Эгоисты

Йокогама встретила Рана неприветливо, дождливо и ветрено. Только выйдя из поезда, он понял: это знак, а идея приехать сюда была столь же плохой, как и прогноз погоды. Хайтани терпеть не мог холод и сырость, его домоседская натура так и звала обратно в квартиру, в спальню, под одеяло. В последнее время он все больше замечал за собой желание куда-нибудь спрятаться, сжавшись в теплый комок, — от осени, от дождей, от работы, от груды обязанностей. Но только с некоторых пор приходилось все чаще поступаться собственными желаниями. Зачем согласился на это, Ран сам не до конца понимал. Просто нужно было бежать куда-то, проветрить голову или окончательно ее потерять. В Токио осталось слишком много всего, от чего хотелось отдохнуть: от нервного напряжения, от Предела, от той же Сачи, думать о которой Хайтани хотел теперь меньше всего. Но, закономерно и подло, именно ее образ стоял перед закрытыми глазами, ее голос звал в тишине, шепча в самое ухо те заветные слова, которые юноша старательно отторгал. И которые больше всего задели внутри него что-то такое хрупкое и тонкое, что нервы окончательно сдали. Настолько, чтобы принять несколько месяцев оттягиваемое приглашение Какуче и примчаться в Йокогаму, где его точно не ждало ничего хорошего. За компанию Ран потащил с собой и Рина, и Акико. Без первого не было даже смысла ехать — Какуче звал обоих братьев, надеясь на более действенную помощь Изане. Ран же попросту не хотел сам идти туда. Лучше и дальше приписывать себе через трубку существующие и несуществующие дела, чем встретиться с этим человеком сейчас. Ума же играла, скорее, организаторскую и опорную, чем поддерживающую роль. Хайтани не знал, под каким предлогом получилось бы удрать из-под носа ее отца, да так, чтобы следом не погналась его немецкая борзая. Акико же — прекрасная во всех смыслах причина, которая пришла на ум быстрее, чем случилось осознание, во что парень ввязался этой ночью. На поезде домчались быстро, никто даже поругаться не успел. Ехали в абсолютном молчании: Ран задумчиво смотрел в окно, толком не видя пейзажа, а Риндо с Умой попросту не ладили, причем повелось это с самого детства. И дело было даже не в том, что Хайтани-старший не брал брата на прогулки с ней, оставляя в одиночестве, — не в детской эгоистичной ревности. Ран просто провел между ними своеобразную черту, не особо горя желанием знакомить семью со своей первой девушкой и, одновременно, раньше положенного посвящать братишку в свои планы по поводу Предела и Роппонги. Так и повелось. Риндо с Акико пересекались слишком редко, но определенные отношениям между ними все же установились. И были они почему-то холодно-пассивно-агрессивные. Если еще маленький Ринни не понимал, для чего его братцу таскаться с девчонкой, то к пятнадцати годам до него дошла не только тема взаимоотношения полов, но и понимание, с какой именно девочкой и для чего спутался его старший. Риндо в целом не поддерживал идею присоединиться к Безумному пределу, а потому все, что касалось этого, его раздражало и вызывало непонимание. Прямо смотреть на Уму он не мог, а та косых взглядов в свою сторону просто не переносила. Встревать Ран не планировал. Это уже не его дело. — Я думаю, что управлюсь за день, — прикинула Акико, как только вместе со спутниками оказалась на платформе. — В целом дел у меня мало. Почти что выходной. Крапал дождик, мелкие капли скатывались по щекам, волосам, плечам. На Миясите был деловой серый пиджак, разрисованный черными мокрыми пятнами. Ветер не давал покоя ее волосам, трепал полы одежды, но девушка будто не замечала непогоды, не куталась и не искала зонт. Только плотнее сжимала ручку своего портфеля, где лежали какие-то важные бумажки. Ран не крепился. Ему было холодно, мокро и суетно, отчего слова напарницы почти прошли мимо его ушей. — Нам понадобится пара дней, — предупредил он. — На третий точно домой, дольше не хочу быть здесь. Хайтани солгал. Он не желал быть ни тут, ни в Токио, а какое из этих зол меньшее, ему решать никто не позволил. Хотелось просто прыгнуть в ближайший поезд и умчать куда глаза глядят. Или под ближайший поезд — если глаза насовсем закроются, если кожа будет холодной, то и на дождь уже будет все равно. Парень вздохнул и поглядел на небо, гадая, что оно принесет ему как следующее испытание. Дальше их пути расходились. Попрощались наскоро, сухо, точно убегая друг от друга. В отличие от брата Риндо заметил, каким долгим взглядом их провожает Ума. На какой-то миг ему даже стало жаль девчонку. — Ну я тебя так никогда не женю, если и дальше будешь груб с девками, — пошутил младший, плечом незаметно указывая назад. Ран, кажется, не совсем понял. Неожиданно ухмыльнувшись, тот схватился за плечи брата, легко вскакивая ему на спину. Риндо ахнул от неожиданности, но ему не оставалось ничего другого, кроме как придержать его руками, чтобы только вдвоем не шлепнуться на землю. — Так Рин… если же я не женюсь, то замуж выйти всегда успею! — Ой, Ран, иди ты на х… Хотя нет, лучше не иди, — осекся Хайтани-младший, незаметно закатывая глаза и удобнее подхватывая брата под бедра. Его поразило, насколько легким тот оказался. В последнее время Ран сменил много одежды, и каждый раз в ремне появлялось все больше дыр, футболки все сильнее свисали с плеч, а рацион брата все быстрее сводился к одному кофе и сладостям. — Вызовем такси? — Нет, пешком пойдем, — Ран крепче обнял его плечи, как-то по-детски хихикнув в самое ухо. — У меня идеальный носильщик. Риндо не понимал, чем вызвана неожиданная и беспричинная веселость брата. Но в последнее время он совсем не понимал и его самого, так что легко снес этот каприз. Смех Рана и живое тепло от ладоней в области груди чуть отвлекали от ненастья и дарили ощущение, что дальше все будет не так и плохо. Ран всегда его успокаивал, все в нем было для младшего заразительным. Прохожие с интересом провожали их глазами, где-то позади осталась Акико, а Риндо было просто все равно. В конце концов, кроме брата у него ничего нет ни в этом городе, ни в любой другой точке мира. О спину колотилось его сердце, его пальцы зарывались в волосы Риндо на затылке. А потом стало поразительно легко — Ран спрыгнул на землю, тут же поравнявшись с ним. На губах старшего застыла та же улыбка. — Давно не видели генерала, правда? — Да, — подтвердил Рин. — Но ты, кажется, не особо сильно и хотел, раз так долго откладывал визит. — Так генерала больше нет, — запросто ответил Хайтани-старший, и прозвучало это до ужаса жутко и до жути ужасно. — Мы идем к Изане. ___ До нужного адреса добрались нескоро. Дождь успел как начаться в полной мере, так и прекратиться — его братья мирно и неспешно переждали под навесом комбини, попивая горячее. Риндо выиграл в автомате брелок — розовый и совсем девчачий, поэтому он полетел в лужу. Ран подумал, что Сачи бы такой понравился, и эту мысль тоже хотелось отбросить куда подальше. Думать в целом не хотелось ни о чем, все в голове сводилось к одному, отчего Хайтани казалось, что он заперт в каком-то порочном круге. Квартирка, которую снимал Какуче, располагалась в тихом спальном райончике, поэтому братья потратили уйму времени на поиск нужного дома. На тротуарах блестели лужи, отражая сизое небо, подошвы их ботинок и горящие окна человеческого муравейника. Здания здесь были такими же высокими, как и в Токио, так же горели фонари и работал домофон. И все равно Ран видел огромную разницу между домом и чужим городом — это что-то подсознательное. А уж в чем она, сам бы не сформулировал. Какуче встретил их внизу, спустился быстрее, чем ненавидящий ожидание Риндо начал нудить и скучать. Поздоровались наскоро и сухо, точно были не друзьями исправительной школы, а только-только познакомились. С тех пор много воды и событий утекло, все трое многое пережили, и это было видно по одним только лицам. Какуче выглядел не просто уставшим — изморенным так, будто перед приездом товарищей не спал трое суток. На бледном лице залегли глубокие тени ответственности и заботы, которые он водрузил на свои плечи. Ран сильно похудел и осунулся, больше не держал плечи ровно, позволяя себе сутулиться, отчего казалось, что уменьшился еще и в росте. Какуче подметил для себя, как изменился и его взгляд — от былой беззаботности и ленивой расслабленности не осталось ничего. В нем появились серьезность и какая-то усталая тяжесть, от которой смотреть в его лицо не хотелось совсем — настроение Рана было слишком близко ему. И только Риндо, казалось, внешне не изменился совсем. Конечно, откуда Какуче знать о шраме на животе… Раньше он был неразговорчив и чуть отстранен от всей компании, но при этом раскрывался совсем иначе в компании брата. Однако сейчас Какуче показалось, что уже и Ран не сможет воздействовать на Рина, что между братьями все не так гладко, как было раньше, — слишком уж оба смурные. — Спасибо, что приехали, — без всякого сарказма произнес Хитто. — Это многое значит для Изаны и меня. Ран едва не засмеялся. Простота Какуче временами поражала. Вместо этого он ответил, стараясь усидеть сразу на двух стульях: — Да ладно тебе. Когда генералу нужна помощь, его солдаты не могут стоять в стороне. Пиздец только, что вышла такая запара с работой… так бы раньше примчали. — Вы очень вовремя. Еще бы день, и встретились бы мы уже в другом месте, — Какуче пошарил по карманам, после чего опустился прямо на мокрую ступеньку и закурил. Закурил, мать его. Братья озадаченно переглянулись: Риндо пожал плечами, Ран же только натянул уголок губ. Пачка сигарет была ему прекрасно знакома — Сачи такие курит. Наверное, и Хитто научила. А может, это даже ее пачка. Старший Хайтани живо представил, как подходит сзади и ногой выбивает коробочку из его руки. — Я… — продолжил парень, делая затяжку, — разочаровался в себе. Думал, могу помочь, могу вытащить его из этого состояния. Я приводил сюда Шиона, Муче, но и они мне не подсказали, что делать. Может, кто-то из вас сможет найти выход. — Насколько все плохо? — спросил Ран, опускаясь рядом с ним на корточки. Вопрос бесполезный — насколько бы ни было, они с братом уже ввязались в это, и билеты на сегодняшний обратный поезд покупать уже поздно. Хитто ответил не сразу. Сначала докурил сигарету, и по мере того, как на мокрую плитку сыпался пепел, Ран чувствовал, как вместе с этим догорает и его терпение. Он вообще давно заметил, что становится каким-то нервным, дерганным, нетерпеливым — порой даже срываясь на брате. Риндо даже сейчас не захотел к ним присоединяться, остался у двери, скрестив руки на груди. Хайтани-старший шумно втянул носом воздух, прикрывая глаза и морщась, будто от неожиданного приступа головной боли. — До какой степени все дошло? — перефразировал он. — Вчера Изана попытался покончить с собой, — выдохнув дым, поразительно спокойно ответил Какуче. Флегматичность ему не шла, она пугала, как страшная маска на Хэллоуин. — Я хотел на пару дней в Токио, но пришлось задержаться из-за моей подработки. Прихожу домой и нахожу его на диване с коробкой таблеток в руках. Изана проглотил все, что были в упаковке, и бог его знает, что бы было, не успей я… Ран звонко хлопнул себя по коленям, от души, вкладывая в это движение все эмоции, которые не смог бы и при желании описать словами. Подобного он не ожидал — точно не от этого человека. А как же Поднебесье? Как же обещанное королевство и новая эпоха на улицах Токио? В свое время Хайтани заслушивался рассказами Изаны о мечтах, о скором будущем, о планах на жизнь после освобождения всей семерки. Жизнь, блять, а не похороны. Ничего слова Курокавы не стоили, раз он не готов исполнять их. Таких людей Ран не переваривал. Он-то сам пообещал себе Роппонги, и в лепешку расшибется, но свое получит. — Не знаю, что делать дальше, — признался Хитто. Теперь братья понимали, чем вызвано его состояние — в каком стрессе для него прошли последние сутки. Но это ничего никому не давало. Все, что они могли, это молча дождаться, пока тот выкурит еще одну сигарету и пригласит их подняться наверх, в квартирку. Она оказалась на пятом этаже, была довольно компактной и, конечно, бюджетной. Ран припомнил свою халупу, где они с братом жили сразу после освобождения, и пожалел плечи Какуче, которые тот надрывал ради этой коробки. Сам Хайтани знал, каково это, каждый месяц думать, где бы надыбать денег на оплату аренды. Внутри было темновато и довольно холодно — хоть в чем-то братьям повезло: ту квартирку они снимали весной и летом, а потому их обогнула такая тема, как экономия на обогревателях. Хитто позволил не разуваться и провел их в спальню. Ран коротко подумал о том, что сам он, наверное, на диване спит. Какуче вошел первым, за ним — не дожидаясь приглашения, — Ран. Комната напоминала оранжерею с искусственно созданными условиями: горел светильник, нагонял тепло конвектор. Изану он заметил не сразу. Только когда Хитто приблизился к кровати и наклонился к горе одеял, что-то совсем тихо сказав. Что-то зашевелилось, что-то двинулось, и только тогда удалось рассмотреть под ними беловолосую макушку. Курокава никак не отреагировал на приход гостей. Какуче, обернувшись к Рану, развел руками в приглашающем жесте. И теперь точно сбежать уже было нельзя. — Здравствуй, генерал, — Хайтани опустился на край кровати, стараясь быть осторожным как в движениях, так и в словах. — Мы знаем, что стряслось, и искренне соболезнуем твоей утрате. Вот приехали, узнать, как ты, и поддержать, если ты подскажешь, что мы можем для тебя сделать. Чего бы ты хотел сейчас? Ответа не последовало. Ран так и ожидал, в душе надеясь, что ошибается. Он знал, помнил Изану совершенно другим — полным мечтаний и стремлений, уверенным и сильным, харизматичным, в общем, таким, за которым хотелось идти, за которого хотелось драться. Было в этом человеке что-то неописуемое и неуловимое, притягательное и одновременно пугающее, подавляющее. Хайтани звал его генералом и был готов ввязаться в любую авантюру, какую Курокава только затеет, будучи абсолютно уверенным, что он на стороне победителя. Изана был для него кем-то вроде образца сильного и умелого лидера. Были у него такие качества, за отсутствием которых братья и угодили за решетку. Ран всегда внимательно наблюдал за ним, подмечал детали, учился. Но теперь его пример для подражания был лишь бесхребетной тенью себя прошлого, беспомощно лежал в постели и искал пути самовыпила. То, что от генерала не осталось ровным счетом ничего, Хайтани понял уже давно — после очередного отказа приехать нужно ведь для приличия спросить, как дела. По одному месту все пошло еще весной, когда между Изаной и его старшим братом случилась какая-то семейная драма, и достигло своего пика в августе, когда Сано Шиничиро умер. В нем Ран тоже разочаровался. В последнее время многое его разочаровывало и расстраивало, так что великий и ужасный лидер Черных драконов — это меньшее из зол. Но Изану Ран простить не мог, как и объяснить, в чем конкретно тот виноват — сдался, сплоховал, предал его представление и оказался не такой уж идеальной картинкой. Хайтани и самому херово последние полгода. Но даже в те времена, когда все было безоблачно и радужно, он не хотел видеть Курокаву таким. Это слишком неприятно, это ломает все то, на чем держится сам Ран. И сейчас, когда он и сам достиг определенной кондиции, встретить генерала ему особенно тяжело. Тяжело принять, что от его идеала ничего не осталось, только болезненная страдающая оболочка, неспособная существовать без посторонней помощи. Такой человек не создаст Поднебесье. За таким человеком никто не пойдет. Изана оказался не каменным и даже не сильным, но признавать это совершенно не хотелось, этот момент откладывался из месяца в месяц. Но теперь, когда Ран увидел своего генерала обычным человечным Изаной, у него самого что-то треснуло внутри. — Мы — это кто? — наконец отозвался Курокава. — Ну, я и Риндо. Едва Ран это произнес, как одеяло полетело в сторону, а Изана резко приподнялся. Один бездумный импульсивный выпад, и Хайтани почувствовал на плече крепкую хватку, а затем и твердость пола под головой. Ударился он затылком, да так, что в глазах на секунду потемнело. Но перед этим он успел увидеть искаженное гримасой лицо Курокавы, тянущиеся к нему руки, которые в следующий миг сомкнулись на его горле. Ран даже не чувствовал, с какой силой его пригвоздило сверху чужое тело. Зато нехватка воздуха ощущалась болезненно, трахея оказалась пережатой, а грудь моментально налилась тяжестью. Все это длилось какие-то секунды, пока Риндо и Какуче не смогли оттащить Изану. Но старшему Хайтани показалось, что прошло несколько вечностей. Мозг не отключился, не перевел тело в режим самосохранения и инстинктов. Ран просто смотрел в красные безумные глаза Курокавы и понимал, что не может сопротивляться ему, что его, как и раньше, плющит от этого взгляда. Неужели где-то там, внутри, еще существует его генерал? Неужели за этой слабостью скрывается невиданная им ранее мощь? И он испытал ее на себе. Скрутить Изану оказалось так непросто, что оставалось только гадать, откуда в этом истощенном теле такая сила. Курокава истошно кричал и вырывался, но Хитто все же смог его удержать крепкими медвежьими объятиями со спины. Какое-то время тот еще дергался, но вскоре немощно стих, будто в его пружинах кончился механический завод. Риндо тут же бросился к брату, но тот лишь в знак протеста поднял ладонь. Сделав долгожданный вдох, Ран закашлялся, легкие точно вспыхнули огнем, перед глазами поплыло. — Братья, да?! — хрипло прокричал после короткой передышки Изана и рванулся вперед, будто пытаясь вернуться к месту, на котором его прервали. — А что будет, если один потеряет другого?! Наверное, он поймет меня наконец-то!.. Потом он уже не сопротивлялся, лишь потупил взгляд в пол, но только Какуче увидел, как на него упала пара слезинок. Риндо сообразил быстрее всех и, подхватив брата под локоть, вывел его в гостиную, где можно открыть окно и подышать свежим воздухом. А главное — уйти с глаз Изаны долой. Рану казалось, вместе с этим судорожным кашлем он выблюет собственные органы, казалось, на шее еще сжимается кольцо чужих пальцев. След останется точно. Из спальни не доносилось ни звука, что вроде было хорошим признаком. — Генерала, и правда, больше нет, — шепотом согласился с братом Рин, все еще придерживая его и опасаясь отпустить. — Это не он. — Ошибаешься, — так же тихо ответил Ран и вздохнул полной грудью. Это был вздох облегчения. ¬¬___ Когда братья наконец-то оказались в гостинице, на улице совсем потемнело. Нескончаемо долгий день медленно подходил к концу. Как только оказался в номере, Ран, раскинув руки, плюхнулся на кровать. Мягкий матрас показался ему блажью земной, а долгожданное уединение обрушилось на Хайтани тишиной комнаты и автомобильным гулом за окном. И уже казалось, будто он дремлет, будто все произошедшее было плохим сном, будто злосчастная поездка в Йокогаму еще только предстоит. Ран зажмурился. Хотелось, чтобы все так и было. Ощущение удушающей хватки на шее никак не проходило, не получалось даже сглотнуть, не получалось опустить вопрос: что же это за чувство? Разочарование, помноженное на всепрощающее благоговение. Единственный, кому Хайтани однажды позволил подчинить себя, опустил руки, а вместе с ними полетели вниз и нити, которыми были повязаны ребята из S62. Ран чувствовал себя ни то преданным, ни то просто обманутым, и хуже всего было понимание, что он возлагал такие ожидания на неподходящего человека. Нельзя никому доверять и на кого-то надеяться. Нужно самому себе быть богом и дьяволом. Течение его заевших на повторе мыслей напоролось на преграду — отвлек стук в дверь, хотя Хайтани никого не ждал и никого видеть не хотел. Впрочем, перечень возможных визитеров был слишком узок — и никого из них парень проигнорировать не мог. Даже если это прикатил Изана закончить начатое. — Ран? — голос был низким, с заметной простудной хрипотцой, и до крайности заинтересованным в своем вопросе — но главное: женским. — Как дела? — Я ими сыт, что называется, по горло, — ответил Хайтани, нехотя поднимаясь с кровати. Мышцы словно налились свинцом, несчастные пять шагов до двери показались ему марафоном, а ручка двери — целой штангой. В коридоре показалась Акико. Следы пальцев на шее она заметила сразу и кивнула, в один момент понимая, что возвращаться к вопросу не стоит. Зато это сделали за нее: — Твои как? — Тему переводишь, да? — она вошла в номер, проскользнув под рукой парня. — Хайтани Ран никогда не спрашивает, как дела, даже ради приличия. Ума улыбнулась, как всегда так, что изгибаются лишь губы. Улыбка никогда не трогала глаз, носа, щек девушки — разве что Ран научился определять ее по голосу подруги. Почему-то с ее появлением Хайтани стало спокойнее, и будто даже посветлело в комнате. Возник некто отделяющий его от событий минувшего дня, появился эмоциональный барьер, за который можно было на время спрятаться, чтобы обогреться и переждать шторм. А йокогамские холод и сырость Ран не переносил, но они будто так и сочились в помещение через окно, шум ветра, мелкие капли на стеклах. И снова мысли возвращались по протоптанной дорожке в Токио, в одну хорошенькую просторную квартиру, где проживала та, о ком думать было нельзя и о ком думать так хотелось, где ему было тепло и хорошо. Ран вспоминал руки Сачи, блуждающие по его груди, и мурашки снова бежали по коже. Вспоминал ее горячие влажные губы, и самому уже хотелось сглотнуть. Аромат ее духов, и пальцы уже сами собой сжимались в крепкий кулак. Ран не понимал, что его так в ней привлекает, почему тянет с такой силой, что даже пальцы Изаны на горле не отпечатались в памяти так ярко и болезненно, как ее тихий голос, брошенный напоследок взгляд. Хайтани сознательно ушел от нее, умчал из города. И теперь больше всего жалел, что здесь ее нет, что если позвонить, она не сорвется и не придет. — Я думаю, тебе нужна специальная мазь… вот сюда, — предложила Акико, проводя пальцем по его шее. Длинный ноготок чуть задел подбородок, и Ран нахмурился, перехватил ее руку. Приятно теплую руку в противовес его вечно холодным пальцам. Это тепло хотелось прижать к сердцу, вдавить в грудь, поместить внутрь себя. Ума никогда не красила ногти, но отращивала их длинными, исходя из практических соображений. А вот Симамото тщательно следила за руками, следуя больше за эстетикой, чем за удобством ношения подноса, и использовали лаки различных цветов, меняя их с какой-то известной лишь ей периодичностью. В последнее время Ран частенько пытался сравнить этих девушек, и происходило это на подсознательном уровне быстрее мысли и осознания. Вкус кожи Сачи он знал. Интересно, даже в этом они разные? Сделав это быстрее, чем продумать, Хайтани приблизил ее пальцы к своему рту и прикусил одну фалангу, пытаясь распробовать. — Что с тобой сегодня? Давно не видела тебя таким, — удивилась Миясита, но не отдернулась. Наоборот — приблизилась к парню практически вплотную, свободной рукой касаясь его щеки. — То на Риндо катаешься, то кусаешься. Кажется, смена картинки перед глазами повлияла на тебя благотворно. Нормальный такой вопрос. Только вот Ран сам не знал, что с ним сегодня, вчера, неделю и месяц назад. Чувства притуплялись, ощущения перепутывались, мысли в голове сливались в одно месиво. И казалось — чем дальше, тем хуже, тем страшнее, тем больнее. Хотелось заземлиться и отдохнуть где-то в тишине и безопасности, побыть немного под защитой и расслабиться. Казалось, Ума — подходящий человек. Вот ее руки уже опускаются на его плечи, от пальца на подбородке остается блестящий след слюны. Девушка провела им по его щеке, изгибу подбородка, пока не добралась до шеи, где синюшные отпечатки ладоней Изаны, но было уже сухо. Хайтани со вздохом прикрыл глаза. Все в Акико было не так — ее прикосновения, голос, волосы, глаза, даже вкус ее кожи. А уж что не так — оформить Ран был не в состоянии. Какая-то часть его, действительно, цеплялась за эту девчонку — дружеская, рабочая, чисто человеческая, требующая защиты и помощи во враждебной среде. Миясита ведь всегда была под боком, всегда была готова прийти на выручку и вступиться за своего… друга? напарника? возлюбленного? Природу их отношений Хайтани описать не мог, да и не пытался. Просто все было… до ужаса просто: Ума, в отличие от некоторых, никогда не требовала от него определенности и конкретных чувств, она принимала их близость как нерушимую данность, саму собой разумеющуюся, как будто это естественная составляющая ее общения с Раном. В какой-то степени Хайтани даже любил ее за эту простоту и непринужденность, установившуюся между ними — бывшей парочкой. С Акико ему всегда было спокойно, а это стоило для Рана дорого: в битком ли забитом офисе, среди бесконечного гула принтеров и клавиатур, в темном ли заброшенном гараже на окраине города, где пахнет кровью и порохом, он знал, что может на нее положиться. Когда Ран думал об Уме, в первую очередь в голову лезли ее забота, внимание, опека, в определенной степени, чувство расслабленного спокойствия, и только потом, когда все это складывалось в единый образ, перед глазами возникало ее лицо. — Хочешь, я схожу в аптеку? — Для чего? — Ну, за мазью. Ты меня никогда не слушаешь! — пальцы Умы, щекоча, спустились ниже, прошлись вдоль ключиц, цепляя воротник рубашки, но оставшееся после них тепло никуда не делось. И будто закрепляя этот результат, девушка поднялась на носочки и коснулась губами ровно того же места. Их разница в росте была слишком велика, чтобы неизменные каблуки Акико могли это исправить. — Может, язык тела тебе более понятен? Да тело Хайтани даже с ним говорит на вымышленном иностранном языке, иначе как объяснить то, насколько сильно они не понимают друг друга. Почему-то в последнее время оно перестало правильно реагировать на Акико, и если еще пару месяцев назад они периодически занимались любовью, то теперь Ран понимал: эта девчонка больше не соответствует его желаниям. И даже знал, с чем, с кем это связать. Просто Ума никогда не нравилась ему ровно так же, как Сачи, — она была ему приятна, но будто с совсем другой стороны. И этого неопытный в любовных делах Хайтани объяснить себе не мог. Зато понимал, что с некоторых пор секс с ней стал для него делом чисто механическим, приносящим физическое удовлетворение, а вместе с ним и разочарование, ведь каждая ночь проходила хуже предыдущей, и Ран в какой-то момент задался вопросом, почему продолжает заниматься этим с наскучившей ему девушкой, если на ее месте может оказаться любая другая. А кого именно он желал в своей постели, тема спорная. Настолько спорная, что он глупо и опрометчиво умчал от нее в Йокогаму. — Меня сегодня едва не придушили, — напомнил юноша, отстраняясь и делая шаг назад. — Это, оказывается, выматывает. — Точно… прости. — Акико хлопнула себя по руке и огорченно улыбнулась, потупив глаза в пол. И Ран ее понял — он лучше всех знал, сколько на теле Умы шрамов различного происхождения, сколько раз на дочку известного якудзы покушались в детстве и сколько раз пытались достать ее потом, когда она уже отрастила когти. Потому все следы на коже старые. Акико просто привыкла сталкиваться с подобным, смерть неоднократно подбиралась к ней близко и столько же раз возвращалась в свое царство ни с чем. Хайтани завидовал ее переломанному и извращенному видению жизни, ее выдержке. Наступило долгое молчание, которое нечем было прервать. Казалось, следующее слово станет решающим, а уж для чего — никто бы из них не ответил. Ран смотрел на нее и понимал: они думают об одном и том же, но чувствуют совершенно разное, и потому не желают озвучивать. Говорить с ней серьезно он не был готов точно так же, как на аналогичное не решалась и Акико. И даже тут корень проблемы был один с разными ростками. Ран ведь тоже боялся потерять ее, боялся остаться один в этой змеиной яме под названием Безумный предел. — Хочу отдохнуть, — первым все же начал он, — пока не вернулся в наш блядюшник. Наш… насколько он уже привык к такой жизни? Лучшее решение — разойтись, дать друг другу отсрочку на неопределенное время. И Хайтани показалось, будто во взгляде, который бросила на него Миясита перед уходом, была благодарность. ___ Возвращаться в квартиру, где на него набросились и попытались удушить, было странно для Рана. Теперь все здесь виделось ему еще более маленьким, обшарпанным, угнетающим. Утро наступило слишком быстро, даже отдохнуть не получилось — короткий сон в три часа принес с собой только головную боль. Хайтани чувствовал себя так, словно его переехало бульдозером. Жаль, не поездом. За него он бы схватился обеими руками и побежал бы следом. Но уехать, не попрощавшись, у него не получилось — разбудил Рана звонок Какуче с важной новостью о том, что Изане стало лучше, и он хочет поговорить. Затея, конечно, такая себе, вот только бывают моменты, когда уйти по-английски попросту нельзя. И Хайтани решил: ехал он сюда не просто ради красивого вида из окна вагона. «Сгорел сарай, — говорил он себе, пока переминался с ноги на ногу у двери и, близоруко щурясь, набирал номер на домофоне, — гори и хата». Хайтани не знал, насколько далеко уехала его крыша, но зато в красках представлял, как Риндо одним хорошим хуком ставит ее на место — будить брата он не стал. Решил, что лучше уйти из номера в тишине, чем под скандал. Рин бы посчитал его ни много ни мало ебанутым. И Ран бы ничего не смог возразить. И вот теперь, прохаживаясь по печально знакомому коридору, он как-то особенно доходчиво понимал, что рехнулся, и дело было не только в Изане. Дело в последних нескольких месяцах жизни, а там уже сложно сказать, какое из событий казалось ему безумнее. — Мы… то есть, Изана не спал всю ночь. — оказывается, Какуче что-то ему рассказывал все это время. Хайтани, конечно, прослушал, это было ясно по его лицу, выражающему немой вопрос. Хитто понял, что проще махнуть рукой. В конце концов, они не такие уж друзья, знакомы через третью руку. — Ты готов? — Генерал в прошлый раз не спрашивал, — заметил Ран, усмехаясь реакции провожатого. — Ну ладно. Сгорел сарай… — …неси скорее ведра, — закончил за него Какуче и отворил дверь в спальню. Хайтани показалось, что он входит в склеп — маленькая комната с низким потолком, зашторенными окнами и живым мертвецом внутри не могла произвести иного впечатления. В полумраке едва различались очертания мебели, а сам Курокава и вовсе терялся в свалке темных одеял. И будто в противовес визуальной составляющей в воздухе приятно пахло лавандой и еще какими-то душистыми травами — должно быть, Какуче жег здесь благовония для сна. Рассвет украдкой проникал сюда лишь двумя тонкими полосами света, падающими на пол и изголовье кровати. Изана даже не пошевелился, так и продолжил лежать лицом к стенке. Ран, остановившись подле него и, будто в солдатской стойке, выпрямив спину, покорно ждал, пока тот начнет говорить о своем важном. Терпения у него хватило лишь на несколько минут и пару непонятных жестов стоящего в дверях Какуче. Напряжение, копящееся в груди последние месяцы, как-то в один момент достигло нужной температуры накаливания, отдалось крепко сжатым кулаком. Ран выплеснул его, со всей силы дернув шторы и сорвав их с гардины. Мрачный склеп в мгновение ока превратился в обыкновенную спальную комнату, захламленную старой хозяйской мебелью, но при этом довольно чистую и пригожую. Хайтани зажмурился, надавливая пальцами на глаза до цветных кругов перед ними и судорожно втягивая воздух ноздрями. На большее банально не хватило ресурса. «Возьми уже себя в руки, возьми себя в руки! — Ран не понимал, кому эта мантра сейчас нужнее: ему самому или Изане. — В руки себя, блять, возьми!» — Темно что-то тут, — вполголоса проговорил он, будто сглаживая и одновременно обостряя свой порыв. — Я и так слепой, а то совсем как в гробу. — Так все и есть, — незамедлительно отозвался Курокава из-под груды одеял. — В гробах лежим с младенчества, в гробах живем, в гробы падаем после смерти, будто только и ждали момента. Где-то в дверях зашевелился Какуче — Ран заметил краем глаза, как тот делает шаг в комнату, но будто на нем же и одергивает себя, возвращается в дозволенную зону и приваливается спиной к косяку, безвольно пустив руки по швам. Оставалось только догадываться, каких сил тому стоит слышать подобное, каким трудом ему дается эта безвозмездная забота о человеке, который даже не в состоянии ее оценить: бессонные ночи, постоянные нервы и все накапливающаяся усталость, буквально пригвождающая тело к земле. Стойкость и самоотдача Хитто вызывали у Хайтани искреннее восхищение, но в то же время он не мог отделаться от противного чувства жалости к нему, к его бесплодной борьбе, умещающейся всего в два сердца. — Если так рассуждать, — парировал Ран, ощущая, как внутреннее напряжение снова сжимается в груди пружиной, готовой в любой момент разогнуться и пребольно уколоть, — то можно совсем не жить. Впрочем, ты и без того не очень любишь это дело. — Я не пытался убить себя. — голос Изаны уже звучал увереннее и громче, а сам он наконец-то приподнялся на подушках, и казалось, каждое движение дается ему с трудом, отражается страдальческой маской на его осунувшемся лице, давит тяжестью на опущенные плечи. Курокава пристроился у самого изголовья, будто позвоночник самостоятельно уже не мог держать его. — Просто хотел уснуть. Когда сплю, я не чувствую ничего. Ран посмотрел в его сторону. Это был долгий изучающий взгляд, скользящий по отросшим блондинистым волосам, по понурым плечам и четко очерченным ключицам, по худым рукам, обнимающим ноги, которые уже давно не ступали за пределы этой тесной холодной квартиры. И он понял, понял его так хорошо, словно прочитал собственные мысли, которые до этого момента все никак не удавалось смотать в сплошной клубок. Ран, оказывается, тоже хотел просто забыться долгим бесчувственным и безмысленным сном. — Какуче говорит, что мы ничего не можем сделать. Что этот момент просто нужно пережить, а потом в один момент станет легче. Он уже прошел через это, наверное, знает толк, но мне все равно кажется: лжет. Невозможно отпустить мертвого, когда он был тебе дороже всех живых. Невозможно отпустить Шиничиро, когда я вижу его за каждой открывающейся дверью, жду за каждым углом. Я вижу его наяву, и каждый раз его лицо в крови, а мне хочется из-за этого спать. Во сне он всегда такой, каким я помню его, каким хочу видеть. Какуче мне врет, потому что не понимает, насколько он был важен мне. — Или просто хочет помочь тебе по доброте душевной, — предположил Хайтани. — «Правда» и «польза» только начинаются на одну букву, а на деле хер связаны иногда. Вот как сейчас — тебя надо на ноги поставить, а ты все ни в какую, поэтому он и обещает тебе пряник. Какуче нахмурился, раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, но никто даже не обратил на него внимания. И все, что ему осталось, — это незамеченным и молчаливым наблюдать, как Ран дорезает то хлипкое крепление, на котором они с Изаной держались последние месяцы. Процесс был неумолимо запущен, и уже не было смысла в словах, объятиях, таблетках и молитвах. И запустил эту деструкцию вовсе не Ран. — Может, однажды ты до него дотянешься, — продолжил он. — А может, так и будешь остаток жизни клацать зубами. Но в любом случае тебе нужно создать группировку и поднять ее на нехуевую вершину. Слова о банде всегда имели особый вес для Изаны. И даже сейчас они обрушились на него, как галлон ледяной воды, будто привели в чувство. Его плечи дернулись, как от мелкой дрожи, а сам парень, издав нечто вроде раздраженного стона, упал головой на прижатые к груди колени. — Ты, действительно, думаешь, получится? — с издевкой усмехнулся Курокава. Неясно было только, над кем она. — Вот и Какуче то же долбит. У меня больше нет Черного дракона, а для создания банды с нуля нужен сильный лидер. Я не знаю, пойдут ли за мной люди сейчас. — Значит, стань им. — слова Хайтани отрезали безапелляционно, как настоящее лезвие. Казалось, даже звуки улицы поубавились. И только Изана, тяжело подняв голову и откинув со лба волосы, хохотнул в установившейся тишине. — Как будто, блять, это так просто! Сам-то дохуя добился на свободе? Слышал, только прогнулся под тех, кто запихнул тебя за решетку! Ран снисходительно глянул на его полубезумную злорадную улыбку, на распахнутые налитые кровью глаза. И задался вопросом: был ли он таким раньше? и помогает ли ему это сумасшествие или наоборот, тащит на самое дно? А потом непроизвольно спроецировал их же на себя и решил, что иногда сойти с ума даже необходимо. Например, когда все вокруг движется в том же направлении. Хайтани все еще считал себя слишком нормальным для Предела, для нынешнего Роппонги, для подобных встреч с Изаной, пораженного той болезнью, зачатки которой он старательно подавлял в себе, руководствуясь лицемерным инстинктом самосохранения, что позволил Рану сунуть руку в пасть бешеной гончей, а затем заставил опасаться зубов. — А мы пойдем за тобой, все из S62. Каждый из нас крут сам по себе, но все мы в одно время доверились тебе. Может, новая банда не поможет тебе забыться и избавиться от боли. Но она точно вытащит тебя из этого, — Хайтани обвел комнату рукой, — гроба. А там огромные города и куча никудышных шаек гопоты, которая только и ждет, чтобы попасть под чей-то сапог. Как минимум, я приведу свой Роппонги. Лицо Изаны ничуть не изменилось, в нем был немо брошенный вызов, который Ран не собирался принимать. В конце концов, их с Курокавой скрепляли как одинаковые страхи, так и идентичные обязательства, одно будущее. Хайтани не мог заставить его взвалить на плечи такую ношу, как сам не мог взять себя в руки и принять жизнь за должное. — Думаю, пока рано об этом говорить, — вмешался Какуче, понимая, насколько далеко может зайти это дело. — Изана пока что слаб здоровьем. И ему нужно принять утренние лекарства. Услышав это, Курокава вновь уткнулся лбом в колени, его плечи снова задрожали, будто от едва сдерживаемого смеха, надрывного, нервного, готового сорваться на слезы. — Уже и раб указывает мне, что делать! Что скажешь на это, а, Хайтани? — Что генералу не нужны советы от слуги, — ответил Ран, разворачиваясь и неспешно шагая к выходу, при этом стараясь не смотреть на Хитто. — Думай только о том, что имеет значение. Как только Хайтани покинул комнату, дверь за ним звучно захлопнулась. Прощания никакого не получилось, оно оставило за собой лишь кисло-сладкий осадок, который хотелось скорее запить коктейлем из бара Симамото. На ладони отпечатались красные следы ногтей. Экран телефона уже пестрил сообщениями от брата. Но Ран не обращал внимания ни на что. Он думал лишь о том, что уходить отсюда, оказывается, еще более странно, чем сюда приходить.