Эпитафия для нас

      Если обычно Крэйг просыпался без будильника на рассвете дня, то сегодня даже настойчивая вибрация сотового телефона не могла заставить его разлепить веки и оторвать голову от… нет, под ухом не подушка — жесткий подлокотник дивана, на котором он уснул, как только вернулся домой. После ухода Триши Крэйг нашел в себе силы спуститься и, одевшись, напоследок навестил мать. Та хныкала и причитала, вгрызаясь в единственную подушку на двуспальной кровати, — так проведет остаток вечера и уснет от усталости (это повторялось с определенной периодичностью). Он не сказал ни слова, лишь посмотрел на нее и вдруг вспомнил, что раньше в этом доме жила очень светлая женщина, обладающая особым даром хороших матерей создавать уют. Будучи ребенком, Крэйг, несмотря на популярное мнение одноклассников о привлекательности Шерон Марш, считал самой красивой свою маму, а в раннем возрасте она и вовсе казалась ему неким эталоном — все должны быть такими: высокая, с выдающимися бедрами и грудью, строгая и требовательная, но не холодная; к слову, у нее были очень теплые руки, за которыми она дотошно ухаживала, и столь же теплая улыбка. Когда Лаура улыбалась, острые черты разглаживались, и ее лицо становилось совершенно другим — лицом юной студентки, эдакой хорошистки, за которой с восторгом наблюдают умники и с интересом — хулиганы.       Родители рассказывали, что познакомились в школе (Лаура была младше, но ничуть не уступала в эрудированности старшеклассникам), какое-то время они пробыли хорошими друзьями, а, когда Лаура достаточно повзрослела, Томас Такер доблестно отвоевал ее у всех потенциальных соперников, и они начали встречаться. С детства Крэйг наблюдал за их любовью и считал, что чего-то более красивого, чем ненавязчивые ухаживания отца и безусловная забота мамы, нет. До тех пор, пока он не увидел то темное, что было скрыто от остальных, — подкроватный монстр не единожды выбирался из своего логова, но, как и полагается, никто, кроме Крэйга, его не видел.       Крэйг считал себя плохим ребенком. Хорошие дети не занимаются тем, чем занимался в своей комнате он. А еще хорошие дети не перечат родителям, поэтому он не прогонял отца, не говорил ему, что больно, что не нравится.       Томас, словно кошмарное сновидение, появлялся почти каждую ночь, лишь изредка позволяя Крэйгу засыпать вовремя (однако тот не мог). Папа был угрюм ровно до тех пор, пока его взгляд не встречался со взглядом сына: что-то такое он видел в глазах того, что разжигало огонь в его собственных, что-то, что делало его щеки розовее, растягивало губы, а широкие плечи вдруг распрямлялись, он втягивал живот. Он весь подбирался, чтобы… нравиться? Впрочем, Крэйг не мог сказать, что ему хоть что-то не нравится в отце? Он такой же идеал мужчины для него, как мама — женщины, хоть и пора бы найти новых кумиров среди, быть может, знаменитостей, да вот юному Такеру нет дела до чужаков. Ему не нравилось только то, что с папой бывает неприятно и дышать тяжело, когда горячее тело того, чуть ли не ломая ребра, придавливает к матрасу. А закричать нельзя ни от боли, ни от извращенного удовольствия, образующегося где-то на глубине: Том просил не шуметь, поэтому Крэйг сжимал зубами край подушки и тихо выл, пока папа возился со своими штанами, с его ягодицами.       Крэйг не знал, сколько это длится: месяцами, годами, или не кончается одна единственная ночь. В его жизни не осталось ничего, кроме ожидания и секундного удовольствия, за которое приходилось платить сутками раскаяния и удушающим молчанием.       Каждую ночь Крэйг часами смотрел на тонкую полосу света под дверью, ожидая, когда же ее заволочет мужская тень. Это походило на ритуал, которым когда-то было чтение украдкой — теперь же, если захочет, не увидит ни буквы за плотной пеленой мыслей о том, как громко стучит сердце, о том, что чувствует своеобразную, ни на что не похожую боль в приподнимающемся члене.       Когда тьма наползла на свет, сердце забилось так, что перехватило горло. Крэйг сжал пижамные штаны до скрипа ниток, закусил щеку. Это случится снова… А потом опять. И опять, потому что некому положить этому конец.       Тень скользнула вдоль двери, и бледная полоса, деля пополам, вновь рассекла комнату Крэйга. Он приподнялся на локтях, ошеломленно смотря на неподвижную ручку двери, вслушался. Сценарий, заученный Крэйгом наизусть, изменился, и отец прошел мимо. Его шаги, тяжелые, неспешные, как у растягивающего чужую пытку недоброго палача, почему-то удалялись и удалялись, хотя им полагалось стихнуть возле комнаты сына и раздаться вновь уже в ней.       Опустив босые ноги на пол, Крэйг нахмурился, напрягая слух. В зловещей тишине раздался тихий-тихий скрип — открылась дверь. Дверь, ведущая не в его комнату…       Поднявшись, Крэйг ощутил, как ноют мышцы ног, и, почти не сгибая их, нерасторопно двинулся к выходу. Припав к двери, чтобы хоть немного передохнуть, потянул ее на себя. Она совсем не шумит в отличие от соседней — двери комнаты сестры.       Крэйг замер в проходе. Он не пойдет дальше. Не пойдет, потому что не хочет узнать, почему сегодня открылась дверь, ведущая к ней, а не к нему; не хочет узнать, что отец решил не просто навестить дочку перед сном — слишком поздно для правильного прощания. Однако ноги сами понесли его.       Шаг за шагом.       Крэйг смотрел на пальцы своих ног и слушал, невзирая на то, что сглатывал так громко, что закладывало уши — хотелось прочистить их пальцами, но руки казались многотонными, не поднять.       Навязчивое головокружение прижимало Крэйга к стене, он едва не задел плечом некоторые из фотографий с собой и Тришей — дети совсем.       Внезапно звуки вернулись и стали такими отчетливыми, что у мальчика подкосились ноги.       Он уже протянул руку, коснулся кончиками пальцев двери, когда крик Триши сотряс барабанные перепонки. Не крик толком — хрип, стихший так быстро, словно заглушенная поворотом регулятора громкости музыка. Он вскрикнул так же, когда впервые член отца, уткнувшись в углубление между ягодицами, двинулся внутрь, безжалостно растягивая тугие мышцы.       Веки обожгло подступившими к глазам слезами. Поганое чувство ревности вгрызлось в горло, обида сдавила грудь, но все эти постыдные чувства померкли на фоне страха за человечка, которому придется пережить то же.       Пугаясь стука собственных пяток по полу, Крэйг, игнорируя предосторожности, бросился в обратную сторону. Добраться бы до своей комнаты, где спрячется ото всех ужасов под кроватью, закусит кулак, чтобы не кричать, и переждет, да вот только в его комнате небезопасно — нет в стенах этого дома укромного уголка, в котором ребенку можно скрыться от неприятностей. И все же какая-то немыслимая сила толкнула его в спину(позже назовет это провидением Господним)— он по инерции двинулся к лестнице, по бесчисленным ступеням побежал вниз, как не бежал в детстве от страшных снов.       Он без стука распахнул дверь в спальню родителей, взглянул на тонкий силуэт мамы, лежащей под одеялом, на ее разметавшиеся по подушке волосы и безмятежное лицо, скрытое за несколькими растрепавшимися по лбу прядями. Нарушить ее сон (ее мирное существование в неведении) показалось преступлением, но прямо сейчас происходит кое-что ужасное, и Крэйг должен заговорить.       — Мам… — шепотом позвал он, приблизившись к родительской постели. Тронул за плечо, наполняя пересохший рот слюной. И еще раз, привнеся силу в голос: — Мама, проснись!       Ее сонное лицо повернулось к нему.       — Крэйг? — старательно моргая, удивилась Лаура.       Он махнул рукой и выпалил, пока не лишился дара речи:       — Мам, там папа что-то делает с Тришей.       Мама не поверит. Ни за что не поверит, и ничего не изменится: она отправит сына спать, а завтрашнее утро будет таким же, как другие. Но лицо Лауры потемнело, стало хмурым, как небо, заволоченное внезапными тучами, хоть она и глянула на соседнюю половину кровати, чтобы убедиться… Правда, воспаленные глаза Крэйга, болящие от напряжения в веках, были и без того достаточно убедительны.       Когда мама поднялась и зашагала по ступеням, Крэйга затрясло. Еще никогда ему не было так страшно дома — он проклял себя за то, что сказал. Если бы молчал, не колотилось бы сердце, не давил бы на тазовые кости распираемой тяжестью мочевой пузырь, виски не горели бы так, будто их и уши опутал терновый венец.       Лаура шла по коридору быстро, не давая сыну ни шанса обогнать, преградить путь. В простенькой ночнушке и тапочках, растрепанная, живая… Ее «погибель» Крэйг увидит через несколько секунд, когда, скрипнув, откроется дверь в комнату Триши.       В памяти зудящим клеймом осталось это ее белое лицо, походящее на маску, становящееся все менее живым с каждой проходящей секундой; эти чернеющие глаза, будто бы и нет карамельного цвета радужек, светлой кожи вокруг, покрытой недавно появившимися морщинками, нет изящно порхающих, как бабочки, ресниц.       Крэйг сделал всего лишь шаг — гребаный шаг, чтобы увидеть то же, что и мама, понять, от чего она стала до неузнаваемости холодной. Взгляд уперся в сжимающиеся ягодицы отца, вдавливающие девчачье тело в кровать. Почти неестественно широко раздвинутые ноги сестры подрагивали, она подгибала и вытягивала пальчики снова и снова и всхлипывала сквозь большую ладонь, лежащую на ее губах.       «Почему ты не закрыл сраную дверь?!» — мысленно прокричал Крэйг. Если бы отец постарался чуть лучше, если бы подумал немного и предусмотрительно задвинул задвижку, никому не пришлось бы наблюдать за тем, что он делает с Тришей.       А затем раздался истошный вопль матери, заставивший содрогнуться весь дом. Она ворвалась в комнату, ставшую почему-то совсем маленькой, когда в ней оказалось двое взрослых, и ее кулаки обрушились на широкую спину мужа. Била как-то несуразно, истерично и совсем бестолку.       Томас сумел подняться, кое-как натянул штаны на массивные бедра и перехватил ее руки, расцарапывающие плечи.       Крэйг зажмурился, закрыл уши, чтобы сердце не разорвалось.       — Лаура, прекрати! — загромыхал голос Такера. Он вроде и не напуган толком — раздражен и зол. Разве добрый папа может быть таким?       — Урод! Больной урод!       Лаура не могла прекратить. Она рассвирепела, стала прямо-таки диким зверем — львицей, защищающей своих львят. В какой-то момент ее зубы впились в мужскую ладонь.       Триша плакала — плакала, как младенец, разрывая глотку отчаянными воплями. А Крэйг все не мог поверить, что сделал образцовую семью — свою семью — такой.       Он поневоле вскрикнул, когда хлесткая пощечина остудила пыл Лауры, и та задохнулась своими же словами. Том отпихнул ее от себя, как ненужное барахло, и огромная туша двинулась на Крэйга. Он не смотрел на сына — кажется, обезумев, просто несся вперед, прочь, словно таран.       Крэйг отшатнулся, когда его обдало жаром надвигающегося огненного смерча.       Почти сразу следом вылетела раскрасневшаяся мать, и невнятный шум, способный крошить бетонные стены, вернулся. Лаура не плакала — только неистово кричала, позволяя безумию захватить себя, но Крэйг отчетливо видел истерику, которая, кажется, не прекратилась до сих пор.       — Дети же! Родные дети! — сквозь животный вой разобрал он. — Ты на всю жизнь сядешь!       Когда Крэйг смог видеть перед собой более или менее четкие силуэты, а не мельтешащие пятна, Триша потянула к нему руки, как утопающий. Собственно, в количестве слез и слюней, забивающих рот, она действительно тонула.       Крэйг заметил потеки на ее бедрах, которые она не могла свести, и тонкую струйку крови, сочащуюся по промежности, прежде чем отвел взгляд. Правда, запах пота, запах члена отца и выделений сестры не исчез.       — С-сколько? — спросил Крэйг и понял наконец, что плачет. — Давно?       Триша, всхлипнув, вяло кивнула — этого оказалось достаточно для того, чтобы Крэйг возненавидел себя еще раз за то, что, увлеченный собственными страданиями — долбаный мазохист, не понял вовремя...       Он собрался повернуться к сестре, взглянуть на нее снова и убедиться, что не меньший урод, чем отец, что безвозвратно уничтожил не только то, что имел сам, но и то, что было у других, когда мамины крики сменились прерывистыми визгами, и от зазвучавшего грохота похолодел воздух.       Триша смолкла, ошалело уставилась на распахнутую дверь. Крэйгу хватило сил сделать пару шагов, выглянуть в коридор, и почему-то очертя голову побежал. К лестнице! У ступеней которой замер, как-то неуместно спокойно смотря на отца, спускающегося к раскинувшемуся у подножия телу.       Тошнота прислонила к стене, Крэйг, сминая губы, зажал рот и попятился. Только вот обездвиженная мама из поля зрения никуда не девалась — он так и видел ее стремительно синеющие ноги под задравшейся до груди ночной рубашкой, разрастающиеся ссадины на лице и под волосами.       Он пятился до тех пор, пока в его руке не оказался телефон.       — Крэйг! — позвал, поднимаясь, отец, и ужас сковал мышцы и мысли.       — Запри дверь! — содрогаясь, как в конвульсиях, рявкнул Крэйг, и       Триша, напуганная им не меньше, чем приближением отца, метнулась к ней.       Звучащие гудки сменил участливый голос. О как спокоен человек на другом конце линии, с ним не творится и не творилось никогда то, что творится с семьей Такеров.       — Это Крэйг Такер, — сказал он. — Мой папа… он…       Стук сотряс дверь.       — Крэйг! Крэйг, не звони никуда!       Триша впилась ногтями в виски, зажимая кулаками уши. Беззвучный крик скривил ее лицо, задрожали голые бедра и коленки.       — Он меня изнасиловал, — проговорил Крэйг.       — Что сделал? — выдохнул в динамик диспетчер.       — Изнасиловал!       Кажется, именно этот дикий вопль разбудил Крэйга — он не сразу расслышал настойчивую вибрацию телефона и не менее настойчивый стук в дверь. И свист Страйпи… Звуки давно начавшего функционировать мира сконцентрировались в небольшой гостиной дома пастора.       Потирая помятое лицо, Крэйг сел, потянулся за телефоном, планируя встать, но к дивану придавило увиденное. Возле клетки морской свинки расположился как-то по-свойски, будто всегда здесь и был, блокнот Стотча.       Испуга нет — глубочайшее изумление, ведь эта вещь попросту не могла появиться на столе. От усердия у Крэйга заболела голова: попытался вспомнить, доставал ли этот пустой, никому не нужный ежедневник. Да или нет? Да или нет?       Входная дверь вновь претерпела нападение чьего-то нелегкого кулака.       Схватив блокнот, Крэйг воровато сунул его под диван, толком не разобрав, почему хочет спрятать от кого-либо, и, пригладив волосы, направился в прихожую. Телефон перестал звонить, на экране отобразились пропущенные от Эрика Картмана, несколько входящих сообщений от него же, содержание которых ошеломило настолько, что Крэйг непроизвольно замедлился, несмотря на то, что кто-то отчаянно ломился в его дом.       Сделаю то, о чем ты просил, сегодня.       Жди к обеду.       Речь, конечно же, шла о Лео и его не слишком законном посещении могилы Карен Маккормик. Хорошо, что удастся разделаться с этим так скоро, и все же Крэйг малодушно поежился, сообразив, что с этим странным, хоть и глубоко несчастным юношей придется иметь дело снова (впрочем, не отдавать же его на растерзание католикам: Стивен Стотч и без того не знает покоя — только сказок о демонах в телах людей ему не хватает до нервного срыва).       Спрятав телефон в карман брюк, так и оставшихся на нем со вчера, Крэйг, борясь с сонливостью, открыл дверь.       — Твою мать, Такер!       Он успел лишь вдохнуть прохладу дня и разглядел оранжевое пятно. Кенни, порывисто двинувшись вперед, крепко обнял его, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до плеч.       Отпрянул быстро, унеся с собой запах меда и лесных орехов, исходящий от растрепанных ветром волос, и то удивительное тепло, которое источал только он даже в самый морозный день.       — Я, конечно, знаю, что ты не тот, кто может наделать глупостей, но я, блин, волновался, — строго, насколько умел, отчитал он. — Ты видел время?       Крэйг посмотрел на монотонно стучащие часы, висящие в прихожей. За полдень. Что ж, прежде он действительно не позволял себе спать так долго: пропустил все утренние процедуры и, что важно, молитву — придется оставшийся день провести в церкви, покаяться перед Господом за лень, быть может. И выглядит наверняка так себе, потому что Кенни смотрит пристально, тревожится, обращая внимание на неопрятность друга.       — Прости. — Крэйг виновато улыбнулся и отступил на пару шагов. — Вчера был не самый хороший день. Проходи.       — Как ты? — не отрывая взгляда от чуть сконфуженного собственной легкомысленностью юноши, спросил тот и уверенно переступил порог.       Крэйг пожал плечами.       — Бывало и лучше.       Кенни предпочел не комментировать это, мысленно согласившись с емким заключением Такера. Сняв ботинки, он оставил их посреди придверного коврика (Крэйг, разумеется, наклонился, чтобы аккуратно расположить их у стены) и, пересекая прихожую, направился к кухне. Стягивая куртку, Кенни оглядел крошечное помещение с множеством шкафов и небольшим столиком у окна, едва ли годящимся даже для двоих.       — А завтрак не готов? — усмехнулся он.       Правда, атмосфера не стала непринужденнее, Крэйг веселости Маккормика не разделил, да и не услышал его даже. Его внимание привлек вид, открывающийся из небольшого окна, выходящего на кладбище. Поздней весной за деревьями и высаживаемыми пастором цветами становится не видно лабиринта из каменных надгробий, но сейчас, когда зелень еще только-только начала пробиваться из-под еще не сошедшего в скрытых тенью углах города снега, многочисленные могилы как на ладони. И, если Картман в ближайшее время приведет Лео к одной из них (Крэйг безошибочно определил ее местоположение среди других таких же), пребывание Кенни в гостях закончится трагедией.       Крэйг вздрогнул, когда тот нетерпеливо дернул дверцу холодильника.       — Не будешь против, если мы перекусим… — Крэйг мельком глянул на ближайшие полки и схватил первую попавшуюся коробку с печеньем, — крекерами? У меня нет времени на полноценный завтрак.       Придирчиво рассмотрев их, Кенни кивнул, чем вынудил Крэйга облегченно выдохнуть. Не дожидаясь неудобных вопросов, Такер высыпал содержимое упаковки в тарелку и пригласил в гостиную.       Когда поставил ее на столик перед диваном, застрял в собственных размышлениях о своей недальновидности, низости, о своем молчании, которое вновь грозит вылиться в катастрофу. Эти недостойные священнослужителя мысли походили на слизь: липкие и тягучие, как яичный белок, — они обволакивают и не дают сдвинуться с места.       Кенни упал на диван и сразу же отправил в рот прихваченный со стола крекер. Его невинная развязность, его естественность выглядели в окружении незамысловатого интерьера (холостяцкая конура) не неподобающе, но контрастно. Как свет луны темной ночью.       Продолжая думать, Крэйг посмотрел на него и множество телодвижений Кенни увлекло. Облокотившись на колени, тот улыбнулся зверьку, с любопытством смотрящему на него из клетки, просунул палец между прутьями, чтобы дотянуться до пушистой мордочки, но отдернул, рассмеявшись, когда Страйпи обнажила внушительных размеров зубы.       Крэйг ухмыльнулся. У Кенни действительно есть дар умиротворять, вместе со светом он излучает какое-то особое спокойствие. Если бы Такер не был верующим, назвал бы его ангелом, на Земле творящим свою магию.       — Крэйг, — позвал Кенни, подняв ясный взгляд. — Знаю, что ты не сторонник разговоров по душам, но я хочу обсудить вчерашнее.       От того, как внимательно он смотрит, стало не по себе. Встрепенувшись, Крэйг поспешил сесть на диван тоже, чтобы не находиться под прицелом взгляда Маккормика.       — Ты прав, не сторонник, — коротко отозвался он. — Есть исповедальня.       Отправив в рот еще одно печенье, Кенни продолжил, пережевывая:       — Я не хочу быть тем, кому ты скажешь, как сильно виноват. Я же всего лишь друг, с которым ты можешь поделиться своими соображениями насчет болезни мамы.       Крэйг повернулся к нему, но, наткнувшись на непривычно серьезное лицо Кенни, опустил взгляд на собственные колени.       — Раз так, я начну со своих идей, — вытерев руки о штаны, выдохнул Кенни. — Ты слышал, что Кайл Брофловски вернулся в Южный Парк? — Крэйг покачал головой. Любого другого ему следовало бы поприветствовать, но Кайл — еврей, и он не станет членом паствы, поэтому внимание Такера ему ни к чему. — Говорят, он психотерапевт и, как мне кажется, именно тот, чья помощь сейчас нужна твоей матери. Его услуги не из дешевых, но на данном этапе это лучше психиатрического стационара, согласись?       Крэйг вяло кивнул: делать из матери сумасшедшую он не хотел, несмотря на то, что многие не стеснялись называть ее так. Праздные сплетни не идут ни в какое сравнение с диагнозом, обрекающим женщину, прекрасная семья которой гнила изнутри, на жизнь в условиях заключения. В конце концов, не она совершила преступление, а Томас Такер.       — Может, скажешь что-нибудь? — наклонившись, Кенни заглянул в лицо и мягко улыбнулся уголками губ. — Я не силен в психологии, но людям вроде как нужно говорить друг с другом — это известная всем истина.       Крэйг покосился на него: звучит странно, хотя, если подумать, Кенни сам по себе весьма странный. Удивительно красивый парень, светлый, прямо-таки светящийся, что уж. Кажется, он всегда улыбается и согревает все окружающее этой улыбкой, а вот его грусть подобна проливному дождю. У Крэйга все еще разрывается сердце, когда он вспоминает, как Маккормик плакал из-за смерти сестры, и пожалуй это то, чего он не хотел бы допустить вновь.       А Кенни продолжает говорить о других, о нем, но о себе — никогда. Крэйгу нравится его слушать. Кажется, с той ночи, которую юный Такер провел в полиции, с ним о чем-то, кроме веры, говорил только он.       — Эй! — Затылок Маккормика вдруг больно ударил бедра, и его широко раскрытые глаза, при дневном свете сделавшиеся особенно голубыми — прямо-таки небо, очутились перед глазами Крэйга. Тот поспешно выпрямил спину, чтобы не быть слишком близко к бесцеремонно расположившемуся на его коленях юноше. Кенни скрестил ноги, сложил руки на груди.       — Страйпи чувствует себя так же? — поерзав, с усмешкой поинтересовался он и прикрыл глаза, позволив безмятежности овладеть его телом и, возможно, мыслями.       — Ее я чешу за ушами, — как загипнотизированный, слабо двигая языком, проговорил Крэйг. В его жизни земное почти не доставляло никакого удовольствия, но были мелочи, которые хотелось позволять себе: касаться чего-то мягкого, как волосы Кенни, нежного, как его белая кожа.       Крэйг, завороженно смотря на умиротворенное лицо, опустил неловко разведенные руки и подушечками пальцев тронул висок Кенни, чуть надавил, отдаваясь банальному желанию насладиться человеческим теплом — это не предосудительно для рожденного грешником.       Приоткрыв глаза, Кенни взглянул на него. Строго, как если бы сам Святой Дух смотрел и оценивал каждое действие, каждую случайную мысль и решал: Ад или Рай.       Когда уже, казалось бы, выбор сделан и наступил покой, Кенни неторопливо повернул голову — сухая ладонь Крэйга скользнула по его щеке. Указательный палец пленили чужие теплые губы.       Происходящее вскружило голову до легкой тошноты. То, что делал юноша, созданный будто бы из нежности и самой любви, насторожило и взбудоражило тут же. Между ними совсем нет преград, кроме тех, которые Крэйг воздвиг сам…       Ему бы отдернуть руку. Прямо сейчас! Но от безбрежных, как космос, зрачков напротив не хотелось отрываться и не хотелось прекращать чувствовать… трепет. Неправильное ощущение, которое не подобает испытывать верному слуге Божьему, которое Крэйг обязательно сочтет грехом чуть позже, но такое манящее сейчас, пьянящее, что-то невообразимое творящее с его телом.       Раздавшийся за стенами дома вой заставил обоих встрепенуться, разорвать похожее на магнитное притяжение соприкосновение. Крэйг понял, в чем дело еще до того, как Кенни выпрямился, но обескураженность стечением обстоятельств не дала предпринять что-либо, обездвижила на непозволительно долгое время.       Только тогда, когда Кенни добрался до кухни, откуда открывался вид на источник шума, Крэйг пересилил цепенящую растерянность, собственное бессилие и бросился следом. Ему хватило мельком увидеть силуэт друга возле окна, чтобы догадаться, что именно тот видит.             Несколько секунд ушло на то, чтобы справиться с нервной тошнотой, а затем Такер убедил себя посмотреть на кладбище.       — Боже… — сорвалось с губ.       Он кинулся следом за сорвавшимся с места Кенни.       — Баттерс, блять! — рявкнул Эрик, дернув того за плечи, но дьявольская сила налила дряблые мышцы свинцом, — он запросто скинул чужие руки и своими буквально впился в землю — в холодную землю возле надгробия Карен Маккормик, короткая эпитафия на котором гласила: «Не было на Земле иных ангелов, кроме тебя». Искривленными напряжением пальцами он рвал, рвал, рвал едва проросшую траву, нещадно расковыривал сырую почву. — Чокнутый, что ты, сука, делаешь?! — Очередная попытка Эрика оторвать от земли хлипкого юношу не увенчалась успехом, он лишь надорвал его разметавшийся, словно крылья летучей мыши, кожаный плащ.       — Я все исправлю! — проорал Лео, в широко открытый рот попали брызги слякоти, но он проглотил их вместе с обильно текущими слюнями. — Я вытащу ее!       — Да ты больной! — выпалил Картман, безысходно разведя руками. — Нельзя так! — И вновь наклонился к разрывающему могилу безумцу, невзирая на омерзение: все же мораль превыше собственных слабостей. По-хорошему, пнуть бы отбивающегося ублюдка (одного удара носком ботинка под дых хватит), чтобы хотя бы умолк, но значок в кармане связывает руки.       Выскочив на улицу, Крэйг замер лишь на секунду (не более), с беспокойством глядя на спину Кенни, бегом бросившегося к сестре; его движения потеряли всякое изящество, как у обозленного ранением зверя, но существо перед ним, на четвереньках раскапывающее голыми руками чужую могилу, еще меньше походило на человека. И этой секунды хватило на то, чтобы проклясть себя, пожелать себе провалиться в Ад и в истязающем пламенем сгореть там — Бог создал это место для таких, как он.       Взревев, Кенни всем телом навалился на Лео. Скулу того припечатало к надгробной плите, по которой в тот же миг размазалось алое, как кровь, пятно. Она и есть, а похоже на брызнувшую краску.       Инстинктивно отшатнувшись от них, Картман выругался и, не теряя времени на раздумья, вцепился в руки Маккормика.       — Я убью его! — скалясь, бросил Кенни, без разбору сминая то воротник Лео, то его щеки, безжалостно выдирая волосы, в которых путался.       — Кенни! — пытаясь разнять парней, крикнул Эрик. — Кенни, не вздумай, мать твою!       Ладонь Маккормика, легшая на затылок Стотча, вдавила лицо того во вспаханную им же могилу. Сквозь его утробное рычание пробился жалобный скулеж — Лео застучал прижатыми весом Кенни ногами, грязными пальцами, невпопад сгибающимися и разгибающимися, сгреб землю под собой.       Крэйг не заметил, как сжал чью-то руку, за другую ухватился Эрик. Игнорируя разрывающий барабанные перепонки вой, они оторвали одного бывшего одноклассника от распластавшегося тела второго.       — Кенни, уймись! — в его лицо проорал Картман, решительно отпихивая, и преградил ему путь.       — Не здесь! — тяжело дыша, рявкнул Крэйг. — Это грех, Кен! Остановись! — То ли адреналин, то ли стыд за свой поступок сотрясал его, пока Бог молчаливо наблюдал за происходящим у стен своего храма.       Красное лицо Кенни стало таким же неузнаваемым, каким стало в ту ночь лицо Лауры Такер. Вывернувшись из цепляющихся за его локти пальцев, он обернулся к Крэйгу и посмотрел с… ненавистью? Чистая злоба, совершенно несвойственная такому, как он. Так на Крэйга смотрела мама, так же смотрела сестра...       — Он не оставляет ее! Даже сейчас! — глаза Кенни наполнились болью и пролились на щеки крупными слезами. Он, махнув рукой, будто отгоняя невидимую преграду, повернулся к Баттерсу — тот протяжно ныл, прижимая ладони к разбитому лицу, пока Картман помогал ему подняться, но налившиеся кровью глаза сквозь пальцы и спутанные волосы исступленно смотрели на оскверненную могилу Карен.       Сжав кулаки, Кенни подался вперед.       — Держи его, Крэйг! — приказал Картман, предусмотрительно загораживая трусливо съежившегося Баттерса.       Такер среагировал мгновенно — шагнув следом, ухватился за плечо Кенни и дернул на себя. Он успел увидеть его взгляд, расслышать его звучащий глухо и оттого почти неразборчиво вопрос:       — Это ты допустил, да?!       А в следующую секунду кулак Кенни, необычайно тяжелый для человека его роста и комплекции, обрушился на челюсть, и перед глазами вспыхнула тьма. «Ненавижу!» — то ли показалось, то ли в самом деле услышал Крэйг, обнаружив себя сидящем на земле.       — Кен! — позвал Картман. — Черт возьми, Кен! — повторил, оставив содрогающегося, отплевываясь, Баттерса, но догнать быстро удаляющегося юношу не попытался. Оглядев разворошенную могилу, он приблизился к пастору и протянул руку.       Крэйг, кривя немеющее лицо, оттолкнул ее и, не сумев встать самостоятельно, повалился на ягодицы, прижал костяшки к кровоточащей губе.       — Я говорил, что затея хреновая, — безрадостно заключил Картман.       — Пошел ты! — вырвалось.       Проведя у взрыхленной могилы Карен какое-то время, Крэйг, прикасаясь к ноющей губе, все же поднялся и направился к дому. Единственная потребность после всего случившегося — молитва, но, будь он трижды грешником, коим сделался сегодня, не позволил бы себе заявиться в храм Божий в том виде, в каком пребывал. Господу и без того не следует его прощать. Возможно, Он и не простил, потому что ниспосылает испытания для души пастора, а тот проваливает их одно за одним. Потому что, как и любой человек, несовершенен.       К счастью, есть способ высечь напоминание об ошибках.       Замерев в прихожей, словно увяз в духоте окружающего пространства, Крэйг позволил себе усомниться в выбранном методе искупления. Быть может, Бог гневается, когда видит нарочные страдания сына своего, но он однозначно слышит его крики. И становится милостивее, ведь дает облегчение.       Добравшись до исключительно аскетичной ванной, Крэйг, предощущая волнение, всегда сопровождающее сей акт нравоучения, запер дверь и повернулся к зеркалу. В первую секунду сердце уколол страх: воспаленный разум узрел совсем чужие черты, чужие черные глаза, но, приглядевшись, Крэйг убедился, что всего лишь выглядит изможденным: осунувшееся лицо стало серым, под нижними веками залегли тени, обещающие остаться с ним навсегда, а обескровленные губы едва различимы — рот будто зашит (подходящий образ для человека, своей неспособностью говорить губящего все самое ценное).       Опустив взгляд, он подрагивающими пальцами взялся за ремень и неспешно расстегнул его — торопиться ни к чему, да и ожидание боли не меньшее наказание, чем сама боль. Следом — брюки. Высвободив рубашку, низ которой скрыл от взора самый небогоугодный орган, спустил их с ног, покрытых белесыми шрамами (плешивые пятна на бедрах, похожие на ожоги), оставил смятым комком покоиться на полу, вышагнув из них. Носки не снял, но напольная плитка все равно обожгла стопы холодом, словно само озеро Коцит, являющее собой девятый круг Ада, где покоятся вмерзшие в лед отступники: Иуда, предавший Христа, падший ангел Люцифер — обманувшие доверившихся.       Крэйг, выдохнув с теплым воздухом сомнения, опустился на бортик ванны и, раздвинув ноги, наклонился, чтобы достать из-под нее загромыхавший по старому кафелю железный ящик. Тяжелый, закрытый на все замки, будто бы так Бог не увидит, не прознает о содержимом.       Несколько щелчков, и металлическая крышка, обхваченная влажными ладонями Крэйга со скрипом поднялась. Любой взглянувший на находящееся внутри сказал бы, что видит лишь старый набор заржавевших инструментов, но Крэйг видел не ржавчину, а собственную давно запекшуюся кровь.       Пальцы Крэйга нырнули в ящик, заостренные звенья цепей встретили их болезненными тычками. Нащупав одну из них, он выдернул руку и расположил ее на уже подрагивающих бедрах. Попытался прижать пятки к полу, но непокорное тело боялось больше, чем разум, и, кажется, жаждало избежать уготовленной участи.       Подняв обрубок крученого каната, изрядно растрепанного, сохранившего следы укусов на джутовых нитях, Крэйг поднес его к губам и, приоткрыв рот, расслышал собственный стон: связки неподконтрольны тоже. Его зубы легли в будто бы заготовленные лунки, язык, двинувшись, чтобы протолкнуть слюну в горло, коснулся сухой поверхности.       In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.       Обвязав бедро колючей цепью, Крэйг заставил руки не дрожать, стиснув в пальцах ее концы с такой силой, что заболела кожа, натянувшаяся на костяшках. От прикосновения к бедру шершавого металла, цепляющего волоски, преждевременно замутило. Так бы и оставить, дабы добиться дискомфорта при ношении, на что и расчет, но умерщвление плоти требовало крови — к Галатам, глава шестая, стих семнадцатый: аз язвы Господа моего на теле моём ношу. Сжав челюсти, Крэйг выдохнул несколько раз — так шумно, что больше похоже на вскрик, — и, резко сомкнув лопатки, затянул узел.       Истошный вой, прорвавшийся сквозь толстые нити, трещащие под зубами пастора, разнесся по ванной, отскочил от стен и чуть стих, превращаясь в протяжный стон, прерываемый судорожными всхлипами.       Раздирая, цепь впилась в кожу, оставляя под собой планомерно проявляющийся след из красных полос и точек — выступили первые капли крови.       Приоткрыв зажмуренные глаза, Крэйг опустил взгляд, но за завесой из слез не увидел почти ничего. Ослабил цепь, перехватил... затянул!       Его ноздри раздулись на выдохе, дрожащие губы плотнее обхватили канат. Режущая боль вонзилась в кожу, безжалостно раздирая старые и кромсая свежие раны — на внешней и внутренней, более чувствительной, стороне бедра.       Крэйг вскинул голову, завывая вновь. По разорванной плоти, обжигая, засочилась влага, капли крови разбились о кафель.       Исступленно пялясь в потолок, Крэйг шевельнул губами и языком.       In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.       Не глядя, резанул по кровоточащим царапинам — хлюпнула лопающаяся кожа; пятки и сжавшиеся пальцы отбили барабанную дробь по полу.       In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti.       Трусящиеся руки Крэйга расположили цепь на второй ноге. Слюна, скопившаяся у уголка губ, наперегонки с каплями пота покатилась по подбородку.       Очередной выкрик сотряс тело Крэйга, расшевелил все внутренние органы; на мочевой пузырь навалилась тяжесть, и, кажется, на конце члена выступило несколько капель мочи.       Последующий будто бы в кровь разодрал горло. Немеющие бедра потеряли чувствительность, а вот впивающийся в ягодицы бортик ванны давил и давил на кости.       Еще раз!       Затянув цепь особенно медленно, до потемнения в глазах, Крэйг, наконец, отпустил ее. Соскользнув, она звякнула о кафель, а следом на пол упал и он сам.       Какое-то время Крэйг тяжело дышал, разглядывая темноту под собственными веками, пока жгучая боль разливалась по бедрам. Когда она, перестав нарастать, запульсировала в такт истерзанным артериям, толкающим кровь, потянулся к полке возле раковины и уронил возле себя аптечку.       С трудом переставляя гудящие ноги, Крэйг вышел из ванной, когда обработал и перебинтовал раны, оделся, убрал за собой. Дыхание еще не восстановилось, оно оставалось шумным, и этот монотонный звук — единственный звук, проникающий в уши, которые то и дело закладывало. Он сглотнул несколько раз, прежде чем добрался до гостиной и понял, почему так тихо, словно поблизости нет ни одного живого существа.       Поначалу показалось, что Страйпи просто спит, но так показалось мозгу, а сердце сжалось, будто кожей почувствовал смерть.       — Ох, нет… — прошептал Крэйг.       Забыв о неудобствах, он приблизился к клетке и упал возле нее на колени, игнорируя стягивающую кожу на бедрах боль: наплевать, если кровь выступит вновь, промочит бинт и брюки. Его зверек был пугающе неподвижен и оставался таким, сколько Крэйг не вглядывался в тельце, ожидая увидеть, что оно чуть раздуется от маленького вдоха. Он еще пытался обмануть себя, убедить, что последнее хорошее в его жизни осталось, не ушло, как все дорогие люди, пытался заставить законы мира не сработать, подсознательно прося дать еще время, но ничего не изменилось. Господь внемлет всем молитвам, но иногда говорит «нет».       Крэйг почувствовал, что глаза намокли, но он не мог позволить себе заплакать. В последний раз он безутешно плакал в полицейском участке, куда его и сестру забрали из опустевшего дома, и плакал до тех пор, пока с ним не заговорил отец Макси, пришедший на помощь к пострадавшим детям, хоть и не был обязан. Тогда он увлек юного Крэйга рассказом о Боге и занял пальцы того, сдирающие заусенцы, четками.       Положив руки на стол, Крэйг лбом ударил свои костяшки. Безысходность такая же, как в тот день: с обстоятельствами ничего не поделать, как бы ни было велико желание.       Крэйг поднял взгляд, и его передернуло, когда пятна рыжей шерсти показались пятнами крови, словно дикая тварь зверски порвала на несколько частей беззащитное животное, вонзив свои когти. Прикрыл глаза и выдохнул: всего лишь игра воображения, жуткая и беспощадная. Как с зеркалом в ванной, как с блокнотом Стотча.       Крэйг скосил глаза на диван, под которым его оставил. Опустился на четвереньки, сунул руку под обитую тканью фанеру. Поначалу не нащупал ничего, кроме скопившихся на полу крошек, и сердце забилось чуть быстрее от тревоги, но вот кончики пальцев наткнулись на страницы… Крэйг облегченно вздохнул, удостоверившись, что не сошел с ума, как вдруг его кожу царапнули чьи-то когти.       Он вскрикнул, дернувшись всем телом, отшатнулся от дивана, теряя всяческий контроль над собой. Журнальный столик, в который врезался спиной, под его весом сдвинулся с места, скрипя по деревянному полу; задетая взмахом руки клетка с грохотом повалилась на пол.       Первая мысль — бежать, но Крэйг заставил себя успокоиться, насколько это позволило бешено стучащее сердце. Он поднес кисть к лицу, сфокусировался на ней, оглядел со всех сторон.       Ни следа.       Вероятно, задел тыльной стороной ладони какую-то торчащую щепку или выбившуюся из пазов скобу, крепящую ткань к днищу, и перепугался из-за собственной глупости. Крэйг нервно усмехнулся.       И все же приблизился к дивану снова с осторожностью. Блокнот Лео оказался совсем близко, даже не нужно заглядывать под диван, чтобы его увидеть, — уголок торчит достаточно.       — Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого, — проговорил Крэйг и наскоро перекрестился. — И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, от Отца рожденного прежде всех веков: Бога от Бога, Свет от Света.       Потянув за обложку, Крэйг вытащил блокнот и, стараясь не держать в руках слишком долго, швырнул на диван — черное пятно, будто клякса, на светлой ткани.       Повернувшись, посмотрел на рассыпавшиеся по полу опилки и сухую траву, прежде наполняющие обитель грызуна. Не поднимаясь с коленей, подошел к упавшей клетке и, взяв, водрузил на стол, стараясь не думать том, что внутри нее барахтается теперь уже перепачканное кормом и выплеснувшейся водой тельце Страйпи. Впрочем, убеждаться в этом, разглядывая, не стал — хватило ощущения перекатывающейся тяжести.       Склонившись над опилками, Крэйг сгреб их в приличную кучу, сделав несколько зачерпывающих движений руками, и в этой самой куче что-то твердое укололо ладонь. Нахмурившись, он запустил пальцы в мягкую труху и смахнул ее с блокнота Стотча.       Мурашки защекотали кожу. Если прежде страх заставил его броситься наутек, поддавшись инстинктам, то сейчас парализовал.       Может, это ошибка? Может, смахнул со стола какую-то свою тетрадь, один в один похожую на ту, что лежит на диване. Зрачки Крэйга сместились, двигаясь вбок, но он усилием воли вынудил себя смотреть вниз: если не увидит ничего на диване, сойдет с ума.       Крэйг поддел кончиком пальца несколько листов, открыл... Его округлившиеся глаза забегали по исчерченным кривимыми записями страницам. Собственный голос, зазвучавший в голове, озвучивая прочитанное, показался совершенно чужим.       Пальцы, скользнув по странице, размазали свежие чернила, будто кровь. Он перевернул несколько, и взгляд уперся в звезду, заточенную в круг, — знак Сатаны!       Выйдя из транса, Крэйг остервенело захлопнул блокнот, брезгливо отпихнул и поднялся на ноги.       — О приди к нам, Дух Святой, и небесный луч пошли света незакатного! — во весь голос заговорил он, метнувшись в прихожую. Добравшись до пальто, влез в один карман, в другой. — О приди, Отец сирот, о приди, Податель благ, о приди, сердечный свет! — Зазвенели ключи. Крэйг сжал их в ладони и наскоро влез в ботинки. — Утешитель истинный, Светлый Гость смиренных душ, и отрада нежная! Тихий отдых от трудов, свежий ветер в знойный день, в плаче утешение! — Холодный ветер, дыхнувший на него с улицы, усилил иррациональный страх, увеличив количество мурашек, несущихся вдоль позвоночника. Крэйг с неодобрением оглядел затянувшееся грозовыми тучами небо. — О блаженный Свет небес, озаряй сердца Твоих верных почитателей, — чуть тише продолжил он, выходя из дома. — Без веленья Твоего не случится ничего, нет от зла защиты нам.       Упрямо игнорируя боль в ногах и мороз, пробирающийся к телу сквозь тонкую ткань рубашки, Крэйг добрался до главного входа в церковь, кое-как вставил ключ в замочную скважину.       Пустой зал встретил пастора умиротворяющей тишиной и сравнительным теплом, но, войдя, Такер не перестал дрожать, а сердце его не стало биться ровнее. Страх, ведущий Крэйга к единственному безопасному месту, не казался ему правильным, однако избавиться от него он не мог нигде. То ли с ним что-то не так, то ли с этим городом, поломавшим все хорошее, что в нем было, как неосторожный ребенок, небрежно бросающий свои игрушки на пол.       Сделав несколько шагов, эхом отскочивших от молчаливых стен, Крэйг опустился на колени посреди зала. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, достал крест и крепко сжал его в сомкнутых ладонях.       — О приди к нам, Дух Святой, и небесный луч пошли света незакатного, — зашептал он, закрыв глаза. — О приди, Отец сирот, о приди, Податель благ, о приди, сердечный свет.       Ветер, ударяющий о монолитные стены и витражные окна, не пропускающие сегодня тот слабый свет, который пробивался сквозь сгущающиеся тучи, заунывно гудел, проникая в щели между бетонными плитами. Столь же однозвучно звучали произносимые Крэйгом слова. Одни и те же. Снова и снова. Не молитва, а приступ безумия.       — Без веленья Твоего не случится ничего, нет от зла защиты нам.       Прижавшись губами к кресту, Крэйг поднял взгляд на распятие, свысока смотрящее на него в ответ. Вот только, кроме молчания, раб Божий не удостоился ничего. Поджав губы, он зажмурился, опустил голову и понял, что увидит перед собой еще до того, как открыл глаза.       Испещренные богохульными записями страницы манили своей доступностью. Ответ на молитву будто бы прямо здесь — достаточно внимательнее вчитаться в текст. Так просто и даже неважно, что эти витиеватые буквы едва ли походят на буквы какого-либо известного языка.       — Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей, — вслух начал Крэйг, глазами бегая по строчкам, а внутренний голос вторил отнюдь не произносимой им молитве. — Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла.       Лео говорил об исполнении желания, но разве способен кто-то на подобное чудо, кроме Бога? Да и не позволил бы Он случиться злу в стенах Своего дома.       Крэйг рассмеялся. Истерично. Быть может, Стотч — единственный, кто не безумен, и его желание спасти Карен праведно. Скольких людей излечило бы ее возвращение…       — Благослови, Господи, начинаемое мною дело и помоги мне благополучно завершить его при содействии Твоей благодати. — Он перелистнул страницу. — Тебе посвящаю все мои труды и старания, чтобы они послужили для блага и спасения моих ближних. Через Христа, Господа нашего. Аминь.       Прошептал и, сжав что-то мягкое в руке, что, оказывается, держал все это время, ударил кулаком о пол. В стенах церкви раздался хруст, словно трескаясь, поломались кости, и по полу полилось красное. Крэйг двинул рукой, расчерчивая круг.