Эпитафия для нас

      — Тебе нравится моя вагина?       Стэн непринужденно пожал плечами, все-таки заставив себя встать с кровати, чтобы добраться до пачки сигарет, обнаруженной им на полу после продолжительного поиска на прикроватной тумбе: вероятно, Такер смахнула ее, когда в экстазе цеплялась за все, что оказывалось под пальцами — будоражащее своей непоследовательностью зрелище, похожее на тщетные попытки обреченного на смерть утопающего ухватиться за воду.       — Вагина как вагина, — буркнул он и поморщился, припомнив ее вкус. Стэну, разумеется, нравился оральный секс: довольно незатейливый процесс, не требующий особых усилий (разве что язык деревенеет, если Триша не кончает слишком долго ввиду… черт ее знает чего), плюс, с ног сшибает осознание, что добровольно лишаешь себя удовольствия, доставляя его партнеру, — подобие героизма; да и на стояк действует безотказно (правда, сегодня член падал, едва становясь достаточно твердым для проникновения). Однако он не мог не признавать, что вкус той самой вагины попросту противен: никакой приторной сладости — только горечь на языке. Свои измышления о куннилингусе Стэн предусмотрительно не озвучивал: если Триша начнет стесняться, довести ее до оргазма станет в разы труднее (с чем-то подобным он сталкивался в юности, когда был дураком и делился всеми впечатлениями с первой девушкой).       — А должна бы тебе нравиться, — сжав губы до тонкой полосы, проворчала Триша и, скрестив руки под оголенной грудью, оторвала лопатки от подушки, чтобы взглянуть на покрасневший от стараний Марша лобок, в области которого все еще ощущала легкие покалывания всполохов случившегося оргазма. Помятая складка под не слишком тщательно выбритым пахом — зрелище так себе. — Ты иногда такое лицо делаешь, что мне кажется, будто наличие у меня члена порадовало бы тебя куда больше, — фыркнула она и, сомкнув подрагивающие бедра, опрокинулась на постель. — Педик.       — Пошла ты, — бросил Марш, выпрямившись. — Какого хера ты разглядываешь меня, пока я тебе отлизываю? — Выудив из поднятой пачки сигарет зажигалку, он остервенело дернул колесико несколько раз и прикурил зажатую занемевшими губами сигарету.       Цокнув языком, Триша картинно закатила глаза — аж заболели веки: бесценное самолюбие Марша задето, и если не расхлебать это прямо сейчас, то можно нарваться на его необузданную злость, сравнимую с бомбардировкой (в ближайшую стену полетит пепельница и мелкие предметы мебели).       — Не порть мне оргазм своими претензиями, — протянула она и, потягиваясь, выгнулась, точно нежащаяся в траве лисичка. — Было круто. — От взгляда не ускользнуло, что Стэн пристально рассматривает ее из-под хмурых бровей, то ли любуясь, то ли ища изъяны. — Кстати, когда у тебя нет сраной щетины, ты не расцарапываешь мой клитор чуть ли не до крови.       Вяло улыбнувшись, Стэн хмыкнул себе под нос что-то нечленораздельное и уселся на кровать; сделав очередную затяжку, расположил сигарету между бедрами, облокотившись на собственные колени.       Триша, вытянув ноги, повернулась на бок, оглядела выпирающие позвонки юноши, рассекающие его спину, будто шрам, от шеи до самого копчика.       — Что заставило тебя принять ванну? — промурлыкала она. — Неужто решил произвести впечатление на нового соседа?       Такер видела лишь часть профиля Марша, но этого вполне хватило, чтобы подметить, сколь стремительно его лицо исказила злоба.       — Что ты несешь, блять?! — Пожевав горькую слюну, Стэн сплюнул на пол и, встав с места, отошел к окну.       Бинго, Триша! Судя по незамедлительно последовавшей реакции на сказанное, попала в точку, однако возликовать, восхитившись собственной наблюдательностью, не удалось: обида вгрызлась в горло. Для Стэна всегда существовало что-то более значимое, чем она, — даже одноклассник, с которым он не общался лет десять.       — Скажешь, совпадение? — бодрясь, усмехнулась она. — Стоило твоему рыжему дружку появиться, ты… — Нервно передернув плечами, Триша развела руками. — Посмотри на себя, Марш. Когда ты выглядел лучше, чем сейчас, в последний раз?       Стэн поднес сигарету к губам и, опустив глаза на костяшки пальцев, мельком глянул на девушку. Ее сходство с Кайлом, поначалу показавшееся абсурдом, тем тошнотворнее, чем очевиднее: даже проницательна тоже и жгучую страсть держит в себе до последнего. Вот только она похожа на поломанную игрушку: не то это сделал ее отец, изнасиловавший Крэйга, не то сам Стэн, взяв в свои руки; а Кайл безупречен, потому нравится чуть больше.       Он жестко осадил себя: не будь таким геем, Марш! Отвернувшись, уставился на виднеющийся из окна уголок лужайки Брофловски. Семьи Брофловски…       Как только к горлу подкатывало осознание того, кто теперь является членом семьи Брофловски, Стэн сглатывал и упрямо заталкивал его в самые труднодоступные уголки души, чтобы не чувствовать гребаную горечь, ядом разливающуюся по диафрагме. Он лелеял надежду, что, начав проживать стадии принятия, сразу же метнется к завершающей и забьет на случившееся, но пока чертовски больно. Отчего не спился, когда мог? Сейчас его волновало бы только отсутствие более или менее полной бутылки в зоне видимости.       — Просто… — начал он, сделав затяжку, и выдохнул вместе с дымом, — отъебись. — До половины истлевшая сигарета врезалась в оконную раму, смялась, брызнув последним искрами, точно кровью, под нажимом пальцев Стэна. — Как твой глаз?       Триша невольно коснулась ресниц пальцами и ощутила тупую боль почти сразу же. Лед, разумеется, улучшил как состояние, так и внешний вид ее век, однако припухлость все еще чувствовалась, да и цвет у них такой, будто она с нездоровым энтузиазмом размазывала по ним тушь.       — Ты мне скажи.       — Терпимо. — Стэн не стал озвучивать известный им обоим факт: выглядела Триша так себе; даже трахать ее ему не захотелось, хотя следовало бы, пока Кайл пялит его бывшую в соседнем доме, — предпочел по-быстрому отлизать с утра и при этом не стал, как обычно, настаивать на ответном минете.Вот так джентельмен!Если достойное поведение — влияние Кайла, то впору сблевать от самого себя: совсем размяк. — Расскажешь, что случилось? — Прикусить бы язык, да поздно. Когда это Стэн Марш стал внимательным и сочувствующим? Его должна волновать только способность Триши приготовить что-нибудь съедобное из того гнилья, что валяется в холодильнике, а не ее настроение после встречи с чокнутой мамашей: в конце концов, психотерапевт в этом городе отнюдь не он.       — Случилась моя мать, — отозвалась Триша. В ответ не вложила ни грусти, ни злости — лишь констатировала. К чему, собственно, объяснения? Марш не решит эту проблему. И никто не решит. — Ты везунчик, Стэн, ты в курсе? — бесстрастно усмехнулась она. — Твои родители в своем уме.       — Люди в своем уме не позволили бы дочери выйти замуж за нищеброда и не поселили бы их и их безмозглых отпрысков в своем доме, — выплюнул, и в комнате, кажется, запахло тухлятиной — так несет от желчи, которая переполняет Стэна, когда речь заходит о его семье, осудившей каждый его выбор и одобрившей каждое решение Шелли. Ему хотелось уехать из города вслед за Кайлом (возможно, сумел бы поступить в тот же колледж, пусть пареньку без денег, связей и знаний на отлично это и стоило бы колоссальных усилий), но у отца бизнес, процветание которого требует участия всех членов семьи —неужели ты обречешь нас на голодную смерть, Стэнли?Ему хотелось убраться отсюда после окончания школы, но родители немолоды —неужели ты оставишь нас, Стэнли?Все эти угрозы вкупе с жаждой Рэнди Марша оставить ферму прямому наследнику —это же то, что делает нас Маршами, Стэнли— привязали Стэна к городу, а, когда стало ясно, что стремиться уже не к чему, он попросту опустил руки. Да, он неподалеку, как и хотели родители, но его существование похоже на существование крыс в канализации: пожрать, посрать, поебаться.       — Никогда не понимала, что тебе не нравится, — повела плечами Триша, неотрывно глядя на темный силуэт кажущегося особенно тощим в свете от окна юноши. — Такое чувство, что ты на генетическом уровне против любви, против покоя и мира, в принципе.       — Может, от того, что этого мира у меня нет?! — махнув рукой, выкрикнул Стэн. От звука его грохочущего голоса по стенам пошла вибрация, вынудившая Тришу скривиться. Он открыл было рот, чтобы продолжить и, наконец, заставить ее бояться, но трель дверного звонка, донесшаяся с первого этажа, отвлекла. — Кого там, блять, принесло? — прошипел Стэн, тяжелыми шагами пересекая комнату.       — Оденься, — напомнила Триша, когда он вышел в коридор.       — Сам знаю!

***

      — Вэн…       Предплечьем стерев пот со лба, Кайл бережно приподнял Венди над собой, чтобы выйти из нее, и усадил на свои бедра, под нею почти сразу ставшие мокрыми, продолжая с упоением разглядывать осоловелые после оргазма глаза и разомкнутые губы, неторопливо вытягивающиеся в улыбку.       — Почему твоя беременность меня так возбуждает?       Чуть зардевшись, она в шутку стукнула его кулаками по груди и рассмеялась.       — Я читала, что такое бывает. — Почувствовав, что скопившаяся у входа сперма, размазываясь по коже, вытекает, Венди, привстав, переместилась на свободную половину кровати, повалилась на подушку и скомканное одеяло, сорванное с нее Кайлом минут двадцать назад. — Когда у меня появится животик, с ума сойдешь.       Его восторженный взгляд заскользил вдоль изгибов ее тела.       — Мне кажется, я уже вижу изменения.       — Глупый! — хихикнула Венди, кокетливо пряча под уголком одеяла грудь. — Дай мне побыть стройной девчонкой, как та, с которой ты познакомился в университете.       Кайл улыбнулся. Их так называемоезнакомствооказалось внезапным для обоих. Венди покинула Южный Парк вскоре после него, о чем Брофловски узнал от бывших одноклассников, с которыми какое-то время поддерживал связь. Тогда, помнится, захотел написать Стэну, узнать, как он себя чувствует, ведь отъезд Венди подразумевал разрыв их отношений: Стэн не умеет любить на расстоянии, ему нужно касаться, обладать, постоянно убеждаться, что он нужен. Захотел, но не написал: то ли не нашел подходящих слов, то ли испугался, ибо предстояло узнать, что его лучший друг сломлен. А вскоре, обедая вместе с сокурсниками в университетской столовой, он уткнулся взглядом в очень знакомый затылок. Сначала подумал, что обознался: мало ли брюнеток с волосами до ягодиц, однако она обернулась…       В городе, все еще ощущающемся как чужой, увидеть знакомое лицо показалось Кайлу настоящим счастьем. Оставив новых друзей, он рванул к Венди, словно бы ее улыбка была магнитом для его глаз.       Случайная встреча, состоящая из неловкостей и восторженных вздохов, стала зачином теплой дружбы, которая вскоре переросла в нечто более неоднозначное и более прекрасное.       Притяжение между Кайлом и Венди усиливалось с каждой проведенной в обществе друг друга минутой — удивительно, что прежде они не замечали, насколько может быть увлекательным их времяпрепровождение. Когда допустимыми стали легкие касания пальцами, объятия и откровенный смех, появился тот самый трепет. Предвкушение встреч, совместные посещения различных заведений и мероприятий, каждый раз волнующие, и, наконец, часы в гостях друг у друга, приведшие и к первым ночевкам вместе…       И вот мистер и миссис Брофловски, лежа на мокрой от их общего пота простыне, говорят о будущем ребенке.       Конечно же, Кайл, бывало, думал о том, что встречаться с девушкой (пусть и бывшей) друга (пусть и бывшего) неправильно: подобное противоречит не только его религиозным, но и личным убеждениям, однако, когда их отношения прошли все те стадии, которые проходили отношения Венди и Стэна, и двинулись значительно дальше, когда Тестабургер стала его невестой, оба перестали быть связанными с прошлым и начали принадлежать исключительно друг другу.       — Прозвучит как клише, но ты не можешь не быть прекрасной, — произнес Кайл, смотря на еще розоватое лицо Венди: ее бледные щеки покрываются румянцем, когда она смущена или же возбуждена. Он научился подмечать все эти очаровательные мелочи и наслаждался ими. Впрочем, он наслаждался всем в ней. Совершенно внезапно Вэнди Тестабургер — зазнайка с обостренным чувством справедливости — стала для него именно тем, о ком и мечтать не мог: и друг, и любовница. Ее грубоватые черты стали самыми привлекательными, худощавое тело — самым желанным. Любовь обладает особой магией и преображает окружающее, не так ли? Не то его супруга волшебница. Потягиваясь, Венди набрала воздуха в узкую грудь и выдохнула остатки блаженной расслабленности.       — Пора начинать новый день в Южном Парке! — объявила она и довольно бодро для той, кто секундой ранее нежилась на шелковой простыне, покачиваясь на последних (самых слабых) волнах оргазма, выбралась из постели. Подскочив к комоду, надела выуженные из него хлопковые трусики и майку, обтянувшую ее непримечательную грудь и две весьма примечательные твердые точки — соски. Кайл поймал себя на мысли о том, что, несмотря на то, что прежде выбирал предельно женственных партнерш, ему чертовски нравится мальчиковая фигура Венди: узкие бедра, едва заметная талия, широкие плечи. — Хочу взглянуть на нашу кухню еще раз. Знаешь, мне кажется, мы могли бы избавиться от золотых стен, которые так нравились твоей маме…       Он попытался вслушаться в ее болтовню, но размышления о предстоящих встречах в городе, в котором провел детство, вытолкнули из реальности.       — Как скажешь. — Сравнительно с меньшим энтузиазмом Кайл поднялся, приблизился к жене и достал свежее белье тоже. — Но сначала я хотел бы зайти кое-куда, если ты не против.       — Прогуляемся? — Запустив ногу в штанину домашних брюк, Венди подняла взгляд, посмотрела на него сквозь упавшие на лицо волосы, так и оставшись в полусогнутом положении. — Отличная идея.       Кайл придержал супругу за локоть и, когда убедился, что она не потеряет равновесие, принялся одеваться.       — Нет, Вэн, — излишне громко сказал он и мысленно отругал себя за неуместную взвинченность. Выдохнул. — Я хочу зайти к Стэну и прояснить некоторые моменты…       На короткий миг лицо Венди омрачилось: к переносице сдвинулись тонкие брови, губы сомкнулись плотно-плотно, но она тут же вернула себе убедительную беззаботность.       — Я виделась с ним, — сказала без улыбки, но и тоски не было. Как и не было и чувств к Стэну. Никогда. Поведя плечами, Венди сбросила с них прикосновение мыслей о прошлом, и увлеклась выбором носочков: с пронзенными стрелами сердцами почему-то напомнили ей о преисполненных выборами и сомнениями днях перед отъездом из Южного Парка. — Мне не показалось, что он воспринял новость о нашем браке болезненно, но определенно будет лучше, если ты убедишься, что все в порядке. Ты же знаешь, он может…       — Знаю, — коротко отрезал Кайл, грубо прервав: если услышит, что Стэн Марш не лучший сосед для семьи Брофловски, перестанет надеяться… Его лицо сделалось строже, тон — жестче. — По-моему, у него проблемы с алкоголем. — Пожал плечами, чтобы скрыть нервозность. — Предложу свою помощь.       Продолжив собирать волосы в пучок, Венди покосилась на него, облизнула губы, сглотнув.       — Безвозмездно? — аккуратно поинтересовалась она.       Кайл еле заметно поморщился, и все же его недовольство не оказалось незамеченным.       — Венди, мы не раз обсуждали это, — отчеканил он, не взглянув на нее. Задвинув ящик комода, направился к гардеробу и смолк, якобы озадаченный выбором единственной рубашки из множества. — Я никогда не занимался благотворительностью и не буду, — все-таки добавил, когда пауза затянулась. — И в первую очередь мое отношение к этому вопросу продиктовано желанием прокормить свою семью.       — У нас есть деньги, а у него… Да и речь же о друге.       Кайл с остервенением сдернул рубашку с вешалки, решительно демонстрируя свое недовольство. Венди прекрасна телом и душой — бесспорно, но ее жажда быть прямо-таки филантропом для него попросту непостижима. Забавно: Картман был в чем-то прав, когда высмеивал ее жертвенность.       — Друг ли, будет зависеть от того, как он поведет себя. — Под льняной рубашкой скрылись усыпанные еле заметными веснушками плечи Кайла и грудь. — Цинично, но справедливо, согласись?       В ответ Венди лишь неопределенно хмыкнула. Разговоры о деньгах, которые она охотно жертвовала приютам, детским домам и даже обыкновенным бездомным, научившимся смотреть предельно жалостливо, а Кайл — скрупулезно берег, почти всегда заканчивались ссорами, хоть и незначительными. Сегодня, однако, и без того имела место перспектива испорченного настроения. Она — в соседнем доме.       Приблизившись к девушке, Кайл обнял ее за плечи и оставил на виске примирительный поцелуй.       — Не вздумай переживать из-за этого, — прошептал он. — Стэн не станет причиной, по которой мы будем ругаться, ладно? Венди с уверенностью кивнула:не станет.

***

      — Искушая Христа законник спрашивает: «Кто мой ближний?», имея в виду следующее: «Кто достоин моего внимания и любви? Мои родители? Мои дети? Мои братья и сестры?» Несомненно. «А мой сосед достоин ли того, чтобы я познакомился с ним ближе? Мой земляк достоин ли того, чтобы я ему помогал?»       Крэйг поднял взгляд и оглядел светлый зал перед собой. Льющийся из витражных окон дневной свет, в полосах которого размеренно, точно вальсируя, кружились чуть заметные пылинки, ласкал пустые скамьи. Человек семь всего… Замершие силуэты, отбрасывающие длинные тени на каменный пол. Крэйгу полагается говорить, пока есть хоть один слушатель, и все же уныние — грех — успело царапнуть за грудиной, прежде чем он продолжил:       — Закономерный вопрос: где же граница между ближним и не ближним? Логично, что для законника самарянин не мог быть ближним: иудеи считали самарян язычниками. Христос, однако, не отвечает ему прямо, но рассказывает историю:некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам— Евангелие от Луки, глава десятая, стих тридцатый. Священник и левит подошли, посмотрели на человека и прошли мимо — самарянин же, увидев его, сжалился, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и ушел, не ожидая благодарности.       Утро пастора началось так же, как и многие другие: проснулся отдохнувшим, отметил светлоту своих помыслов и готовность всецело посвятить себя служению церкви. Единственное, что доставляло дискомфорт, — раны, кровь на которых, выступившая за ночь, прилипла к бинтам.       В ванной, под струями горячей воды Крэйг отлепил их от бедер вместе с образовавшимися корочками и волосками, смыл свежие, похожие на росу, алые капли и перебинтовал ноги, после чего не без невинной радости оглядел свое обнаженное тело: каждый свершенный им грех нашел отражение на коже, и сии печати — доказательство искупления.       Отутюженные брюки со стрелками, рубашка, пахнущая стиральным порошком и крахмалом. Черный подрясник заструился по телу Крэйга, низом коснулся задников его ботинок. Поверх — тяжелая ряса, широкие рукава которой он засучил, чтобы убедиться, что щеки достаточно гладкие, и деревянным гребешком уложить всклокоченные после сна волосы.       — Законник вынужден признать, что только самарянин, который даже не знал закона, исполнил закон. Только он стал ближним попавшемуся разбойникам человеку, потому что этот самарянин, который не знал ни закона, ни Христа, слушал свою совесть, слушал свое сердце, где написан закон Божий.       В церкви Крэйг не обнаружил ожидаемого беспорядка, что в очередной раз убедило, что вчерашний приступ безумия — совокупность результата дьявольского промысла: впал в отчаяние по вине бесов, ежесекундно стремящихся подорвать его веру, и реакции слабого человеческого разума на физическую боль. Попросту привиделось… Правда, в доме Такера все же царил нетипичный хаос, а опустевшую клетку Страйпи определенно предстояло вычистить и убрать на чердак. А вот землю над могилой сестры Кенни Крэйг разровнял собственными руками, не побоясь замараться, и собственным носовым платком стер кровь с надгробия — первое, что он сделал, выйдя на улицу. Каким бы священником он был, если бы не позаботился о ее душе? Впрочем, в отличие от Кенни, слезно умолявшего похоронить сестру по всем правилам, несмотря на то, что покончила с собой (полагал, что пастор лишит ее отпевания, но на сегодняшний день ни в католицизме, ни в протестантизме такая мера не предусмотрена), Крэйг не строил иллюзий: за то, что сделала, Карен Маккормик навечно в Аду.       Вглядевшись в лица перед собой, Крэйг поймал себя на эгоистичном желании обнаружить среди прихожан Кенни, неизменно присутствующего на каждой проповеди, однако впервые ближайшая к кафедре скамья, откуда обыкновенно на него смотрели два голубых, как небеса, глаза, пустовала.       — Второзаконие, глава тридцатая, стих четырнадцатый:весьма близко к тебе слово сие, оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его,— меланхолично зачитал Крэйг, благоговейную тишину нарушая звуками своего шелестящего голоса. — Слово Божие написано не только в Библии, но и в сердце каждого из нас, только мы не умеем его читать, не слушаем его.       Негромкий шум, нарушивший монотонность проповеди, привлек пастора, однако, продолжившего, не осекшись, говорить с безучастно внимающими ему. Он скосил глаза в сторону кладовой за спиной, но, не услышав более ничего, кроме самого себя, вернулся к наставлению.       — На вопрос Христа, кто из этих троих был ближним для попавшегося разбойникам человека, законник отвечает: «Оказавший ему милость». Господь отвечает законнику: «Иди и поступай так же».       В кладовой что-то, будто бы упав, загромыхало. Поспешно переведя взгляд с текста проповеди перед собой на прихожан, Крэйг заметил, что некоторые все-таки обратили свое внимание на шум. Он заговорил чуть громче:       — И нам, братья и сестры, должно поступать так, как самарянин, но не забудем также, что настоящий самарянин — Сам Христос, который стал нашим ближним, перевязал раны наших грехов, возливая масло крещения и вино Евхаристии, привел нас в церковь, где мы ждем Его возвращения. — Соединив пальцы, Крэйг перекрестил свою паству. — Аминь.       Освобожденные от обязательства слушать пастора горожане повскакивали с мест, точно школьники, сообразившие, что урок закончился. Уже не обидно: пока в церковь приходит хоть кто-то (пусть по привычке или от безделья), у Южного Парка, губящего лучших, есть надежда на прощение.       Нарочито медленно собирая листы с текстом проповеди, Крэйг мельком глянул на дверь, ведущую в подсобное помещение, вновь. За той дверью некогда хранился прелюбопытнейший хлам, который, обнаружив под слоем пыли, можно было изучать часами; теперь же — вычурная атрибутика католичества, оставленная отцу Такеру отцом Макси. В детстве Крэйг любил проводить время в кладовой: он читал книги о Христе, по тем или иным причинам названные прежним проповедником неугодными, рассматривал принадлежащие когда-то служащим здесь Богу священникам и монахиням вещи. Ему казалось, что он и Господь становятся ближе, когда появляется возможность провести время с Ним наедине, когда мысли о Нем не навязывает кто-то, кто якобы знает Его лучше. Это, как оказалось, было лишь проявлением юношеского максимализма, но Крэйг до сих пор благодарил Небеса за то, что ему был дан подобный опыт именно тогда, когда это было наиболее необходимо.       Со временем небольшое помещение, пахнущее сухими книгами и стылым воском, стало чуланом, в который пастор Крэйг заглядывал раз или два в неделю, чтобы, не входя внутрь даже, взять ведро и швабру для уборки зала (по весне чуть чаще: брал оттуда садовый инвентарь, чтобы высадить цветы).       Смиренно кивая каждому покидающему церковь, Крэйг дождался последнего прихожанина и, закрыв за ним массивные двери, повернул ключ, хруст которого в замочной скважине эхом пронесся вдоль высоких сводчатых стен. Следом — гулкий стук его шагов, не слишком быстрых, но и не медленных; так он мог бы пересекать расстояние от одной комнаты до другой в своем доме.       Позади остались ряды скамей, пронзаемые солнечным светом, в темноте — исповедальня, ступени, ведущие к кафедре. Отодвинув самодельный засов (на починку замка Крэйгу вот уже несколько лет не хватало средств: часть дохода отдавал матери, часть — Трише, немало тратил на иные нужды церкви: она как живая), Крэйг переступил порог, добровольно шагнув в кромешную темноту комнаты без окон, и пошарил по стене рукой в поисках выключателя. Брызги охры — тусклый свет запятнал потолок и верхушки стеллажей, заставленных коробками.       Пытаясь привыкнуть к полумраку, Крэйг прислушался к едва различимым шорохам — будто дышит кто. Может, в углах копошатся мыши, нашедшие пристанище в сухости и тепле? Однако не тепло — жарко. Аж губы пересохли, но Крэйг не заметил, как несколько раз облизнул их, проходя по образованному завалами барахла лабиринту вглубь кладовой. Его заволоченные расширившимся зрачком глаза дотошно исследовали царствующие здесь тени, колышущиеся в такт нарушающим тишину шагам.       Смочив языком рот, Крэйг коснулся саднящего горло, оттянув указательным пальцем воротник (в этой духоте — удавка). Грудь сдавило раскаленными тисками, когда, загромыхав, опрокинулось задетое полами рясы жестяное ведро; кажущаяся черной вода хлынула под ноги пастора, забрызгала багряным лакированные ботинки, брюки. Задышав жаром часто-часто, Крэйг, оставляя смазанные следы, попятился от образовавшейся лужи, ошалело глядя на пролитую жижу. Испугался — да. Но не удивился. В памяти засвеченными кадрами старого кинофильма всплыли детали вчерашнего вечера, вчерашнего помешательства: красная краска, размазываемая дрожащей кистью руки Такера по каменному полу зала храма Божьего, его кулаком расчерчиваемая звезда… Нет, не звезда это (Крэйг знает о звездах почти все) — символ Зла, который он поспешно стер, как только обрел рассудок, вернувшись к Богу.       — Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе,— прошептал Крэйг. Рассматривая распластавшуюся по полу мокрую тряпку, выплеснувшую из ведра, он сделал робкий шаг вперед. Возле нее лежало что-то еще… —Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь.       Скомкавшаяся пыль? Такую Крэйг обнаруживал в детстве, когда пылесосил под диванами: волосы матери и сестры, сплетаясь на полу, цепляли всевозможный мусор.       К горлу подступила тошнота, когда удалось распознать в облепленном грязной шерстью шматке подгнивающего мяса очертания некогда живого существа.       — Отче н-наш…— Крэйг запнулся, кадыком протолкнул расцарапавшую глотку рвоту. От горечи заслезились глаза.       Морщась изо всех сил и старательно отворачивая голову, но при том неумолимо смотря на помятое, будто под прессом очутилось, мертвого грызуна размером с котенка, он опустился на корточки.       Возникшее в бархатной темноте перед ним движение привлекло его плохо фокусирующийся взгляд. Какая-то груда вещей…       Показалось, током ударило, когда куча тряпья напротив зашевелилась.       Крэйг замер, как парализованный, забыв о том, что его тело способно двигаться. Перед его округленными до боли в напряженных веках глазами разворачивалось, сбрасывая с себя слой за слоем не то одежду, не то кожу, что-то неправдоподобно отвратительное. Отливающее алым полотно расстилалось по полу, расталкивая близлежащие предметы, точно атласная ткань, натянутая на каркас. Воздушный змей, может? Крэйг не знал, что это, но рациональность упрямо дополняла действительность деталями чего-то более реалистичного, чем то, что он видел.       Медленно, почти и не шевелясь толком, Крэйг кончиками пальцев коснулся пола, нащупал первое попавшееся под руку и столь же неторопливо выпрямился, продолжая исступленно пялиться перед собой.       Шаг. Под ботинками Такера звонко хлюпнуло, но тишины уже не было. Крэйг слышал дыхание, натужное, влажное, и пытался поверить, что оно — его собственное.       Удобнее взявшись за черенок швабры, он вытянул дрожащую, как при судорогах, руку. Плоская рейка, нещадно толкающая вперед горячий воздух, приблизилась к той пакости, что продолжала выкарабкиваться из-под… Крэйг разглядел синеватые прожилки, гладкие косточки, обтянутые лоснящейся кожей, и не смог назватьэтотканью.       Коснулся. Толкнул упругое нечто.       В ответ — сопротивление.       Из-под кожаного, как крылья исполинской летучей мыши, полотна высунулась покрытая красноватой кожей худая, как у ребенка, рука, увенчанная уродливыми когтями, переходящими в тонкие пальцы (ни у одной земной твари такого не видел). Слабая ладонь уперлась в деревянную рейку швабры, вяло пихнула от себя.       — Господь Всемогущий… — выдохнул Крэйг. — Смилостивись…       Подняв косматую голову, немыслимое существо, моргнув несколько раз, уставилось на него налитыми кровью глазами. Бровей нет — только массивные надбровные дуги, удерживающие продолговатые рога; неестественно глубоко впавшие в щеки скулы. Оно на человека-то не похоже — ужасающего вида глиняная маска — и в то же время ужасно в своем предельном сходстве.       Черная клякса растеклась по безобразной морде твари — оно раззявило пасть, но не издало ни звука, или же все они потонули в рокоте посыпавшихся на пол коробок и ящиков, сбитых невпопад попятившимся прочь от увиденного Крэйгом.       — О Боже! — позабыв все молитвы, выпалил он. Вцепившись немеющими пальцами в воротник, истерично дернул пуговицы, пара из которых, сорвавшись, упали. В холодной, как лед, и скользкой от пота ладони, согретый грудью крест показался обжигающе горячим. Крэйг оттянул его настолько, что цепочка впилась в шею — вот-вот лопнет или же обезглавит.       Ошалев от шума, зверь встрепенувшись, дернулся. Распахнувшись, крылья, укрывающие тощее тело, ударили стоящие поблизости стеллажи, и рывком подняли его вверх.       Гулкий стук о невысокий потолок.       Заметавшись, точно моль, крылатое создание метнулось в сторону, оставляя за собой рокочущий след из сыпящихся на пол вещей. Налетев на преграду в виде стены, оно отшатнулось от нее и, продолжая истерично делать взмахи крыльями, не умещающимися в ограниченном пространстве, врезалось в другую. Грудой барахла оно, сметая полки в шкафах и стоящее на них, повалилось вниз и притихло на время, словно букашка, в темноте нашедшая хоть какую-то опору. Крэйг понял, что не дышит, когда в висках запульсировала боль. Вдохнув до жара в легких, он вжался спиной в стену, мечтая пройти сквозь нее и убраться из проклятой комнаты.       Приподнимающиеся и опускающиеся, следуя за лопатками зверя, крылья пришли в движение вновь, заскользили по спине, струясь, будто ткань. Кривясь от боли в мышцах, прижимаемых к земле гравитацией, Твик открыл глаза, выстуживаемые прохладой чуждого ему воздуха. Моргнув, сфокусировался на собственных заметно укоротившихся пальцах, оканчивающихся теперь уже человеческими ногтями, однако обрадоваться успешной трансформации не успел: дискомфорт в каждом принявшем новую форму миллиметре тела сменился ноющей болью. Уперев чувствительные ладони в пол, он выпрямил локти, чувствуя, как в струну вытягиваются сухожилия, движутся суставы, которых прежде не было. Чем скорее примет более естественное для человека положение, тем скорее отступит боль.       Стремясь встать хотя бы на четвереньки, Твик пододвинул колени к груди и, наклонившись к ним, чтобы видеть результат своих потуг, обнаружил вдруг голую кожу. Густая шерсть, прежде покрывающая его ноги и пах, исчезла, заметно уменьшился объем мышц, а вместо устойчивых копыт — необычайно мягкие и крайне подвижные стопы. Не сдерживая улыбку, растянувшую влажные губы, Твик пошевелил пальцами ног, охотно отозвавшимися на его требование. Сместив вес на одну руку, другой потянул себя за сменивший форму пенис и тихо пискнул.       — Неуж… — выговорил и высунул заостренный язык, как бы сплевывая. — Н-неужели, — озвучил все же и пожевал собственные губы. Дрянная человеческая речь, очевидно, требовала особых навыков владения речевым аппаратом. Сунув кургузые пальцы в рот, Твик вытащил свой задеревеневший язык настолько, что неотрывно наблюдающему за этим Такеру показалось: тот дотянется до пола.       Желудок Крэйга заныл, жаждая выплеснуться. Малейшие телодвижения существа перед ним и звуки, которое оно издавало, вызывали омерзение, какое не вызывали даже самые отвратительные земные твари. Однако внутренний голос заставил остановить поток оскорблений в адрес… этого. Перед тобой создание Божье, Такер, — грешно ненавидеть его за имеющиеся отличия.       — Убери это.       Крэйг вздрогнул, когда неразборчивое шипение коснулось слуха. Он, крепче сжав крест, на который красноватыми, как от слез, глазами смотрело… смотрел юноша. Удивительно скоро черты лица зверя стали казаться человеческими. Разве что небольшие выросты на лбу, виднеющиеся из-под пшеничного цвета растрепанных волос, выдавали в нем лукавого.       — Ч-что… Что ты?       Твик покачал головой и, уперевшись в острые колени ладонями, попытался встать. К весу уменьшившихся крыльев, расстелившихся по лопаткам и ребрам, как небольшой плащ, удалось привыкнуть не сразу. Изгибы стопы удерживали с трудом. Когда Твик, поднимаясь, пошатнулся, его хвост взвился в воздух, помогая сохранить равновесие. Мельком глянув на его кончик, демон раздраженно цокнул языком: так и не смог принять человеческую форму полностью — все еще далек от идеала отца.       — Что ты такое?! — выкрикнул Крэйг. Севший голос, звучащий, как скрежет металла, выдал его страх, но он не замолчал. — Отвечай! Именем Господа, отвечай!       Твик сморщил курносый нос: услышал пастора, конечно, однако вниманием не удостоил. Кое-как переступая с ноги на ногу, он расположился в незнакомом пространстве.       — Угораздило, — буркнул оглядываясь. Его зрачки двигались по испещренным капиллярами глазам рвано, метались из стороны в сторону неестественно быстро. — Прямо в церковь… — Он издал подобие смешка и, несуразно шагнув вперед, наклонился, чтобы присмотреться к лежащему на полу грызуну. Запах его крови — запах, завлекший демона. Теперь уже он не был столь манящим, но Твик наверняка знал, какую жертву и кто принес…       В блеклом свете еще раскачивающейся люстры под потолком кажущиеся черными глаза обратились к Крэйгу.       — Ты призвал меня? — пристально разглядывая человека напротив, спросил Твик. — Я же… — Он, сосредоточенный на собственных мыслях, махнул рукой, пошатнувшись, и в ту же секунду сделался восторженным, как безвинный малыш. — Получилось, представляешь?! — воскликнул Твик.       Крэйг несмело опустил взгляд. Ему не хотелось верить собственным глазам, как не хотелось верить им в детстве, когда перед ними представало то, что ребенку видеть не полагается, однако сомнений не было: искалеченное, будто бы побывало в мясорубке, тело грызуна на полу — тело Страйпи, голова которой превратилась в лоскуток кожи с раздробленным черепом внутри.       — Я не мог… — просипел Крэйг, а праведность, не терпящая безосновательных сомнений, убедила,что мог, что мог и сделал это, и это сработало. Но разве ж Бог допустил бы подобное?!       Крэйг пошатнулся от накатившего вдруг бессилия: этот вопрос он задавал себе всю свою жизнь, однако сейчас ни один ответ, сводящийся к принятию воли Господней, не мог унять его смятения.       Какое-то время посвятив наблюдению за остолбеневшим пастором, Твик приблизился к нему на полшага. Его лицо изобразило некую не поддающуюся интерпретации эмоцию, а затем стало насмешливым, озорным даже.       — Бу! — выставив перед собой руки, Твик резко подался вперед.       Крэйг зажмурился, вздрогнув: ни на какую другую реакцию не хватило сил — страх вспыхнул и угас; и в темноте собственных век расслышал смех. Он не был зловещим — шкодливый и чертовски заразный смех ребенка. Впрочем, подобие ребенка и было перед ним (это стало очевидно): если отбросить вызывающие детали внешнего вид и некую своеобразность телодвижений — у него ебаный хвост, которым он шевелит, Крэйг, — перед ним подросток, старшеклассник, сделавший до ужаса правдоподобный костюм на Хэллоуин.       Твик перестал смеяться так же резко, как начал, — внезапная тишина показалась вязкой.       — Имей в виду, ты мне не хозяин, и исполнять твои желания, как в сказках, я не стану, — оскорбленно фыркнул он, отвечая на собственный вопрос, и Крэйг почувствовал, что легкая улыбка тронула губы, но спешно осадил себя за непозволительную развязность подле Дьявола, извинился перед Богом за свое сумасшествие. — Мой хозяин — это… — Твик осекся. Его лицевые сократились, пришедшие в движение конечности замельтешили. — Аргх! О черт! Он будет зол! — распсиховался он, засуетившись на месте. — Я… я должен сделать хоть что-то! — Он, передвигаясь то ли как человек, то ли как подбитый зверь, метнулся к двери.       Раскинув руки в стороны, Крэйг героически загородил проход и простился с жизнью на удивление легко, будто кто-то подсказал ему, что больно не будет: щелчок — и он обретет покой возле Бога. Не совладав с новообретенными ногами, Твик замер перед ним, едва не уткнувшись носом в грудь; насупившись, поднял полный негодования взгляд. Задрал голову, чтобы смотреть хоть сколько-нибудь в глаза (полусогнутые колени делали его еще ниже, чем был и без того).       — Не бывать Дьяволу на Земле! — исступленно взревел Такер.       — Дьявол? Я-то? — Твик, широко улыбнувшись, рассмеялся.       Несколько секунд звучал его непрерывный хохот, своей веселостью убеждающий Крэйга, что все же чокнулся, а затем, упокоившись, демон горделиво выпятил впалую грудь.       Такер непроизвольно скользнул взглядом по его тощему телу, абсолютно обнаженному, и поспешил стыдливо отвести глаза.       — Поверь, человек, тебе лучше позволить мне действовать, — напустив на себя до абсурда строгий вид (не умеет это плутовское создание без одежды, со всклокоченными волосами и хвостом быть хоть немного серьезным), отчеканил Твик.       — Уничтожитель! — с омерзением выплюнул Такер, упрямо смотря вверх и лишь изредка опасливо поглядывая на выражение лица демона.       Твик закатил глаза. Настолько по-человечески, что по спине Крэйга побежали мурашки:вот же лживая тварь!       — Узколобый увалень! — Юнец толкнул пастора в грудь, но сил не хватило даже на то, чтобы заставить того пошатнуться: видимо, прежняя мощь осталась лишь отголоском прежнего облика. — Я-то думал, люди не такие, какими кажутся…там. — Он многозначительно посмотрел себе под ноги и поднял хитро улыбающиеся глаза. — Святой отец, думаешь, Ад — сосредоточение зла, да? — заискивающе протянул он, подойдя ближе. Крэйг втянул носом его кисловатый запах, но с места не сдвинулся. — А если я скажу тебе, что преисподняя прекрасна, и мы, порождения Ада, любим ее так же сильно, как вы, люди, любите свой дом? Что если… — По его губам пробежал кончик игривого языка, и они растянулись в лукавой ухмылке, неожиданно сделавшей юношу более взрослым, более привлекательным и от того особенно… соблазнительным? — Что если ты будешь единственным, кто узнает истину о том, что же по ту сторону? Я расскажу… — Он манерно изогнулся, подвижный хвост задвигался плавно, призывно.       Стиснутые зубы Крэйга скрипнули.       — Искусить меня вздумал, бес?       Чарующее выражение сползло с лица демона, являя его неудовольствие.       — Если бы хотел, ты уже облизывал бы мои копытца. — Он притопнул голой ногой и, нахмурившись, то ли зарычал, то ли выругался.       Я уже в Аду. Эта мысль показалась Такеру лучшим объяснением происходящего. Только вот, если все же сей вздор взаправду, что делать?       — Не верю… — прошептал одними лишь губами Крэйг, но демон уцепился за услышанное, будто только и ждал чего-то подобного.       — Не веришь?! Ты же священник! Кому ж еще верить, если не тебе? — Твик развел руками и сам же отмахнулся от разговора. — Аргх! Плевать! Просто дай мне убраться отсюда!       Отказывающийся функционировать мозг, наконец, заработал. Крэйг тряхнул головой, чтобы развеяться после длительной напряженности хоть немного, и вдруг понял очевидное: демон не разглагольствовал бы возле него, если бы мог уйти. Получается, что…       — Ты… слушаешься меня?       Глаза Твика (серые, как грозовые тучи, а не красные, как костры Ада, — надо же) округлились.       — Зараза! — выпалил он. И повторил громче, сообразив, что дал ответ, который пастору знать не полагалось.       Крэйг позволил себе полуулыбку, но радоваться долго не смог. Мысли, как сорвавшиеся с поводка, забегали бешено: оставлять это существо в церкви ни в коем случае нельзя, да и неизвестно, на что оно способно без присмотра.       Крепко зажмурив глаза, Крэйг медленно поднял веки и почти осознал, что ему не мерещится.       — Жди здесь, — нерешительно скомандовал он, подобравшись.       Твик, скривившись, послушно замер.       Испытывая чувство, отдаленно похожее на непозволительное ликование, Крэйг поспешил вглубь помещения, скрылся за стеллажами. Отборная ругань, доносящаяся до слуха, оповещала, что монстр все еще подчиняется, что он покорен — это абсолютная удача! О том, сколь богохульно заключать сделки с демонами и радоваться этому, он подумает позже.       Вернувшись, Крэйг обнаружил Твика на том же месте, по-человечески скрестившим худощавые руки на узкой груди. Если бы не хвост и крылья за спиной, чуть трепыхающиеся, показался бы мальчишкой — молоденьким мальчишкой в кладовой церкви, что, к слову, пожалуй, хуже, чем присутствие здесь черта.       Стирая от волнения выступивший пот, грозящий застлать глаза, пастор протянул демону стопку пыльных вещей. Тот выдернул их из его рук, по-видимому, всецело разделяя нежелание контактировать, и, пряча любопытство за нарочитой обидой, расправил черное платье.       — Надевай, — приказал Крэйг. Кивком указал на мотающийся из стороны в сторону возле тонких голеней хвост. — Монашечьи одеяния скроют твое уродство.       Язык Твика звонко ударил нёбо.       — Что за...       — Последи за словами, отродье Сатаны! — рыкнул Крэйг, взялся за крест и, как сумел, убрал его под рубашку. — Да простит меня Всевышний… — Перекрестился.

***

      За стуком в дверь последовало томительное ожидание, вынудившее       Кайла осмотреться, невзирая на то, что он знал: ничего обнадеживающего на запущенной лужайке Марша не увидит. Судя по всему, тот не убирал ни листья по осени, ни снег зимой — все оказывающееся перед домом, смешавшись, превратилось в гнойную кашу; даже о наличествующем собачьем помете не потрудился позаботиться. Стэн никогда не был чрезмерно аккуратным — типичный мальчишка, иногда забывающий принять душ или сменить футболку после занятий спортом, и все же сейчас состояние двора говорило о нем не как о попросту неопрятном человеке, а как об алкоголике. Брофловски сокрушенно покачал головой, когда дверь, скрипнув на ржавых петлях, открылась.       — Кайл? — Этот удивленный тон…       Стэна всегда будто бы озадачивало и, вместе с тем, приводило в восторг существование Кайла Брофловски в принципе. Это не изменилось.       А вот выглядел он, однако, заметно лучше, чем вчера: почти тот же парнишка, что и несколько лет назад: брюнет с бледно-голубыми глазами, аристократически бледный, крепко сложенный, несмотря на нынешнюю худобу; эстетично отстраненный — эдакий мечтатель с особенной душой. И только следы длительных запоев отталкивают: прыщи на лице и обнаженной груди, кое-где — синяки неизвестного прохождения и мешки под глазами. Что же ты делаешь, Стэнли? Вопрос, который Кайл так и не задал ему, хотя поводов была масса: поначалу его поражала извечная угрюмость Стэна, позже — его нездоровые отношения с Венди, позже — его принципиальные ссоры с родителями и показательные попытки сбежать из дома (каждый раз возвращался); теперь — все в нем.       — Привет.       — Привет.       И ни слова больше.       Стало ясно, что разговор не клеится, да и воспоминание о Тестабургер (еще не Брофловски) сгубило уверенность Кайла. Говорить о ней, а он пришел именно за этим — другие причины не столь значительны, — оказалось труднее, чем он представлял.       — Я решил поздороваться и… — дружелюбно улыбнувшись, начал он и запнулся.И — что?Случайно заглянув в прихожую в поисках подсказок, Кайл отметил наличие женской обуви у порога — бинго! Родилась неплохая идея. — У нас вроде как новоселье, — выговорил, борясь с непривычной взволнованностью. Взгляд то и дело утыкался в углубление между выпирающими ключицами Стэна. — Может, ты и Триша заглянете к нам? Поужинаем. Поболтаем.       Стэн ласково улыбнулся, и на секунду показалось, что все хорошо, что предчувствуемый конфликт исчерпался, так и не возникнув.       — Представишь меня своей красавице-жене? — поинтересовался Марш. Уголки губ обоих опустились. — Ах, о чем это я? — Стэн театрально ударил себя ладонью по лбу, будто только вспомнил… — Мы же знакомы. Венди, да?       Трепетная радость улетучилась, сменилась горькой обидой, комом осевшей в горле. Кайл, глубоко вдохнув на четыре счета, протолкнул его в грудь — заболело там.       — Стэн, я понимаю, как это выглядит, и, поверь, я чувствовал бы то же самое, но…       — Но из всех девушек и парней на планете вы решили выбрать друг друга. — Та приторная улыбка, которую Стэн попытался изобразить, превратилась в злобный оскал. Он сощурился, демонстративно сжав кулаки: ему плевать, насколько угрожающим выглядит этот жест. — Может, вы начали это еще в школе? За моей спиной.       — Не говори ерунды! — Голос Кайл стал выше — ему пришлось поспешно взять себя в руки, чтобы не выдавать, что, мать вашу, оскорблен подозрениями лучшего друга:такого он мнения обо мне?— Я бы никогда…       — О, я вижу, как ты «никогда»! — сказанное словно бы оказалось кислятиной — Стэн плюнул под ноги Брофловски, брызги осели на его замшевых ботинках. Поделом!       Кайл стерпел. Стиснув зубы, вгляделся в пьяное лицо напротив. Человек, которого он считал лучшим и по-своему любил, — омерзителен.       — Стэнли, мне не нужны неприятности и, уверен, тебе тоже, — отчеканил он.       — И что же ты сделаешь, мозгоправ? — Марш, вскинув голову, сложил руки на вздувающейся от частых вдохов груди. Очевидно, завелся. Очевидно, держит себя в руках из последних сил.       — Ты не хочешь по-нормальному? — обреченно выдохнул Кайл. Лицо юноши перед ним исказило то же отвращение, что успешно демонстрировал и он. —Не можешь по-нормальному, да?       Стэн, шагнув вперед, заставил Кайла отступить на шаг, спуститься на одну ступень, но не более. Навис над ним.       — Вот только не лезь ко мне в голову после того, как влез в дырку моей девушки! — вместе с запахом перегара и десятка выкуренных сигарет вытолкнул из себя он.       — Полегче, Стэнли Марш, — просипел Брофловски, решительно вдыхая запах саморазрушения. О, Стэн пах так всегда. — Ты говоришь о моей семье.       — Зачем же ты приперся ко мне, раз у тебя семья?— Желчь сорвалась с языка каплями горячей слюны, упавшими на губы Кайла       — Подумал, что здесь мой лучший друг, — из-под нахмуренных бровей смотря на него, процедил тот. Грудь предательски задвигалась вверх-вниз. Позволить бы себе злиться так же сильно, как Стэн, но Кайл заставил себя успокоиться под мерный счет. — Ошибся. Мой друг пропал.       Стэн дернулся, как от пощечины.       — Так поищи получше в другом месте! — рявкнул он и, сделав пару шагов назад, захлопнул входную дверь, чтобы не двинуть по надменной физиономии рыжего ублюдка, в тот миг, когда Кайл развернулся, чтобы, показав ему затылок, уйти.       Прошагав в гостиную, Стэн, распираемый всколыхнувшейся яростью, схватил стоящую у дивана бутылку — пустая — и, взметнув руку, швырнул ее. Загрохотав, ударяясь о стену, она раскололась, звенящие в унисон с его отчаянным воем осколки посыпались на пол.       Схватился за журнальный столик и, рывком опрокинув его, разразился дьявольским смехом.       — Стэн… — с лестницы донесся взволнованный голос Триши.       — Отъебись! — взревел он сквозь истеричный хохот и слезы. — Отъебись, слышишь?! Я хочу, чтобы вас не было! Хочу, чтобы все вы подохли!