Эпитафия для нас

      Будучи ребенком, Крэйг любил читать о звездах. Энциклопедии о космосе (небольшие справочники и полноценные учебники, с яркими картинками и без) просматривались им чуть чаще чем регулярно, но сохраняли первоначальное состояние: он относился к ним так же бережно, как мог относиться только к тому, что сильно любит. Нежный мальчик в маске задиры.       Поздними вечерами, когда стихали все звуки, кроме, возможно, разговоров родителей и невнятного шума работающего телевизора в гостиной, Крэйг, повернувшись на живот, выуживал из-под подушки одну из своих книг. В погруженной во мрак ночи комнате вспыхивало пятнышко света — загорался небольшой фонарик, добытый им в школе (обменялся с кем-то из мальчишек), и белый круг начинал скользить по страницам, делая буквы терминами, слова — захватывающими фактами.       Солнечная система зародилась в холодном газово-пылевом облаке.       Став подростком, Крэйг не отказался от очаровательной привычки. Даже тогда, когда родители перестали контролировать, горит ли свет в комнате сына, когда разрешили ему самостоятельно решать, выключать ли компьютер, ложиться ли спать вовремя, чтобы не страдать от недосыпа утром, или же до рассвета отстреливать виртуальных врагов, слушая ворчание сестры, не терпящей ругань, а с друзьями в наушниках Крэйг, казалось, забывал все слова, кроме матерных; юный Такер все равно забирался в кровать с книгой и, освещая подсветкой телефона разрисованные планетами и мчащимися к ним ракетами страницы, прочитывал то, что знал наизусть.       Усмехнувшись, представляя лица пацанов, прознавших о глупом увлечении одноклассника, Крэйг любовно провел указательным пальцем по карте неба, особой магией превратил хаотично разбросанные звезды в созвездия, прошагал по самым ярким точкам, представляя, как сделает то же самое в настоящем космосе — прекрасная в своей наивности мечта.       Послышавшиеся шаги заставили Крэйга встрепенуться, спрятать книгу под подушку, улечься поверх, вырубив телефон. Чего боялся, сам не знал — действовал автоматически, автоматически испытывая тревогу. Лестница, покрытая мягким ковролином, скрадывала звуки, а вот в коридоре неспешные шаги тяжеловесного отца было нетрудно отличить от легкой поступи мамы.       Крэйг накрыл плечи одеялом и, слушая ускоряющееся биение сердца, уставился на полосу света под дверью в ожидании, когда ее иссечет чужая тень. Это стало своеобразным ритуалом. Поначалу он недоумевал: как-то странно прощаться перед сном с родителями — возмутиться бы, но он попросту смирился, не найдя подходящих слов, да и ни к чему портить взаимоотношения с членами семьи, о каких, как бы он ни врал себе, изображая циника, мечтает каждый ребенок его возраста. Правда, это вынужденное смирение будто бы противоречило здравому смыслу. Позже Крэйг назовет это Божьим промыслом, провидением.       Круглая ручка двери повернулась, теплый свет рассек комнату напополам, но белую полосу вскоре загородил силуэт отца. Крэйг не стал притворяться спящим.       Томас с тихим стуком закрыл дверь, двинулся к кровати сына.       Приподнявшись на локтях, Крэйг подтянул колени к себе, пуховое одеяло поползло следом, скользя по холодной простыне. Когда папа опустился на освободившееся место, матрас закряхтел, после чего наступили минуты тишины.       Немая сцена продлилась какое-то время. Крэйг рассматривал широкое лицо отца, размышляя над тем, является ли тот его примером для подражания. Крэйг походил на маму и внешне (довольно утонченный для парня и смазливый, несмотря на грубость черт лица), и характером: сдержанный рационалист, столь же эмоционально холодный, что среди Такеров уравновешивалось присущей Томасу и Трише горячностью. Пожалуй, как любому мальчику, Крэйгу хотелось быть похожим на мужчину, за которым наблюдал с детства, но максимализм все же убеждал, что таким, как отец, он не станет никогда. Что ж…       — Я очень люблю тебя, ты знаешь?       Крэйг смутился, но вида не подал. Сглотнув вязкую слюну, кивнул. Папа, конечно же, любит сына и дочь. Всего несколько лет назад еще казалось, что проявление его любви — работа, которая приносит деньги на еду и новые игрушки. Теперь же — безусловная забота, желание защищать и что-то еще, совсем неуловимое, но заставляющее воздух между ними вибрировать.       Тяжелая отцовская ладонь легла на выглядывающую из-под одеяла стопу Крэйга.       — Когда тот, кого растишь, — с нежностью начал он, — становится самостоятельнее, опытнее, испытываешь особое чувство, Крэйг. — Его теплые пальцы рук сжали ледяные пальчики сына — очень трогательное прикосновение, возвращающее обоих в прошлое (Крэйг снова малыш, и папа, громко смеясь, щекочет его пятки). — Это чувство такое сильное, что с ним почти невозможно совладать. Когда-нибудь ты поймешь.       Крэйг вяло улыбнулся. Томас Такер бывал излишне сентиментальным, и это, признаться, выглядело мило: непоколебимость взрослого мужчины давала трещину, и казалось, можно дотянуться до манящей своей неприступностью снежной вершины горы, похожей на сладкую верхушку торта.       — Спасибо, па. — Нога Крэйга, выскользнув из-под чужой ладони, юркнула под одеяло.       — Всем нам повезло, что мы любим друг друга, да? — улыбнулся Томас. Он облизнул и без того влажные губы, глянув на свою кисть, оставшуюся покоиться на простыне. — Иметь любящую семью здорово, да, Крэйг? — Его взгляд забегал по лицу напротив. — А хочешь… — Замявшись, мужчина заерзал и непроизвольно приблизился к ребенку. Словно охотник, его рука последовала за ногой Крэйга — беззащитной жертвой; подушечки пальцев коснулись выпирающей косточки на щиколотке, заскользили по покрытой мягкими волосками голени. — Хочешь узнать, почему самое важное — быть дружной семьей? Крэйг непринужденно пожал плечами:       — Валяй, пап.       Кенни заснул и проснулся с неугомонной, буквально терзающей его душу и — с извращенным упоением — тело мыслью: то, как молится Крэйг Такер, — самое волнующее зрелище. Он зажмурился, закрыл горящее лицо руками, но спрятать воспоминания в темноте своих ладоней не смог.       Вчера, после скромного ужина заглянув в комнату Крэйга, чтобы узнать, где можно расположиться, Кенни, силясь во что бы то ни стало прекратить, какое-то время посвятил наблюдению за ним: ему не полагалось посягать на сей интимный момент, но даже чувство вины и последующий стыд (своей непорочностью Крэйг смущал того, кому наплевать на запреты) не толкали за дверь достаточно сильно.       А одухотворенного Крэйга не могло отвлечь ни чье-либо присутствие, ни любые прочие неудобства. Кажется, если мир начнет рушиться, он непоколебимо продолжит нашептывать слова благодарности — преданный сын Господа никогда не просит у «отца», а лишь кается и благодарит.       Когда приходит время, пастор, ссутулив плечи, опускается на колени, что, однако, не принижает его, не делает безвольным рабом веры, а, напротив, превозносит над обычными людьми, словно он — преданный рыцарь, посвятивший жизнь служению своему господину. Его торжественная покорность, прекрасная в своей искренности, настолько восхищает, что разделить честь говорить с Богом кажется благом, необходимым для обретения Рая. Если бы жители Южного Парка видели Крэйга Такера таким, каким видел его Кенни, верили бы…       Сняв с шеи крест, Крэйг сжал его в руках, и воздух наполнился тихими, как шелест, звуками зазвучавшего голоса, заставляющими Кенни, покрываясь мурашками, цепенеть: дурманит то ли трепетный шепот, похожий на сладострастную мольбу, то ли чувственные губы пастора, разлипаясь, чуть касающиеся острых костяшек пальцев. Маккормик поджал свои, ощутив отозвавшееся покалыванием желание заполучить и вкусить, безжалостно вгрызшись, тот самый пресловутый запретный плод. Он прямо перед ним — не нужны доказательства правдивости истории о поддавшейся вожделению Еве.       Ему пришлось скрыться, когда благоговейное восхищение стало постыдной одержимостью. И дело не в возникших мыслях, не в закономерной реакции тела на возбуждение, а в том, что вся эта низменность не должна была касаться самого светлого создания в эпицентре грешного города.       Как только стемнело, Крэйг стал самим собой, словно бы магия вдруг закончилась. Проведав бессильно ворочающуюся мать, он запер все окна и входную дверь, убрал все потенциально опасные предметы обихода: утром наверняка случится очередное безумие. Кенни он обнаружил бесцельно слоняющимся по гостиной и с угнетающей безмятежностью (настолько он равнодушен по отношению к другу) пригласил в свою комнату, объяснив, на первый взгляд, двусмысленную просьбу переночевать вместе нежеланием доставлять в прачечную два комплекта постельного белья. Впрочем, не исключено, что ему попросту не хотелось оставаться наедине с собой в комнате, в которой впервые столкнулся с грехом.       Устроившись на пахнущей стиральным порошком кровати Такера, Кенни попытался увлечься происходящим на экране телефона, в полумраке освещающего его запятнанное тенями лицо, но все же позволил себе украдкой смотреть, как Крэйг снимает пиджак, ловко расстегивает рубашку и ремень брюк. Он готовился ко сну — никаких подтекстов, а в груди Маккормика случился взрыв. Вид покрытого старыми шрамами и свежими ссадинами (ответ за греховность) тела пастора — мучительнейшая из пыток. Он почувствовал себя ребенком с аллергией на шоколад, глазеющим на коробку конфет перед собой: их можно тронуть, заставить таять в теплых пальцах, но сладость никак не ощутить. Неприступность должна бы подогревать азарт, да Маккормику известно, что он обречен на проигрыш.       Оставив на себе лишь боксеры и неизменно — крест, Крэйг аккуратно сложил вещи, достал выцветший плед, которым укрылся, расположившись на полу. Кенни не удивился: во-первых, не пристало священнику делить кровать с кем бы то ни было; во-вторых, наверняка сей акт — очередное наказание для порочного тела. А вот для его тела наказание — чувствовать, как кровь отливает от конечностей.       — Спокойной ночи, Крэйг, — пожелал он и, в наступившей тишине расслышав мерное дыхание того, уткнулся лицом в подушку, чтобы не выдать свое, тяжелое, неумолимо сбивающееся.       Утром Кенни, конечно же, не сразу обнаружил Такера. Облегчение: можно, открыв окно, впустить прохладу и дать себе достаточно времени на то, чтобы унять неуместный стояк. Не в этих стенах, Маккормик. Комната, в которой Крэйг был ребенком — обаятельным мальчишкой, не упускающим возможности сказать какую-нибудь колкость, казалась ему куда более святым местом, чем церковь.       К счастью, дневной свет развеял сладостный морок, затуманивающий рассудок, и иррациональная жажда близости сошла на нет.       Пока Кенни, шаркая ногами, плелся по коридору, пальцами разлепляя еще тяжелые после сна веки, Крэйг завтракал свежеприготовленным омлетом, в местной газете читая последние новости. Изо дня в день он просыпался с рассветом, несколько часов уделял дотошному уходу за собой: пробежка, контрастный душ; придавал свежесть вещам, готовил что-то заурядное и, конечно же, молился перед едой. После — служение Богу. Если бы не сюрпризы, преподносимые ему то матерью, то сестрой, имел бы совершенно идеальный распорядок.       Кенни обнаружил, что на кухне его ожидала полная тарелка и стакан сока — забота Такера похожа на вырезанный кадр из дешевой мелодрамы и выглядит изумительно. Он упал на ближайший стул. Взлохматив и без того растрепанные волосы, потер щеки, чтобы взбодриться.       — Угощайся, Кен, — Крэйг не оторвался от чтения.       Кенни незамедлительно последовал его совету. Отправив в рот вилку, он, жуя, заулыбался.       — Не будь ты священником, Крэйг Такер, я, Богом клянусь, отдавался бы тебе каждую ночь хотя бы ради того, чтобы завтракать так. — Шутить над самим собой оказалось несложно — значит, наваждение осталось где-то позади, полупрозрачным воспоминанием.       Крэйг не посмотрел на него, но густые брови сошлись над переносицей.       — В первую очередь я, как и ты, мужчина, Кен, — подсказал он.       — Пустяки, — отмахнулся тот. — Разве одна из десяти заповедей не велит возлюбить ближнего? Вот я и хочу… — рассмеялся.       Отложив газету, Крэйг не без упрека глянул на веселящегося юношу перед собой и покачал головой.       — Твой флирт неуместен.       — Ты смутился, что ли, мистер «я повенчан с церковью»?       — Я не шучу, — тон голоса Такера стал строже, грубым даже, способным проникать под кожу и замедлять ток крови в венах. — Если бы я и почувствовал что-то к тебе… — заметив, как нервно дернулись опустившиеся уголки губ Кенни, он поправил себя, — хоть к кому-то, то счел бы соблазн проверкой. — И, опустив взгляд, добавил вовсе изничтожающее: — Прости.       — Забей, чувак, — усмехнулся Кенни, сглотнув насколько раз в попытке слюной остудить вспыхнувшую, будто стрелой пронзило, грудь. — Я же прикалываюсь. Дразню тебя, такого всего из себя святого. — Он отвел глаза тоже и позволил неловкой паузе ненадолго заполнить пространство между ними. — Как мама?       — Спит. И я надеюсь, что она проснется не раньше моего возвращения.       — М-м-м, появились планы?       — Стивен Стотч просил зайти, — сказал, не подумав. Крэйг замер, точно напуганный светом фар дикий зверь, случайно выскочивший на проезжую часть. Вот же ж… дурак! Совсем забыл!       — Стотч… — процедил Кенни. Его светлое лицо потемнело, разом как-то отощало, став прямо-таки нечеловеческим. Крэйг выжидающе следил за тем, как заостряются его черты. Сорвется, как не раз бывало, или боль все же поутихла? — Я давно не видел Лео, — сквозь злость улыбнулся Кенни. Правда, улыбка эта получилась, мягко говоря, неискренней — оскал, а не улыбка. — Надеялся, он подох.       — Кен! — негодование Крэйга сделало воздух тяжелее, как здесь когда-то таковым его делали замечания отца. Стало не по себе — он встал, словно бы вознамерился, сбежать, как делал в детстве, прошелся по кухне, провожаемый снисходительным взглядом Кенни: мол, а чего ты ждал, Такер?       Несколько лет назад суд признал Леопольда Стотча виновным в преступном бездействии, приговорил к домашнему аресту и настоял на осуществлении соответствующего психическому статусу лечения, — Маккормик же смело называет его убийцей своей сестры. Обуздав всколыхнувшиеся эмоции, Крэйг остановился посреди кухни и устало проговорил:       — Не вынуждай мою душу болеть и за твою.       — Он раскаивается? — высокомерно вскинув голову, поинтересовался Кенни.       Этот вопрос, прозвучавший из уст человека, демонстративно отвергающего все божественное, связанное с прощением, со спасением, показался Крэйгу исключительно нелепым. Разве имеет значение для такого, как Кенни, покаяние такого, как Лео?       Крэйг никогда не врал, но в последнее время все чаще задумывался над целесообразностью говорить другу правду. Кенни страдает из-за своей утраты, и только не слишком хороший проповедник виноват в том, что он не может найти успокоения.       — Нет, — все же признался он. Лео погряз в своем безумии, и, видит Бог, ему доставляет удовольствие пребывание в вязком болоте захватывающих видений и идей; он едва ли осознает, что стал виновником трагедии.       — Тогда не проси меня простить его.       По правде, Крэйг не просил. По правде, Крэйг никогда ни о чем не просил ни тогда, когда ему было больно, ни тогда, когда он действительно нуждался в помощи. Он справлялся сам, хоть и упрямо твердил, что с ним Бог.       Вздохом нарушив гнетущую тишину, Кенни, отодвинув стул, поднялся и подошел настолько близко, что ощутил запах шампуня Такера и какой-то особенный, источаемый то ли его рубашкой, то ли кожей.       — Если нужно, я пригляжу за твоей мамой. Иди и исполни волю Господа, — в этом высказывании не оказалось яда, насмешки, будто бы на самом деле Кенни всегда верил или даже более того — знал.       Уголки губ Крэйга дрогнули, он тепло улыбнулся в ответ.

***

      Утро Триши началось с самого поганого, что только могло случиться, — алкогольной диареи и нестерпимого сушняка. Проведя около получаса на толчке в пахнущей тухлой водой ванной Марша, она побрела на кухню, бесхитростно размышляя над тем, как все же отвратительно человеческое тело. Брат говорил, что Бог создал человека по своему образу и подобию, — что ж, она надеялась, очко того разрывается после паленого пойла тоже.       Что такое похмелье, Триша не планировала узнать до своих эдак тридцати, однако уже сейчас она насладилась прелестями алкоголизма сполна. Любые отхода предпочла бы сраному похмелью (пусть сердце колотится так, будто отрабатывает все отмеренные ему удары), и все равно пила, глядя на то, с каким упоением это делает Стэн. Он напивался слишком эстетично, совращал своим безысходным отчаянием, манящим, как притягивающая взгляд черная бездна.       Добравшись до холодильника, Такер испытала настоящее блаженство, когда отрезвляющий холод дыхнул на нее. Она буквально повисла на дверце, лениво разглядывая скудное содержимое: кусок заплесневевшего сыра, пара яиц, многолетней выдержки пакет молока (как будто в этом доме кто-то мог приготовить хоть что-то) и банка пива. О, счастье! Триша потянулась за ней, облизнув сухие губы. Рот словно бы забит песком, наполнителем для кошачьих туалетов, но совсем скоро живительные ручейки рассекут бескрайнюю пустыню, подарят жизнь. Она взяла банку и с удивлением обнаружила, что вес той заметно меньше, чем должен был бы быть, — рука дернулась. Заглянув в дыру, зияющую на крышке, Триша, скривившись, швырнула банку на пол и захлопнула холодильник.       — Блять, Стэн! — рявкнула, невзирая на вялость. — Стэнли!       Тело, похожее на изваяние Родена, если бы не колоссальное отличие телосложения Стэна от телосложения всемирно известного «Мыслителя», зашевелилось, оглушающе заскрипел диван.       — Я же просила оставить банку на утро. Ты знаешь, что мне хуево, когда смешиваю.       — Отъебись, — буркнул Стэн. Повороты языка отняли силы, которые удалось восстановить при разглядывании пальцев ног на протяжении пары часов после пробуждения. Замутило. Он сплюнул на пол, чтобы не заблевать выпитым пивом Триши собственные бедра, покрытые черным пушком, и висящий между ними член.       — У нас нет ни бухла, ни сигарет, ни даже туалетной бумаги, — продолжила причитать девушка. В гостиной ее голос стал громче, въедливее — настоящий термит. — Тебе придется оторвать задницу от дивана: я не собираюсь в одиночку таскаться по магазинам.       — Да бля…       — И не закатывай глаза!       — Не пили меня, а?! — глянув исподлобья, рявкнул тот. — Я могу вышвырнуть тебя отсюда в любой момент.       — Как же! — выплюнула Триша. Коленом пнув бедро Стэна, она выудила из-под него свои трусы и, кое-как сохраняя равновесие, надела. — Никто, кроме меня, не станет обсасывать твой хер после того, как он побывал в заднице, а ты, больной ублюдок, не кончаешь без этого. — Она плюхнулась на диван и, наклонившись, принялась разбирать завал на столе. Среди окурков, не попавших в пепельницу, удалось обнаружить белесые кристаллы, которые вполне могли бы сойти за сахар, если бы не тот факт, что сахара в доме Марша, конечно же, не было. Ребром ладони подтащив к себе остатки дури, Триша вооружилась скрученной ею еще вчера купюрой. Занюхнет вместе с пеплом, но хотя бы поправит свое состояние.       — Есть проститутки, — проворчал Стэн. — За кругленькую сумму некоторых даже прикончить можно.       Триша проигнорировала его слова: давно привыкла к тому, что у Марша нет тормозов. Шумно втянув носом то подобие «дороги», которое получилось сделать непослушными пальцами, она опрокинулась на спинку дивана и вместе с дежавю (проживаемые ею дни похожи, как один) ощутила, как разгорается слизистая носа.       — О чем ты говоришь, Стэн? — усмехнулась Триша и растерла выступившую влагу по ноздрям. — Того бабла, которое присылает твоя мамаша, хватит разве что на поцелуй в щеку.       Деньги, на которые они жили, и как-то содержали дом, — деньги Шерон Марш, поддерживающей сына, регулярно обещающего ей устроиться на работу — просто не везет, ма. Стэн ничуть не стеснялся откровенно врать матери, да и сложившееся положение его вполне устраивало. А будущее… Он не из тех, кто верит, что увидит будущее.       Стэн раздраженно фыркнул, дернув уголком губ, куда пришелся неожиданный поцелуй Триши. Все еще шмыгая носом, она расположила голову на его остром плече. Нежность накатила вместе с изматывающей до полного бессилия истомой.       — Проводишь меня? — ласково промурлыкала она. — Хочу заскочить к матери, проведать.       Она так и не поняла, почему решила это сделать. Взаимоотношения женщин в семье Такеров не то чтобы были далеки от идеала — можно сказать, их не было вовсе. Разве что имела место обоюдная ненависть, обусловленная неадекватностью Лауры, обвиняющей дочь в случившемся. Триша рада бы обидеться и забыть о существовании той, из дыры между ног которой когда-то вылезла, но, кажется, привитая ею же порядочность иногда взывает к совести.       — Предлагаешь прогуляться по городу, держась за руки, как все эти по уши влюбленные друг в друга ублюдки?       Сморщив нос, будто учуяла запах дерьма, Триша отпрянула от Стэна. Его неприязнь ко всему, что для большинства естественно и прекрасно, не имеет границ, и безосновательная злоба так и сочится из него вместе с потом.       — Я, блять, предлагаю тебе пошевелить квадратной задницей. — Триша встала. Оглядевшись, подняла с пола джинсы Марша и швырнула их ему в лицо. — Дойдем до супермаркета, затаримся, и ты отнесешь пакеты домой. Вечером приготовлю нам нормальной жратвы — я устала питаться бухлом.       На сборы ушло около часа, после чего дневной свет ударил по глазам. Стэн и Триша выбирались из дома нечасто, предпочитали делать это по будням, когда подавляющая часть жителей занята мыслями о работе и почти никто не обращает внимание на черное пятно, разящее спиртным.       — Ненавижу этот город, — прошипел Стэн. — Посмотри на эти лица, Триш… — он кивком указал на обосновавшихся возле детской площадки мам — от этой категории горожан было не скрыться ни в будние, ни в выходные. — Все эти люди делают вид, что счастливы жить вот так: болезненное рождение, первые шаги и первый успешный опыт на горшке, школа, где либо ты всех, либо все — тебя, учеба в колледже или поступление в университет, где разве что отточишь навык вылизывания задниц, первые отношения, семья — дерьмо, которое развоняется, как только ошибешься, а ты ошибешься, и — о, чудо — рождение ребенка, обреченного гнаться за мечтой родителей по тем же круговым трассам, как по кругам Ада.       Поведя плечами, чтобы сбросить осязаемый и тяжелый, как каменная глыба, негатив Стэна, Триша бесстрастно хмыкнула:       — Я бы с радостью прожила такую вот банальную жизнь. — Однако ее спорткар сошел с трассы на первом же повороте, когда она родилась в той семье, в которой родилась.       — А я бы посмотрел, как все они переполошатся, если вдруг игры их бесценных деток прервет взрыв бомбы, запрятанной вон в той урне. — Осклабившись, Стэн издал лишь отдаленно похожий на смешок звук, чем привлек внимание нескольких прохожих, мгновенно отшатнувшихся от его колючих слов.       — Марш, ты совсем больной, ты в курсе? — без тени радости заметила Триша. — Дети-то что тебе сделали?       Он всмотрелся в царящую у качелей и каруселей идиллию, вслушался в чужой смех и раздраженно фыркнул:       — Они бесполезны.       — Как и мы с тобой. — Такер остановилась напротив своего отражения в витрине магазина и, одернув футболку, поправила убранные в два низких хвоста рыжие волосы, что, правда, не придало ей хоть сколько-нибудь ухоженности. — Жди здесь, — приказала она. — Не хочу, чтобы мы захлебнулись твоей желчью в замкнутом пространстве.       — Пошла ты, сука, — буднично произнес Стэн, забираясь в оба передних кармана джинсов. Обнаружив там купюры и мелочь, сунул девушке все, что смог без усилий достать. — Купи что-нибудь выпить.       — Без тебя знаю.       Когда Триша скрылась за дверьми супермаркета, Стэн бесцеремонно стрельнул сигарету у первого попавшегося прохожего, кажется, побоявшегося отказать чрезмерно решительно настроенному парню. Закурив, он сделал несколько шагов, но, быстро потеряв интерес к трудоемкому процессу, уселся на бордюр, вытянул ноги, глянув в обе стороны. Автомобили нечасто ездили по дорогам в это время суток, да и преобладающее их число направлялось в сторону пригорода Южного Парка (жители, работающие в соседних городах штата); однако сегодня черный седан неторопливо катил к центру, рыча, точно запертый в клетке зверь. Еще бы! Майбах имел огромный потенциал скорости, несмотря на внушительные габариты.       — Пижон, блять, — с омерзением выплюнул Стэн. Наверняка сынок богатенького папочки заплутал по пути в Денвер, откуда через Солт-Лейк-Сити и Омаху можно добраться до Сан-Франциско — пристанище самовлюбленных мажоров. Вероятно, сидя в кожаном кресле, подстраивающемся под форму задницы, он недоумевает, как люди могут смиренно жить в этой дыре. Что ж, в этом их мысли, пожалуй, сходятся — Стэн ухмыльнулся и сделал еще одну затяжку. Лаки Страйк с кнопкой, мать вашу! Он аж огляделся, чтобы узнать, что за педик дал ему эту срань, но не обнаружил никого — только взвивающаяся в воздух пыль, гонимая приближающимся автомобилем.       Мерседес предусмотрительно вильнул, поравнявшись с расположившимся на тротуаре юношей. Стэн, взглянув на свое размытое отражение в хромированных дисках, проводил взглядом впечатляющих размеров задний бампер, как провожают красоток в коротких юбках, и с удивлением обнаружил, что загорелись стопы. Заебись! Сейчас смазливый малолетка начнет расспрашивать его о дороге, имея в распоряжении навороченный навигатор. Марш преждевременно скривился, демонстративно отвернулся, когда водительская дверь открылась, и последней долгой затяжкой докурил сигарету. Окурок упал ему под ноги.       — Марш? Стэнли Марш?       Походу, говнюк, выбравшийся из автомобиля, захватил с собой ружье и выстрелил в грудь, открыв рот. Голос, сотрясший барабанные перепонки Стэна, забрался в черепную коробку и, разворошив воспоминания, добрался до тех, которые тот упрямо заталкивал в самый дальний угол с тех пор, как они стали мучительными.       Дымом, вставшим поперек горла, Стэн поперхнулся. Он не заметил, как выпрямился, поднявшись на ноги. Ненамного выше представшего перед ним молодого человека, но почувствовал себя ребенком. Может, бредит? Может, он в больнице, где врачи откачивают его после передоза, и уже видит ангелов…       — Кайл? — Отвыкший произносить это имя язык скрутило. — Ты же…       Стэн не успел договорить. Да и даже осознать, что перед ним друг детства, по настоянию родителей покинувший Южный Парк, окончив среднюю школу, как считалось, навсегда, не успел; тот обнял его, и улицы города вдруг расцветили яркие краски — Стэн зажмурился, чтобы не ослепнуть. В нос ударил терпкий аромат дорогого мужского одеколона и мяты — так пахли щекочущие небритую щеку Марша кудри Кайла Брофловски.       Кайл отпрянул от обескураженного его порывистостью юноши и дежурно улыбнулся. На протяжении прошедших лет они не общались, разве что поздравляли друг друга со всеобщими праздниками, да и эта привычка со временем сошла на нет. Стэн был обижен, и эта обида грызла его, лишая килограммов и рассудка, вплоть до сегодняшнего дня, до этого самого «Стэнли Марш?», этой самой улыбки…       — Паршиво выглядишь, — заключил Брофловски. Задерживать взгляд на провокационных деталях образа не стал, но и неприязнь не скрыл. Объяснимо: Кайл Брофловски ныне ну просто идеален! В прошлом непослушные кудри стали локонами, обрамляющими чистое лицо (пара веснушек у острого кончика прямого носа и под длинными нижними ресницами). Нездоровая худощавость болезненного ребенка сменилась статностью: то ли уделял время посещению спортзала, то ли нашел свой стиль (на первый взгляд, на нем обыкновенные светлые брюки и классический плащ с высоким воротником, но в каждом шве чувствуется дороговизна). А за спиной люксовый Мерседес Майбах, окружающий его силуэт клубами дыма. Божество… — Тяжелый день, да? — полюбопытствовал он.       — Дни… — еле слышно проговорил Стэн. Он все не мог поверить, да и узнавал с трудом, потому подходил все ближе… — Ты здесь проездом или решил вернуться? — Он мысленно отвесил себе пощечину: давняя обида выплеснулась — прозвучало не слишком дружелюбно. Кайл, однако, не уязвился.       — На рынке труда в Нью-Йорке высокая конкуренция, поэтому я решил заняться частной практикой здесь, набраться опыта, — не переставая чарующе улыбаться, без единой запинки, будто репетировал речь перед зеркалом, ответил он. — Полагаю, мои услуги будут востребованы.       Стэн понял, что теряет способность говорить членораздельно, даже думать становилось все тяжелее и тяжелее, поэтому бросил наугад:       — Ты стал адвокатом, как отец?       Непринужденно сменив позу, Кайл тактично отступил на шаг, чтобы сохранить приемлемую для давних знакомых дистанцию.       — После окончания средней школы я отучился в общественном колледже Хэмпшир штата Массачусетс, где получил диплом младшего специалиста в области юриспруденции и права, — пояснил он. — Там заинтересовался смежной, как я считаю, областью, поступил в частный университет Нортистерн и по прошествии трех лет стал магистром психологии. — Кайл развел руками, как будто говорил о чем-то обыденном, как душ по утрам (Стэн даже этим пренебрегал). — Получил квалификацию психотерапевта — и вот я здесь. — Еще одна улыбка, показался ровный ряд белоснежных зубов. — В планах получение докторской степени в области судебной психологии, хочу состыковать свои знания. Но сейчас у меня есть более важные дела.       Стэн перестал вникать в смысл слов Кайла в самом начале его рассказа. Брофловски не изменился: увлекающийся, пытливый, непреклонный в своем стремлении знать чуть больше, чем всё. Повзрослел, а в остальном — тот же полный энтузиазма парнишка с копной огненно-рыжих волос. Завалиться бы с ним на кровать, как в юности, и посвятить весь день просмотру бестолковых комедий…       — Вот так встреча! — Голос Триши вырвал Марша из раздумий. Приблизившись, она вручила ему звенящий пакет с продуктами и, стерев с ладони пот, протянула руку Кайлу. — Представь меня своему другу детства, Стэн.       — Кажется, я помню тебя, — улыбка Кайла стала еще шире, еще приторнее. — Младшая сестра Крэйга Такера, я прав?       — Триша — моя… — Стэну захотелось приукрасить правду: пока Кайл занимался саморазвитием, он строил отношения с красивой женщиной, но, взглянув на нее, не смог вымолвить ни слова. Он вдруг увидел, что у младшей Такер рыжие, как пламя, волосы, веснушки на бледном лице, длинные и стройные ноги… Разве что ростом она превосходит Брофловски и чуть-чуть — его самого. Выходит, единственное его достижение — девушка, чертовски похожая на лучшего друга?! Стэн непроизвольно замотал головой, как бы отрицая свое же умозаключение. — Моя подруга.       Такер метнула на него испепеляющий взгляд, но промолчала, Стэн оставил ее эмоции без внимания тоже — поссорятся из-за этого позже.       — Что за более важные дела? — поспешил уточнить он, заметив, что Кайл переминается с ноги на ногу — готовится завершить разговор и уйти. Снова.       Кайл улыбнулся шире и, судя по искоркам, блеснувшим в его глазах, впервые сделал это искренне.       — Должен успеть подготовить свой старый дом к приезду жены.       А эти слова похожи на выстрел из дробовика в упор — Стэна передернуло.       — Ты женат? — не дыша прошептал он.       — Больше года, — воодушевленная улыбка преобразила лицо Кайла, но, опустив взгляд на торчащие из бумажного пакета в руках Стэна бутылки, он вернул себе прежнее дружелюбное равнодушие. — Боюсь, мне пора. Увидимся, сосед.       Стэн, втянув щеки, сжал челюсти. Сосед. В этом слове уместилось все наплевательство Брофловски, все его презрение к человеку, которым дорожил.       Когда, дойдя до автомобиля, тот обернулся, чтобы махнуть рукой, Марш выдавил из себя самую мерзкую из возможных улыбок — лживая, смертельно ядовитая.       — Ты чего? — Триша толкнула его локтем.       — Отвали.

***

      Один лишь вид дома Стотчей пугал, и этого безосновательного страха Крэйг ничуть не стыдился, хоть и считал себя таким же глупцом, как те недалекие сплетники, которые полагали, что именно здесь находятся врата в Ад. Чушь, конечно же. За входной дверью нет языков пламени, иссекающих грешные души, нет насмехающихся над человеческими страданиями чертей и монструозного трона Сатаны — только болезнь и как следствие запустение.       Все же поежившись, Крэйг непроизвольно приподнял плечи, чтобы за воротником спрятать от особенно пронизывающих порывов ветра шею и уши. Здесь погода, стремясь подтвердить опасения жителей и усилить их паранойю, чуть хуже, чем где-либо. Или же дело в том, что дом стоит на отшибе.       Шевельнулись занавески в одном из окон первого этажа, и дверь, в которую Крэйг уже было постучал, открыл Стивен Стотч — сильно постаревший невысокий мужчина, когда-то считавшийся довольно деспотичным отцом. Как оказалось, он весьма заботливый родитель, совершающий те же ошибки, что и многие.       — Отец Такер, слава Богу! — поприветствовал он, ухватившись за кисть Крэйга, потряс ее, крепко пожимая. Не полагалось, но тот не стал возражать, заметив крайнюю взвинченность мистера Стотча. — Спасибо, что так скоро уделили нам время.       Пропустив Крэйга в дом, он чуть ли не поклонился ему и принялся суетливо ухаживать за гостем: на тумбу поставил его портфель, помог снять пальто, всячески демонстрируя исключительное почтение. Примечательно, что самым глубоко верующим человеком оказался тот, который столкнулся с демонами.       — Таков мой долг, — сухо отозвался Крэйг. — Расскажите мне, что произошло.       Стивена передернуло, но сделал вид, что лишь повел затекшими плечами. Он затараторил, заломив пальцы рук:       — Состояние Баттерса ухудшилось. Говорит, что чувствует плавящий кожу жар, поднимающийся из самой преисподней. Рассказывает о немыслимых тварях, обретающихся под землей, и описывает их так подробно, будто видит наяву. — Стивен перешел на заговорщический шепот: — Иногда мне кажется, что каким-то образом он взаправду побывал… в Аду.       Крэйг скептически хмыкнул: драматизм явно излишен. Старший Стотч — весьма впечатлительный человек, абсолютно необъективный по отношению к своему сыну. Со смерти Карен Лео изолирован, у него диагностирована шизофрения с бредовыми идеями религиозного содержания, и он принимает соотвествующие лекарства, которые, правда, имеют некоторые побочные эффекты — в совокупности все это вполне объясняет странности в поведении Баттерса.       — Я побеседую с ним об этом. — Крэйг задержался на середине лестницы, ведущей на второй этаж, и бросил через плечо: — Лео — убежденный агностик, поэтому ему нужна истина, которая придется ему по душе, которую он сможет принять и сердцем, и разумом. — Плотно сжатые губы тронула ободряющая улыбка. — В последнюю нашу встречу он охотно цитировал пять главных постулатов протестантизма: sola scriptura — только Писание, sola fide — только вера, sola gratia — только благодать, solus Christus — только Христос, soli Deo gloria — только Богу слава. Я полагаю, что он на верном пути.       — Хочется верить, пастор. Хочется верить… — прошептал Стивен и, как только тот продолжил подниматься, подался следом. — Он все твердит о каком-то ритуале. Что-то связанное с исполнением желания… Звучит жутко.       Крэйг кивнул в знак того, что принял информацию к сведению.       Комната Лео находилась в конце коридора без окон, освещенного парой тусклых ламп, поэтому путь до нее действительно мог показаться ужасающим. Привычным образом мурашки укололи кожу, но Крэйг здесь не впервые, да и не подобает исполняющему роль посланника Божьего думать о мистическом. Он решительно отбросил все предубеждения и закрадывающиеся сомнения в обыденности происходящего в этом доме.       Достигнув пункта назначения, он, набрав воздуха в грудь, перекрестился и постучал. Ответа, как и ожидалось, не последовало, но, едва толкнув незапертую дверь, Крэйг безошибочно определил местоположение Баттерса. Из-под плотного одеяла, горой лежащего у изголовья кровати, донеслось протяжное:       — Пастор…       — Добрый день, Лео.       Воцарившийся в комнате хаос — признак ухудшения состояния больного — достиг апогея. Такеру пришлось ногой отодвинуть объедки, разбросанные по полу, и несвежую домашнюю одежду, разбросанную по полу тоже, чтобы закрыть дверь, свыкнуться с запахом стухших продуктов и мочи.       — Твои родители считают, что ты себя плохо чувствуешь, — невольно морщась, констатировал он и огляделся. В прошлый раз под завалами, трогать которые Лео категорически запрещал, были различимы хоть какие-то предметы мебели.       — Плохо? — усмехнулось одеяло, зашевелившись. Выглянув из своего укрытия, Лео вытаращился на Крэйга. Жидкие волосы цвета слоновой кости, отросшие до ключиц, рассекли его предельно худое лицо и светлые, почти лишенные пигмента глаза. — А как я должен себя чувствовать, Крэйг? — Тонкие губы искривились, крошечные зрачки заметались из стороны в сторону. Посмотрев вниз, Лео, неспешно двигаясь, выбрался из-под увесистого одеяла и с осторожностью канатоходца, словно боясь, что пол вот-вот разверзнется, опустил жилистые стопы на ковер. Он облокотился на собственные колени и, уронив голову, невесело улыбнулся: — Никто не верит мне… — Подняв взгляд, смахнул волосы с лица и обнял себя за плечи изрядно исхудавшими руками. — Я всего лишь пытаюсь поступить правильно, пока могу. Это ненадолго, ты же понимаешь.       То ли сказывалась нездоровая атмосфера, то ли вид бывшего одноклассника, теперь больше напоминающего скелет, обтянутый полупрозрачной кожей, но от его слов и его глаз Крэйгу становилось не по себе. Перебирая четки в кармане брюк, он убеждал себя в том, что знал и так: здесь звучат фантазии глубоко больного человека, озабоченного миссией спасения из-за трагического случая в прошлом, — и все же негодовал сильнее, чем должен был.       — Грядет буря, пастор, — простонал Лео, длинными пальцами впиваясь в виски. — Ты должен мне поверить…       Сожаление Крэйг выразил печальным вздохом. Он и рад бы сказать, что верит, рад бы унять страдания несчастной души, но ложь — грех.       Кое-как расчистив стол, заваленный канцелярскими принадлежностями и невпопад исписанными несвязными фразами бумагами, он поставил портфель, склонился над ним и, открыв, достал несколько книг, изречения из которых следовало бы обсудить с Лео: возможно, удастся правильными словами залечить те участки его души, которые бередят пережитые страдания.       В Ватикане для католических священников ежегодно проходят лекции, посвященные вопросам изгнания бесов, а Папа римский заявил, что духовники без промедлений должны направлять к экзорцистам прихожан, страдающих от «духовных потрясений». При всем уважении к католицизму и католикам Крэйг не мог принять их безоговорочную и буквальную веру в одержимость. Протестанты сей феномен объясняют, прибегая к знаниям в области психологии, неврологии и других «человеческих» наук: злые духи не что иное, как некая патология.       Любовно погладив по ветхому корешку Библию Лютера, Крэйг открыл ее, перевернул несколько хрустящих страниц, прежде чем Лео вдруг сказал:       — И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.       Крэйг, толком не видя, глазел на истерично пляшущие строки перед собой до тех пор, пока не осознал, что его дрожащие руки вот-вот выронят Священное Писание. Захлопнув книгу, он обернулся к Лео и тихо проговорил, в изумлении уставившись на его раскрасневшееся от возбуждения лицо:       — Откровение апостола Иоанна Богослова, глава шестая, стих второй: я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить. — Нахмурившись, он тряхнул головой и задал закономерный вопрос: — Лео, где ты прочел это? — Ограниченный не только в литературе, но и в использовании интернета, младший Стотч попросту не мог увидеть текст Апокалипсиса Иоанна. Что за чертовщина? Кривая ухмылка растянула губы Баттерса, но взгляд его остался строгим.       — Я услышал.       Медленно выдохнув, Крэйг отложил книгу и приблизился к юноше, опустился на корточки перед ним, всмотрелся во внимательные голубые глаза.       — Знаешь, о чем ты говоришь?       — О, я знаю.       Проигнорировав его замечание, Крэйг бесстрастно продолжил:       — О появлении первого всадника Апокалипсиса, именуемого Завоевателем, в иных трактовках — Чума или Мор. Его появлению предшествует снятие Агнцем одной из печати с Книги Жизни. Бог призывает всадников и наделяет силой сеять хаос и разрушение в мире — так зародится новый, близкий к понятию «рай».       Лео дернулся, как от удара.       — Ложь! — возопил он. Вскочив с места, чуть не сшиб Крэйга — тот, вздрогнув, пошатнулся на согнутых ногах. — Пространные метафоры пророков призваны запутать нас! Думаешь, они знали лучше, чем я или ты?! — Его свирепая исступленность, внезапная, как извержение вулкана, стала затяжным гневом. Он, сощурившись, зашипел: — И посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет. — Выпрямившись во весь рост и расправив и плечи, Лео цокнул языком и сплюнул скопившуюся в уголках рта слюну себе под ноги.       Крэйг, усмиряя многократно ускорившееся сердце, выпрямился тоже.       — Ты принимаешь лекарства? — спросил он, с холодностью глядя на беснующегося юношу. Vade retro, Satana. Иди прочь, Сатана.       — В описании животных сочетаются черты херувимов из книги пророка Иезекииля и серафимов из книги пророка Исайи, — взахлеб начал объяснять Баттерс. Он метнулся к Крэйгу, посмотрел в глаза, находящиеся лишь немного выше его собственных, округлившись, занявших половину лица. — Они — высшие ангелы, из года в год, из века в век денно и нощно оберегающие всадников от осознания предназначения, ибо Бог слеп, а зло ненасытно.       — Лео, твоя трактовка в корне неверна. — Скрещивая руки, Крэйг нащупал под рубашкой покоящийся на груди крест. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое… — Ты прибегаешь к своим весьма отрывочным знаниям, чтобы однозначно объяснить то, о чем мнения расходятся даже у пророков.       — Я — единственный пророк! — проорав это, Лео, спотыкаясь о мусор, бросился к столу. Смахнув лежащие на нем вещи, вцепился в одну из книг и протянул ее Крэйгу, непроизвольно отшатнувшемуся от налетевшего на него безумца. — Эти записи я сделал утром того дня, когда погибла Карен! — Его голос не стал тише, с губ сорвались горячие брызги. — Уже тогда мне открылось, что для спасения человечества придется, принеся жертву, использовать безграничную мощь демонов!       Такер, пересилив постыдную брезгливость, взял книгу — небольшой ежедневник в твердом переплете. Сердце, вопреки здравому смыслу, заныло, по венам растеклось необъяснимое волнение. Что делать-то, если в записях Лео окажется смысл?       Задержав дыхание, под звуки истерики Баттерса Крэйг несмело приподнял обложку и, пересилив иррациональный страх, встретил взглядом… пустые страницы. Одинаково чистые — все до единой.       Закрыв на секунду глаза, он просмаковал чувство облегчения.       — Леопольд, мне кажется, что…       — Нет! — выкрикнул тот, выхватив самый обыкновенный блокнот (такие стоят доллар) из рук Такера. — Нет-нет-нет! — загалдел он, принявшись нещадно трясти его в тщетной попытке найти нужную страницу. — Я же записал правила ритуала, Крэйг! Все записал… Я бы пожелал изменить прошлое и вернуть Кенни сестру! — Осипший голос наполнился слезами. В отчаянии Лео швырнул тетрадь на пол и, заходясь бессильными рыданиями, пнул к ногам пастора.       — Послушай… — Крэйг наклонился, чтобы поднять злосчастный ежедневник, стряхнул налипшие крошки и сунул под мышку. — Знаю, что не положено, но, если хочешь, я помогу тебе посетить могилу Карен Маккормик. Ты сможешь поскорбеть — это освобождает.       Мгновенно успокоившись, Лео поднял на него заплаканные глаза, и впервые его взгляд наполнился чем-то отдаленно похожим на осознанность.       — Правда? — пролепетал, стирая влагу с щек. — Я могу?       Покинув злополучный дом, Крэйг какое-то время лишь дышал, стараясь избавиться от впитавшегося в тело и душу смрада. Слабая надежда на то, что удастся убедить капитана полиции сопроводить Стотча к кладбищу омрачалась пониманием, ставшим более болезненным за пределами комнаты Лео, что Кенни ни за что не простит, если узнает, что готов допустить Крэйг. Гореть ему в Аду за предательство друга, как Иуде, — в том самом, о котором без умолку твердит Баттерс.       Вспомнив, что все еще держит в руках тетрадь, приведшую несчастного больного в исступление, Крэйг взглянул на нее, хмыкнул, покачав головой, и опустил в ближайшую урну.