его ребёнка. Какаши готов был поклясться, что от одной только мысли ему захотелось спустить всё внутрь.       Неужели его заводит подобная бессмыслица? Разум — абсолютно дурная, нерациональная штука.       Мысли прерываются, когда Рин внезапно целует его, а он отвечает на поцелуй без раздумий. Проводит своим языком по её и отрывается, вдалбливаясь ещё сильнее; с новой порцией желания.       Какаши резко выходит, подхватывая её на руки, и несёт в спальню, оставив педантично нарезанные овощи забытыми и брошенными. Да и какой смысл был пытаться готовить ужин, если всё, чего девочка хотела, это быть хорошо трахнутой после тяжелого дня?       Её спина касается прохладной постели, пуская мурашки по потной коже, и Какаши нависает над ней, поднеся несколько пальцев ко рту. Затем смазывает слюной вход во влагалище и проводит вплоть до клитора, без предупреждения входя внутрь снова.       — Ками, какая же ты внутри приятная и узкая, — шипит Хатаке, поднимая обе её руки над головой Рин, и сжимает их в своей одной. — Сколько бы мы не занимались сексом — ты всегда узкая, — рука обхватывает грудь, сжимая в ладони, а большой палец водит по твёрдому соску, заставляя её молебно скулить.       Какая чувствительная грудь, подумать только. Несложно представить, насколько увеличится чувствительность, если она будет беременна. Можно будет лишь несколькими движениями языка по соскам довести её до оргазма и громких стонов.       — Моя, — рычит Хатаке, целуя мокрую кожу в районе сплетения. — Наконец-то ты моя. Только моя.       Рин чувствует ком из нитей внизу живота и сжимающиеся стенки влагалища, что заставляет поджать пальцы на ногах.       — Каши, я не могу больше терпеть, — стонет Рин, зажмурив глаза. — Хочу кончить, Каши, очень хочу кончить.       — Тогда кончи для меня, — стонет Какаши в ответ, с трудом сдерживая оргазм. — Может, хоть это побудит тебя поужинать.       — Знаешь, — дрожащим голосом бормочет Нохара, натягивая улыбку. — В сперме ведь тоже много пользы. Ничуть не хуже, чем латук или редька. Кальций, калий, цинк, железо. Белки, свободные амины, жиры в виде фосфолипидов, жирных кислот, а ещё биологически активные вещества и дальше по списку. Словом, что хочешь.       Какаши усмехается, прикусывая грудь девушки, и быстро поднимается к её губам, проглатывая отчаянный, рваный стон.       — Так, значит, теперь госпожа медик не против глотать? — ему нравятся её покрасневшие щёки, до безобразия выдающие то, что она смутилась. — Тогда следующее горловое будем учиться проглатывать всё до последней капли, Рин. Не всё же нам щёки и губы пачкать, верно? Хотя, — мурлычет он. — мне так нравится, как моя сперма стекает по твоему подбородку прямо на грудь.       Она издаёт гортанный стон, и Какаши понимает, что девочка не выдержала натиска сладких слов, которые на языке слегка острые. Он сжимает её запястья в своей руке и несколько раз томно стонет. Толчки замедляются, пока вязкая, прозрачно-белая жидкость наполняет её изнутри.       — Да, вот так, да, Рин, — шепчет Какаши, целуя уголок губ. — Хорошая девочка. До чего же ты хорошая девочка.       Два затемнённых взгляда встречаются друг с другом, и он понимает, что, возможно, сказал много лишнего. Но будь он проклят, если он хоть раз позволит себе соврать в такие моменты. Он знает, что ни слова лукавого не сказал.       И Рин это понимает тоже.       ***       Он поднимается с кровати, плетясь в ванную по пути, который давно протоптан. По привычке, появление которой он совсем упустил из виду, ногой наступает на полотенце для ног, которое лежит на полу, и собирает оставленную после принятия ею душа воду, чтобы сама же Рин не поскользнулась, когда пойдёт в ванную ночью. Рин не любит включать свет во время сонного хода в туалет, поэтому всегда полагается на какое-то дополнительное чувство. И чувство это у неё, к слову, совсем дурно развито. Откуда он знает её привычки?       Об этом Какаши не захочет рефлексировать.       Он опёрся на раковину, смотря на испещрённую засосами шею, ключицы и грудь сверху вниз, и понял, что слишком сильно ввязался в то, чего избегал так успешно. Её покусывания просочились настолько глубоко, что почти невозможно стереть их с памяти тела.       Взгляд сам собой сполз на стаканчик с зубными щётками. С двумя зубными щётками.       Самое время снова пуститься в прогулку по измученному сознанию.       В его квартире абсолютно такая же картина. В стакане две зубных щётки: его и мисс Нохары. Разумеется, о том, что иногда он напрочь забывает об этом и пользуется ее зубной щёткой вместо своей, Какаши умолчит. Рин навряд ли подвергнет уважению тот факт, что он пользуется её средством индивидуальной гигиены. Однако подождите!       Хатаке точно был уверен, что его бедный стакан, купленный за какие-то гроши в местном супермаркете, был рассчитан только на одну зубную щётку и ни щёткой более.       Вообще, в его квартире стало куда больше вещей Рин. Иногда выходило так, что он не мог устоять перед соблазном сидящего на плече образного искусителя, и самолично заходил в лазарет. Какаши проплывал по пустым коридорам, минуя палаты и прочие нелюбимые помещения, чтобы оказаться у знакомой двери. Несколько минут думал, прежде чем нарушить её рабочий покой стуком костяшек о деревянное полотно двери, и входил внутрь, никогда не дожидаясь ответа.       Бывало, что Рин была погружена в работу, заполняя бесполезные врачебные бумажки или медицинские карты, а бывало, что и вовсе спала за столом, откинув голову на спинку кресла. От такого врачевателя никакой пользы.       В таких случаях его строгое и нежное одновременно «пошли домой» звучало не как предложение, а как приказ, не позволяющий отступления. Рин просыпалась от дремоты, хватаясь за первые попавшиеся бумажки, чтобы казаться занятой, но глаза были наполнены до того затягивающей пустотой и измученностью, что внутри Какаши что-то щёлкало: больно, неприятно и колко. Словно острая иголочка или заноза в мягкой подушечке пальца.       Хатаке стягивал маску с лица, целуя уголок её горячих губ, и забирал с работы, ведя к себе домой, потому что одну такую её оставить нельзя было совсем.       Поначалу это была зубная щётка. Затем прибавились парочка домашних футболок, пижамные штаны и тапочки её размера, хотя Какаши был вполне удовлетворён тем фактом, что она носила его одежду. Скоро рабочий стол его разделился на две части: его крохотный уголок, чтобы сложить локти, вперив взглядом в окно, и её просторный, где внахлёст лежали папки, всякие бумажки, фолианты и прочие маловажные ему пергаменты, которые он с заботой укладывал в ровную, педантичную стопку. Кажется, от атмосферы одинокой холостяцкой квартиры осталось мало что — даже запах изменился. Комнаты пахли ею — клубничным лимонадом, резиной и сиренью.       Может, поэтому так сложно было вытолкнуть её из головы, когда даже обычный салат имел аромат клубники? А, возможно, этот вкус застрял на его языке.       Смириться с новой динамикой становилось всё легче с каждым днём, потому как без её компании представлять суровую жизнь шиноби не хотелось и вовсе. Какаши понимал, что оттолкнуть её — значит потерять навсегда без возможности на искупление былых грехов. Только на колени упасть перед её станом, вымаливая помилование. Один раз он уже оставил её совсем одну и в ответ лишился тонкого слоя кожи на пальцах ног, потому как её каблуки были беспощадны.       Блуждать между своей и её квартирой становилось даже весело, но падающий раз в несколько дней на совместную фотографию взгляд возвращал Хатаке на пристань жестокого рефлексирования и ругания заигравшегося щенка. Посмотрите на след от красного поводка с Учиховской эмблемой на нём — клякса ведь перекрыла щенку его лживый, заимствованный глаз.       И что вообще имел в виду Обито, когда взял с Какаши обещание защищать Рин? Он уже и не спросит уточнение. Появление в голове тщетных мыслей и Рин на расстоянии вытянутой руки находятся друг к другу в прямой корреляции.       Они заигрались и порядком давно. Было глупо полагать, что дружеские занятия сексом для восполнения сугубо физических потребностей перерастут в восполнение духовных.       Хатаке не станет лукавить, уворачиваясь от признания правды, потому что подозревал грядущее поражение в битве против такого отменного врачевателя лазарета Конохи. Только ведь это Нохара поменяла правила его игры. Теперь на игровой доске не хладнокровный и суровый пёс, а вьючный щенок с привязанностью.       Даже сейчас — простой ход к её дому, чтобы проверить состояние, превратился в ночёвку, где на языке снова вкус клубничного лимонада, который она так любит.       Имеются ли в её шкафу запасные футболки и штаны Хатаке для спонтанных совместных ночей?       Безусловно.       Наряду с тапочками у входной двери.       ***       Итак, День рождения Куренай.       Да, Какаши был приглашён на торжество в местном баре с самым лучшим саке и первоклассным тунцом. Однако подумать о подарке не выдалось возможным, потому что на день пиршества пришлась так неудачно поставленная миссия.       Думал ли он о том, как приятно горючая жидкость согревала бы желудок и горло, рисуя в голове вкус свежих грибов и хорошего, вызревшего сыра? Ощущал ли приятное, терпкое послевкусие тунца на языке?       Да, эти мысли у него были одними из первых.       О чём ещё он думал?       О медике. С длинными, каштановыми локонами, которые щекочут ей острый нос в моменты случайно пронёсшегося мимо ветра; с тонкими руками, в которых крепко был бы зажат маленький отёко с лучшим саке в Конохе; с полосками на щеках цвета сирени и налитыми кровью алыми губами; с широкой, почти обжигающей улыбкой и звонким смехом, который всегда выуживал из неё Гай.       Естественно, дурную голову не обошли мысли и о том, как сладко она стонала бы, будучи прижатой к раковине в уборной бара. Какаши проглатывал бы каждый её стон; каждый спущенный с поводка скулёж; каждую дрожь хрупкого тела ирьёнина.       Снова туда, на пристань странного возбуждения. От одного упоминания в сознании, что он кончает внутрь, окрашивая стенки её влагалища в белый, пока она не на противозачаточных, становилось трудно дышать.       Какие дети у такого, как он?       Какаши никогда не считал себя святым, разумеется.       Отнюдь, святости ему было не занимать, потому что не из чего занимать — пусты ларчики с благородством.       Какаши никогда не считал себя святым и благородным, героем и выдающимся шиноби, хотя гордости ему хватало в достатке.       Мужчина с пороками и грехами, которых на его шкуре было столько же, сколько блох на дворовой псине, а ему совсем от этого не было тягостно. Совесть отличалась стальной выдержкой, и благо совсем не протекала, как дырявое ведро в сезон проливных дождей.       Одичалая, суровая жизнь в одиночестве приносила свои плоды, а радовали только черно-белые строчки, пока в его жизни снова не появилась Рин, и всё не испортила.       Захотелось ударить себя по губам и извиниться за подобное направление рефлексии. Конечно, Рин не была виной его мучениям. Он и сам справлялся вполне прекрасно. Полюбуйтесь, какой самостоятельный и умный пёс — он досаждает голову тщетными потугами так удивительно успешно!       Для страхов были основания. Совсем недавно он заходил в лазарет за очередной подписью Нохары, и по пути к выходу шёл вместе с ней. Встретил одного, затем второго, третьего. Он не поклонник коротких перебросов вежливыми фразами, но мимо Цунаде пройти не смог.       И вот они стоят втроём — он, его личный медик и госпожа Сенджу. Общаются, разделяют непринуждённую беседу и, в целом, наслаждаются процессом, но к Рин подбегает какой-то ребёнок, и она берёт его на руки.       Что в этом такого, верно? Рин — врачеватель лазарета. Вполне очевидно, что ребёнок, который по всем внешним признакам является пациентом, её знает. Но Какаши смутило не это.       Смутило отражение в зеркале по левую сторону от них. Он, Рин и ребёнок на её руках.       Ками, Ками, Ками, что же за издевательство!       Его не должно возбуждать то, что Рин может забеременеть, стоит ему лишь кончить в неё без использования таблеток, презерватива и любых других методов контрацепции. Не должно ощущение это будоражить голову и делать член твёрже, чем камень, заставляя предательски выпирать из штанов.       Какаши смежил веки, сложив руки в тёплые карманы форменных брюк, и продолжил движение по извилистой лесной тропинке в сторону родной деревни. Губы сохли от лёгкого обезвоживания, но он и пальцем не пошевельнул, чтобы достать из задней сумки фляжку с водой.       Когда Хатаке думал — он отметал все физические и духовные нужды, уповая на дремучие размышления и бремя метающихся мыслей. Он пускал все события вокруг по просторам импровизации, не замечая ни ударившей по колену ветки, которую случайно задел, ни крохотный камень, который чувствовался под подошвой обуви, ни скоро озарившие его лицо фонари Конохи.       Он плёлся по улицам, избегая искусственных лучей, и считал каждую травинку по пути, споря с самим собой внутри шаткого сознания. Впереди его ждёт его холостяцкая квартира с нотками временами обитающей там женщины, аромат сирени и клубничного лимонада, а ещё стопка разбросанных документов на столе, на разгребание которых он потратит большую часть вечера.       Плечо стрельнуло резким спазмом в шею, заставив его дёрнуть бровью от внезапной боли. Потянул. Да, с каждым годом таких спазмов становилось всё больше, и Какаши в шутку предполагал, на какой из миссий ему вступит в спину настолько, что он не сможет и пошевельнуться, чтобы отразить удар. Вероятно, плановые осмотры в лазарете и не были такими уж бесполезными, а приходить на редкий визит всё же стоило, но сделанного не воротишь.       Да и какая, собственно, ему разница до этих плановых визитов, если его постель греет лучший, по его скромному мнению, врачеватель Конохи? С такими связями, пусть и весьма коррупционными, выгоду получали оба. Рин имела на руках обходной лист с заполненными подписями и печатью после его имени, а он имел какое никакое здоровье и повод увязаться за красивой женщиной.       Подобные мысли вызвали в нём первую улыбку за день, но она резко сошла с лица, когда он увидел её.       Знаете чувство, когда в ушах начинает внезапно звенеть, а внутри расползается густое, тёплое ощущение, будто бурлящий горячий источник или кровь? Какаши ощутил его тут же, как встретился глазами с Рин.       Нохара стояла посреди улицы, а огни бара падали на её спину и волосы. Он успел облюбовать всё, что только успел рассмотреть, без опасения показаться слишком невежественным. Нежное, слегка липнущее к телу из-за лёгкого ветерка шифоновое платье, которое по цвету напоминало раскалённый песок дюн; тонкая серебряная цепь, обрамляющая талию, и такие же две на запястьях. На плечах тоже подобие украшения, которое Какаши раньше не имел возможности видеть, но оно было похоже на невесомую накидку из металла — связанных между собой в шахматном порядке цепей. Волосы распущены и две пряди, которые обычно ближе всего к лицу, убраны назад. Между тремя пальцами, как он и предполагал, зажата маленькая отёко, а щёки слегка багряные.       Ками, до чего же она красива.       — У тебя кровь, — Рин нарушила его грубую тишину своим тихим голосом. — На жилете и на вороте.       Какаши чуть приподнял брови, взглянув на испачканную форму, и действительно только сейчас углядел следы крови.       — Верно. Не уверен, что она моя, правда. А, может, и моя, — пробубнил под нос почти еле слышно, но знал, что Рин услышит. — Как празднование? — спросил он, поднимая взгляд обратно на её глаза. — Уже обожгла горло первоклассным саке?       Рин вкрадчиво улыбнулась, отвечая на вопрос простым поднятием цилиндрического отёко в руке.       — Как видишь. Обычно я люблю эту приятную, даже сладкую горечь, но сегодняшнее саке не такое хорошее, как обычно, — нахмурилась Нохара, делая маленький глоток, и несколько раз причмокнула. — Да, совсем не такое хорошее.       — Да неужели? — спросил Хатаке, пристально следя за мокрыми губами в алкоголе, которые блестели, отражая свет бара. — Чего же в нём не хватает, по-твоему?       — Сладости, говорю же.       — В горьком то алкоголе?       — Есть приятные напитки с терпким, сладким подтоном. Саке не является исключением. По крайней мере, мне всегда везло на сорта, которые были с подобными нотками, но удача, кажется, закончилась, — она вздохнула, смерив взглядом стекающий по стенкам керамического отёко алкоголь, и подняла на него глаза. — Хочешь попробовать?       Какаши вскинул брови на соблазнительное предложение. Ему так льстила привычка Рин делиться с ним всем, что она имела: будь то приятное рисовое тесто, скатанное в данго, или ручка, которой она пользуется в какой-либо текущий момент.       — А ты хочешь поделиться со мной?       — Ну, предлагаю же, — склонила голову Нохара, направившись в его сторону.       Когда она оказалась рядом и протянула отёко ему, Какаши не сильно долго думал. Он наклонил корпус тела вниз, чтобы сравняться с ней, и протянул шею, минуя керамическую чашку с горючим напитком. Боковым зрением оглядел выход из бара, удостоверившись, что горизонт безлюден, и аккуратно накрыл её губы своими, предварительно стянув маску до подбородка. Кончик его языка прошёлся по нижней, собирая блестящий слой саке с её кожи, который так сильно манил его, и Какаши сглотнул.       — Зря ты наговариваешь на хороший напиток. По моему мнению, он полон сладости. Такой, что сводит скулы, — прошептал Какаши, отпрянув назад, и снова поднял маску. — Я тебя задерживаю, очевидно.       Рин захватила воздуха, чуть поиграв плечами, и попыталась проигнорировать тяжесть внизу живота.       — Нисколько, — покачала она головой, прочистив горло. — Думаю, мне уже хватит на сегодня. Боюсь, если Гай поднимет меня ещё хотя бы один раз, то всё выпитое саке поспешит выйти. Я достаточно согрела горло. Мы можем идти домой.       — Мы? — с нескрываемым удивлением спросил Какаши.       — А ты думал, что я не замечу ни одной твоей раны, которые ты скрываешь под формой? Я не могу отпустить тебя одного домой, я же твой персональный медик, а у тебя рана на ране, и раной погоняет. Звучит, как пару месяцев в лазарете.       Какаши сморщился, сузив глаза в улыбке. По правде, он и сам не очень то хотел идти домой один, надеясь на великодушное приглашение. Опустим тот факт, что на связке его ключей висят и её. Приглашение приносит определённый шарм. Квартира Рин была слишком подходящей под текущее состояние, а его место в её постели — слишком тёплым.       — Давайте без этого, госпожа медик. Я думал, у нас работают личные договорённости. С радостью последую за вами.       Посмотрите на гордого пса породы Хатаке — он ведь привязался настолько сильно, что найдёт дорогу к её дому по одному лишь запаху.       Его длинные пальцы скрыты под перчатками очень удачно, ведь свободного места от фиолетовых нитей совсем не осталось.