ради тебя я живой

Первую неделю Ваня и правда не трогает Рому, давая ему привыкнуть и отдохнуть. Ему выдают еду, воду, дают мыться и не выгоняют с общих посиделок у костра вечерами, где Денис и Саша песенки свою читают под игру Олега и Ромы на гитарах. И Рома ужасно благодарен за это. Он спокойненько сидит в самом углу на небольшой лавочке и смотрит за тем, как все живущие в лагере подпевают песням, играют в карты и рассказывают то, что произошло за весь рабочий день. А еще в мыслях своих копается, жрет себя изнутри. Уверяет сам себя, что его не должно здесь быть. Именно на этом месте должен сидеть Стёпа. Внимание Худякова привлекает какая-то потасовка справа от него. Игорь и Замай дерутся, а Дудь прыгает рядом, смеясь и подбодряя Андрея, иногда отпивая привезенного пива. Играют, — понимает Рома, переводя взгляд дальше. Витя и Федя играют в карты и учат играть в «дурака» подростков, которые крутятся рядом. Они весело смеются, называют друг друга дураками, ставят проигравшему щелбаны и кидаются, со смехом, картами. Антон вместе с Женей и Марком что-то обсуждают, сев за стол за кругом лавочек около костра. Муродшоева что-то объясняет обоим парням, чуть ли не кидаясь в них вещами в своих руках. Олег и Рома (Худяков совершенно случайно узнал, что они, вроде как, встречаются) сбежали к себе в вагончик. В общем, каждый занят тем, что ему по душе. Каждый чувствует себя тут в «своей тарелке». Каждый считает каждого своей семьей. Даже к Роме обращаются, как к брату, глупому и вообще отсталому, но брату. Евстигнеев подходит к Роме на десятый день его пребывания в лагере. Приглашает его прогуляться и поговорить по душам. Не давит на него, а вполне спокойно спрашивает, что тот надумал на счет работы. Рома серьезно задумывается, шагая по гальке рядом с Рудбоем (которого тут все так называли и сказали, что это ему нравится даже больше, чем «Иван Игоревич»). Мысли путаются, он смотрит на камни под ногами и думает, думает, думает. Но нихуя. — Слушай, — тянет Худяков, облизывая губы и садясь на небольшой стульчик, на котором, скорее всего, отдыхали работающие в огороде люди. — А я могу тут, ну, везде попробоваться? Ваня в ответ тихо смеется. Уже доложили, что Худяков раньше бумажки только перекладывал на работе, да рисовал свою фамилию на листочках. Правда, узнать, где и с кем именно он работал, у Вани не удалось, но ничего: когда надо будет, сам скажет. — Да, конечно, — Евстигнеев кивает и берет из ведра яблоко. Разламывает его пальцами и отдает одну половину Худякову, сам начиная хрустеть сладкими, сочными плодами. В течение следующих двух недель Рома пробует себя во всем — и коров доит, и пшено собирает, и на гитаре бренчит рядом с тезкой и Олегом. Но всё ему не то. Он даже пару дней помогает Муродшоевой заполнять какие-то бумаги, как привык с Яновичем, но сейчас даже это не пришлось ему по душе. К утру 23 дня пребывания в лагере у Ромы осталось две неопробованные «профессии», одна из которых — сутками сидеть с Ваней и искать выживших. Но он это сразу отложил — слишком нудно, а сидеть на одном месте Рома не хотел — мысли жрали пиздец. А вторая — в гараже с Замаем, Александровым и Виейра. Отчего-то убивать зомбаков кажется лучшим решением, так что Худяков, просидев в гараже с парнями до самого вечера, сообщает на ужине Евстигнееву, что с работой определился. Ваня реагирует спокойно, руку новому рабочему пожимает, но в сторону ужинавшего Андрея поглядывает. Получив свою порцию гречки, Рудбой сбегает в сторону сидящего рядом с Дудём Замая. Что-то говорит, кивает в сторону Ромы. Андрей смеется, кивает Евстигнееву, руку жмет. Говорит что-то, а довольный ответом Рудбой, сказав еще пару фраз мужчине, уходит, сверкая улыбкой. К Замаю подходят Игорь и Дарио и что-то спрашивают, но дальше картины Худяков не видит — кто-то встал перед ним и точно не собирается сваливать. — Новенький… — Меня зовут Рома, — перебивает Марка Худяков и съедает гречку. Маркул закатывает глаза, явно недовольный тем, что его перебили. Сидящую рядом девушку (Машу, кажется) просит подвинуться, а сам садится рядом с Ромой. Что-то щебечет ему, спрашивает про работу. Говорит, что в лагере лентяев не любят, на что получает удар от девушки в плечо. — Не слушай его, Ром, — улыбается она, вставая с лавочки, держа в руках уже пустую тарелку из-под ужина. — Марк долбоеб, и сам ничего не делает. — Если бы не я, — возражает Марк, вставая следом. Рома напрягается и очень надеется, что этот напыщенный индюк, который ему не понравился с самого начала — мужик и бить девушку не будет. Потому что Рома — мужик, заступится, врежет в ответ. А драться в первый месяц проживания… Не круто! — То хуй бы ты мыла посуду и мылась сама, — кивает он и, гордо задрав нос, уходит оттуда, откуда пришел. — Всё ещё не слушай, — девушка протягивает руку, предлагая забрать пустую посуду у Ромы. — Всё, что этот хуй делает — насосы включает, которые сделали механики. Рома смеется, с благодарностью кивает, когда Маша забирает у него грязную посуду, и дальше смотрит на ужинающих людей. Идти в вагончик не хочется очень сильно. Потому что, пока Худяков бухал, он не думал о том, что произошло. Он просто поднимался на второй этаж, заваливался в кабинет директора бара, ложился на диванчик и засыпал, надеясь, что утра не наступит. А сейчас алкоголь забрали. Сейчас мозг Ромы свободен от оков одурманившего его алкоголя. И он начал думать. Думать о Стёпе. О том, что всё это, должно быть, затянувшийся страшный сон — вот-вот Рома выберется из него, обнимет Карму и будет шептать, как сильно его любит. Опять скажет, что жив только ради него, а потом они пойдут завтракать. Но понимает. Нихуя это не сон. Самый настоящий фильм ужасов в реальном мире. Вот тебе и зомби, вот тебе и смерть самого любимого и дорогого человека, вот и люди, пытающиеся тебя вытащить и помочь выжить. Но люди расходятся — буквально час и никого на поляне нет. К Худякову подсаживается Андрей и кладет руку на плечо. — Давай в вагон, скоро пойдет дождь, — говорит он, смотря на затухающий костер. Рома переводит взгляд на него, пытается вылезти из своих мыслей и слушать то, что ему говорят. — Что тебе сказал Ваня? — переводит тему Худяков, начиная заламывать пальцы. Надо отвлечься, понимает Рома. Надо найти себе занятие, которое займёт все его мысли. Но ничего, абсолютно ничего. Замай рассказывает, что спрашивал Евстигнеев. Про работу. Не будут ли они против, если с ними будет еще один. Всё ли нормально будет и всё такое. Худяков кивает, узнав, что Игорь назвал его хорошим парнем, против которого они не будут. Но дождь всё же пошел. Сначала по капле, маленький, почти не заметный. Но буквально за минуту он разыгрался так, что не было ничего видно дальше своего носа. Замай отводит Рому в его вагончик, желает спокойной ночи и уходит сам. А Рома опять погружается в свои мысли, сидя на кровати. Рома всё ещё винит себя. Не может иначе — пойди он первый, с Кармой всё было бы хорошо. А еще лучше было бы, если бы Рома не рассказывал Стёпе, из-за чего пропадает с каждым разом всё дольше. Лучше бы дальше гнул свою палку про старость, про больные ноги и всё, о чем он рассказывал Стёпе. А вот что делал бы Стёпа, умри Рома? Худяков ставит парня на своё место. Карма ведь ни стрелять, ни ножами махать не умеет. Рома и сам ему не давал это, понимая, что не хочет, чтобы Стёпа убивал. А вот так… и правда, умри Рома, Стёпа же ничего и сделать бы не смог. Приготовил бы поесть, заныкался куда-нибудь до тех пор, пока его не найдут спасатели… В сон Рома погрузился слишком быстро и со слезами на глазах. Как и весь прошедший месяц до этого. Следующая неделя прошла более, чем спокойно — Рома с Андреем, Игорем и Дарио сидел в гараже. Мужчины рассказывали ему, что подобная работа не самая легкая — это на первый взгляд они просто так сидят месяц в гараже, потом на целый день выезжают в город и привозят целую машину с едой, которую еще не погрызли крысы или тараканы какие. Люди, значит, сдохли, а эти ползучие твари не хотят… На первую вылазку, спустя две недели после того, как он «устроился», Рому взяли на подстраховку. Типа, если будут идти зомби, а Игорь и Дарио не успеют отстреливаться, то стрелять будет именно он. Собственно, Худяков против не был. Сидеть в машине до первого крика мужчин не так уж и плохо. Замай же вон не жалуется никогда! А еще Рома в тот же день узнал, что у них для всего разные машины. Для спасения выживших — одна, для поездок в магазины — другая, с более вместительным багажником, а для того, чтобы перевозить всё из одного лагеря в другой (при нападении, например) — третья. И вот «магазинная» машина была, мягко говоря, охуенная. На советский УАЗ была похожа. Такая же форма, только вот место между кабиной и так называемым багажником было пустым. Туда-то и забираются Игорь и Дарио, устаивая удобно автоматы и ножи. Закрывают окно и в багажник, и в кабину, и Замай жмет на газ, выезжая за пределы лагеря. Машина едет быстро по ухабистой дороге, так что в магазине почти в часе езды, они оказываются за сорок минут. Александров вручает Худякову автомат и говорит вылезать из машины и открывать багажник, как только Замай развернется. Это Рома и делает. А потом стоит около открытых дверей и смотрит в темноту торгового центра, который еще пять лет назад кишил людьми. Первым из дверей выходит Дарио, везя тележку, наполненную тушенкой и крупами, по типу риса, гречки. Через пятнадцать минут выходит и Игорь с тележкой с одеждой и еще одной с посудой. В лагерь машина заезжает через четыре часа после выезда, если верить часам на одном из вагончиков. Замая сразу же забирает Дудь, Игоря — Антон, а Дарио сам сбегает к Евстигнееву, писать отчет о проделанной работе. Рома же остается еще на пару минут в машине, пока в гараж не заходят Даня и Вова, с которым Рома почти не общался. К огромному несчастью, они точно не пришли помогать таскать еду, вещи и посуду. Потому что, как только Даня закрыл дверь, Вова прилип к нему с поцелуями. Худяков съехал по креслу, надеясь, что его не заметят парни, которые проходят прямо около его двери. И все ожидания помощи разбиваются, когда оба падают на диван, на котором спал Дарио, начиная раздеваться. Рома пытается отвести взгляд (потому что, привет, подсматривать некрасиво, но заставить себя он уже не может) от зеркала заднего вида, но лишь кусает губы, видя, как легко Данил стягивает футболку с любовника и откидывает её на тумбу. Господи, только не увидьте меня, — думает Рома, съезжая по креслу лишь еще ниже.