Эпитафия для нас

      — При всем уважении, отец Такер, ты рехнулся? — донеслось из динамика телефона. Крэйг поджал губы, дабы оставить без комментариев сие высказывание. Он, впрочем, был отчасти согласен с предположением собеседника. — Во-первых, не положено. Во-вторых, мэр ни за что не позволит невменяемому таскаться по городу. Да, технически Баттерс не является убийцей, но он все же осужден, а для нашего небольшого городка этого достаточно — без внимания его вылазка не останется, и каждый посчитает своим долгом вспомнить и порассуждать о смерти несчастной Маккормик. Ты разве забыл, что творилось в тот год?       Крэйг не забыл. Весть о том, что случилось с юной Маккормик, разнеслась по Южному Парку, кажется, еще до того, как трагедия произошла. После первого же крика Кенни, раздавшегося в ванной дома Стотчей, заставшего Лео возле своей сестры, половина города уже знала, что Карен умерла, и эта половина любезно поведала оставшимся приукрашенную пикантными подробностями историю. Гражданская ответственность, что уж: полиция предусмотрительно скрыла некоторые детали гибели молодой девушки, но великодушные жители додумали их… А вот то, что чувствуют Маккормики, вынужденные изо дня в день слушать пересуды и терпеть любопытствующие (ничуть не сочувствующие даже) взгляды, не взволновало никого. Пожалуй, только Крэйг Такер мог понять их, потому что ранее пережил подобное.       — В-третьих, ты подумал о Кенни, чувак? — словно бы прочтя мысли пастора, спросил сержант.       — Я только о нем и думаю, — выпалил Крэйг и смутился, прикинув, насколько неоднозначно звучит сказанное им, при том являясь абсолютной истиной. Пришлось замедлить шаг, чтобы унять ставшую излишне вольной фантазию: Кенни и его заигрывания сказываются на восприятии представлений Такера об их дружбе. — Потому я и обратился за помощью к тебе.       Послышался вздох.       — Крэйг, мы не друзья и никогда ими не были, — строго отчеканил голос. — А то, что мы учились в одном классе, не означает…       — Но именно ты арестовал Лео, — напомнил тот. Он остановился напротив церкви, окинул взглядом величественное строение, увенчанное золотым крестом. За ней — кладбище, разросшееся настолько, что особенно массивные каменные надгробия видны теперь и с улицы. — Вспомни, в каком состоянии он был. Безумие — страшнейшая из болезней, и, если в наших силах облегчить его страдания, мы обязаны помочь. Таков закон, как тот, которому служишь ты, так и тот, которому служу я.       На какое-то время воцарилась тишина, здесь нарушаемая лишь шумом ветра и пением птиц, расположившихся на покачивающихся ветвях еще голых с зимы деревьев.       — Черт с тобой, Такер, — выплюнул сержант и полушепотом не слишком внятно извинился за вырвавшееся. — На обеде заскочу к кое-кому, после чего, так и быть, навещу Стотчей. Осмотрюсь, как это у нас, копов, принято.       — Храни тебя Бог, — выдохнул Крэйг.       — Ага.       Неприметный двухэтажный дом, в котором последние несколько лет жил Крэйг, в прошлом принадлежал отцу Макси. Тот отстроил его близ церкви, чтобы храм Божий всегда оставался под надзором. Юный Такер, только начавший путь к абсолютной вере, часто напрашивался в гости, готовил тексты проповедей здесь, используя обширную библиотеку, завтракал, обедал и ужинал — тоже, объясняя свою навязчивость желанием быть ближе к Господу, чем несознательно лишал себя необходимости проводить время с матерью. Он ухаживал за ней ровно столько, сколько было нужно для осуществления ею полноценной жизнедеятельности, а сейчас корил себя за недальновидность: Трише, в силу возраста оставшейся жить с ней, также требовалось внимание — неудивительно, что, не нащупав ладонь брата, которую ему следовало бы протянуть, она доверилась первому встречному, не отговорившему ее напиваться, а утянувшего на дно той самой бутылки, до которой она впервые добралась в местном баре.       Пошарив по карманам пальто, Крэйг достал ключи и открыл дверь. Его встретил сухой запах деревянных стен небольшой прихожей со сдержанным интерьером, не вмещающей ничего, кроме самого необходимого.       Не сняв верхнюю одежду, а только разувшись, Крэйг поставил портфель на тумбу, открыв, бережно извлек из него Библию и остальные книги, которые брал к Лео, сложил их стопкой рядом, и вдруг непроизвольно содрогнулся, в растерянности уставившись на оставшийся на дне блокнот, который тот отдал ему. Кровь прилила к лицу, обожгла лоб и щеки. Глядя на обложку из искусственной кожи без каких-либо надписей и изображений, на желтоватые листы, неплотно прилегающие друг к другу, он попытался сообразить, насколько отчетливо помнит, что выбросил его. Вроде бы… С обоснованным сомнением пришло относительное спокойствие: значимости этой вещи Крэйг не придал, у него не было желания всенепременно избавиться от нее, да и, по правде, мысли были заняты Маккормиком, поэтому в теории он мог лишь подумать о том, чего все-таки не сделал. Пожалуй, так и было.       Расслышав приветливый свист, Крэйг отвлекся от бессмысленных рассуждений: пытается опровергнуть то, чего попросту не может быть.       — Иду, — тепло улыбнулся он. Убрав тетрадь Стотча в один из       внутренних карманов портфеля, внимательно посмотрел на нее, чтобы впредь не убеждать себя в достоверности воспоминаний, застегнул молнию и направился в гостиную, откуда теперь уже доносилось требовательно повизгивание.       В клетке, стоящей на журнальном столике, то ли свистя, то ли мурлыча, хозяина ждала трехцветная морская свинка.       — Ну здравствуй, старушка. — Крэйг сел на диван и, ласково погладив прутья клетки, открыл ее.       Эта девочка оказалась долгожительницей. Предыдущие его питомцы, покупаемые родителями, умирали довольно рано. Крэйг понял это в сознательном возрасте, когда все же смог увидеть отличия на фотографиях, казалось бы, одной и той же свинки. Нынешнюю Страйпи он купил сам, когда пребывание дома стало невыносимым: полоумная мать, истеричная сестра; она стала его маленькой отрадой — комок причудливо смятой шерсти, за которым нужно ухаживать, которому можно смело дарить свою любовь.       Привстав, Крэйг погрузил обе руки в клетку, ловко подхватил Страйпи и вытащил. Острые коготки, венчающие короткие пальчики, едва ощутимо царапнули кожу. Зрение подводило немолодое животное, поэтому ее мышцы расслабились только тогда, когда удалось уловить знакомый запах.       Крэйг знал, что, к сожалению, Страйпи осталось немного: она стремительно худела и все чаще отказывалась от еды и питья. Впрочем, это не могло омрачить искреннюю радость Такера от общения с живым существом, которое привязано к нему, — ничто земное не делало его более счастливым, чем эти мгновения. Он приблизил зверька к лицу и, позволив пощекотать нос усиками, весело усмехнулся.       Идиллию безжалостно нарушил телефонный звонок. Аккуратно опустив Страйпи на диван, за тканевую обивку которого она с удовольствием зацепилась коготками, Крэйг достал из кармана брюк телефон и почувствовал себя плохо, увидев имя Кенни на экране. Умиротворение сменилось взволнованностью: предстояло сказать ему о своем решении допустить Лео до могилы Карен — одна лишь мысль об этом вызывала нервную тошноту.       — Кен…       — Крэйг, дуй сюда! — прокричал тот. — Твои мать и сестра сейчас поубивают друг друга!

***

      Дом Брофловски остался прежним, потому, заполняя шкафы и гардеробы, расставляя разнообразные безделушки по полкам, Кайл испытывал приятную ностальгию: здесь он был пытливым мальчишкой, готовым нарушать правила ради новых впечатлений, здесь, со справедливым отцом, чуткой матерью и младшим братом, развитым не по годам, он провел детство, которое заслуженно считает счастливым; а вернулся сюда теперь уже со своей семьей. Эти мысли воодушевляли настолько, что Кайл, не замечая того, начинал улыбаться, как только обнаруживал женскую одежду, украшения, косметику и предметы личной гигиены супруги в планомерно пустеющих чемоданах.       Когда родительская спальня стала спальней молодых Брофловски, выдержанной в голубых, как глаза его избранницы, тонах, Кайл занялся гостиной. Пару свадебных фото разместил на стене, которую прежде занимали его фотографии и фотографии Айка, их благодарственные грамоты за выдающиеся успехи в учебе и спорте. А вот для оставшейся в руках старой фотокарточки, на которой был запечатлен его класс, Кайл не поспешил найти место. Взглядом скользнул по юным лицам мальчишек: Баттерс — самый улыбчивый (говорят, у него серьезные проблемы со здоровьем), Клайд, Крэйг (Кайл застал те дни, когда город сотрясло известие о случившемся с ним); вот самодовольно ухмыляющийся Картман — жиртрест (любопытно, что с ним стало), вот Бебе и Венди (их дружба закончилась, когда интерес к парням перестал быть детской забавой). И они…       Стэн обнимал Кайла на всех совместных фотографиях: за плечи, за талию; если нельзя было, едва заметно касался его ладони мизинцем — трепетный ребенок, остро нуждающийся в прикосновениях к тем, кого любит. Став подростком, от своей привычки Марш не отказался, хоть и было заметно, как он одергивает себя, чтобы не ставить лучшего друга в неловкое положение. А Кайлу, по правде, нравилось, несмотря на то, что смущался до покраснения ушей. Он старался игнорировать свои предвзятые измышления о том, как их близость выглядит со стороны, всячески оберегал то светлое, что было между ними, никогда не отталкивал…       И все же он ранил Стэна так сильно, как не ожидал, сказав, что уезжает: родители подобрали для него и брата перспективные учебные программы и совместно с детьми приняли непростое решение расстаться с Южным Парком.       Кайл готовился к истерике Стэна, в красках представлял их ссору, мысленно он с десяток раз проговорил с десяток аргументов в свою защиту, однако тот, скрыв разочарование и боль за доброй улыбкой, пожелал удачи, пообещал звонить... Что ж, все его сказанные с великодушным спокойствием слова оказались пустым звуком. Свое обещание Стэн не сдержал. Увидев его сегодня, Кайл наконец понял почему: всегда чуть более слабый, чем остальные, Стэнли Марш попросту предпочел не утруждать себя неудобной дружбой — куда как сподручнее пить, с кем придется, спать, с кем придется. А если ему ни к чему общение с тем, кому был дорог, то почему их так называемая дружба должна быть важна кому-то еще?       Сделав неутешительный вывод, Кайл поставил фотографию на комод, вооружился тряпкой для уборки, ручным пылесосом и, увлекшись, с легкостью забыл о своих переживаниях.       По прошествии пары часов трель телефона заставила его не нарочно дернуться и затылком встретиться с днищем журнального столика, под которым, стоя на коленях, дотошно мыл пол.       Кое-как выкарабкавшись, он, оставаясь на четвереньках, потер ушибленное место и потянулся за мобильником. Емкое «мой ангел», высветившееся на экране, ускорило все процессы в его организме: сердце заколотилось, он вдруг понял, что голоден, что давно не был в туалете, почувствовал, в конце концов, что устал — натруженные мышцы рук, оказывается, ноют.       Преждевременно улыбнувшись, Кайл выпрямился и начал разговор с вопроса:       — Да? — Перед глазами поплыло.       В ответ расслышал радостный женский смех.       — Да, Кай. Да!       Не заметив, как добрался до дивана, Кайл упал на него и запустил еще пахнущую моющим средством руку во взмокшие от пота волосы.       — Не шутишь? — проведя ладонью по неумолимо розовеющему лицу, уточнил он. От улыбки, растянувшей рот, заболели щеки.       — Стала бы я шутить о таком? — улыбаясь голосом, отозвалась девушка.       — Мне… — Кайл с восторгом отметил, что горло перехватило, — незнакомые ему прежде эмоции, настолько сильные, что хорошо и плохо одновременно, вызвало короткое «да», сорвавшееся с мягких губ, которые любил трогать кончиками пальцев, целовать. — Я должен позвонить маме! — встрепенулся он. — Она так обрадуется…       — Я сама, — своей непоколебимой рассудительностью осадила его супруга. — У меня есть время до вылета, так что с удовольствием отвечу на миллион ее вопросов о том, когда и как. — Она вновь звонко рассмеялась.       Не справляясь с распирающим изнутри чувством, Кайл поднялся с места, прошелся по гостиной.       — Когда ты приедешь?       — Я почти добралась до аэропорта. Перелет займет не больше четырех часов. В Денвере возьму такси — и к тебе. — Они тепло улыбнулись друг другу. — Кайл, не готовь без меня, ладно?       — Только не говори, что теперь тебя тянет на еду из Гань-Вань-Чи.       — Нет! — возмутилась девушка и поддержала его смех. — Я хочу приготовить праздничный ужин из тех продуктов, которые мне полезны. Я уже нашла столько необычных рецептов! — Ее воодушевление приятным теплом растеклось по груди Кайла. Он вдруг осознал, что его возлюбленная стала по-настоящему счастливой, когда он сделал ее миссис Брофловски, когда благодаря его выбору она оставила работу и шумный Нью-Йорк, чтобы в важный момент посвятить себя себе. И он дал бы ей больше — преподнес бы весь мир, если бы мог!       — Но ты же наверняка устанешь с дороги…       — Поэтому займись обустройством нашей спальни.       — Уже. — Кайл взялся за перила, собравшись подняться наверх, чтобы еще раз убедиться в том, что комната выглядит безупречно, когда загудел дверной звонок. Он с безотчетным беспокойством глянул на входную дверь. Жители города, конечно же, прознали о его приезде, но прийти так сразу мог только один человек… — Созвонимся позже? — бросил он, отходя от лестницы. — Нежданные гости.       — Целую.       Убрав телефон в карман, Кайл на вдохе распахнул дверь, недоумевая, почему трепещет перед встречей со Стэном (знает же, что увидит пропащего алкаша, а не мальчика с большими глазами, обрамленными угольно-черными ресницами), и его взгляд, с каждой проходящей секундой становящийся все более удивленным, уткнулся в ослабленный галстук на чужой широкой груди.       — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу тебя здесь снова, — губы человека напротив расползлись в нарочито приветливой улыбке. — Кайл Брофловски собственной персоной! — Стерев с лица фальшивый восторг, Картман снисходительно хмыкнул и внимательно изучил юношу перед собой, скользя придирчивым взглядом вниз-вверх. — У тебя такое лицо, будто нам десять, и я в очередной раз наведался к твоей маме.       Кайл выдохнул смешок и под напором бывшего одноклассника, решительно шагнувшего вперед, отступил, любезно распростирая руки в приглашающем жесте.       — А ты ничуть не изменился, — констатировал он. Соврал: Эрик Картман изменился почти до неузнаваемости. Вот только в то время, как Марш расковырял все имеющиеся на теле язвы, Картман скрыл недостатки опрятным внешним видом (его даже мерзким толстяком не назвать — взрослый мужчина в весе, гармонично сочетающемся с крупными чертами лица) и высокомерной чопорностью — не скажешь, что глупец и мудак. — Откуда узнал, что я здесь? Следил? — закрыв дверь, Кайл скрестил руки и прислонился к косяку, наблюдая за незваным гостем, въедливо изучающим окружающее пространство. Не разулся даже… Эрик прав: будто бы не было десятка лет разлуки — все, как прежде, и только локации стали меньше.       — Следил, — безропотно признался Картман. — Следить за каждым в городе — моя работа, знаешь ли. — Запустив руку в карман брюк, он извлек оттуда цвета золота полицейский значок.       Кайл подался вперед, чтобы разглядеть, не подделка ли, но даже тон Эрика не казался хоть сколько-нибудь шутливым, и держался он соотвественно статусу. Ухмылка, приподнявшая уголок губ Брофловски, сползла, он моргнул несколько раз и выдохнул почти ошалело:       — Сержант Эрик Картман? — Тот безучастно кивнул, поправив покоящийся на плече пиджак. — Вот так сюрприз! — не скрывая своего изумления, воскликнул Кайл. — Знаешь, звучит здорово!       Эрик, изогнув брови, скосил на него темные глаза.       — Думаю, никто из наших тебе еще не сказал, что ты стал таким сладким — аж проблеваться тянет.       Кайл лишь отмахнулся от него: мол, язви — оба знают, что рады видеть друг друга. Опустившись на диван, он постучал по месту рядом с собой, приглашая присоединиться. Картман помедлил, раздумывая, но, в последний раз бросив взгляд на фото одноклассников, все же сел неподалеку.       — Счастливая семейная жизнь так сказалась на тебе? — подметил сержант. И ответил на вопросительный взгляд: — Да, я, разумеется, в курсе.       — Я только что узнал, что совсем скоро моя семья станет больше, — старательно поджимая улыбающиеся губы, признался Кайл и, когда Эрик приподнял бровь, легко стукнул того по крепкому плечу. — Не думал, что именно ты застанешь меня в такой момент.       — Как трогательно, — участливо кривя лицо, промурлыкал Картман. — В этих стенах раздастся топот ножек маленьких Брофловски, да? Что ж, я рад, что в моем городе станет больше еврейских детишек: так скучал по искренне бескорыстным личикам на детских площадках.       Кайл распознал сарказм, но заострять не стал: настроение не то, да и ясно, как день, что Картман задирает его по привычке — это даже умиляет.       — А что же насчет твоего супер-лучшего друга? — вдруг посерьезнев, спросил Эрик. Улыбаться не перестал, но тон его сделался прямо-таки ледяным — профессиональный навык? — Со Стэном ты поделишься радостной новостью?       Поежившись, Кайл облокотился на колени, потер ладонями щеки в безнадежной попытке смахнуть внезапную тоску.       — Не уверен. Стэн, он… — Повернув голову, Кайл посмотрел во внимательно наблюдающие за ним глаза. — Что с ним стряслось, Эрик?       Картман нахмурился, но лишь на миг. Придав себе относительно непринужденный вид, он поднялся, неспешно приблизился к комоду и поднял стоящую на нем рамку с фотографией.       — Как думаешь, что сделало его таким? — его вопрос повис в ставшем более плотным воздухе. — От него, как от прокаженного, отвернулись все: родители, которые принимали, несмотря ни на что, девушка, которая симпатизировала ему, лучший друг, который обещал быть рядом до конца. Едва ли он понял, почему так сложилось, едва ли винит кого-то, кроме себя. — Картман безрадостно хмыкнул себе под нос. — Стэн — это война. Со всеми и с собой.       — А ты? — прищурившись, спросил Кайл. — Ты отвернулся от него тоже?       — Я… присматривал за ним.       Будто возмущенный чужим безразличием к другу, Брофловски вскочил с места, возвысился над Картманом, встав напротив.       — Выходит, тебе тоже не понравилась эта его ранимость? — с жаром выпалил он, однако тот не помог ему оправдать самого себя.       — Эй, это не одно и то же, ясно? — поучительно подняв указательный палец, чуть ли не уткнувшийся в подбородок Брофловски, он повысил голос. — Ты и я не одно и то же для Стэна. — Спрятав руку в карман, Картман огляделся и заговорил сдержаннее: — Чувак, если ты хотя бы в половину не такой заносчивый, как кажешься в окружении всех этих побрякушек, — он кивком указал на особенно вычурные детали интерьера, — то постарайся быть с ним… мягче, что ли. — Вздохнув, сжал пальцами переносицу, как при головной боли. — Гейство какое-то…       Лицо Кайла сделалось задумчивее и оттого угрюмее.       — Знаешь, столько лет прошло, а я все не могу понять, что же движет тобою.       Картман механически улыбнулся только уголками губ и направился к выходу.       — Милый Кайл, не всем повезло обзавестись семьей, как тебе, не у всех, как у тебя, живы родители, имеются друзья, приятели. — Скинув с плеча пиджак, он просунул руки в рукава. — У меня есть работа, и я выполняю ее хорошо, чтобы не закончить вонючим бомжом. — Одернув лацканы, Картман взялся за дверную ручку. — Мне совсем не хочется выезжать сюда из-за ваших с Маршем конфликтов, а они будут, если продолжишь в том же духе.       — Кстати о работе… — В пару шагов настигнув Эрика, Кайл преградил ему путь и чарующе улыбнулся: — Мне не помешало бы узнать, кто чем живет в городе, чтобы предложить свои услуги. Думаю, ты в курсе, что я…       — Психотерапевт, — договорил за него Эрик и, невзирая на помеху, решительно открыл дверь. — Не при исполнении я мог бы рассказать кое-что интересное, но чем ты заманишь меня на неофициальную встречу, Брофловски? — Напоследок метнув в сторону одноклассника ехидный взгляд, он прошел мимо него.       — Можем как-нибудь выпить! — вдогонку крикнул Кайл. — За мой счет.       Ухмыльнувшись, Картман покачал головой: дешевый прием.       — Пойдет, — все же согласился он.

***

      Крэйг приблизился к родительскому дому в тот момент, когда входная дверь, ударив бетонную стену, настежь распахнулась, и прохладу улицы пронзил вырвавшийся наружу пожар. Триша — яркая, с пунцовеющими чуть что щеками и непокорными подстать характеру рыжими волосами походила на неукротимый огонь, когда ее грусть, разрастаясь, становилась плачем, плач — истерикой. Будучи ребенком, она могла, задыхаясь, рыдать часами — ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы разбить материнское сердце и получить заветную ласку. Повзрослев, она стала менее обидчивой, но не менее эмоциональной — теперь злость является выражением ее грусти, а жар все так же осязаем.       Тяжело шагая, она попыталась влезть в кожаную куртку, но, запутавшись в рукавах, отшвырнула ее, свирепо скомкав.       — На хуй! — выпалила она и обернулась к матери, уже доковылявшей до двери. Согнувшись от злости, точно гарпия, вытянула руку и ткнула в лицо той средним пальцем. — И ты — на хуй! Мразь! Лаура, закатив глаза, будто в припадке, заверещала в ответ, ее визгливый голос пронесся по безмятежной улице, как первый порыв ветра перед ураганом. В некоторых окнах зашевелились занавески, замедлились шаги привлеченных шумом прохожих.       Махнув рукой, Триша развернулась на каблуках и, решительно устремившись прочь, уткнулась раскрасневшимся лицом в грудь брата. Сразу же оттолкнула его от себя, порывисто ударив кулаками, но отступила сама, когда поняла, что расстояние между ними не увеличилось.       — Доволен?! — выкрикнула она, уставившись на его кажущееся безмятежным лицо. Ее же — алое, а дышит она так часто, что раздувающиеся легкие, кажется, вот-вот лопнут. — Я провела время с любимой мамой — теперь ты отъебешься?       Выступившую над нижним веком каплю она смахнула тыльной стороной ладони и продолжила смотреть на Крэйга без слез — лишь гневаясь и безмолвно укоряя.       От ее взгляда, вида ее надутых щек и сжатых в тонкую полосу губ Крэйгу стало физически больно: она смотрела на него с ненавистью — снизу вверх — всегда с тех самых пор, как их семья развалилась.       — Триш, я… — растерялся совсем. Словно время обратилось вспять, и он стал тем обескураженным мальчиком у лестницы, сверху наблюдающим за тем, как о ступени с треском ломается все самое ценное.       — Это все твоя вина! — проорала Лаура. Она, хромая, спешно приближалась к детям. Ее движения были резкими, ломаными, как у шарнирной куклы, и каждое, судя по выражению резко постаревшего лица, приносило ей боль. — Дрянь! Мелкая шалава! — выплюнула в спину дочери. — Ты не вставала с коленей отца и лезла целоваться даже тогда, когда волосы между ног отрастила!       Безумие на перекосившемся омерзением лице Триши стало точно таким же, как сумасшествие Лауры, их острые черты обрели пугающее сходство. Крэйг мысленно отшатнулся от обеих — бесы, и, оцепенев, смог лишь сместить взгляд на возникшего в проходе Кенни.       — Мам, ты в своем уме?! — выкрикнула младшая Такер, повернувшись к той. — Ты вообще понимаешь, кого защищаешь?! Почти бегом преодолев расстояние до них, Кенни осторожно коснулся напряженного женского предплечья, ожесточенно вдавливающего костыль в асфальт.       — Миссис Такер, вам лучше вернуться… — Он выразительно огляделся в попытке донести, что на нее пялятся излишне любопытные зеваки — бессовестные твари, жадные до зрелищ, однако она выдернула свою руку из его, едва позволив тронуть, пошатнулась. Отчего-то магия Кенни работала небезукоризненно: не всегда и не на всех.       — Ты отняла у меня семью!       — Да пошла ты!       Вздернув подбородок, Триша подняла руку, чтобы на прощание показать матери излюбленный жест, но та вдруг подалась вперед. Загремел упавший костыль. Напрягшиеся пальцы старшей Такер впились в лицо младшей.       Сквозь животный вой и звуки борьбы пробился истошный вопль Триши. Она зашагала назад, но мать присосалась к ней, будто пиявка, — к ее глазам, нещадно сминаемым сухими подушечками больших пальцев, к мягким щекам, в которые безжалостно впились ногти.       Секунда ушла на то, чтобы справиться с оторопью, а в следующую Крэйг сжал тонкие запястья Лауры, вклиниваясь между смыкающимися, точно клешня, женскими телами. Заболели уши. Триша кричала так, что… Господи, он не слышал, чтобы кто-то кричал так!       — Мама! — в заплывшее яростью лицо рявкнул он, отрывая ее пальцы, обретшие вдруг колоссальную силу, от лица сестры.       — Блять! Держи ее, Крэйг! — донеслось до слуха, когда руки Кенни обвили женскую талию.       Один отпихнул, другой дернул на себя, и визжащая конструкция, наконец, распалась.       Продолжая кричать, Триша спрятала лицо в ладонях, непроизвольно опустилась на корточки, тут же выпрямилась — и так несколько раз. Лаура, вцепившись в ноющее бедро, привалилась к груди Кенни. Она продолжала с потоком оскорбительных слов исторгать желчь, пока он старательно волочил ее, словно тяжелый мешок, к дому. Крэйг ее не слышал — ничего не слышал, кроме плача сестры. Он поймал ее, бездумно мечущуюся из стороны в сторону, и сердце разорвалось, когда одна ее рука с силой сжала его плечо. Скривленным, мокрым от слюней ртом она проговорила что-то невнятное, то жмуря, что есть силы, то растягивая пальцами стремительно синеющие веки.       Крэйг потянул ее за собой.       — Пойдем, — сказал и почувствовал, как истерично дрожат связки. — Пойдем скорее…       Триша громко всхлипывала. Звездочки кровоподтеков на ее алых щеках заблестели под дорожками слез; к ладони, теперь уже бережно касающейся воспаленного лица, прилипли размазавшиеся по коже сопли. Не замечая чужих взглядов, Крэйг завел ее в дом и про себя поблагодарил Кенни за то, что тот сумел справиться с его матерью — ее ворчание разносилось по дому, но было приглушенным и не таким свирепым, как прежде.       Игнорируя пробирающую все тело дрожь, накатывающую волнами, как приступы озноба при лихорадке, Крэйг сопроводил сестру до ванной. Как только в небольшом помещении зажегся свет, она кинулась к раковине, вырвавшись из рук брата. Под звуки зашумевшей воды, хлынувшей мощным потоком, Крэйг закрыл дверь и, чтобы унять ужас, коснулся пальцами лба, плеч, креста под рубашкой… Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе.       Когда раздался протяжный стон Триши, он заставил себя обернуться к ней. Моргая быстро-быстро, она пыталась смотреть на плещущуюся струю воды перед собой сквозь опухшие веки. С еще багрового лица капало на часто вздымающуюся грудь.       — Она… — Крэйг кашлянул, чтобы протолкнуть вглубь что-то острое, вставшее поперек горла. — Она не в себе, ты же понимаешь.       — Прощаешь ее? — хмыкнула Триша. Ее голос перестал быть узнаваемым, огрубев. Она приложила мокрую ладонь ко лбу и судорожно втянула воздух сквозь зубы. — Ты и отца простил, да? — Ее слова — точно пощечина. Крэйг дернулся. — Мученик, блять! Сколько ты терпел, Крэйг? И ради чего? Тебе, может, нравилось?       — Нет. — Он сжал кулаки, и, показалось, кто-то столь же сильно стиснул в горячей ладони его сердце. — Это было моим адом — ты не должна была там оказаться.       — Хватит! — вдруг взревела Триша, остервенело сжав края раковины. — Хватит этого метафоричного дерьма! Хватит говорить так, будто ты справился! С этим невозможно справиться, Крэйг! Считаешь, что совершил подвиг, когда сказал матери, что происходит? Так вот знай: я ненавижу тебя за это! — Триша безотчетно сжала края футболки, ее костяшки побелели. — Я ненавижу всех людей, живущих в этом сраном городе, и свою жизнь ненавижу тоже! Можешь требовать от меня послушания, смирения — любое священное дерьмо. Мне плевать! — истошный вопль отнял последние силы. Она захрипела: — Знаешь, лучше бы я вообще не рождалась, чем все это...       — Не говори так…       Триша плюнула себе под ноги, тем самым выразив свое отношение к услышанным словам. Крэйг вперил бездумный взгляд в ее плевок, растворяющийся в брызгах воды, оставшихся на полу, и отчетливо ощутил слабость, подламывающую колени. Робкий стук в дверь прервал тишину. Кенни заглянул внутрь через небольшой просвет.       — Все хорошо? — дежурно спросил он, мельком глянув на Тришу; задержал взгляд на лице Крэйга, но наблюдать за тем, как дрожат плотно сжатые челюсти того оказалось слишком мучительно… Кенни отвлекся, обратившись к девушке: — Я позволил себе позвонить Стэну — он скоро будет здесь, заберет тебя.       Триша, скорчив недовольную гримасу, пожала плечами и, выключив воду, вышла.       Крэйг не шевельнулся. Ее «может, нравилось?» изъедало душу.       Может, нравилось…       В то утро Крэйг чувствовал себя… странно. С миром, в котором он жил, что-то случилось, и теперь функционировать в нем тяжелее, чем прежде: даже пережевывание приготовленного мамой тоста со сливочным сыром и джемом требует титанических усилий, а мысли в гудящей после ночи без сна голове такие вязкие, что он буквально спотыкался о них и закашливался снова и снова, тщетно пытаясь вытолкнуть из себя хоть слово.       Происходящее в его комнате не было чем-то правильным — любой подросток понял бы сразу... Он же понял, когда пижамные штаны сползли с худых бедер, по голеням, преодолев острые коленки, — к щиколоткам, на которых остались смятым комком. Крэйг и рад бы убедить себя, что не хотел их снимать, но он сделал это добровольно в ответ на непринужденную просьбу показать, каким вырос. Сказалось ли желание угодить отцу, похвастаться своей покладистостью, или же какое-то особое колдовство, проникшее в темную комнату вместе с запахом его геля для бритья, его только-только выступившего пота...       Разум затуманило незнакомое ощущение, похожее на сонливость при легком опьянении (так он почувствовал себя, когда одноклассники впервые угостили пивом: выпил целую банку и захотел спать). Дурманящий полушепот отца и его внимательный взгляд, изучающий и восторженный, словно он увидел перед собой что-то поистине прекрасное, лишили остатков критичности. Крэйгу нравилось, как он смотрит, нравилось как-то по-новому смущаться, наблюдая за его темными зрачками и блаженной полуулыбкой, не предназначавшейся больше никому. Так у них появился мужской секрет — у всех отцов и сыновей он есть, да?       Когда руки папы помогли Крэйгу согнуть колени и погладили его по бедрам: с внешней стороны и особенно нежно — с внутренней, ему пришло в голову закричать, позвать на помощь, и он почти сделал это, набрав воздуха в легкие, но шумно выдохнул и испугался звука, поселившегося в груди. Удерживая его в себе, Крэйг мог только дышать, следя за блестящими, как во время болезни, глазами отца. А оказавшиеся предельно проворными шершавые наощупь пальцы Томаса прямо-таки подчинили себе покрывшуюся мурашками кожу. Юное тело отзывалось на каждое их прикосновение напряжением, легкой судорогой. Похоже на необычный массаж.       Крэйг обманывал себя. Он согласился с отцом, когда тот сказал, что это — любовь. Большая теплая ладонь того легла на оголенный пах, под ее тяжестью Крэйг оробел и уже не обрел контроль над ситуацией.       Папа делал все сам, сжимая постепенно твердеющий пенис, двигал рукой совсем не так, как умел Крэйг. От его прикосновений было тепло, было… приятно? И вдруг ему стало легко от того, что страх перестал быть только его, что кто-то родной помогает справиться. Это же проявление любви, верно? Несмотря на то, что неловко и немного больно, когда отец дергает член слишком резко, делая глубокий вдох ртом.       Крэйг густо покраснел, не нарочно вспомнив, с каким упоением кончил. В первые секунды будто бы увидел новую галактику…       — Ешь, — мягко скомандовала мама. Он послушался, открыл было рот, но сразу же сомкнул челюсти. Ему все еще неловко, как стало в собственной кровати. И жарко настолько же — пришлось, как тогда, махнуть рукой возле лица, стереть пот с висков.       — Ты меня все еще любишь, Крэйг? — спросил Том, вытерев перепачканную спермой руку об одеяло. Он отвел взгляд от осоловелого лица разбитого первым оргазмом сына, и сердце Крэйга, исступленно бьющееся о грудную клетку, как выброшенная на берег рыба, застучало тревожнее. Папа, смотри на меня!       Внутренне сжавшись от ужаса, Крэйг поспешил сесть. Ноги все еще дрожали, а разлившиеся по паху липкие капли, щекоча, устремились к мошонке.       — Конечно! — с жаром прошептал он.       Отец посмотрел на него с сожалением, и Крэйгу во что бы то ни стало захотелось стереть вину с его лица. Томас Такер не виноват в случившемся! Кто угодно, но не он, ведь виновный не смотрел бы так…       — Все хорошо, пап, — Крэйг попытался улыбнуться, пододвинувшись ближе. Не сдержался и взял его руку в свои, чего не позволял себе прежде: он же взрослый.       — Я волнуюсь за нас, сынок, — с болью проговорил Том, глядя на взволнованное лицо ребенка. — Помоги мне справиться с этим. Откусанный кусок встал поперек горла, Крэйг кашлянул и поймал на себе укоризненный взгляд матери.       — Не заболел? — спросила строго, но небезучастно. Обеспокоена. Пожалуй, известие о случившемся в комнате сына обеспокоило бы ее куда сильнее.       Лаура подошла ближе, и ее рука, чуть встрепав волосы, легла на ледяной лоб Крэйга. Он, старательно избегая ее проницательных глаз, заставил себя проглотить прожеванное и почувствовал тошноту. Горло, кажется, все еще саднило…       Крэйга замутило уже тогда, когда ослабли завязки домашних штанов отца, когда он увидел его стоячий член, более толстый и более морщинистый, чем его собственный, и почувствовал специфический запах. Ноги подкосились, на мгновение он поверил, что вот-вот упадет. Может, лучше бы упал.       — Не бойся, ладно? — ласково произнес Томас, протягивая ему большую руку. Крэйг вложил свою ладонь в его, под напором другой, легшей на плечо, опустился на колени.       Все дальнейшее точно не должно было случиться. Крэйг не должен был брать член отца в рот, а тот не должен был пихать его до горла, протяжно постанывая в кулак, пока пальцы его свободной руки сминали волосы сына.       Крэйг вздрогнул, когда ощутил их прикосновение вновь. Папа ненавязчиво потрепал его по голове, очутившись на кухне.       — Как дела, космонавт? — Он не знает, что о космосе сын больше не подумает ни разу.       Крэйг, борясь с закостенелостью, поднял глаза, из-под нахмуренных бровей посмотрел на родителей. Томас, тронув за локоть, поцеловал Лауру в лоб и, непринужденно продолжив о чем-то говорить, заглянул в холодильник.       — Твои сэндвичи на верхней полке, — сообщила ему она и вернулась к разделочному столу.       — Ма-а-ам, — сонно протянула Триша, едва возникнув в проходе. Она вальяжно развалилась на ближайшем стуле, уронила голову на стол. — Сделай мне кофе.       — Сама, — беззлобно приказала та, не отрываясь от приготовления порции завтрака для дочери.       — Побереги здоровье, — с заботливой строгостью распорядился отец.       Триша проворчала в ответ что-то невразумительное.       Крэйг опустил взгляд и зажмурил выжигаемые слезами глаза. Он так ничего и не сказал этим утром.

***

      — Ну и пусть, — буркнул Стэн, зашвыривая остатки надкусанной колбасы в бумажный пакет, который по возвращению домой освободил только от бутылок пива (их он потрудился убрать в холодильник, а с остальным разберется Триша). — Пусть-пусть! — повторил громче, пытаясь убедиться, что ему все равно. Хлопнув себя по коленям, он поднялся с дивана. — Я закончил общественный колледж и какой-то дохуя пафосный университет, — запищал, из рук вон плохо пародируя голос Кайла. — Я очень успешный и очень важный — посмотрите, какая пиздатая у меня тачка и какой прикид. — Он дернул дверцу холодильника. Тот угрожающе накренился. — Ах да, еще я, блять, женат! — Сморщив нос, будто почуял запах гнили, а именно ею несло от слов Брофловски, Стэн потянулся за бутылкой. — Пошел ты, Кайл… — прозвучало буднично. Привычно.       С этим «пошел ты» в мыслях, но не на языке Стэн навсегда прощался с лучшим другом, с этим «пошел ты» отвечал на его последующие слащавые сообщения, приходящие на Рождество; это емкое «пошел ты, Кайл» помогало уснуть, когда безосновательная надежда на лучшее, обреченная разбиться о реальность, терзала-терзала-терзала, и он ворочался в постели до рассвета. О, сколько раз Стэн представлял, как увидит Кайла на пороге (у него будет чемодан с вещами, чуть виноватая улыбка, а свои кудри он примется накручивать на палец, как в детстве), представлял, как обнимет, расцелует, может, пригласит к себе, и они до самой ночи будут разговаривать — большего не нужно.       Но бывший одноклассник своим приездом застал врасплох. Да и не тот это Кайл Брофловски — не худощавый парнишка, появление которого в поле зрения неминуемо вызывало улыбку (если были в ссоре, внутри все равно расцветало что-то очень светлое и вечное), а выскочка, посчитавший долгом выебнуться своими достижениями перед тем, кому не нужны оказались ни ученые степени и перспективы, ни успехи в социализации и серьезные отношения — все эти атрибуты успешных американцев.       Глядя на медленно ползущий по задней стенке холодильника конденсат, Стэн зачем-то представил, как Кайл смеялся в компании новых друзей, напивался с ними на студенческих тусовках, клал голову на плечо кого-нибудь из них — самому близкому, рассказывая свои секреты; как впервые поймал себя на мысли, что думает о понравившейся девчонке, как улыбался ей и невзначай касался рук, как поцеловал ее, а вскоре чувственно отымел. Кайл, которого Стэн знал, был девственником и как такового интереса к сексу не проявлял, а теперь у него есть жена, которую он наверняка трахает регулярно: то предельно нежно, то жестко; в спальне, в ванной, на кухне… Марш чуть было не взвыл: расковырял старую болячку в этом изощренном акте мазохизма.       В его жизни были значимые события, но чаще — какое-то дерьмо. И ему всегда не хватало лучшего друга, чтобы справиться с наплывом этого дерьма. Кайл, в свою очередь, справился прекрасно, прямо-таки на ура!       Зацепив крышку бутылки за дверцу, легким ударом Стэн сорвал ее с края горлышка, и та со звоном покатилась по полу. Вдохнул горький запах пива, собрался сделать глоток, за которым непременно последует еще один и еще, и еще, пока он не осушит емкость полностью, однако так и замер, прислонив холодное стекло к губам.       — Чтоб тебя! — Вернув пиво на прежнее место, он захлопнул холодильник, и рванул в ванную, откуда позже его выдернул телефонный звонок.       Кенни шагами мерил улицу довольно продолжительное время. Стэн, очевидно, не торопился. Он предупредил, что задержится, но, кажется, прошло больше часа или двух — за это время Триша могла бы добраться до их дома трижды, даже ослепнув.       Впрочем, сама она не спешила тоже: сложив руки на груди, смотрела телевизор, как бы демонстрируя матери, запертой в спальне, что тоже может находиться на этой территории. Если бы она изредка не касалась щек, чтобы стереть слезы, можно было бы подумать, что ей отшибло память и о случившейся потасовке она попросту не знает, потому так безмятежна. Конечно же, она помнила, а ее поведение — не что иное, как протест: я уйду отсюда тогда, когда посчитаю нужным.       Кенни не стал пытаться заговорить с ней, как не стал беспокоить Крэйга, предпочитающего так же молча протестовать в своей комнате. Такеры… Когда-то он считал эту семью образцовой: крайне добродушный отец, красавица-мать, двое задиристых детей — прямо герои ситкома. Их безупречная репутация сильно пострадала в прошлом, но сейчас, находясь в эпицентре, Кенни видел нездоровье каждого из них.       Не выдержав напряжения, приподнимающего волоски на коже, он вышел на улицу, выбрав терпеть холод и сырость.       Начало смеркаться, когда напротив дома Такеров остановилось такси. Ну наконец-то! Кенни мысленно распрощался с этим изматывающим днем — завтра все почувствуют себя лучше, ведь даже самый черствый человек в Южном Парке не поскупился в этот раз и организовал перевозку для своей покалеченной девушки. Похвально было одно то, что Марш согласился забрать Тришу, а его неравнодушие к ее состоянию вовсе обнадеживало: если Стэн способен на сочувствие, то город не пропал.       Маккормик подался к автомобилю.       — Подождите пару минут, — распорядилась пассажирка, толкнув дверцу, и широко улыбнулась, взглянув на Кенни.       — Вэн… — выдохнул он и в тот же миг пошатнулся: выпорхнув из такси, она крепко обняла его. Стиснула руками плечи, нащупала лопатки — две выпирающие косточки под курткой.       Тот, смутившись, вежливо отодвинул ее от себя.       — Мне так жаль, так жаль… — протараторила она. — Я… слышала, что случилось с Карен. Как ты?       — Я… — Обескураженный внезапным появлением Венди, ее напором, Кенни отвел взгляд и невдалеке различил очертания приближающейся к ним фигуры.       — Стэнли! — посмотрев в ту же сторону, восторженно пискнула девушка. Она в восхищении смотрела на высокого юношу, пока он пытался проморгаться, беззастенчиво пялясь на нее в ответ. А восхититься было чем: Марш состриг отросшие волосы, сбрил безобразную щетину, надел чистую одежду и надушился. Оказалось, он почти не изменился внешне с тех пор, как был старшеклассником: голубоглазый брюнет крепко сложен и в целом чертовски хорош собой…       — Венди Тестабургер? — уточнил он. Узнал, конечно, но дал себе время придумать, что сказать бывшей девушке.       — Уже не Тестабургер, — улыбнулась она. — Брофловски.