Падшие

       Пространства и времени не существовало. Окружал Гермеса лишь вязкий мрак, заглушающий все ощущения. Юноша словно плыл в этом неизведанном, но пугающем месте, и не понимал, что и для чего он здесь делает. Неужели теперь он будет тут целую вечность? Так выглядит смерть для бога? Но стоило ему об этом подумать, как тьма постепенно отходила, и на этот раз он будто видел её. Сбитый с толку вестник медленно открыл глаза, размыто смотря на полуразрушенный зал.        Он…живой?        Гермес вдохнул полной грудью, и это было очередной ошибкой: он начал ощущать все острее. Боль пронзила всё тело: сломанные ребра царапали легкие, низ живота разрывало, рана, нанесенная спартанцем, приносила страдания сильнее при вдохе и также при выдохе. Юноша приподнялся, дрожа от слабости, и наконец-то встал. Сделав пару шагов, он рухнул на колени и издал сдавленный стон боли. Голова кружилась, отвратительная слабость навалилась на него, как и воспоминания. Последнее, что он помнил — это бой отца с Кратосом и взгляд Пандоры. Вестник посмотрел туда, где горело пламя Олимпа: теперь там стоял лишь открытый ящик.        Бог-посланник ясным взглядом смотрел на то, что осталось от зала Пламени. Он, чувствуя раздирающую вину в душе, поднялся на дрожащие ноги и поплелся, падая и хромая к выходу. Едва добравшись до разрушенной арки, Гермес оперся о последнюю и взглянул на неузнаваемую Грецию. Мрак понемногу рассеивался выглядывающим солнцем, однако бури нагоняли тучи, сбивая слабые лучи. Вестник еле передвигал ноги вперед, будто во сне: дойдя до середины, опустошенный юноша смотрел на их мир. Боль впивалась в него, скручивая и подавляя, но в какой-то момент ему показалась, что он просто неотделим от неё.        Тем временем Афина бесцельно летела над Олимпом. Разочарование бурлило в призрачной груди. Кратос…идиот. Он бы ничего не потерял, если бы отдал силу ей: но надо же было взять и включить в себе благородство! Теперь она осталась в этом хламе одна. Без сил, без тела. Без ничего. Надежда рассеивалась по всей Элладе, проходя сквозь неё, отчего она чувствовала себя одновременно и злее, и жальче.        Весь план просто впустую.        Краем глаза Афина заметила странное движение. Сначала богиня мудрости посчитала, что это мог быть какой-то зашуганный смертный, чудом выживший в апокалипсисе, однако, присмотревшись, увидела знакомые золотистые волосы. В неверии она повернулась к фигуре, которая замерла посреди балкона, а точнее замер: юноша глядел на хаос и, видимо, от холода обнял самого себя. Паллада пока не подлетала к нему, ожидая, когда брат сам заметит её. Тот не собирался этого делать, находясь в жутком потрясении, неотрывно смотря на разруху.        Афина приблизилась к вестнику, и последний наконец обратил на неё внимание. Покрасневшие от усталости и слёз стеклянные глаза на некоторое время смотрели сквозь неё, отчего богине казалось, что её брат всё же тронулся умом. Что ж…ей нечего терять и ничего не осталось: было бы милосердием убить его — раз Кратос не удосужился сделать это ещё там, в храме при Олимпии. Но можно ведь и воспользоваться этим — вряд ли именно сейчас бывшему вестнику захочется вспоминать о прошлых обидах и о том, что по сути из-за неё он и оказался в таком положении.        Однако цепочка мыслей оборвалась после того, как Гермес вяло дернулся, смотря на этот раз прямо на неё с ненавистью. Юноша сделал шаг назад, раскидывая руки, и с блеклой улыбкой ядовито-звонким голосом сказал:        — Ну что, сестрица? Вот такой мир ты хотела получить?        Хорошо. Бог-посланник ещё в здравом рассудке. Афина, по большей части пребывая в своих размышлениях, смотрела на брата, который, не дождавшись от неё никакой реакции, отвернулся и бесцельно захромал по балкону. Так продолжалось до тех пор, пока Паллада не окликнула его:        — Это было необходимо, Гермес. Хаос очистил мир, в котором теперь можно создать нечто большее и грандиознее.        Она подлетела к нему, возникнув перед ним, из-за чего вестник отшатнулся, скрещивая руки и враждебно смотря на нее. Паллада смягчила тон:        — Судьба Зевса была предрешена. Ни ты, ни я с этим ничего не могли поделать. Единственное, что нам остается — это восстановить мир.        — Как?! — Резко не своим голосом гаркнул юноша. — С помощью чего?! Где ты возьмешь такую же мощь, которая была у Урана или у отца?!        Между ними нависло гнетущее молчание. Бог отвернулся от неё, желая закончить этот бессмысленный разговор, однако Афина вновь возникла перед ним, приближаясь практически вплотную к нему. Гермес дернулся от неё, и та схватила его за запястье, отчего он замер, приподнимая руки, как будто защищался от удара. Богиня мудрости приблизила его к себе, и у вестника перехватило дыхание. Убедившись, что внимание юноши полностью обращено к ней, она размеренным тоном заговорила:        — Сейчас только мы остались на нашей земле, и смертным не на кого больше надеяться в этом безумии. Лишь на нас.        — Мы? — Вестник нахмурился, сжимая ладонь захваченной руки. — Сначала с Кратосом довела мир до Хаоса, а теперь пытаешься меня призвать навести в нем порядок. Если я и соглашусь, то вряд ли мы создадим совершенно другой мир. Да и какой смысл?        Гермес дернул рукой, освобождая последнюю из призрачной хватки, и от пробирающего холода сжал себя за плечи. В голову пробирались какие-то странные мысли насчёт Афины: они настойчиво подкрадывались к нему и навязчиво крутились. Будто другой пищи для размышлений у него не было — но сколько бы он в себе не копался, всё равно возвращался к событиям, к воспоминаниям, от которых становилось невыносимее находиться здесь. Юноша поднял взгляд на мрачное небо, желая им уловить капли дождя, который смог бы смыть всю грязь, облепившая его со всех сторон. Однако освежающих, тяжелых каплей не было — за место нее летела странная голубоватая пыль, подвластная больше ветру, нежели собственной тяжести.        Бог-посланник поймал одну пылинку, перекатывая по ладони, пока та не сорвалась от резкого порыва ветра. Поднимая одну бровь, Гермес вслух спросил:        — Что это?        — Сила из ящика Пандоры. — Потусторонним голосом сказала Афина. — Сила, с которой Кратос уничтожил Зевса. Сила, с помощью которой можно было воскресить наш мир.        — А что эта сила летает сама по себе? — Юноша злорадно оскалился, смотря на голубой вихрь из надежды. — С Кратосом награду не поделила?        Вдруг странные мысли выстрелили, и у него будто всё стало на места: сила Надежды в ящике, вознесение Кратоса на трон бога войны, предательство сестры… О, боги, она предала их всех даже до его рождения и самого меченого воина! Пронзенный этим откровением бог-посланник с шоком посмотрел на Палладу. Вот чудовище, которого надо было бояться.        Он не слышал, что говорила ему Афина — или кричала, — почти сразу побежал без оглядки, лишь бы подальше от неё. Его побег закончился в неизвестной ему ранее площадкой, обессилено упав на неё: глубоко и рвано вдыхая тяжелый воздух, Гермес неподвижно лежал на земле и вскоре приподнялся, глядя вперед и тут же подскочив. Перед ним, посреди площади валялось окровавленное тело, которым был до боли знакомый вестнику спартанец.        Бледный воин ни разу не шевельнулся. Бог-посланник осторожно подошел к трупу, рассматривая его: от середины груди до пупка проходила практически сквозная рана. Смотря на мертвеца, юноша испытывал смешанные чувства. Кратос мертв, и он больше никогда не достанет его. Но это просто…несправедливо. Неправильно. Он убил столько невинных, вверг Элладу в вечный Хаос и, скорее всего, назло оставил лишь его в живых, и за всё это расплатился лишь распоротым брюхом?!        От подобного слезы скопились на глазах, но те были настолько сухие, что ни одна капля так и не прокатилась по щеке. Плакать и взывать кому-либо бесполезно: он один в этой проклятой земле. Нехотя вестник понимал, что он беспомощен и мало на что способен хоть что-то исправить. Объединится с Афиной? Нет, лучше уж он бросится в Стикс с головой. Гермес бросил взгляд на обрыв, неспешно подходя к нему. Однако остановился, смотря на труп призрака Спарты: к чему теперь этот кусок плоти будет лежать здесь, оскверняя и без того погибшую землю. Ему явно будет лучше в Тартаре.        Юноша подошел к мертвецу, присматриваясь, как ему нужно взять. Он подхватил спартанца, таща его к пропасти. От напряжения рана заболела, отчего бог-посланник обронил свой груз, а сам упал, тяжело дыша. Он прислонил ладонь к ране, почувствовав горячий ихор. Собравшись силами и глубоко вдохнув, Гермес поднялся и вновь взялся за тело призрака Спарты, и последний издал стон, затем задергался. Вестник закричал от ужаса, отбрасывая Кратоса, споткнулся, упав, и отполз на достаточное расстояние.        Кратос приподнялся, дрожа от болевой слабости, и с неверием смотрел на живого Гермеса. Последний часто дышал и с огромными испуганными глазами глядел на него, беспомощно шевеля губами в попытке сказать что-либо. Вскоре он выдохнул что-то вроде: «Ты…» — и, найдя силы, поднялся. Это точно был не его дух: беспокойный ветер трепал волосы, немногие капли надежды скатывались с его тела, покрытого засохшим ихором и пылью. И абсолютно с живым, полным ненависти взглядом бог-посланник смотрел на него.        Юноша рвано вдохнул, подошел чуть ближе и сказал:        — Так ты…ещё живой. Не получилось сбежать из этого бардака, который ты устроил? — Он невесело усмехнулся, смотря на беспристрастное выражение лица спартанца. — Добро пожаловать назад!        — И ты жив. — Прохрипел Кратос, рассматривая вестника, ведь разум по-прежнему отказывался признавать его.        — Да, за это спасибо тебе. Хотя не скажу, что я доволен этим. — Гермес скривился от обострившейся боли, затем снова посмотрел на бледного воина. — Но тебя это ведь не волнует, да?        — Как? — Этот вопрос призрак Спарты скорее задал себе, нежели юноше, который становился всё более раздраженным.        — Себя спроси. Не я самого себя на клинок насадил. — Однако в глазах спартанца оставалось непризнание, отчего бог-посланник фыркнул. — Ах, конечно. Я же для тебя пустое место, я ничто. Что ж меня слушать?        Гермес отвёл взгляд и, немного покачиваясь, направился к обрыву. Он едва смог остановить себя у края, пустым взглядом смотря в бездну, под которой больше ничего не было. В голове пронеслась чья-то фраза: «Нельзя долго глядеть в бездну» — потому что, как оказалось, очень хочется в неё шагнуть. Только один шаг в неизвестность. Её вестник почти не боялся: столько раз он погружался в её туман, выхватывая оттуда самое полезное. От любой неизвестности можно будет уйти, кроме одной — прямо перед той самой бездной, терпеливо ожидающей очередного павшего бога. И именно её он и боялся. Сняв коронку, которая каким-то чудом осталось целой, посланник протянул её вперед, поколебавшись, отпустил и наблюдал, как та постепенно размывается и пропадает. Шагнуть туда и пропасть без следа, но при этом освободившись от страданий?        Тем временем Кратос продолжал смотреть на своего пленника — пленника ли? — словно тот одним лишь видом мог объяснить всё происходящее, но никак не угомонить вопрос. Юноша развернулся, видно, передумав прыгнуть вслед за короной, и, столкнувшись с его взглядом, насторожено отставил ногу назад. Наконец спартанец поднялся с земли, ненадолго согнувшись от боли заживающей раны, отчего более напряженный вестник отошел в сторону, неотрывно наблюдая за любым его движением. Это всё тот же Гермес, невольно следовавший с ним до самого конца и так не встретивший своего. Те же мерцающий ужас и бессильный гнев в глазах. Однако в памяти приходил совсем другой бог-посланник, но этот образ был слишком блеклым и далёким. Этого юношу — подавленного, без какого-либо живого места, с вульгарной меткой на шее — он сделал таким, похожего на отражение всех его деяний. Сломленный бог в сломанном мире. Вина, как колье, сжимала горло, и от неё некуда деться бледному воину.        Миру будет лучше, если он уйдет.        И Кратос пытался — убил того, из-за кого всё это произошло, и искупил свой грех. Но даже смерть не хотела принимать в свои объятия, выкинув обратно — смотреть на результат его мести. Только вот почему она не забрала Гермеса? Видать, на бога-посланника у судьбы были свои планы. «И этим может воспользоваться Афина» — спартанец сжал кулаки — отчего вестник застыл, дергано двигая лишь одеревеневшими руками, — и понимал: юноше здесь не место, как и ему. Теперь их связывали не только кровные узы, но и одиночество, которое темной вуалью окутывало их. Оно душило, вырывало воспоминания и воображение в реальность, ради вселенской потехи сводило с ума.        Призрак Спарты осторожно подходил к нему, однако тот в леденящей панике начал отходить назад. Внезапно Гермес наступил в пустоту и, потеряв и без того шаткое равновесие, практически полетел вниз. Но вестника за руку схватил подоспевший Кратос, вытягивая его подальше от обрыва и не отпуская. Юноша задергался и, когда спартанец потянул его к себе, выставил руку, уперевшись ею об пепельную грудь. Вот только и её мужчина перехватил, подтащил поближе и хрипловатым басом сказал:        — Ты идёшь со мной.        — Ч-что? — Сорванным голосом спросил бог-посланник, однако вскоре его недопонимание перешло в негодование. — Никуда я с тобой не пойду! Отпусти!        Гермес перешел на истеричный крик, когда Кратос просто перекинул его через плечо, неся в неизвестном направлении. Силы, резко появившиеся в момент опасности, также быстро угасли, отчего юноше было трудно дышать, к тому же рана вновь дала о себе знать. В тяжелом, вязком воздухе возник горьковато-кислый запах, и от этого на вестника накатывала тошнота, а нутро сжималось от предстоящего кошмара. О, он ему знаком… И тут от осознания — для чего убийца богов забирает его, — бог-посланник ужаснулся. Он с новыми силами забился в руках мучителя, параллельно отчаянно крича:        — Пусти меня! Немедленно! Клянусь, я зарежу тебя ночью твоими собственными мерзкими клинками! — Но призрак Спарты никак не реагировал на угрозы и проклятия, а собственные силы начали иссекать. Начавшийся мучительный кашель выбил все её крохотные остатки, и юноша едва слышимо бормотал. — Кратос, не надо…пожалуйста. Я тебе же больше не нужен…        Кратос, игнорируя пленника, дошел до основания Олимпа, если таковое можно считать не сокрытые водою части, бесцельно ища что-то глазами. И вскоре это нечто нашлось: небольшое судно, чудом оставшееся целым, расположился на импровизируемой пристани из остатков какого-то здания. Аккуратно преодолев беснующиеся волны — благо, вестник лежал спокойно на плече, — спартанец встал на палубу, снял пленника с плеча, поставив того на ноги, и настороженно рассматривал его лицо. На мгновенье глаза бога-посланника были закрыты, однако юноша резко распахнул веки и попытался сбежать. Забыл лишь, что он сильно изможден, поэтому свалился на жесткую поверхность палубы. Призрак Спарты поднял его и снова куда-то понёс — навязчивое головокружение не давало Гермесу сосредоточиться хоть на чем-то. Его толкнули в тесную комнатку, в которой не было ничего.        Негде спрятаться, нечем отбиться, некуда бежать…        Предчувствуя неизбежное, Гермес выставил руки вперед и забился в угол, надломленным голосом заговорив:        — Умоляю, нет! Не трогай меня! — Спартанец не шевелился, сощуренным взглядом следя за ним, отчего юноша, дрожа и проглатывая вязкий комок, понизил тон. — Зачем? Зачем я тебе?!        Однако его вопрос остался без ответа: Кратос кинул на него странный взгляд, прежде чем удалиться и запереть комнатку. Вестник облокотился о стену, пытаясь так расслабить до боли сжатое от напряжения тело. Однако страх, раздирающее сердце бешеными ритмами, навис над ним, беря свое начало у непрочной деревянной двери, на которую Гермес смотрел неотрывно, ожидая свой наихудший кошмар.        Кратос расправил паруса, как можно скорее собираясь покинуть погибшую Элладу, и всем существом чувствовал потусторонний взгляд Афины. Подчинившись любопытству, призрак Спарты посмотрел в сторону, где могла быть богиня мудрости, и не прогадал: её дух находился на одном из утесов. Она то ли с безразличием, то ли со злобой наблюдала за тем, как судно, сначала непослушное, удалялось в сторону запада, куда стремилось солнце падшего царства богов.