Безумие играет с тобой

Зачем он пришёл? София складывала подарки в ящик комода, кривилась плывущим через неё мыслям о Нотте. Уж кого, а встретить его на праздновании своего дня рождения она никак не ожидала. Разумеется, вечеринка посвящалась в том числе и началу учебного года, но всё же. Никто не ожидал их с Забини появления. Надо прийти в себя, надо собраться. Вдох, выдох… Мысли успокаиваются. Вдох, выдох… Простое совпадение. Вдох, выдох… Мир всему миру… Почему он со мной заговорил? "Сколько тебе исполнилось?" Какой странный вопрос, он же прекрасно знает, сколько исполняется поступившим на шестой курс! Зачем спросил? Зачем?! Нотту не нужны поводы для разговора со мной! Он крутится вокруг самого себя! Он — отдельная вселенная! Софи уставилась на вскрытый конверт и упаковочную бумагу, в которую был завёрнут подарок от родителей. Подумала об отце. Если бы он только увидел, что к дочери приблизился носитель Ноттовской крови, с остервенением достал бы ружьё, которое незаконно хранил в секретной нише под крышей чердака. Его бы не остановил никакой отдел по незаконному использованию магловских изобретений, две пули пронзили голову, покрытую изогнутыми блестящими волосами. Почему не Авада? Потому что отец хотел видеть рубиновые брызги у своих ног. Однажды, будучи пьяным как чёрт, он упоминал об этом. София представила кровь Теодора на песке у Чёрного озера. Неприятное жуткое чувство проползло через грудь, она прикусила щёку, присев на колени перед комодом. Насилие в любом виде не казалось ей правильным выбором, если только речь не шла о защите дома или тех, кого любишь. Да, вражда между двумя семействами выросла на крови, на огне, трупах и пепле. Но София не находила в себе ярой ненависти, чего стыдилась в присутствии семьи, и особенно — отца. Может поэтому шляпа отправила её на барсучий факультет? Что если она просто не умеет ненавидеть? Принимая душ, кутаясь в пижаму и забираясь в постель, София всё думала и думала о Тео и том, какая пропасть между ними выросла ещё задолго до встречи в вагоне Хогвартс-экспресса. Всё детство, с самых первых дней ей внушали, что Нотты едва ли не равны по степени мерзости самому Тёмному лорду. Похоже, даже господин В считался личностью куда более приемлемой, чем они. Не дай Мерлин, Орден узнает об этом. Отец плевался ядом каждый раз, стоило кому-то случайно бросить фамилию на букву Н. Фамилию-которую-нельзя-называть. Это в их поместье пытали двух братьев отца, пока старший Нотт под крики страданий устраивал пожирателям развратные вечера. С хладнокровным безразличием предоставил собственный подвал в качестве камеры пыток, где двое мужчин умерли страшной смертью спустя неделю. Нотт-старший поплатился, когда в одну ночь, спустя аж семь лет, отец собрал всех своих друзей, воспользовался уязвимостью в защитных чарах и подорвал к чёртовой матери старое поместье, ни оставив от огромного участка с большим красивым домом ничего, кроме развалин. Хоган смеялся, Нотт рыдал. То, что осталось от его почившей месяц назад супруги: платья, библиотека, коллекция украшений, духи, — всё её обратилось пеплом. — Запомни, дочка, встретишь в школе их отпрыска, не смей даже смотреть на него. Он — отрава. Грязное порождение пожирателя! — Хорошо, папочка, я не стану. — Умница моя. Из тебя получится отличная гриффиндорка! Как из всех, в ком течёт кровь Хоганов! Но София не была храброй, не стремилась, сломя голову, навстречу к приключениям, куда больше любила уютный сад на заднем дворе коттеджа, где трудилась с утра до ночи с матерью. Любила бегать на соседнюю ферму, где выращивали породистых скакунов. Не объезжать их, а вычёсывать, накладывать пищу, следить за водой и порядком в стойлах. С девяти лет занималась волонтёрством. «Папа, меня распределили на Пуффендуй» Братьев отец поздравлял, когда они отправились ровно шесть лет назад в Гриффиндор. Прислал ворох сладостей, новые перья и чернильницы. София получила небольшой конверт. «Учись быть сильной. И не подходи к Ноттовскому уроду!» В спальне погас свет, Аббот забралась на соседнюю кровать и пожелала спокойной ночи. София устало потёрла глаза и переносицу, чувствуя, что мыслей и переживаний за этот вечер свалилось на неё больше, чем она способна выдержать. Нотту потребовалось постоять рядом две минуты, чтобы украсть всю радость от праздника. Затмить своей фигурой яркую хлопушку, улыбки друзей. Шестой день рождения в Хогвартсе — единственный раз, когда была устроена большая вечеринка, а всё что могла София унести — это блеск глаз с вечным прищуром. — Какой он, его мерзкий щенок? — первый вопрос, заданный на рождественских каникулах на первом курсе. — Он… Он… — ложка задрожала над тарелкой с супом. Это был вопрос, на который не существовало ответа. Отец велел остерегаться всего Ноттовского, шарахаться от него, как от ядовитого паука. И София послушно выполняла приказ. Она не стремилась его узнать, ограничивалась ролью наблюдательницы. Он был просто студентом Слизерина, дальше вежливых фраз их общение не трогалось. И не могло тронуться, потому что София избегала перспективы даже находиться рядом в одном помещении без веской причины. Но на вопрос нужно было сформировать хоть какой-то внятный ответ, пока отец медленно кипел в нетерпении. Какой ты, Теодор Нотт? Молчаливый, каждое слово только по делу. Вежливый, собранный, отстранённый. Иногда, кажется, что он знает о других больше, чем говорит. Никакого Малфоевского показушничества, но всё всегда чистое, наглаженное, крепко завязанный галстук, блеск вьющихся чёрных волос и непроницаемое выражение лица. Ничего не прочесть, всё спрятано. Нет, такой ответ Хогана старшего не устраивал. София сглотнула. Над столом звенела тишина, а отец согнул вдвое вилку. — Он обычный студент, — начала была София, глядя на вспотевшие ладони. Хоган-старший так звучно сардонически рассмеялся, что забренчали стеклянные слёзы на люстре. Братья потупились, мать ускользнула в кухню проверять пирог, который проверяла минуту назад. — Все монстры такие. Думаешь, что он как все, нормальной жизнью живёт, а он… — отец схватил запечённую стерлядь, и, сдавив кулачищем тушу, сломал хребет, голова повисла и плюхнулась в салат, на скатерть брызнул жир. — А он страшнее сатаны! Каким ещё может быть сын пожирателя, у которого в подвале мучали людей? Отец ревел и исходил яростной слюной, мать всё это время не покидала кухню, Эрик и Филл смиренно внимали его истерике, напоминающей вещание безумного лидера перед толпой. Рыбу есть никто в тот вечер не стал. С этими мыслями София засыпала. Почему ты подошёл? Почему мне важно знать причину? Сухая гроза… Отец, ружьё, простреленная рыбья голова и кровь.

***

Драко не спал, но был как никогда молчалив, чем делал Тео большое одолжение. Было жарко, поэтому он лёг без пижамного верха. Окунул кожу в постель и натянул одеяло ровно по грудь, уложив руки с очерченными мышцами и выступающими венами по обе стороны от тела. Пожалуй, нужно смириться с перспективой бессонной ночи заранее. Дурацкого куска пластика и придурка Ватсона оказалось достаточно, чтобы сон отняло, как при острой зубной боли. Ты просто лежишь, наблюдая, как время движется сквозь тень, а кончик языка так и норовит вылезти и уползти в карман, где спрятался призрак желанных пухлых губ. Тео усмехнулся. Ох, Мерлин, скажи на милость, были ли в роду Ноттов маньяки или извращенцы? Это многое бы объяснило. Перевернувшись на бок, Тео как-то особенно горько рассмеялся, его пальцы порхнули вокруг края подушки. Он уже позабыл те времена, когда спал на кровати так, будто она принадлежит лишь ему одному. Вот и сейчас занимал ровно половину, словно ожидал, что кто-то нырнёт под одеяло, погладит пальчиками голую кожу, ключицы, живот. Поласкает его губы своими губами, позволяя вдыхать аромат свежевымытого тела. Вишнёвый аромат, конечно же. «Я скучала…» «Я тоже, мой Оленёнок» Стальной струной натянулся позвоночник, по нему пробежали электрические разряды похожие на жёлтые зигзаги, что плясали сегодня вечером на горизонте. Одного воспоминания про четверги и вишню было достаточно, чтобы пижамные штаны натянулись от горячего напряжения. «Фак! Только не сейчас!» Теодор прикусил губу и страдальчески задышал, впившись пальцами левой руки в подушку. Твою мать, отпусти меня, Оленёнок, исчезни! Я должен поспать! Каким идиотом надо было быть, чтобы оставить брюки так близко к кровати на стуле?! Тыквенная сладость защекотала ноздри, ударила по рёбрам, навеяла миг, когда он сделал тот самый глоток. Глоток, где была её слюна, следы губ… лакал, как будто не пил до этого ничего, кроме воды из лужи… Я бы пил и из лужи, если бы она прошлась по ней в своих дурацких кедах! Тео опустил руку под одеяло и прижал эрекцию к телу, умоляя проснувшуюся похоть сжалиться. Но орган лишь интенсивнее запульсировал в ладонь сквозь ткань, требовал того, что было невозможно для него достать. Ни одна девушка не дарила того, чего жаждал Теодор Нотт, потому что жаждал он хрупкую беззащитную невинность с турмалиновыми наивными глазками. Он жаждал то, что по праву рождения никогда не мог получить. Хоганы не подпустят к себе Ноттов. Болезненная конвульсия скрутила тело в позу эмбриона. Тео так сжал глаза, что они почти провалились в мозг. Слишком туго, слишком распухло. Все эти «слишком» могут его убить! Тео рванул с себя одеяло и достал из кармана стаканчик. Набросил халат с фамильным гербом и понёсся в ванну. Он так летел, что забыл надеть тапки, ступал босыми ногами по ледяному полу. В ванной было пусто. Вода капала из крана, и звук удара капель о холодный камень раздражал до скрипа зубов. Тео быстрым шагом, сгорая от предвкушения, направился в самую крайнюю кабинку. Вошёл, закрыл дверцу, задвинул щеколду. Блеск присох к поверхности, Тео жадно облизал его, почувствовал химический ягодный вкус… Её губы такие же, только тёплые и мягкие, пухлее, чем и многих девчонок… Тео прикусил пластиковый ободок и тот треснул под давлением: слишком сильно сжал белые клыки. Что ты со мной делаешь, пуффендуйская прелесть… Склоняешь представителя благородного рода к онанизму! Давай, малышка… Раздвинь для меня свои ножки. Провернув язык вокруг следа от губ, Теодор приспустил штаны и замычал, когда рука обхватила член. Он запрокинул голову и улыбнулся приятным ощущениям. Не первый раз прокручивал порно-фильм, где главной героиней был такой желанный, но запретный плод. От довольной улыбки показались клыки, он закрыл глаза, продолжал держать у лица то, что здоровый человек, не раздумывая, бросил бы в урну. Но Тео болен. Серьёзно, отчаянно. Он любил свою болезнь… Рука скользила по стволу медленно, нежно… Она бы так хотела… Она бы хотела, чтобы он не спешил. Милая малышка вряд ли знала, как ощущаются внутри мужчины. И уж подавно не готова к двадцати сантиметрам Ноттовской плоти. Тео подался бёдрами в кулак и мученически зашипел. Момент дефлорации, присвоения, первенства… Он хотел этого больше, чем Лорд смерти шрамоголового однокурсника. Хотел пробовать её губы, а не пластик, хотел, чтобы она тепло целовала его, будто он лучший на свете. Будто она так его любит, что готова броситься в океан и утонуть. Отказаться от ненависти, передаваемой по наследству. Застонал, имитируя её стоны, которых никогда не слышал, но от необходимости получить хотя бы их подделку мутнело в голове. Поцеловал очумевший от происходящего стакан. Продолжал ласкать себя. Выражение лица приобретало страдальческую романтичность, черты, свойственные обнажённым юношам с картин восемнадцатого века. Какой бы она была под ним? Он бы входил, а она не теряла невинного облика, стонала как-то особенно музыкально, смущаясь от звуков, которые издаёт. Скромница, впервые познавшая всю прелесть секса. Наверняка в её комнатке сплошь светлые тона, розовое или жёлтое постельное бельё с милыми зверушками. Она же любит тварей. Мягкие игрушки, отдельная копилка для благотворительности. Тео ухмыльнулся, в такой обстановке он выглядел бы, как тень дьявола посреди райских облаков. Приласкай меня, Оленёнок. Хочешь, я буду лаять и вилять хвостом? Хочешь, буду твоим гиппогрифом, которому ты чистишь перья? Хочешь, буду тюбиком блеска, только почаще выдавливай меня на свои губки. Хочешь, превращусь в зелёную траву, по которой ты будешь ходить даже в январе? — М-м-м… Софи… — шепнул Тео громче, чем хотел. Не София, а Софи… Ласково, как её называют близкие друзья, как её называли братья близнецы с шестого курса. Он слышал, он знает. Ему тоже можно… Хотя бы здесь. Имя отразилось от стен и кубарем покатилось обратно в организм, завертелось в голове волчком, и Тео сорвался. Оленёнку точно было бы больно… С критическим бешенством задвигал рукой, то сжимая кольцом пальцев основание, то надавливая на кончик. Тёрся губами о стакан, тот издавал еле слышный хруст. Член скользил в ладони с хлюпающим звуком. С ума сойти, он так обильно тёк смазкой, просто фантазируя, что бы было, если Оленёнок позволила ворваться между своих ног? «Я бы заставил её течь так же, как она заставляет меня» Всё в голове смешалось. София прорастала в каждой клеточке тела, будто жила в нём, он мог чувствовать её запах внутри себя. Я просто хочу быть твоим… Прими меня как своего, милая. Придуманная, лежавшая на розовых простынях, она всем видом показывала, что вот-вот испытает свой первый оргазм. Тео больше не прятал голос, шумно дышал через открытый рот, пуская из горла гортанные звуки. Сильно качнул бёдрами, вдалбливаясь в руку, издал на пике стон, похожий по интонации на отчаянный вой. Ноги тряслись, в стену ударило несколько раз белёсой струёй. Горячим лбом он опёрся о стену, чтобы удержать равновесие. Но не смог устоять, рухнул на колени и истерически расхохотался, зарывшись в волосы пальцами. Так смеются сумасшедшие в Мунго, когда им связывают руки за спиной… Я сумасшедший, я безумец! Изолируйте меня! Я зависим… Он мог уйти с вечеринки с любой, знал места, где можно было с комфортом и достойно унять щекочущую похоть… Но вместо этого выбрал стакан… Выбрал фантазию, обёрнутую в одержимость. Выбрал ту единственную, которая могла возбудить его по-настоящему. Которую хотел не только членом, но и сердцем. Выбрал, потому что знал, что живое воплощение никогда не подпустит к себе ближе расстояния холодной вежливости. «Тео, ты был прекрасен» «Люблю тебя, Оленёнок. А теперь идём спать» Ноги заплетались вялой походкой. Расстояние до спальни Тео преодолевал примерно вечность. Бросил халат на стул и вернулся под одеяло, стаканчик припрятал под подушкой. На лице плясала глупая улыбка, а в глазах как будто должны были выступить слёзы. Тео занял левую половину по-слизериновски роскошной кровати и оплёл кольцами рук край одеяла. «Люблю тебя, Тео» «Спокойной ночи, малышка»