Падшие

       Пробег по цепи оказался продолжительным, несмотря на сверхскорость, с которой Кратос бежал. К счастью, за всё время использования для боевых нужд крылатых сандалий он привык, только вот в ушах все равно закладывало. И чем ближе они становились к залу Пламени, тем беспокойнее становился его пленник: Гермес то и дело дергался, иногда тряпичной куклой застывал на его плече.        Наконец-то узкие шахты сменились на просторный зал, посреди которого горел неугасаемый огонь. Отойдя от цепи ближе к пламени, Кратос скинул с себя вестника, который тут же попытался дать деру, однако он пригвоздил его к полу ногой. Юноша зашипел, руками схватившись за лодыжку бледного воина, его лицо исказилось от боли и от осознанного ужаса. Оперевшись о ногу, наступающую на часто вздымающую грудь, спартанец внимательно оглядел пленника, прежде чем сказать:        — Давай ты не будешь усложнять задачу. Рассказывай.        Бог-посланник замер, сжимая губы, и вскоре через силу задергался, извиваясь как уж на раскалённом металле. Кратос встал на одно колено, с чувством ударяя вестника по лицу — удар не очень-то сильный, скорее предупреждающий. Однако это не успокоило пленника, а только раззадорило его на более упорное сопротивление. Спартанец сделал более жесткую пощечину, на что юноша поднял руки, закрываясь от последующих выпадов. Тогда бледный воин встал и с точным размахом ударил в грудь, а дальше все упало в сладко-красный туман, сквозь который пробивались крики и запах крови.        Но ему не нужно убивать Гермеса, поэтому Кратос остановился, смотря на скукожившегося вышеназванного бога. Того било крупной дрожью; он закрыл руками голову, сипло дыша через открытый рот, откуда иногда вылетали слабые стоны. Призрак Спарты присел и схватил пленника за волосы, поднимая голову и заставляя смотреть на него. Юноша выглядел перепуганным, едва соображающий, что вообще с ним происходит. Вдруг лицо его исказилось, и со всей приложенной ему дерзостью он плюнул в спартанца. Тот стер ихорную слюну со скулы и, до боли дергая вестника, прорычал:        — Говори.        — Да пошел ты. — Слабым, подрагивающим голосом бросил ему Гермес.        Кратос нахмурился, расцепляя хватку, отчего бог-посланник упал. Мужчина перехватил за фибулу хитона, теребя между пальцами, под испуганным взглядом юноши. Вскоре он дернул за нее, разъединяя ткань, и провел пальцами по коже с царапинами и расплывчатыми синяками, прислушиваясь к скулежу пленника. Последний из всех своих сил попытался отползти, однако спартанец подмял его под себя, разрывая другую лямку хитона. Вестник отчаянно задергался и практически ударил бледного воина, но тот схватил его руку, срывая с нее нарукавник. Проделав с другой рукой тоже самое, он навалился на Гермеса, отчего тот отчаянно-яростно захрипел:        — Отстань от меня! — Он посмотрел в глаза призрака Спарты. — Я тебе всё равно ничего не скажу.        Кратос жутко ухмыльнулся, будто знал, что вестник этого боялся. Спартанец развязал пояс на одежде, откидывая последнее и подавляя попытки юноши прикрыться. Затем отпустил его, наблюдая, как бог-посланник в ужасе прижался к стене. Далеко уйти призрак Спарты ему не дал: он встал и в один момент поймал его за волосы, одновременно с тем поставив на колени.        Он запрокинул голову Гермеса, заставив посмотреть ему в глаза. В задумчивости, но не теряя бдительности, Кратос провел большим пальцем по искусанной нижней губе: меж тем юноша чуть оскалил зубы, то ли предупреждая, то ли делая это неосознанно. Ясно лишь одно — если он потеряет хватку, то пленник накинется на него, вцепившись подобно змее.        Спартанец кинул его на пол и перевернул на живот, садясь на его бедра и удерживая коленями. Спина вестника представляло собой кровавое месиво, по большей части такое впечатление создавалось из-за рваных ран и покрытия засохшего ихора: некоторые порезы всё же умудрились зажить. У бледного воина будто что-то щелкнуло в голове — он взял клинок и медленно, иногда задерживаясь, разрезал рубцы. Вопли и мольбы не останавливали его, лишь поддразнивали животный садизм призрака Спарты. Прорезав последний рубец и оставляя там клинок, он любовался своей работой и неровно дышал от вязкого возбуждения, витавшего в голове. Кое-какой здравый рассудок убеждал в том, что дальнейшие пытки бесполезны — бог-посланник молчал с изумительной выдержкой. Но…        Этот ублюдок должен заплатить сполна. Он должен испытать всё то, что он чувствовал за всё время службы у них. Он должен сдохнуть, как и все остальные боги!        Кратос привстал, выдирая клинок из раны и подтягивая за бедра Гермеса к себе. Вестник, видимо, понял, что собирается сделать с ним спартанец, задергался, только вот хватка на нём была крепка, а сил уже никаких не было.        Гермес поднёс палец ко рту во избежание крика и от болезненного проникновения прокусил его до ихора. Попытавшись расслабиться — что было бесполезно, — он попытался всем сознанием отстраниться от настоящего и сосредоточиться на предстоящем. «Не убивай его, пока он не расскажет» — даже если бы юноша и проболтался, призрак Спарты не убил бы его: он дожидался бы Зевса, чтобы его… Зарезать? Расчленить, пока он живой? Кинуть в пламя Олимпа? Боль отошла на второй план, осталось лишь уныние, изредка перед глазами пробегали моменты жизни…        Пока Кратос не потянул его за волосы, останавливаясь и наклоняясь к уху, грубым голосом шепча:        — Может позовешь Зевса? Отец же защитит тебя?        Последний язвительный вопрос, как кислота, обжёг душу юноши, и тот со злости несильно ударил локтем под дых, за что получил укус на месте, где было сымпровизировано спартанцем клеймо. Больше бледный воин не позволял уйти ему от реальности, и добивался этого разными способами: кусал, тянул за волосы, дергая их, мял тело в разных местах, расцарапывал раны. Толчки становились резкими, более жесткими, отчего вестник закрыл глаза, сжимая зубами губу, и немного поддавался, желая закончить это побыстрее.        Податливость бога-посланника позабавила Кратоса и немного смутила: скорее всего, попытался этим вогнать его в ступор и убедить, что он ему ни слова не скажет. Спартанец остановился, несмотря на желание достичь кульминации, и стал наблюдать за пленником — тот издал странный выдох, всхлипывая, сжимал кулаки, нервно смотрел за спину. Пытался ли взглянуть на него или что-то заметил — этого он не знал, но на всякий случай обернулся и краем глаза увидел странную статую.        Сжав плечо юноши, призрак Спарты с большей грубостью брал его до окончания. Оттолкнув обмякшего Гермеса от себя, Кратос подправил белье и посмотрел в сторону заинтересовавшей его статуи. И не зря — она была механической. К тому же придерживала одну из рукояток колеса, посередине которого располагалась медная труба, практически ровно над пламенем Олимпа. Спартанец повернулся к пленнику, который лежал подобно мертвецу, стеклянным взглядом смотря вперед, выдавали его лишь частое дыхание и бесконечно льющие слезы. Он подошел к нему, дернув за плечо с целью поднять на ноги, однако вестник начал вырываться, истеричным тоном заговорив:        — Хватит! Я ничего не расскажу тебе! Умоляю тебя, отстань от меня!        Кратос проигнорировал его и поднял, хватая за шею и заставив тем самым посмотреть на статую, затем спросил:        — Для чего она там стоит?        — Не знаю!        Спартанец в гневе ударил юношу, отчего тот с криком упал на пол и тут же сжался в защитную позу, и низким голосом сказал:        — Кончай строить из себя идиота!        Он сгреб золотистые волосы и грубо потянул за них. В зеленых глазах один испуг, за которым едва можно различить твердую убежденность. Кратос склонился над ним и перешел на полушёпот:        — Ты жалок. За весь путь открыл важные тайны. А сейчас строишь из себя невинного страдальца. — Он дернул бога-посланника, заставив смотреть ему в глаза. — И чем ты лучше меня? В том, что убил родню не своими руками?        Гермес в шоке замер, прежде чем в ярости, стиснув зубы, попытался содрать с себя руку бледного воина. Спартанец расцепил пальцы и со всей силы пнул в грудь вестника, отчего тот вновь свалился наземь и рвано через раз дышал. Призрак Спарты поднял взгляд, смотря на знакомые ему фрески, и вспомнил, что там было написано. «Кто возвысит свой голос в песне муз, тот сможет поднять лабиринт» — если эта статуя является музой, значит она запускает механизм, благодаря которому он поднимет конструкцию. Кратос, свысока посмотрев на юношу, в очередной раз спросил его:        — Как активировать её? — Не дождавшись ответа, он покосился на него и продолжил. — Что ж, самому придется разобраться. Или у меня слишком недалекий ум?        Он наблюдал, как Гермес с ужасом посмотрел на него и беззвучно шевелил ртом, не силясь сказать ложь.        — Ты…ты не можешь… — Залепетал наконец-то вестник.        — Посмотрим.        Юноша ошарашенно смотрел на него. В разуме стремительно перебирались мысли, но одна другой была сомнительнее и вообще открытой ложью. Он не мог сказать хоть слово, и спартанец глядел на него с наслаждением от полной власти над ним. Это словно надломало бога-посланника. Выхода нет. Теперь точно нет.        Кратос развернулся, взглядом прокладывая путь, и услышал позади сдавленные рыдания отчаяния.        Эта мразь заслуживает этого.        Как только призрак Спарты исчез из его поля зрения, Гермес прижал руки к себе и пытался сжаться в какое-то маленькое существо. Так хотелось лежать здесь и плакать, но тогда он никак не сможет помочь Олимпу. А что сейчас он может сделать? Только кинуться с головой в пламя. Вестник с горечью понял, что он просто не справляется, что все вышло из-под его контроля, и внутренне взмолился: «Зевс, я не знаю, что делать» — над ним раздались звуки грубой арфы: «Кратос нашел механизм. Он скоро поднимет лабиринт. Отец, умоляю, помоги…»        Бог-посланник приподнялся и почувствовал, как между ног протекло нечто липкое. От отвращения Гермес даже не желал смотреть на себя: таким грязным, запятнанным и неправильным он не чувствовал себя со времён Титаномахии. Хотелось быстро прикрыться, чтобы больше не смотреть на желто-синие, почти черные синяки, и юноша взглядом начал искать хитон. К счастью, он был отброшен недалеко: вестник подполз и дотянулся до вещи, в привычной манере заматываясь. Пока он завязывал пояс, заметил засохший ихор между бедер, отчего он проклинал хитон за его длину. Нарукавники даже не искал — да и смысла одевать их не было.        Гермес поднял взгляд на пламя Олимпа, который будто манил его в свои раскаленные голубые объятия. Однако вскоре та самая медная труба над огнем накрыла последнего, и по нехитрым механизмам она подняла вверх. Параллельно с этим выстроилась лестница, сопровождающая на второй этаж. Вестник безразлично смотрел на неё, вскоре положил подбородок на прижатые к нему колени. Съедающая изнутри пустота заполняла сознание, отчего думать о чем-либо и не о случившемся было сложно.        Так он сидел долго, пока не раздался грохот раскрытой нараспашку двери. Кратос вышел оттуда, первым делом смотря на изменившийся зал. Он устремился к лестнице, однако вспомнил о пленнике, который не двинулся с места. Спартанец взял Гермеса за плечи и повел за собой, но на ступеньках бог-посланник постоянно спотыкался, отчего ему пришлось перебросить того через плечо. Вестник не сопротивлялся и не попытался сбежать, когда призрак Спарты отпустил его.        Кратос невольно засмотрелся на замершего пленника. Тот покрасневшими глазами, с невидящим взором глядел на пламя Олимпа, нервно теребил ладони и чуть покачивался. Спартанец зацепил пальцами волосы, однако, вспомнив свое внутреннее правило «не смотреть ему в глаза», просто следил за его реакции — и её совсем не последовало. Гермес продолжал смотреть на огонь, прекратив только мучить свои руки, перемещая их на плечи. Выглядело это довольно жутко, но бледный воин лишь удовлетворительно потрепал золотые локоны, и подошел к рычагу, толкая его по кругу.

***

       Пандора поёжилась от пробирающего до костей ветерка. В ушах стоял невыносимый, глухой пещерный гул, иногда перебиваемый шипением и рычанием выживших тварей из глубин. Девочка смотрела на цепь, ожидая подъем лабиринта, который так и не наступал. И это было страшно.        Она с ужасом думала о том, что всё это время Кратос пытается выпытать ответы из Гермеса и, возможно, узнал и убил его. И было то, что не укладывалось в голове Пандоры: как любящая сестра может просто, прагматично сказать «убить» по отношению к своему брату? Девочка села под цепью, неспокойно покачивая ногами, и напряженно размышляла. От волнения и страха подступала тошнота и непроизвольно дрожали колени, что сильно отвлекало от мрачных, но важных мыслей.        Помимо давящего гула раздавался скрежет железа о камни. Протяжный визг тяжелых металлов изредка прорезал мнимую тишину, однако вскоре он все учащался. Раздались громкие удары стен лабиринта о своды пещеры, отчего Пандора в укромном местечке под цепью. «Лабиринт поднимается» — догадалась она, и тем не менее слёзы выступили на её глазах: неужели Гермес всё же сдался? Остался ли он жив? В душе горел маленький огонёк надежды, что Кратос смиловался над ним — хотя бы за то, что рассказал.        Лабиринт трясло похлеще любого землетрясения. Как только он добрался до узкого проема наверху, на минуту остановился: затем сильно тряхнуло, отчего часть конструкции рухнула. Вместе с ней чуть не упала девочка, которая на свое счастье успела зацепиться, и после не отпускала. В этом хаосе, среди адских звуков почему-то тревога не возникала: Пандора чувствовала приближение чего-то родного, неслышимым зовом окликая её. Чем ближе был лабиринт к вершине, тем больше она ощущала эту связь. Постепенно с головы выветрились страх, сковавший её с того рокового события, отец, обращающийся с позабытой лаской, юноша с горящими глазами и вечной улыбкой на устах, бледный воин с красным узором на теле… Лишь инстинктивное желание вернуться в Пламя господствовало в ней.

***

       Зал заметно трясло. Дрожь передавалась даже лежащему Гермесу, который был удивлён своей способностью хоть что-то ощущать. Вестник, приложив все свои силы, приподнялся над полом, равнодушно окидывая взглядом пространство. Тряска становилась всё сильнее, а на полу показались крупные трещины. В этот же момент поверхность резко вздернулась вверх, прежде чем свалиться вниз в образовавшуюся бездну. Юноша рефлекторно сжался, вздрагивая от оглушительных ударов камней и металлов друг об друга.        Это безумство прекратилось также быстро, как и началось. Кратоса мало волновало причиненный ущерб, ведь одна из главных целей была достигнута — пламя Олимпа больше не огорожено. Осталось лишь подвести Пандору…        Вспомнив о девочке, в груди спартанца будто что-то сжалось. Цель есть цель, но она…просто дитя, которой не повезло оказаться здесь, быть ключом к ящику с бедствиями. А может она всего лишь войдет в пламя, тем самым растворив его — оно ведь не сможет ей навредить? Дабы не мучить себя сомнениями, призрак Спарты подошел к пленнику, который вышел из защитной позы, и потянул его за волосы, обращаясь:        — Что будет с ней?        Бог-посланник украдкой посмотрел на него, охрипшим голосом сказав:        — Исчезнет вместе с пламенем. Будто «её» и не существовало поныне.        Он едва поддавил ядовитую ухмылку, увидев прорвавшуюся сквозь непроницаемость ошарашенную реакцию. Кратос бросил его, направившись к завалу, откуда доносилось частое дыхание. Разобрав его, он увидел невредимую Пандору, взгляд которой был устремлён прямо на пламя Олимпа. Она будто ничего не замечала: пролезши через решетку, девчонка указывала на огонь, приговаривая: «Вот оно!»        Спартанец следовал за ней и протянул руку, на момент растерявшись. Кровь закипала от гнева на эту несправедливость: почему именно эта маленькая девочка?! Здесь и сейчас он вместо освободителя вновь станет палачом еще одной невинной жизни. Это было невыносимо: еле заметные мурашки пробежали по его коже, словно пепел дочери призывал одуматься, призывал к человечности. Не выдержав жуткого давления, бледный воин подбежал к ней, схватив за руку:        — Пандора, нет! — Срывающимся низким голосом сказал он.        Она обернулась к нему, и в обычно грустных глазах загорела настоящая ярость. Пандора безуспешно дергала рукой, твердым тоном говоря:        — Ты знаешь, зачем я здесь. Ты для этого привел меня сюда.        — Я найду другой способ.        — Нет, Кратос, другого способа нет. Пусти меня! — Она ударила его по руке.        Так такого удара призрак Спарты не ощутил, но слова до боли задели. Почему именно она? Почему не меч Олимпа, почему не трижды проклятый Гермес, почему не он?!        — Нет, дитя. — Рыкнул на неё Кратос, непроизвольно сдавив тонкую руку.        — Я не дитя! Мне больно!        Крик девочки немного отрезвил его, и спартанец расслабил ладонь. И слишком сильно: Пандора вырвалась, побежав к Пламени и столкнувшись с Зевсом. Призрак Спарты поднял взгляд и враждебно посмотрел на отца. Кроме него царя богов заметил и вестник: наблюдая за представшей драмой, он даже не почувствовал его присутствие. Одновременно настигло и облегчение, и страх: Громовержец на момент бросил взор на бога-посланника, стыдливо отвернувшегося от него.        Не церемонясь, Зевс взял за горло Пандору и поднял, отчего она завизжала. Кратос схватил Гермеса, прижимая к себе, и достал клинок. Приставил лезвие к груди юноши, чтобы одним движением распороть его, и крикнул:        — Отпусти её!        — Твоя одержимость этим…этим существом начинает меня раздражать, сын мой. — С отвратно-притворным беспокойством пророкотал Верховный бог.        — Отпусти её! Сейчас же! — Призрак Спарты надавил клинок на грудь, чуть прорезая, отчего пленник часто задышал.        Зевс посмотрел на своего вестника, прежде чем снова обратиться к спартанцу:        — Не заблуждайся насчет нее — она всего лишь одно из творений Гефеста, а не твоя плоть и кровь. — Он оторвался от земли. — Но говорить тебе уже поздно. Твоя забота о Пандоре — жалкая попытка искупить убийство своей семьи, и она повергла Олимп в хаос. Посмотри, что ты наделал.        Однако к неудовольствию Громовержца Кратос следил за ним, не обращая внимание на тот самый «хаос», и прорычал:        — Я вижу то, что пришел уничтожить.        Царь богов опустился на пол, громовым голосом сказав:        — Когда-то я сжалился над тобой, и это была моя ошибка, Кратос. А теперь ты сжалился над этой тварью, и это будет ошибкой для тебя. — Он дернул её, вырывая новый крик.        — Она совершенно тут ни при чем!        — Нет, она всему причина! — Зевс в гневе поднял над собой, с угрозой разорвать её.        — Отпусти её! — Кратос ненамного дернул клинок вниз, из-за чего юноша закричал.        Казалось, крик сына немного остудил Громовержца. Он долго смотрел на Гермеса, прежде чем издевательским тоном ответить бледному воину:        — Как пожелаешь.        Зевс швырнул девчонку на камни, и та ударилась об уступ и замерла. От этого ярость застелила глаза спартанцу, и мгновенно отплатил ему тем же. Вестник, в ужасе ожидая решения своей судьбы, ощутил пронзительную боль в области живота. Опустив взгляд, он увидел кончик клинка. Вскоре его откинули, и бог-посланник едва не упал в обрыв.        Пытаясь вдохнуть, Гермес будто почувствовал, как его изнутри разрывают. Конечности немели и тело отказывалось повиноваться. Ихор спешно покидал изможденного вестника, который отчаянно пытался вдохнуть. И ничего не получалось: кровавая жидкость накапливалась во рту, отвратно вытекая оттуда, и мешала дышать. Ужасный холод пронзил его, и живая паника пыталась сохранить какие-то крохи силы. Юноша сквозь муть смотрел на бой отца и его убийцы, и вскоре посмотрел на Пандору, от которой исходил взгляд. Он не мог разглядеть её, узнать, что она чувствует (или не чувствует).        Веки тяжелели, и Гермес не позволял им закрыться. Он боролся за жизнь, но вся его сила покинула его, отчего даже вдохнуть не мог. Вскоре ускользало и сознание, и лишь страх остался, нависая над ним. Сдавшись, мир вестника погрузился во тьму.