Мотылёк

Рейнджеры смеются. Их лица, испещрённые лиловыми искрами магического зеркала, кажутся счастливыми, а улыбки — светлыми. Ключевое слово здесь «кажутся». Я ведь знаю, насколько легко заставить их свет погаснуть, а счастье — выцвести. Достаточно сущей мелочи... Ранить одного из них. Вот на щеке рыжего веснушчатого мальчика набухает свежий порез — и девочка с цветной прядью в тёмных волосах рычит и бросается в бой. Вот девочка-тень со скромной улыбкой безвольно падает — и во взгляде мальчика-спасителя-мира вспыхивает ярость. Вот… Они греют друг друга, греются друг о друга... И — ломаются, один за другим. Скучно. Топорно. Предсказуемо... О, это излишне. Достаточно ведь всего одного слова. Жалко. Это не стоит мне ничего. Щёлкнуть пальцами и призвать из забвения очередную уродливую громадину. Послать точно в цель пару кинжалов-смешков. Вскрыть гнойник чьего-то страшного, невыносимого и, конечно же, исключительного прошлого. Шагнуть в чей-то сон. Знаешь ли ты, что тебе лгут?.. Обличать виновника не приходится. Убеждать — тоже. Достаточно пары небрежно брошенных фраз и нескольких невинных вопросов, чтобы доблестный защитник начал сомневаться в том, за кого сражается. В кого верит. Чего же стоит твоя вера?.. Ответ очевиден. Тебе ведь не нужна причина, мой дорогой мотылёк. Тебе нужен повод. Нужен кто-то, кто ласково подует на карточный домик твоих убеждений. Нужен... Я. Паутина тьмы, ласковая и невесомая, оплетает крылья очередного мотылька. Я знаю, что будет дальше. Он — или она, или он и она, или… — будет трепыхаться, будет пытаться вырваться, будет… Будет. И мне будет почти весело — ровно до тех пор, пока мотылёк не застынет в коконе из собственных обезображенных крыльев. Тусклое стекло жадно вспыхивает, словно откликаясь; лица рейнджеров становятся гротескно яркими. Свет мой зеркальце, скажи: чем всё закончится на этот раз?.. Зеркальце предсказуемо молчит: ни один уважающий себя артефакт не даст ответа на риторический вопрос. Для моих мотыльков всё заканчивается одинаково. Всё заканчивается.

~

Безымянный мальчик пьёт тьму из моих ладоней. Если бы я позволил, он бы выпил и меня — до дна. Если бы я приказал, он бы захлебнулся мной. Я не позволяю и не приказываю. Я мягко говорю: — Достаточно, мальчик. Он вскидывает голову, ловит мой взгляд и завороженно улыбается. — Хорошо, учитель. — Иди. Отдохни. — Да, конечно. Конечно же, безымянный мальчик лжёт: он не уснёт после прикосновения к моей тьме. Конечно же, я тоже лгу: он никуда не уйдёт, даже если очень захочет этого. К его счастью, эта игра в ложь по правилам мне нравится. К его сожалению, я никогда не играю по правилам. Даже по собственным.

~

Я не знаю их имён. Разумеется, мог бы узнать, если бы хотел. Мог бы даже запомнить. Но они стирают их сами. Красный. Жёлтый. Зелёный. Розовый. Голубой. Магическая жила, мистическая сила. Я верю в магию. Galwit Mysto... Светлая мантра?.. Нет. Мантра светлых. Та самая мантра, отдаляющая их от света, как бы иронично это ни было. Конечно же, я сейчас лгу. Это мой любимый, насыщенно-серый оттенок лжи: софизм. Я говорю так, будто знаю, что такое свет, хотя знаю лишь постулаты тех, кто возомнил себя мудрыми наставниками. Их я не знаю тоже. Я. Он знал. Он касался их, касался света и позволял свету прикоснуться к себе, израненному и искалеченному. Ко мне он пришёл намного позже — пришёл тогда, когда у него не осталось никого. Я не в обиде: если бы я был таким же ничтожеством, как и он, я бы... Я не знаю. Мне и не нужно знать. Новый оттенок лжи — на этот раз блёклый, почти бесцветный. Разумеется, мне нужно знать. Мне необходимо знать. Знать всё о прикосновениях света и их отсутствии, чтобы... О, у меня всегда было множество причин. После наблюдения за коллективным бессознательным цветных костюмов, их стало ещё больше. Знать, чтобы использовать сомнения мудрых наставников против их бестолковых учеников. Чтобы вытряхивать моих мотыльков из кокона их сияющих доспехов. Чтобы отравлять, искажать, слиять-поглощать... Чтобы он никогда не вернулся.