Падшие

       Холодный пещерный ветер тревожно, протяжно гудел и слегка покачивал, как младенца, остывающий труп старика на цепях. Девчонка подошла и прижалась к решетке, смотря на мертвого Дедала. То, что она испытывала, мужчины не смогли увидеть: один из них недоверчиво осматривал платформу и ему было просто некогда, а другому было просто плевать. На этот раз никакие рычаги дергать не надо было: как только они оказались на платформе, она под их весом сама направилась вниз. Параллельно с ней, к неудовольствию бледного воина, открытые части куба закрывались, но при этом появился новый лифт, который должен был быть выходом из этого треклятого лабиринта.        И этот выход тщательно охранялся. Практически все твари, которых Кратос повстречал на протяжении всего пути, всячески препятствовали их продвижению. Это раздражало, хотя оно отходило на второй план, как только спартанец вливался в бой. Клинки разрезали плоть, дробили кости и царапали металл, они легко летели вокруг него, больно впиваясь в предплечья. Кровь, черная или алая, покрывала деревянные доски и попадала на пепельно-бледную кожу, а запах смерти затуманивал разум.        Призрак Спарты не замечал ничего вокруг: лишь кровавая пелена была перед глазами. Разорванный пополам мертвец, обезглавленная горгона, раздробленные куски статуи — все это окружало его после боевого безумия. Порой он чувствовал ненавистное жжение в груди — однако он подавлял это где-то глубоко внутри. К чему жалеть мертвых, тем более монстров и врагов?        Но не все ж твои жертвы были врагами, так ведь, Кратос?        Спартанец развернулся к своим спутникам, до которых добраться твари на этот раз не смогли. Пандора стояла позади бога-посланника, который, в свою очередь, держался по ближе к стене вне поля зрения бледного воина. Он направился к ним, однако хруст сухого пергамента под ногой вынудил посмотреть вниз. Кратос поднял потрепанную бумагу, где неровно нацарапано размытыми буквами:

«Ни одному человеку еще не удавалось пройти так далеко, хотя может ты не человек? Я не знаю тебя, но раз ты здесь, значит тебе что-то нужно, значит ты недруг Зевса. Я потерян: царь Олимпа покинул меня и, скорее всего, позволил моему сыну погибнуть. Единственное, во что мне остается верить, это в гибель Громовержца и что мой мальчик сможет обмануть саму смерть. Больше своего таланта и изобретений я люблю Икара. О, боги, позвольте мне умереть вместе с ним…»

       Коротко глянув на труп старика, который неподвижно и зловеще нависал над ним, будто перед смертью догадался, кто является убийцей его сына. Отбросив записку в сторону и нахмурившись, он скрестил руки на груди и обернулся к лифту и одновременно выходу. К нему тем временем подошли вестник и девочка, и вскоре направились вместе с ним к лифту.        Кратосу не понравилось то, что Пандору опять приходилось загонять в клетку с платформой. В принципе, он мог приказать сделать это и Гермесу, однако девочка сама протиснулась туда, уверенно становясь на нажимную поверхность. Спартанец собирался закинуть вестника наверх, но тот попытался залезть самостоятельно, чем вызвал недовольство мужчины. Он дернул юношу вниз, прижав к себе: тот собирался огрызнуться, однако поджал губы, дабы не спровоцировать призрака Спарты.        Когда бог-посланник был закинут, бледный воин поднялся следом. Быстро оглядев верхнюю платформу, Кратос обнаружил вместо привычных рычагов нажимную пластину, на которую он встал вместе с пленником. Лифт неспешно пополз вверх, протяжно скрипя. Спартанец недолго смотрел на исчезающую комнату ненавистного лабиринта, и непроизвольно взглянул на Гермеса. Тот понурено глядел в никуда с полуприкрытыми глазами, и казалось, что он спал. С силой дернув его, призрак Спарты наблюдал за ним: юноша лишь дрогнул, почти что выставляя руки вперед, будто для опоры. Потом, чувствуя прожигающий взгляд, он настороженно посмотрел на него и охрипшим голосом спросил:        — Что тебе ещё нужно? — Когда Кратос, продолжающий смотреть на бога-посланника, не ответил, Гермес раздраженно выдохнул. — У тебя это уже привычка, что ли?        Юноша посмотрел вперед, где вначале возникла стена, а затем открылись просторные пещеры. Лифт остановился, параллельно с этим открылась калитка, и из клетки выбежала Пандора, на несколько мгновений остановившись посреди одного из кубов и любуясь видом. Следом за ней последовали мужчины: спартанец тащил за собой вестника, догоняя девушку. Та долго смотрела на цепь, словно была зачарована, прежде чем заговорить каким-то отстранённым голосом:        — Эта цепь, Кратос. Мой отец когда-то рассказывал, что на ней покоится баланс сил на Олимпе.        Кратос взглянул на ту самую цепь, затем на Гермеса, который тоже узнал это место. Спартанец отпустил его, подходя к краю. Он помнил, что цепь не только прикреплена к Подземному миру, но и удерживается судьями. Будто читая его мысли, Пандора сказала ему:        — Порви цепь, чтобы поднять лабиринт.        Призрак Спарты посмотрел на нее, сталкиваясь с уверенным взглядом. Сломать цепь и разорвать связь Аида с Олимпом — эта задача не представляла никакой сложности, но как потом поднять лабиринт? Даже его силы не хватит. Он взглянул на юношу, благодаря которому, собственно, спартанец и упустил кое-какие детали.        — Жди здесь. — Сказал девочке он, прежде чем прыгнуть в пропасть.        «Удачи разбиться всмятку» — мысленно бросил ему Гермес, сам отошел к цепи, не замечая увязавшую за ним девчонку. Он сел на платформу, подтягивая ногу к себе и смотря прямо на Пандору. Оно глядело в самую душу и будто что-то искало в нем: может, слабые места, или причины его ненависти. И чем больше оно смотрело на него, тем больше это нервировало вестника. Вскоре тот грубо рявкнул на девчонку:        — Что смотришь?        Пандора с испугом отпрянула, неловко сцепляя руки перед собой, и тихонько, осторожно сказала:        — Ты ранен. Сильно ранен.        Бог-посланник мрачно усмехнулся, утыкаясь лбом в колено, и с издевкой заговорил:        — Я знаю, что Пламя всемогуще, но оно способно только разрушать и ничего более. — Он взглянул на девчонку. — И если долго на меня смотреть, то это никак не вылечит мои раны.        — Но у тебя раны не только на теле. — Пандора подошла к нему поближе, несмотря на враждебный, острый взгляд. — Тьма застелила тебе глаза. Она как яд жжет твои душевные раны и отравляет разум.        Гермес встал, нависая над ней как бы с угрозой и с желанием отпугнуть девчонку. Однако та никуда не двинулась и продолжала смотреть ему в глаза. Страха у неё не было, и твердое намерение, неизвестное ему, вызывало сильную тревогу. И, несмотря на это, взгляд у нее был довольно мягкий, почти что сочувствующий: то же самое передавалось и в её голосе:        — Я знаю, Гермес, что ты не жестокий и не злой. Но этот страх…        Пандора потянулась рукой к его груди, где билось живое сердце. Но прикоснуться не смогла: юноша перехватил ее за руку и толкнул на пол. Она вскрикнула от неожиданности, и до неё дошло шипение:        — Не прикасайся ко мне, тварь.        Помимо знакомой ненависти в словах она услышала и страх, но он был…другим. Он скорее звучал отчаянно, будто им пытались устрашить. Что-то подобное она ощущала, когда Зевс пытал её отца — она беспомощная, слабая и слишком юная, чтобы противостоять тому, что сильнее её самой. И страх только губил последние силы и топил в мраке, из которого выходом казалась смерть. И эти же эмоции она чувствует у бога-посланника: она понимает его, она могла бы помочь — если бы только он услышал её!        Гермес оперся о выступ, параллельно ощущая неприятную, режущую головную боль. Вдруг в мыслях зазвучал знакомый, доводящий до исступления голос: «Сын мой…» — юноша замер, слушая его: «Я вижу, что ты жив. Кратос зашел слишком далеко — он выпустил это существо и разломил цепь» — тон Зевса стал громоподобным, тяжелым молотом отбивая в голове: «Если ты что-нибудь не сделаешь, то весь Олимп будет в руинах. Хоть отдай свою жизнь — но не подведи!»        Боль исчезла, как и голос, но холодный ужас накатил на вестника. Неужели отец…всё видел? Знал ли он о том, что Гермес рассказал или умолчал? Вопросы, возникающие одним за другим, не давали сосредоточиться на единственной важной задаче: не дать Кратосу добраться до ящика. Онемевший юноша посмотрел на встревоженную Пандору, мечущуюся и беспокойно мотающую головой.        Полностью сосредоточенный на цели, Гермес одним шагом добрался до неё, хватая девчонку за шею и со всей силы сжав. Ему нужно сделать так, чтобы спартанец не добрался до ящика — а это значит, что Пламя не должно быть уничтожено. Не будет ключа — не будет проблем. Осталось только сделать резкий щелчок, чтобы тело обмякло навсегда. Вестник продолжал душить, надавливая на горло, и смотрел в небесно-голубые глаза, рассматривал веснушки на вечно юном лице, на ссадину, рассекающую щеку. Ладони ощущали бешено колотящийся пульс, теплую кожу от прилива крови, а вскоре и в предплечья уперлись худенькие руки, отчаянно борющиеся за жизнь.        Он знает, что это ключ, предмет, но оно выглядит слишком живым. Во взгляде мольба, лицо искажено от боли, а рот пытается ухватить воздух. «Сломать шею и дело с концом!» — кричало вся разумная часть, но сам Гермес не мог. Он не мог это сделать. Даже закрыв глаза и сильнее надавив, он слышал болезненные хрипы и чувствовал живое трепещущее тепло и не мог заставить себя покончить с этим. Сколько бы не проклинал самого себя, сколько бы не было осуждения в голосе отца — у него не хватало сил на это. Вестник ослабил хватку и посмотрел на это, напоминая себе, что перед ним нечто.        — Отпусти её, Гермес. Ты всё равно этого не сделаешь.        Знакомый, но теперь уже потусторонний голос отозвался эхом, и юноша взглянул на свою сестру, которая подлетела к ним. Афина пустым взглядом смотрела на брата, невесомо касаясь его запястья. Родной жест для вестника выглядел…неправильно. Искаженно. Так странно видеть прозрачную руку духа богини мудрости. Он отпустил девчонку, которая упала на землю, и отдернул руки, прижимая к их себе. Бог-посланник недоверчиво смерил её взглядом, заведя с ней разговор:        — Тебе-то какое дело до этого?        — Ты прекрасно понимаешь, что не сможешь убить её, сколько бы ты не приложил для этого сил. А они тебе ещё понадобятся.        — Зачем? — Юноша нервно захихикал. — Чтобы пойти против отца, так же, как и ты?        — Другого пути нет, братец. Но ты пытаешься найти его, отрицая все трезвые рассуждения. Никому не избежать пророчества. — Холодным, режущим тоном ответила ему Афина. Затем она его смягчила. — Ты лишь причиняешь себе боли во имя Зевса, что бесполезно.        — Если ты не видишь другого пути, это не значит, что его нет. — Сквозь зубы проговорил Гермес. — Я буду защищать отца, даже если это будет стоит моей жизни.        Он отошел от нее, смотря на сестру взглядом полного разочарования и боли:        — Я за это время допустил достаточно ошибок, но на этот раз я не отступлюсь. — Потом он наклонил голову набок, говоря с тенью ехидности. — Хотя какая тебе разница — ты все равно мертва для всех нас.        Вестник отвернул голову в сторону, вдруг он почувствовал нежное прикосновение к щеке, затем вполне материальная рука требовательно повернула его лицом к своей хозяйке. Афина положила другую ладонь на забитую скулу юноши и смотрела прямо в его глаза. Бог-посланник хотел бы поддаться родному чувству, однако это было не оно: ладони сестры были ледяными, как у мертвеца. Воспользовавшись замешательством Гермеса, богиня мудрости ровным голосом сказала:        — Ты слеп, не видишь истинной картины. Посмотри на меня: разве оно того стоило? Гермес, дорогой мой брат, я хочу тебя уберечь от еще более ужасной ошибки.        Юноша оживился, и с яростью оторвал от себя ладони сестры, отшатываясь от неё, прошипев:        — Я не предатель. — Он обнял самого себя, говоря полушепотом. — Отстань от меня.        Его взгляд упал на Пандору, которая все это время нагло подслушивала их разговор. Девчонка смотрела на них с нескрываемой грустью: она желает спасти брата, а он хочет защитить отца. И глубокая пропасть, образовавшейся из-за войны, между ними не давала понять друг друга — и хорошо, если в конце они смогут понять…        Издалека раздался возглас спартанца, который с беспокойством звал девочку. Вскоре он оказался в поле зрения, правда, на противоположенном кубе. Кратос был явно удивлен появлением Афины, меж тем Пандора сказала:        — Все хорошо, Кратос.        Увидев в глазах своего подопечного облегчение, богиня мудрости обратилась к нему:        — Помни о своей цели, спартанец. Помни, что тебе пришлось вынести.        Затем она подняла девчонку и вестника — к неудовольствию последнего, — и с укором сказала:        — Скрепи сердце своё. Ты знаешь, что тебе нужно сделать. — Афина поставила Пандору на поверхность, а Гермеса толкнула к призраку Спарты — Он знает, как открыть механизмы, чтобы поднять лабиринт. Не убивай его, пока он не расскажет.        «Почему-то я не сомневался в том, что ты это скажешь, сестрица» — с горечью подумал бог-посланник, параллельно пытался хотя бы отстраниться от бледного воина, который назло держал его железной хваткой. Кратос смотрел сначала то на девочку, то на юношу; он решительно посмотрел на Афину, твердым тоном сказав:        — Я подниму лабиринт. Доставлю её туда, где её место.        Спартанец взглянул на цепь, держал взгляд на ней недолго: перекинув через своё плечо пленника, он с помощью таларий забежал на неё. Афина исчезла так же внезапно, как и появилась, и Пандора осталась в одиночестве, но уже не в таком тревожном, как это было в темнице. Лишь судьба Гермеса не давала ей покоя: ей осталось надеяться, что Кратос не убьет его, если тот расскажет всё. Только бы она смогла опять поговорить с ним перед тем, как она войдет в пламя Олимпа: она скажет, что не злится на него и что он был лучшим другом в её жизни. И она надеется, что он поймет.